bannerbannerbanner
Криминальный талант

Станислав Родионов
Криминальный талант

Полная версия

Уже начали попадаться люди, и вовсю побежали трамваи и троллейбусы. Кто спал, кто просыпался. А кто не спал, вроде него, тот шел домой – с ночной смены, с вокзала… Он шел из сквера, потирая лоб, стараясь вспомнить, когда же последний раз напивался вот так, до скамеечки. Память вытащила только один факт – в восемнадцать лет на какой-то свадьбе. Но это было давно.

Заметно потеплело, и сразу на асфальт легла сушь. Капличников ходил по тихим улицам, а потом стал бродить вдоль парка под громадными липами. Тут еще сохранялась свежесть, и легче перебирался в памяти вчерашний вечер. Одно обстоятельство не давало ему покоя, одно неизвестное. Он погладил небритую щеку и посмотрел на часы – девять. Капличников вышел из липовой тени и побрел к центральному проспекту.

Жара уже распласталась по улицам, но асфальт пока был тверд. Капличников не понял – специально он шел к ресторану или случайно оказался в этом месте проспекта. Над ним висели стеклянные буквы. Потухшие, они не смотрелись, как любительница косметики после бани.

Он побрел к толстым стеклянным дверям, оправленным в блестящую раму из нержавейки. С той стороны их натирал вчерашний швейцар. Капличников остановился. Швейцар раза два глянул на него и показал пальцем на табличку – ресторан работал с двенадцати дня. Тогда Капличников тихонько стукнул в дверь. Швейцар нехотя положил тряпку и приоткрыл дверь:

– Чего тебе, парень? Закрыто еще. А выпить можешь вон там, в подвальчике.

– Я не выпить. Был вчера у вас. Не помните меня?

– Сказанул. Тут за день столько бывает, что голова от вашего брата дурится без всякого алкоголя.

– А девушку видели? Беленькая, с челочкой…

– Даешь, парень, – окончательно удивился швейцар. – Тут девушек проходит за вечер сотни две, а то и три. И беленькие, и серенькие, и синенькие ходят, и в брючках, и в максиях, а то и без юбок, считай. Ресторан, чего уж…

Швейцар был в рабочем черном халате, без формы, с морщинистым загорелым лицом старого рабочего человека, – вечером будет стоять в белой куртке с блестящим позументом, улыбаться и открывать дверь.

– А ты чего хотел, парень? Обсчитали?

– Да нет. Хотел узнать, как я отсюда вышел, – улыбнулся Капличников.

– Не помнишь?

– Не помню.

– Ничего, бывает. У меня работа, парень, такая: впустить трезвого, выпустить пьяного. А тебя не помню. Физиономия у тебя нормальная, как у всех.

Капличников побрел дальше. Затем ускорил шаг и вскочил в троллейбус. Каждая задача должна быть решена. Этому его учили в школе и в институте. Возможно, он ошибается. Но тогда пусть ему объяснят, что никакой задачи нет или она не имеет решения.

Старший инспектор уголовного розыска Вадим Петельников выглянул из кабинета, посмотрел, нет ли к нему людей, захлопнул дверь и закрылся на ключ. Сбросив пиджак, он достал из стола маленький квадратный коврик и положил на пол. Потом вздохнул, закрыл глаза и вдруг ловко встал на голову. Желтые с дырочками ботинки сорок третьего размера повисли там, где только что была голова. Оказавшись внизу, лицо покраснело, как инспекторское удостоверение. Сильно бы удивились сотрудники отдела уголовного розыска, увидев Петельникова, стоящего вверх ногами.

Не прошло и минуты, как в дверь слабо постучали. Петельников внизу чертыхнулся, но вспомнил, что надо сохранять космическое спокойствие, а то простоишь без пользы. Стук повторился.

– Сейчас! – крикнул Петельников, но голос увяз во рту, будто его накрыли подушкой.

Он чертыхнулся еще раз и встал на ноги. Закатав рукава и поправив галстук, Петельников нехотя открыл дверь.

В кабинет неуверенно вошел небритый парень с усталым лицом. Хороший коричневый костюм был в белесых длинных пятнах-полосах, словно его били палками.

– Садитесь, – буркнул Петельников.

