Стас Колокольников
Как тебя зовут? Азбука любви
Когда я позвонил в конце недели, она сразу спросила:
– Ты почему так долго не звонил?
– Ты же сама сказала, звони в конце недели.
– Глупый, а ты не мог позвонить раньше?
– Мог.
– А почему не звонил?
– Не знаю, думал, ты все еще обижаешься.
– Я никогда не обижаюсь, это удел слабых.
– А какой удел у сильных?
– Быть вместе со мной, – сказала она и засмеялась. – Давай встретимся.
Вечером мы встретились. Город сверкал огнями и потрескивал, как испорченная проводка. Увидев меня, она бросилась на шею и заговорила:
– Я вижу, ты скучал без меня, вот морщина, что легла от переносицы до лба, раньше её не было. Скажи, ты ведь часто думал обо мне?
– Каждый день, исключая праздники.
– И я думала о тебе. Хотя и не хотела этого.
– Почему?
– Я сразу чувствую людей, к которым могу сильно привязаться. И к тебе я сразу привязалась. Не переношу привязанности.
Она так и сказала, не переношу, как про непосильную ношу.
– Что плохого быть привязанным ко мне? – спросил я.
– Ничего, просто не переношу привязанности физически, – серьезно произнесла она и опять засмеялась. – Но с тобой, по-моему, придется смириться.
– Спасибо.
– Не за что.
– Хочешь куда-нибудь пойти?
– Если пригласишь.
– Ты знаешь, – засмущался я, – последнее время мало работаю, сижу дома и пишу, денег хватает, чтобы развлекаться в пределах квартиры. Я могу пригласить тебя к себе и накормить отличным ужином.
– А потом на несколько дней поселимся в твоей постели, пока ты не заведешь разговор о шлюхах.
– Ни слова об этом, – я приложил палец к губам. – Да, я кретин, но я понял, что с того момента, как мы встретились, началась другая жизнь. И я ей рад, даже если это…
Я замолчал, вдруг осознав, что слово, которое хочу сказать – правда.
– Если это что? – она внимательно выслушала моё признание.
– Даже если это наваждение.
– Почти всё в этом мире наваждение.
– Ну да, – согласился я, – и мы всего лишь часть общего наваждения, и встречаемся с друг другом, как призраки.
– Ты и правда кретин, – засмеялась она. – Поехали к тебе.
Оказавшись дома, мы толком не поели, а сразу забрались в постель. И накувыркавшись, уснули как убитые. Наша близость больше напоминала congressus subtilis (тонкое соитие), чем обычный половой акт физических лиц. Своими нежными касаниями мы вместе пытались смыть узоры, которыми она была покрыта от пряди у лба до кончиков разрисованных ногтей. Это были узоры лжи, и они проступали вновь и вновь.
Утром, глядя на её лицо, открытое сном для испытывающего взора, нельзя было не увидеть этих следов лжи, их не сотрешь, они как клеймо лилльского палача. Чем больше я всматривался, тем больше находил признаков смерти и лжи, тем более страшную картину видел. Она говорила «люблю», а слышался тоскливый предсмертный хрип, она шептала «хочу тебя», а чудилось последнее издыхание. Неужели, спросив у мира светлой любви, я получил изъеденное мухами порока полумертвое тело с петлей на шее и биркой на ноге. Нежность моя превращалась в коросту, и остроклювые птицы земной любви садились на голову и метили прямо в темя, нанося мучительные и в то же время сладкие удары. Я понимал, что если горячее слово слетит с её влажных губ и вползет в мою ушную раковину, то я услышу жужжание мух, но все равно нежно улыбнусь и прильну к ней, чтоб вкусить яда.
– Что с тобой?! – воскликнула она.
Она не спала, а с испугом смотрела, как я гляжу сквозь неё. Её крик вернул меня, зрачки сузились, и я увидел, что она мила, на её щеках играл румянец, и соски грудей игриво смотрели мне в нос. Отогнав страшное наваждение, я обхватил её и принялся любовно иметь, что есть мочи. День так и прошел – на кровати, в ванной и на кухне.
Вечером она неожиданно вспомнила, что у неё в сумочке пригласительный билет для двоих на выставку миниатюр.
Мы успели за полчаса до закрытия.
