Стас Колокольников
Сила и волшебство
− Если мы доживем до апреля, Блейз.
− О, в этом то я не сомневаюсь!
Герои были расстроены неудачным походом в цирк, что и говорить. И отойдя немного от опустевшего цирка Солнца распили бочонок вина.
− Маловато, − облизнулся Редерик, − вперед в «Воющую луну»!
И герои телепортнулись в знакомый трактир.
− Баста, надоело! – восклицала пьяная Алексис. – Я тоже так больше не могу! Кругом одни уродцы и паганцы, а мы их косим и косим, словно наместники смерти, и нет тому ни конца, ни края!
− Я вспомнил одну маленькую симпатичную девчушку, − задумчиво проговорил Золтон. – Она спросила меня, почему, мол, взрослые всегда вынуждены биться? Почему не могут просто поговорить?
− О чём ты будешь говорить с людоедами, гоблинами и скелетами? – спросила Сирена.
− А, может, и найдется о чём поговорить, − предположил Золтон, − это они с виду злые и не разговорчивые. А кто знает, какие они внутри.
− А мы разве не пробовали с ними поговорить? – спросил Редерик.
− Может, больше не будем никого убивать, − всхлипнула Алексис.
− Тогда нас прикончат, − без тени эмоции сообщила Сирена.
− Ну и пусть, − упрямствовала Алексис, − ведь этим же всё не закончится.
− Вот как раз тогда для нас всё и закончится.
− Откуда ты знаешь?
− Знаю.
− Точно?
− Точно.
− А я не верю! – топнула ногой Алексис. – Не верю!
− А кто из нас во что верит? – задумчиво спросил Золтон.
− Я в то, что мы не можем убивать сколько угодно, потому что зла от меньше не станет, − заявила Алексис.
− Его будет больше, если мы остановимся, − сказала Сирена.
Алексис выдула полкувшина вина и хлопнула его о стол.
Осколки разлетелись в стороны, и посетители, не разобрав в чем дело, затеяли драку между собой. Помахав немного кулаками, герои вышли во двор отдышаться. Звезды блестели на небе, как драгоценные камни, лежавшие в карманах героев.
− Вот тебе и сходили в цирк, − вздохнула Алексис.
− Да уж, − поддержала Сирена, глядя,как посетители вылетают в окно.
−Зачем мне такая сила и волшебство, если даже в цирк нормально не сходить, − опять вздохнула Алексис.
Сирена промолчала, подругу она любила и уважала, но больше она любила силу и волшебство.
− Нет, что ни говори, а если нам в чем-то одном не везет, то повезет в другом, − глубокомысленно заметил Редерик. – Я так думаю, что пока мы тут всех демонов не разгоним, нам никакого цирка не видать.
− Наверное, ты прав, дружище, − неожиданно согласился Золтон. – Наше мнение не интересует тех, кто крутит эту шарманку. От нас ждут не философских трактатов, а братских могил, заполненных демонами разных мастей.
− Ага, и лучше нам не переживать по этому поводу.
− Точно, не забивать себе голову.
И не сговариваясь, Золтон и Редерик стали ловить тех, кто вылетал из «Воющей Луны», и закидывать обратно.
− Что ж, подружка, − последний раз вздохнула Алексис, − видимо, так суждено нам, не отвертеться ни от силы, ни от волшебства, ни от всего, что с ними связано.
− Может, оно и к лучшему.
− Может, и к лучшему. По крайней мере, узнаем этому цену.
− Ага.
Подружки обнялись и пошли прочь от «Воющей луны». Закинув последнего посетителя в трактир, Золтон и Редерик догнали подружек на спуске с холма и, ни о чем не спрашивая, пошли рядом.
Две жизни, одна любовь
Мой дед советовал: «Никогда не говори, что не был счастлив, и верь, что счастье снова найдет к тебе дрогу. Этого хватит, чтобы крепко держаться за настоящее».