– Я обратился к дежурному, а он послал к вам. Понимаете, я не жалуюсь… а просто поговорить.

– Можно и поговорить, – согласился Петельников, – была бы тема интересной.

Парень не улыбнулся – серьезно смотрел на инспектора. Петельников уже видел, как то, о чем он хочет поговорить, въелось в него до костей.

– Как вас звать? – на всякий случай спросил инспектор.

– Капличников Виктор Семенович. Понимаете, я вчера получил диплом. Знаете, радость и все такое прочее…

Он стал рассказывать все по порядку, поглядывая на инспектора спрашивающими глазами – интересно ли тому. Но по лицу Петельникова еще никто ничего не смог определить. Слушал он внимательно.

Капличников кончил говорить и помахал бортами пиджака, – было жарко.

– А вы снимите его, – предложил инспектор.

– Нет, спасибо.

Он стеснялся. Тогда Петельников щелкнул выключателем вентилятора и направил струю воздуха на посетителя.

– Все рассказали?

– Все.

– Бывает: выпили, закусили, ели мало, жара, – усмехнулся инспектор, сразу потеряв к нему интерес.

– Вот я и пришел поговорить.

– О чем?

– Понимаете, выпил-то я всего три рюмки, это хорошо помню.

– Только три?

– Ровно три. Правда, рюмки немаленькие, но при моей комплекции… Да я и бутылку водки выпивал на спор… И до дому доходил, и соображал все.

– Ну, это раз на раз не приходится, – возразил Петельников и пошарил в пиджаке трубку, но вспомнил, что не выдержал насмешек Рябинина и забросил ее дома в сервант. Он закурил сигарету, пуская дым поверх струи воздуха от вентилятора.

– Я упал на стол, силы кончились, и больше почти ничего не помню. А как же дошел до сквера?.. Сам не мог.

– Могла она благородно довести, а потом надоело. Эх, товарищ Капличников, мне бы ваши заботы. Заявление о краже писать не стоит: вытащили у вас деньги, сами потеряли – неизвестно.

– Потом еще вот что… Перепьешь, на второй день состояние похабное. А тут проснулся – ничего, немного не по себе, но ничего.

– Сам-то что подозреваешь? – перешел Петельников на «ты».

– Не знаю, – признался Капличников. – Поэтому и пришел.

– А я знаю, – весело сказал инспектор и встал. – Жара! Вчера днем стояло двадцать восемь. Для наших мест многовато.

Капличников тоже поднялся – разговор был окончен. Оставалось только уйти. Он уже шагнул к двери, но она приоткрылась и заглянул моложавый седой майор с университетским значком.

– Заходи, Иван Савелович. Вот кто большой специалист по алкоголизму – начальник медвытрезвителя, – представил его Петельников, довольный посещением.

Подтянутый майор улыбнулся, четко шагнул в кабинет, пожал руку инспектору и коротко кивнул Капличникову.

– Иван Савелович, от чего зависит опьянение7 Вот товарищ интересуется.

Майор повернулся к Капличникову и серьезно, как на беседе в жилконторе, сообщил:

– От количества выпитого, от крепости напитков, от привычки к алкоголю, от общего состояния здоровья, от желудка, от закуски, от температуры, от настроения… Но самое главное – от культуры человека. Чем культурнее человек, тем он меньше пьянеет.

– Ну уж, – усомнился в последнем Петельников.

– Потому что культурный человек много не пьет. И культурный человек пьет не для того, чтобы напиться.

– Иван Савелович, а ты разве инженеров не вытрезвляешь? – засмеялся Петельников.

– Бывают. Но ведь я говорю не о человеке с дипломом, а о культурном человеке, – хитро прищурился майор.

Капличников понял, что весь этот разговор затеян для него. Не надо было ходить в милицию, не то это место, куда ходят с сомнениями. Он сделал шаг к двери, но майор вдруг спросил, повернувшись к нему:

– А что случилось?

– Да вот товарищ в недоумении, – ответил за него инспектор, – выпил в ресторане всего три рюмки, опьянел и ничего не помнит.

– А пил один на один с женщиной, – уверенно сказал майор.

– Точно, Иван Савелович. А откуда ты знаешь? – поинтересовался Петельников, и в его глазах блеснуло любопытство.