В пустой на первый взгляд комнате была спрятана удивительная коллекция: караван верблюдов, бредущий в игольном ушке; муравей в десятки раз меньше спичечной головки и держащий в лапках серебряный ключик и замочек; такая же невидимая невооруженным взором блоха, скачущая в золотых подковках. В стеклянных саркофагах лежали и рисовое зернышко, исписанное словами из Евангелие, и томик «Евгения Онегина величиной с это рисовое зернышки.
Среди еле заметных чудес я вдруг почувствовал себя таким же маленьким чудом, сотворенным на маисовом зернышке, и судьбу мою не разглядеть даже через микроскоп. Жизнь на Земле предстала предо мной таинственным сгустком хитросплетенных судеб, и тот, в чьих руках находятся концы этих нитей, с поразительным хладнокровием пускает нас в ход, словно овощи на салат.
– Скажи, тебя не охватывает страх и безумие, когда стоишь одна перед холодной бездной жизни? – спросил я. – Когда она, не красуясь, встает в самом мрачном наряде?
– Нет, – сказала она. – Я на редкость здравомыслящий человек. Для меня все эти холодные бездны и мрачные наряды – игры разума.
Я принял это как насмешку. Кто же устоит перед холодной бездной?
Возвращаясь, мы купили вина и стали пить его прямо в дороге, хихикая и щиплясь. Дома мы разгоряченные набросились друг на друга прямо в прихожей. Нами овладела страсть, мы воплощались друг в друге, словно безумные божества, нашедшие своё отражение и пытающиеся слиться с ним. Если бы в этот момент мы слились в одно существо, то все многоэтажное здание под нами рухнуло бы в тартарары от вопля нашего торжества. А родившийся двуглавый монстр стартовал бы прямиком в другую галактику к созвездию Жирафа.
До утра мы искали лазейки в наших телах. Можно сказать, это была незабываемая ночь. Но это была всего лишь мокрая воспаленная вечность, искромсанная бритвами горячих тел.
Утром, поссорившись из-за пустяка, мы расстались.
Проходили дни, мы то теряли друг друга, то находили – и это опустошало нас. Однажды она так и сказала, что в нашей любви нет обмена энергиями, каждый старается прихватить побольше. Мы встречались от случая к случаю. Иногда не виделись неделями. Она ездила в гости к своим прежним любовникам, а я гулял с хулдрами, не веря, что в моей жизни есть что-то, чего не коснулось семя лжи.
В следующий раз она пришла сама. Обрадовавшись её приходу, я сбегал за вином. Пока я готовил ужин, она спокойно сидела в кресле и со смехом рассказывала о своей новой работе. Она торговала надгробиями и памятниками.
– В нашей конторе живет привидение, это так ужасно. Я не могу долго оставаться там одна. Говорю об этом хозяину, а он думает, я на что-то намекаю, и пристает ко мне. А он, фу, жирный и противный.
– Пусть держится от тебя подальше, – сказал я, кромсая ножом лук.
– Представляешь, с утра до вечера хожу среди каменных плит, а на них имена и даты жизни.
– Так и самому недолго стать привидением, – слеза скатилась по моей щеке.
– Работа близко от дома, платят немного, зато можно читать целый день.
– Что читаешь?
– Никакой художественной литературы, – многозначительно заявила она, – только конспекты с лекций Хосе Аргуэльяса.
– Ммм, – уважительно промычал я. – И что там?
Читая лекцию о солнечном календаре майя, она потихоньку накачивалась вином.
Когда я подавал ужин, её глаза блестели, словно две звезды Антарес. Я забеспокоился, когда она, расплескивая, налила себе полную кружку вина и, не обращая на меня внимания, выдула половину. Опьянев, она стала дико смеяться. У меня смеяться не получалось, я наблюдал, как разум покидает её. Черты лица стали, как у больной лихорадкой, зрачки по-кошачьи расширились, и вдруг она ударила меня по губам и завизжала, что есть мочи. Наверняка уши заложило у соседей за стенкой и этажом выше.
– Не сходи с ума! – строго посоветовал я.
Подобный совет с таким же успехом можно было дать и торнадо, чтобы успокоился.
– Я тебя ненавижу! – закричала она. – Ты умеешь только впихивать свой член!
– Что ты несешь?! – завелся я. – Замолчи! Сумасшедшая!
– Думаешь, ты такой особенный! Ты – никто для меня! Да, я – шлюха, да, я е*** со всеми подряд! Как тебе такой сюжет?!