Однажды поздним вечером в поисках угла, где можно отогреться, я брел по едва освещенной улице небольшого города. Усталость и холод мучили сильнее чем, сомнения и страхи − их, как колючки репейника, приставшие к дорожной одежде, я мог отбросить в сторону.
Дверь ближайшей таверны со скрипом закрылась за мной, и я оказался в тепле. Денег было немного, но кувшин дешевого вина я мог себе позволить.
Согреваясь, я думал о ночлеге, о тех, кого покинул, гадал, кого встречу. Когда много ходишь, не имея дома и средств к оседлой жизни, привыкаешь много думать о том, чего нет, пытаешься мысленно постичь тайну своей никчемной жизни. Или может она в целом никчемная. И поэтому в ней мало кто знает, для чего он сгодится.
− Приятель, угостишь глотком вина, – прервал мои размышления чей-то голос.
Рядом стоял старик, на вид помесь сатира и горемыки. Бродяга, каких много. Молча я наполнил подставленную кружку и тут же подивился, как старик быстро перелил в себя угощение. Глаза его оживились, в них появился блеск.
− Хочешь, расскажу тебе одну историю, – странно улыбнулся старик.
− О чем? – поморщился я, принимая предложение за попытку навязать компанию.
− О том, как время и жизнь избавляют от участия в своих жестоких играх. Как мы становимся свободными, обретая новый мир.
− Любопытно узнать, – проговорил я, понимая, что старик не страдает чувством реальности. – И что же происходит в твоей истории?
− У меня были дочь и жена, вместе мы жили в центре города, в большом красивом доме, – начал старик, присаживаясь за стол. – Моя дочь играла на скрипке. По воскресеньям она ходила в парк и играла там для птиц. Птицы слетались и кружили вокруг неё, как влюбленные. Это было очень красиво. По роду своих занятий я редко бывал дома, мне приходилось сталкиваться с грубыми, бесчувственными и даже жестокими людьми. Я очень много проводил времени там, где не знают радости. И каждый раз, возвращаясь домой, я понимал, что никого более дорогого и близкого, кроме дочери, у меня нет. Нет. Да, вот так… Но однажды её унесли птицы…
− Птицы? – переспросил я, совершенно уверенный, что общаюсь с сумасшедшим. – Разве так бывает?
Старик глянул чистыми ясными, как божий день, глазами, и я понял, что в его жизни бывало и не такое.
− Да, да, птицы, – кивнул он. – Это произошло в тот день, когда я возвращался после долгого отсутствия. Настроение было скверное, словно крыса проела в душе дырку. Мне не терпелось увидеть дочь. Жена сказала, что она в парке. Когда я подходил к любимому месту дочки, то сначала увидел лишь кружение птиц. Они словно танцевали в такт мелодии вокруг нее. Их было невероятно много, белых танцующих птиц. Это была очень красивая картина. И в то же время тревожная, словно моя дочь попала во власть каких-то духов. Только я подумал об этом, как птицы закружили быстрее, словно захваченные безумным вихрем. И унесли мою дочь. Да, унесли. Прошло время, и я понял. Ничто не приходит к нам просто так, всё нисходит свыше, как испытание или награда.
– Н-да, незаурядная мысль, – пробормотал я, изучая дно опустевшего кувшина и потому обращаясь больше туда. – Что же это все значит? Еще Сократ сомневался в историях о превращении птиц в женщин, а женщин в птиц. Может, он добрался до вашего города. Сократа здесь не видели?
На моем пути встречались разные люди, некоторые из них были настолько странные, что я удивлялся лишь тому, как же земля еще не закрутилась в другую сторону, а луна не стала солнцем. Ведь в мире этих людей всё было наоборот, там ходили на головах и питались звездами.
– Позволь, теперь я угощу тебя вином, – предложил старик и, взяв кувшин, удалился к стойке.
Для человека, у которого дочь унесли птицы, он выглядел неплохо. Хотя скоро могло выясниться, что он и сам уже побывал в центре Земли и видел там антиподов.