– Пусть товарищ на минуточку выйдет, – попросил начальник вытрезвителя.

Когда Капличников ушел, Иван Савелович сел к столу и расстегнул китель. Петельников сразу направил на него вентилятор. Майор блаженно сморщился, ворочая головой в струе воздуха.

– Вадим… Ко мне поступила подобная жалоба на той неделе.

– Какая жалоба?

– От вытрезвляемого. Познакомился с девушкой, выпил буквально несколько рюмок… И все, как в мешок зашили, ничего не помнит. Я сначала не поверил, а потом даже записал его адрес.

– Ну и что это, по-твоему?

– Откуда я знаю. Ты же уголовный розыск.

Петельников подошел к окну, потом прошагал к сейфу и вернулся к столу, к майору. Он хотел закурить, но вспомнил, что уже курил да и борется с этим делом, поскольку стоит на голове.

– Деньги пропали?

– Да, рублей сто двадцать.

Иван Савелович достал из кителя записную книжку, полистал ее и вырвал клочок:

– Возьми, может, пригодится.

– А других случаев не было?

– Вроде не слышал.

Петельников одеревенело смотрел на майора, будто неожиданно проглотил что-то несъедобное. Была у него такая несимпатичная привычка: замрет, уставится на человека черными волглыми глазами и замолчит. И не знаешь – думает ли он, приступ ли у него какой или хочет сорваться с места, как бегун на старте.

– Чего-то я расселся, – сказал Иван Савелович и застегнул китель, – мне же к начальству райотдела надо.

Он встал, аккуратно надел фуражку и протянул руку ожившему инспектору.

– Неужели пьют в такую жару? – поинтересовался Петельников.

– Выпивают. Отдельные лица, – уточнил начальник медвытрезвителя и направился из кабинета своим широким спортивным шагом. Инспектор пошел за ним, выглянул в коридор и кивнул Капличникову. Тот поднялся нехотя, опасаясь, что будут читать мораль. Да и усталость вдруг появилась во всем теле, словно его ночь мочалили. Особенно помятой была спина – при глубоком вдохе она как-то задубевала и по ней словно рассыпались мелкие покалывающие стеклышки.

Инспектор достал чистый лист бумаги и положил перед ним:

 

– Опиши все подробно, каждую мелочь.

Капличников молча начал писать, ничего не пропуская. Инспектор поставил носок ботинка на торчавший ящик стола, сцепил руки на колене и замер, врезавшись взглядом в потерпевшего, теперь уже потерпевшего, только неизвестного от чего. Петельников разгребал в памяти уголовные дела, материалы, заявления и всякие случаи, которыми набита голова любого работника уголовного розыска, как судейский архив. Ничего подходящего не вспоминалось. Тогда он перешел к женщинам, которые были на примете, но ни одна из них не подходила к этой истории ни с какой стороны.

– Кончил, – сказал Капличников и протянул бумагу.

Инспектор внимательно пробежал объяснение: все описано, даже салат и цыплята.

– Официанта опознаешь?

– Маленький ростом… Нет, – решил Капличников.

– А ее опознаешь? – прищурился инспектор.

– Конечно, – сразу сказал Капличников, представил Ирину, и в памяти мелькнула белая челка и большие глаза, уплывающие в голубой мрак ресторана. Он попытался увидеть ее губы, нос, щеки, но они получались абстрактными, или он их лепил со знакомых и даже инспекторский крупный нос посадил под челку. Одна эта челка и осталась – белая, ровненькая, с желтоватым отливом, как искусственное волокно. Да замедленный взгляд…

– Опознаю… может быть, – вздохнул Капличников.

После обеда жара спала, сползла с людей, оставив подсыхать их липкие вялые тела. В раскрытое окно дунул свежий ветерок. Говорили, что он с Арктики. Где-то уже перекатывался гром. И сразу захотелось что-то делать.

Рябинин открыл сейф, рассматривая полки, как турист завалы бурелома. Этот металлический ящик удивлял: сколько ни разбирай его нутро, через месяц там скапливались кипы бумаг, которые, казалось, самостоятельно проникали сквозь стальные стенки. Они откладывались толщами, как геологические формации. Старые бумаги уходили вниз, куда-нибудь в архей, а сверху ложились вчерашние-позавчерашние, а уж на самом верху тонким почвенным слоем залегли два уголовных дела и срочные документы. Они не проваливались в толщу и держались на поверхности, потому что были в работе.