– Чертова сучка! Ты же вампир! Адское создание! Тварь! – Я вскочил.
Она схватила со стола бутылку и замахнулась, бутылка разбилась о стену за спину, осыпая обезумевшую любовницу осколками. В руках осталась «розочка» – отличное оружие для пьяных драк.
Она просто кипела от ярости.
– Педрила! – беря на пару тонов выше моего, завыла она. – Да от тебя самого места живого не останется. Ты жалкая мразь, тебя трахнут в жопу, сосунок!
Она перла на меня, как товарный поезд, размахивая холодным оружием. Честно говоря, меня не прельщала перспектива украсить картину своей кровью и лечь жертвой на алтарь любви. Уворачиваясь от её неверных движений, я давал себе слово – никогда не связываться с истеричными алкоголичками. Было страшно и весело одновременно. Страшно от уверенности, что кто-то выйдет из схватки покалеченным. А весело потому, что со стороны это напоминало шоу неврастеников. Кто бы мог подумать – я стал его постоянным участником.
Однако веселье скоро прошло, потоки злобы подкосили мои ноги. Она выплевывала на меня весь свой яд, говорила ужасные вещи. Я не мог сопротивляться, меня разрывало на части от каждого слова, перемешивавшего внутренности в кашу, словно пуля со смешенным центром тяжести. Нанося раны, она получала удовольствие, моя энергия тихо перемещалась в её солнечное сплетение. И как напившийся вампир, она, вскинув отяжелевшую голову, удалилась.
Скорчившись, выжатый до кожуры, я лежал посреди коридора и нюхал куски грязи, отвалившиеся от высоких подошв её криперов. В доме не было ни капли выпивки, ни звука, ни одного живого человека.
Кое-как я выполз на улицу, не собираясь подыхать без глотка вина. В ночном магазине я увидел её. Она убалтывала пузатого дядьку с кейсом под мышкой. Тот криво поулыбался и купил ей бутылку ликера. Меня вынесло, как ядро из пушки.
Они прошли мимо. Домой я добрался пьяный грязный и рухнул на кровать. Это была тяжелая ночь. Мертвая сторона вечности присела на грудь. Я был один, истерзан и в полной мере оценил: nox et solitudo plenae sunt diabolo (ночь и уединение полны злых духов). Тьма окутала меня, и я не покончил самоубийством лишь потому, что двигался с превеликим трудом.
Прошла недели две. Сознание успокаивалось, вернулись аппетит и сон. И все было бы хорошо, если бы я снова не свалял дурака.
Они пришли вчетвером. Самой пьяной была она, с ней мой приятель, у него под боком подружка на ночь, и с ними еще какой-то южанин из тех, кто рулит фруктами на рынке. Оглядывая моё жилище, похожее на собачью конуру, он не понимал, куда его привели. Мужика подцепили буквально у моего дома, и он, купив вина и сигарет, заявился с твердым намерением кого-нибудь отыметь.
Они ввалились, как к себе домой. Она была проспиртована, дай ей дыхнуть на зажженную спичку – весь дом взлетел бы на воздух. Я пробовал их выгнать, но они меня не замечали. Чрезмерная дружелюбность – мой враг. С мыслью, что рано или поздно это закончится, мне удалось заснуть. Глубокой ночью я открыл глаза и услышал, как они возятся на кухне, южанин домогался, она вяло сопротивлялась. Когда я вошел, он уже болтал членом возле её носа, а она со смехом увиливала. Она лишь криво усмехнулась и спросила:
– Где же ты был все это время?
Южанин нехотя надел штаны. Я вывел его в коридор. Он был готов драться. Но тут на кухне что-то упало. Без присутствия людей её сознание отключилось, и она валялась на полу, как сломанная кукла.
– Ты жива, Суок? – спросил я.
С помощью горячего соблазнителя я забросил её тело на диван. В соседней комнате свою полуживую куколку тихо трахал приятель. Скорее всего, он был также невменяем и делал это по привычке. Я находился среди странных людей, их трудно было назвать отбросами общества. Они умели цвести и пахнуть. Но чувствовал я себя, как на помойке, среди гниющего мусора. Если бы не присутствие южного ловеласа, я бы сблевнул прямо на пол.
– Странные вы люди, – уходя, сказал южанин, – я бы никогда не жил с женщиной, которая позволяет себе такое.