– Ну и что ваша дочь, птицы её вернули? – решил спросить я, когда мы выпили по кружке вина.
– Т-с-с-с, тише, – вдруг резко наклонился ко мне старик и озорно улыбнулся. – Об этом не стоит говорить на людях. Я вижу тебе негде ночевать, идем ко мне, там и поговорим.
Идти в гости к сумасшедшему могло показаться бесперспективным и даже опасным занятием. Но предложение поступило вовремя, я нуждался в ночлеге. Да и взять с меня особо было нечего, разве только желающие могли испить крови, испорченной алкоголем. Не знаю почему, но сомневался я недолго и согласился. Наверное, из-за глаз старика, они были очень живые и человечные.
Старик жил поблизости, сразу во дворе за кабаком. Долго мы поднимались по темной лестнице, что я даже не понял, попали мы в квартиру или под крышу в мансарду. Всю дорогу старик рассказывал, как искал в молодости место, где бы мог остаться наедине с собой, старик говорил, что много путешествовал и много видел. По его словечкам и замечаниям, проскальзывавшим в речи, в том можно было не сомневаться.
– Вот здесь я живу! – в темноте проговорил старик. – Добро пожаловать!
Мне вдруг стало немножко жутковато, уж больно само место и всё вокруг казалось нежилым. Старик зажег свечу, и пространство заплясала в волнующих бликах. Теперь старик походил только на сатира, который договорился с судьбой и стал вечной частью этого мира.
– Ну же, рассказывай, – усаживая меня в довольно приличное кресло, нетерпеливо проговорил старик и достал откуда-то еще кувшин с вином.
– Что рассказывать? – поинтересовался я, гадая, помнит ли старик, зачем меня сюда привел.
– Всё рассказывай, по порядку. Ведь твою любимую тоже унесли птицы.
Глядя на старика, можно было подумать, что он взялся объяснить человечеству нечто недоступное, то, что неискушенный разум сразу и не воспримет. И потому старик был терпелив.
– Как бы не так, – сказал я, понимая, что огорчаю старика, – моя любимая сама упорхнула, словно птица.
– Но ты-то остался один? – пытливо рассматривал меня старик, словно моё одиночество грозило стать всеобщей заразой.
– Ну и что? – равнодушно спросил я.
– Если ты остался один, значит, твою любимую унесли птицы. Разве тебе не ясно ?
– Вполне возможно. Вроде как становится ясно.
Так я сказал, не желая спорить. Мне было не понятно, почему старик увлечен идеей птиц. Может, в детстве ему в душу запала сказка о коварстве гусей-лебедей, крадущих детей, или нереализованные орнитологические наклонности вылились в странную патологию убеждать людей в таинственном назначении пернатых. Я был холоден к его идее. Не потому, что чудеса были не моей стихией, а скорее наоборот потому, что чудеса слишком часто обкрадывали мою реальность на свои сиюминутные нужды.
– Я знаю, – говорил старик. – Знаю, как это исправить.
Что он мог знать? Что? Одно знание поедает нас, другое знание поедаем мы. Конечно, всё это суть одного знания. Но смотря с какой стороны ты подошел к нему. Либо потеряешь последнее, либо обретешь большее. Я почему-то пока не хотел касаться того, что знал старик. Я хотел спать.
– Старик, я хочу спать, – честно сказал я.
– Глупости, – улыбнулся старик, – ты так говоришь, потому что не веришь мне.
– Одно другому не мешает. Но если твое гостеприимство на этом заканчивается, я могу слушать тебя до утра.
– Извини, не хотел тебя обидеть, – наклонился старик и протянул вино. – Пойми, я просто хочу помочь. Ты нуждаешься в этом.
Что тут скажешь. Если кто-то, встретив меня в первый раз, уже знает, в чем я нуждаюсь, и как мне помочь, то можно смело расслабиться. Скоро это не закончится. И лучше не отказываться от помощи, потому что силы такого помощника неисчерпаемы.