Раза два в год Рябинин принимался за эти полки. Он посмотрел на часы – Петельников не шел – и выдернул погребенную пачку, перевязанную шпагатом…

Письма из колонии, штук десять. Рябинин взял одно и развернул тетрадный листок: «…а я к вам обязательно зайду, и даже приглашу вас к себе в гости, если, конечно, согласитесь. А почему не согласитесь? Ведь к вам придет не Витька-скуловорот, он же Хмырь-домушник, а придет Виктор Вершелев. Оно верно, что в колонии все завязывают. Но у меня другое. Вы мне говорили: хочешь быть человеком – больше думай. Вот позову я вас в гости через три года и открою тетрадку, толстую, куда пишу все вопросы, а за три года их скопится. Раньше-то я был что темная бутылка…» Рябинин вздохнул и отложил пачку в сторону – такие письма он не выбрасывал.

Затем вытащил длинный лист бумаги, исписанный острым коленчатым почерком: «Товарищ следователь! Я уже обращался всюду – в исполком, в горздрав, в газету, к товарищу Клуникову и в санэпидстанцию. Все это равно нулю. Теперь обращаюсь к вам, как к следственному органу. Убедительно прошу определить причину зарождаемости воздуха в моей комнате…» Письмо полетело в корзину – проситель был уже в психиатрической больнице.

Официальное письмо на бланке: «Следователю прокуратуры, юристу I класса, т. Рябинину. Напоминаю, что труп неизвестной женщины находится в холодильнике морга с восемнадцатого июля, то есть уже месяц. Прошу ускорить решение вопроса о захоронении. Зав. моргом». Он помнил это дело, которое и заключалось в опознании погибшей женщины. Тогда много было переписки, потому эта бумажка не попала в дело. Он порвал ее.

Толстая папка вспухла, словно размокла. Этой папкой Рябинин частенько пользовался при опознании, потому что фотография преступника предъявлялась среди карточек других лиц. Он развязал ее, чтобы уложить фотографии ровнее, – и десятки физиономий, мужских и женских разных возрастов и национальностей замельтешили перед ним. Эту папку он пополнял всегда.

Еще одна папка, объемистая, как чемодан. Здесь копии обвинительных заключений, которые Рябинин тщательно собирал. В ней лежала вся его следственная жизнь дело за делом, с самого первого обвинительного, короткого и смешного, как юмористический рассказ, до последнего, толстого, отпечатанного на ротаторе.

Пять толстых, испещренных цифрами, конторских книг, которые изучались, но не потребовались для последнего дела, надо отправить в бухгалтерию комбината.

Узкий сверток, в котором оказалась самодельная финка с длинным, тускло блеснувшим клинком и тупой пластмассовой ручкой. У каждого следователя найдутся в сейфе один-два ножа, грубо выделанных рукой подростка какой-нибудь кастет с дырками-глазницами или заточенный ломик, которым можно и замок взломать, и калекой сделать. Рябинин не терпел этих орудий, больше ощущал их лопатками, чем видел взглядом. Эту финку он помнил хорошо – была целая история с подростком, любовью, местью и этим самым ножом. Да и любая вещь или бумага в сейфе когда-то имели свои истории, которые иначе назывались уголовными делами.

Рябинин извлек бланк протокола допроса и хотел уже положить его в стол, но на свету сдвоенная бумага показалась темной, исписанной. Он разлепил листы. Они были заполнены отчеркнутыми фразами в кавычках – пером и шариком, синими чернилами и зеленой пастой, быстрые и тщательно выведенные, и даже одна напечатана на машинке. Таких листков, куда он писал кусочки из жалоб, заявлений и разных бумаг, в сейфе валялось много. Рябинин улыбнулся – эти фразы в официальном протоколе не смотрелись, как стихи на бланке:

«…этим я не хочу сказать, что я ангел. Нет, я далеко не эта птица. Если мне выбьют один глаз, я стремлюсь выбить оба».

«Он вставлял в разговор нецензурные слова, какие мужчины употребляют для связи слов».

«Статья 140 Конституции гарантирует старость каждому человеку».