От дуновения Божия погибают, от духа гнева Его исчезают. Чем я прогневал Его? Чем прогневал Ян Кертис, затянувший удавку на шее, напевая: «love will tear us apart again…» Я прилег рядом на диван. Она завозилась, увидев кошмар. Завтра она ничего не вспомнит, будет смеяться и удивленно махать руками, и еще одна печать лжи тенью ляжет на её лицо. И тут я почувствовал, как мой член, уловив дыхание её влагалища, вытянулся в струну. Ему было наплевать, что думаю я. Когда встает член, Бога нет. Её чрево тоже уловило моё желание, и не успел я зевнуть, как она сама наделась на меня, так и оставшись лежать ко мне спиной. Её тело изогнулось и задрожало. Решив, поставить точку в игре, я выплеснул в неё вместо семени поток серной кислоты, впрочем, совершенно безобидной для её внутренностей. Она даже и не поняла, кто это был. Опустошив себя, я успокоился, понимая, что не меньший безумец.
Она лежала рядом, а я разговаривал с её бездыханным телом:
– Только не говори, что наша любовь была похлебкой, и насколько первые ложки были горячи, настолько последние холодны до отвращения. Это не так, бл**!
Она засопела в ответ.
– Никто не поймет, что произошло между нами. Мы и сами вряд ли поймем. Но такие уроки любви не проходят бесследно, я выучил наизусть боль и страдания. А ты уже давно знаешь, как избавляться от привязанностей. Нам нечего больше преподать друг друга.
Высказавшись, я удовлетворенно замолчал. Потом принял душ, оделся в чистое и вышел на улицу. Звезды над головой с любопытством наблюдали за мной, я поговорил и с ними:
– Эта была любовь? Это была любовь. Но не та любовь, что спасла бы меня. А та, которую нужно спасать. Это была любовь, которая растерзала меня, раньше, чем я успел мяукнуть.
Я опустил голову. И она пала, как тяжелый чугунный шар, и покатилась, как в боулинге, сбивая прохожих, дома и трамваи. Она катилась через весь мир, каждый миг, увеличиваясь, словно снежный ком. Впитывая всю его тяжесть, боль и отчаяние. Она сошла с земной орбиты и, преодолевая гелиоцентрические расстояния, пронеслась через Галактику к созвездию Южного Креста и обратно к созвездию Лебедя. И возвращалась туда, где начала свой путь, распухнув от чувств и мыслей.
Любимая, не жди меня этой ночью, этой ночью я буду глядеть на другую звезду.
В
Bene dignoscitur, bene curatur
(Хорошо распознается, хорошо вылечивается)
Любовь всегда с веселым хрустом перемалывает наши кости ради нас самих. Она наваливается со всей силой, подминая, размазывая по жизни, как масло по бутерброду. Проси пощады, вымаливай прощения – ей всё равно, она без устали будет наносить раны одна глубже другой. Оттуда брызнет не кровь, а соленый океан.
Думаешь, тебе больно? Нет, брат. Любовь не причинит боли. Любовь – не боль, а высокое-высокое напряжение. И если не смог пропустить её через себя, подставился под силу, которая проходит через миры, разгоняя тьму, демонов и космические корабли, то почувствуй, каково всему, что стоит на её пути.
У любви нет ни боли, ни обиды, ни ревности. Они производные лжи и смерти – это темный фундамент распада жизни. Мы чувствуем боль и умираем настолько, насколько не бываем истинными. Все наши трудности легко объяснимы. Они от недостатка любви. Любовь отправляет людей под пули, лавины и колеса. С одинаковой радостью она опускает на ладонь бабочку и пускает пулю в лоб. И ей мало, всё мало. Её нежность заставляет дрожать, плакать и задыхаться. Тебе покажется, это боль кромсает твое тело и душу, а на самом деле это любовь нежно целует тебя.
Разве не любовь направила пулю Дантеса прямо в цель? Разве не любовь перекрыла дыхание Джими Хендрикса? Разве не любовь остановит завтра твое сердце? Почему она поступает так? Потому что мы слишком смиренно несем бремя времени, и по-другому с нами нельзя. Страдания – это не более чем игра воображения, они реальны только во времени.
Каждый день стрелка компаса моего сердца искала магнитный полюс любви, а находила окаменелости бронтозавров, ползущих через вечность к последним теням мира. Припасть пересохшими губами к источнику любви и пить из него бесконечно. Вот была моя мечта.