– Что же, ты прав, – хлебнув вина, кивнул я, – мне действительно нужна помощь. Рад, что ты хочешь помочь. С чего начнем?
Старик вдруг отвернулся, и его лицо пропало в темноте. Я видел лишь плечи и космы седых волос. У меня вдруг мелькнула мысль, что сейчас он обернется, а лицо у него будет искажено бледностью и изо рта торчать клыки. Такие повороты событий обычное дело в страшных историях.
Но, обернувшись, старик выглядел как прежде. Хотя нет. Изменилось что-то едва уловимое. Что же? Я не мог понять. Ах да, его глаза. В них пропала жизнь, они стали холодными и затягивающими, словно глаза птицы Фарух, словно окна в космическое пространство, где во множестве обитают звезды и астероиды.
– Ты видимо не догадываешься, что я явился из бездны, – чужим голосом проговорил старик.
– В каком смысле? – переводя дыхание, задал я вполне резонный вопрос.
– В одном смысле. В поисках дочери я спустился в бездну. И, как видишь, выбрался. Хотя трудно сказать, что было и чего не было. Но в любом случае, теперь я не связан со временем.
– И как там, в бездне? – спросил я, чувствуя как, холод пробирается по ногам.
Старик глянул мне в глаза. У-у-у. Я зажмурился. Больше вопросов по поводу бездны у меня не было. Я тоже был в этой бездне. Бездна – это отчаяние.
– Я долго ждал тебя, – сказал старик. – Ты последний, с кем я должен поговорить здесь. Остальные уже прошли.
«Куда?» чуть не вырвалось у меня, но после недавнего бессловесного объяснения, я промолчал. Тем более и так уже сказано было достаточно. Я никак не мог решить, что происходит. Схожу ли я тихо с ума вместе со стариком, или же… Вот это «или же» никак не укладывалось голове, от него она начинала раздуваться, как воздушный шар.
Старик опять посмотрел на меня и спросил:
– Помнишь ли ты тот день, когда начал искать меня?
– Нет, – неуверенно проговорил я.
Ибо уже ни в чем не был уверен.
– Как же ты нашел меня?
– Никак, просто устал, замерз, и потому зашел в ближайший кабак, выпить вина. Ты сам подошел ко мне.
– А что было с тобой до того?
– Я потерял свой дом, потерял любимую женщину, и мир отвернулся от меня, – нехотя признался я.
– Как же это случилось?
– Не знаю, – сказал я, морщась, словно от боли. – Хотя нет, знаю. Однажды я решил, что могу всё. И лишился всего сразу. Теперь я, верно, могу всё, потому что у меня ничего нет.
– А что тебе нужно? – спросил старик.
– Странно, я никогда не знал, как правильно ответить на этот вопрос, – вздохнул я, чувствуя непонятную слабость в животе. – Раньше первым всегда откликалось сердце и отвечало, что нужна любовь. Но теперь разум говорит, что любовь у меня есть. Всегда. Иначе как бы я жил. Но её здесь мало, и мне нужна другая жизнь, где любовь не уносят птицы.
Почему я вдруг вспомнил про птиц, я и сам не понял, просто так получилось. Мне стало неловко. Но старик никак не отреагировал, а слушал.
– Значит, тебе нужна другая жизнь? – спросил он.
– Выходит так.
– А что значит мало любви? Может, ты сам пока не способен постичь её полноту?
– Вряд ли, – покачал я головой, – ведь мне не хватает её, как воздуха. Она есть, но порой, я чувствую, как задыхаюсь без неё.
И для пущей убедительности я похлопал ртом, показывая, как задыхаются рыбы, выброшенные на сушу.
– Ты задыхаешься, потому что не дышишь, а хлопаешь ртом, – просто сказал старик. – И тебе тут же подавай другой мир и другую любовь.
Тут я уставился на старика. Почему-то я начинал ему верить.
