Стефания Данилова
Свидетельство о полусмерти
он уйдёт и я буду ткать темноту из света,
я умею это и только это и только это.
воспоминания – это такая секта,
уезжая в них, как на зимовку в сплошное лето,
остаёшься в них старым смазанным фотосетом,
эротическим сном, позабытым утром перед клозетом.
Мы два трупа, друг другу ставшие компроматом.
Стань же, Индия, мне продвинутым некромантом,
отучи не курить траву и ругаться матом.
Отучи от фантомной боли
слепого марта,
избави от повестки в жерло военкомата,
из которого из себя как из альма матер
на такую любовь,
что лучше бы в дебри ада,
гештальтовы джунгли, ледниковый период полураспада.
Говорила же мама: нет не ходи не надо.
Я хочу, чтобы под бинтами
возникли переводные
Как из детства, татуировки, где все родные
и стихи не лихорадочно подкидные,
где иссиня-чёрный юмор острей булавок.
Я боюсь, что под бинтами морей и золота местных лавок
и вообще всех этих внесённых правок
обнажатся и обнаружатся червь могильный,
фурункулёз моментов, где мы любили,
я коллекционерша их, берегиня,
я сумела дать каждому комнату, голос, имя
все ключи, эпилоги и хэппиэнды,
когда-либо мной сочтённые таковыми.
Как постъядерный мегаполис, который вымер
каждый выживший после любви, что прошла навылет.
Если море мне станет гипсом, никто не снимет.
Все уходят куда-то, и друг мой уходит с ними.
Вижу месяц июнь и кровь на его серпе.
Нет ничего прекраснее для поэзий,
чем жить в горе и радости, здравии и болезни,
в самой лучшей стране, где жизнь отовсюду лезет,
в бирюзовом платье, летящем по сотням лестниц,
в списке самых желанных выдуманных прелестниц,
в нужное время и в нужном месте,
где угодно и с кем угодно, но не в себе.