Летом в горах у озера я познакомился с женщиной. Но опять не повезло, я запал по полной, она же лишь позволяла таскаться за ней, как собачонке.
– Что мне делать? – спрашивал я приятеля, напиваясь с ним в придорожном кафе среди проституток и дальнобойщиков. – Я влюбился до безумия, а она только хвостом вертит.
– Может, споить её и невменяемую затащить в постель. А? – сразу предложил приятель.
– Думаешь, надо действовать решительнее?
– Конечно. Я вчера зашел к знакомой. Хотел занять червонец на автобус. Подыхал с похмелья. Она сама замужем, а я когда-то ухаживал за её дочкой. Мамочка тогда посчитала, что я староват для доченьки. Расстались. И чё я к ним пошел? Ну да, ближе некуда. А с похмелья стояк такой, что штаны разрывает. Иду, и ноги об член заплетаются. Открывает она дверь, и так вопросительно смотрит; она молчит, и я молчу, и вместо того, чтобы деньги спросить, хвать её и взасос. И тут же прямо в коридоре отымел. Только кончил, а она меня уже за дверь выталкивает. Стою в подъезде, ширинку застегиваю, голова кружится, и думаю, что же это было-то…
– Любовь, короткая, но взаимная, – засмеялся я. – Червонец взял?
– Не, пешком добирался. Вот такое с добрым утром до колен, ха-ха, – поддержал приятель.
Мы сидели, разглядывая проституток. Их оголенные ляжки и бедра напоминали размороженные полуфабрикаты.
– А может тебе плюнуть на твою бабу, – предложил приятель. – Сам подумай, она тебя не любит, ты себе впустую голову забиваешь.
– Хорошо бы…
– Она живет одна?
– Одна.
– Поверь, я знаю таких женщин, они холодны и расчетливы. Зачем ты ей, у тебя ни гроша за душой. Ты хорош, когда веселый и при деньгах, а загрустишь, молоко скисается. Езжай в столицу, сделай себе имя, сколоти состояние, и вернешься победителем.
– Лет так в сорок.
– А то и в пятьдесят, – засмеялся приятель.
Пошучивая, мы напились в компании придорожных шлюх. Ночью я нашел телефонную будку, разбудил женщину и стал допытываться, как добиться её любви. Она недолго терпела мою болтовню, посоветовала лечь спать и положила трубку.
На следующие выходные я пришел к ней в гости. Она очень много работала, и застать её можно было только в воскресение.
– Как поживаешь? – спросил я.
– Нормально, живу. Зарабатываю на самостоятельную жизнь. Люблю комфорт.
– Устаешь?
– Да, но ты же знаешь, я трудоголик.
Я задавал вопросы, но меня интересовало только одно – кто я для неё. Трубадуру Раймбауту Оранскому его дама позволяла лишь трогать тыльной стороной руки её голую щиколотку. Мне даже это не светило.
Она была умопомрачительна. Глядя на неё, я награждал её самыми невероятными качествами. Будто знал её тысячи лет, и именно она посвятила меня в тайны первых деревьев и трав. Мир был лишь её тенью. Эта женщина не принадлежала никому. Каждый, кто потом пытался вспомнить её, вспоминал лишь белую птицу, летящую вдоль широкой реки. Если она не спала ночью и глядела на небо, появлялись новые созвездия. Любой, кому она пожимала руку, на долгие годы оставался счастливым; удача отворачивалась, если он трижды осквернял руку семенем, кровью и чужой слезой; чтобы вернуть удачу, нужно было прижечь ладонь от церковной свечи, зажженной с её именем.
Выпив, я спрашивал:
– Ответь на один вопрос. Как ты живешь в мире? Какое имеешь отношение к людям, к их суете? Ты же богиня.
– О чем ты? Я обыкновенный человек. Это ты меня обожествляешь.
Она привыкла к моим признаниям, последнее время я чаще делал их по телефону и в письменном виде, запечатывая в конверт и пересылая почтой.
Глядя на неё, я думал: «Неужели кто-то доводит тебя до оргазма. Хотел бы я пожать руку этому человеку. Навязался бы ему в приятели, а потом придушил». Готовый вылить на мир столько тоски, что в нем сдохли бы даже микробы, я слабо надеялся, что руку придется пожимать самому себе.