– Ты должен радоваться, – произнес старик, словно советовал, есть овсянку и пить морковный сок по утрам.
– Чему?
– Всему.
И тут из меня полезло мои прежние страхи:
– Чему всему радоваться, старик? Половина людей в мире жрет и пьет всласть, и испражняется еще не переваренным дерьмом! А другая половина этим дерьмом питается! Иногда попадается очень даже отборное дерьмо. На вид как золото. Этому дерьму, что ли, радоваться?
Старик посмотрел на меня как на слабоумного.
– Ты о чем? – спросил он.
– А ты?
– Я о любви, а ты мне о дерьме.
Я пожал плечами.
– Что у тебя внутри, то тебе явится и снаружи. Тут уж ничего не изменишь, – спокойно проговорил старик. – А любовь приходит только туда, где живет радость. Что бы ни случилось, ты должен наполнять свое сердце радостью.
– Радостью, – повторил я, не зная, что еще сказать.
И вздрогнул от странного стука о стекло. Оказалось, в темноте каморки таилось окно. Старик осторожно открыл его, и к нам впорхнул голубь. Ничего сверхъестественного, обычный голубь, но я готов был поклясться, что это было самое разумное пернатое существо.
Глаза старика подобрели, из них исчез холод, они наполнились любовью. Я это видел. Глаза человека, полные любви, источают свет. Старик взял голубя на руки и стал с ним о чем-то разговаривать. Языка птиц я пока еще не понимал, но догадался, что речь идет обо мне.
Как только разговор закончился, голубь выпорхнул обратно в окно. После этого я проникся к старику настоящим доверием, и в глубине души поверил, что дочь его, и правда, унесли птицы. В моем сознании даже мелькнул идиотский вопрос: «А что, старик, нет ли вестей от дочери?» Но, конечно, вслух я этого не сказал.
– Вот ведь, как бывает, – сам заговорил старик, – ты живешь этой жизнью, надеясь на что-то большее, полагая, что есть еще одна жизнь, лучше чем эта. Ты ждешь момента, когда что-то изменит твою жизнь. Любая жизнь это всего лишь сосуд, который нужно суметь наполнить любовью. Дать тебе другую жизнь, ты и с ней будешь обходиться как с этой. Будешь оглядываться по сторонам, забывая заглянуть внутрь.
Он замолчал.
– Сходи-ка, купи еще вина, – немного помолчав, сказал старик и протянул кувшин и деньги.
Для него я уже был готов на что угодно. Не замечая темноты, я быстро спустился вниз, добежал до кабака. Но он был закрыт. Я постучал, мне не открывали. Вокруг было тихо, только ветерок волочил по мостовой бумажный обрывок. Да тень кошки проскользнула по стене.
Потоптавшись на месте, я пошел обратно. Однако никакого старика я не нашел, ни его коморки, ни лестницы ведущей туда.
Я продолжал поиски, пока не наступило утро.
С пустым кувшином, расстроенный, я пришел в открывшийся кабак и стал пить вино, вспоминая наш разговор. Неужели так просто понять любовь? Неужели так просто оживить пересохшие колодцы души? А птицы, что они означали в словах старика, что он хотел сказать? Какой тайный смысл в том, что его дочь унесли птицы. Нет, скорее всего, птицы – это просто птицы.
Истратив на вино деньги, которые дал старик, я сначала хотел спросить о нем у хозяина, но потом передумал и вышел. Какая разница, кто был этот старик. Вряд ли кто-то здесь сможет рассказать правду о нем, также как и о нас с тобой.
Я посмотрел по сторонам, решая, куда же идти. На востоке за городом кружили птицы. А сам городе пробуждался от ночного забытья. Колесо продолжало крутиться. Люди, запрограммированные адской машиной цивилизации, продолжали свершать действия, не имеющие смысла ни для любви, ни для жизни. Вряд ли сегодня мне нашлось бы место среди них. И я пошел в ту сторону, где кружили птицы.