«Товарищ прокурор! Прошу выйти мне навстречу».

«Я решил высказать все за нетактичное поведение и, конечно, употребил мат, но не в смысле угрозы, а как есть на самом деле».

«Прошу моего мужа простить и возвратить в семью в первобытном состоянии».

Рябинин полез в правый угол сейфа – там еще лежали бумажки с подобными афоризмами.

А Петельников не шел.

Сейчас Петельников прийти не мог. Он уже съездил по адресу, который дал начальник медвытрезвителя, и привез гражданина Торбу, отыскав его на работе. Теперь инспектор сидел в углу, в громадном старом кресле, в котором по ночам научился спать сидя. В комнате стояла тишина, диковинная для кабинетов уголовного розыска.

Торба писал объяснение – они уже часа полтора беседовали, если можно посчитать за беседу вопросы инспектора и телеграфные ответы вызванного, перемешанные с нечленораздельным мычанием. На тренированные нервы Петельникова это никак не действовало, хотя он уже поглядывал на хмурого парня острым черным взглядом. Тот писал долго, потея и задумываясь, словно сочинение на аттестат зрелости.

– Ну все? – спросил Петельников и нетерпеливо встал.

Торба молча протянул куцую бумагу. Инспектор прочел и задумчиво глянул на него. Торба уставился в пол.

– Тебе что? – спросил Петельников. – Ни говорить, ни писать неохота?

– Мне это дело ни к чему, – буркнул Торба, водя глазами по полу.

– Нам к чему, – резко сказал инспектор. – Если вызвали, то надо отвечать, ясно?

– Отвечаю ведь.

Петельников еще раз посмотрел объяснение – куцый текст этого нелюдима лег на бумагу, как птичьи следы на снег. Одно утешение: если возбудят дело, то следователь допросит и запишет подробно.

– Кроме белой челки ничего и не помнишь? – еще раз спросил инспектор, рассматривая красное пухлое лицо парня, завалившиеся внутрь глазки, волосы до плеч и несвежую сорочку.

Торба подумал, не отрываясь от пола:

– Такая… ногастая.

– Ногастая, значит?

– Ага… И грудастая.

– Ну что ж, неплохо. Покажи-ка мне, где вы сидели?

Петельников достал лист бумаги и быстро набросал план ресторана – он все их знал по долгу службы. Торба ткнул к входу, в уголок. Инспектор поставил красным карандашом жирный крест и спросил:

– Ну о чем вы хоть говорили-то?

– Об чем? – задумался Торба, натужно вспоминая тот вечер в ресторане.

– Давай-давай, вспоминай.

– Ни об чем, – вспомнил Торба.

– Да не может этого быть, юный ты неандерталец, – ласково сказал Петельников, посмотрел на его лицо и подумал: вполне может быть.

– Мы ж только познакомились…

– Ну и молчали?

– Сказала, звать Клава. Налили. Поехали. Закусили, значит.

– Ну а дальше?

– Налили еще. Поехали. Закусили, как положено…

Петельников вздохнул и прошелся по кабинету. У него хватило нервов слушать этого парня, но не хватало терпения – оно кончилось. Важна каждая мелочь, каждая деталь лица, каждое ее слово ценно, как в рукописи классика… Таких свидетелей давненько не встречалось. И Петельникову захотелось съездить его по шее, потому что в наше время за серость надо бить.

– Может, ты ей стихи читал?! – гаркнул инспектор, и парень от неожиданности вздрогнул.

– Зачем… стихи?

– Надо! – орал Петельников. – Положено женщинам стихи читать!

– Не читал.

– Чего ж так?!

– Какие… стихи?

– Ну хотя бы прочел сонет «Шумел камыш, деревья гнулись…»

Парень оживился и понимающе усмехнулся.

– Подозреваю, что у тебя есть гитара, а? – спросил инспектор.

– Есть, – подтвердил Торба.

– И магнитофон, а? И телевизор, а?

– Ага, – согласился парень.

– Выбрось ты их, голубчик, не позорь наш просвещенный век. Не позорь ты наше всеобщее образование. И читай, для начала по капле на чайную ложку, то есть книжку в год. А потом по книжке в месяц. Иди милый. Еще вызову.

Торба моментально вскочил и пошел из кабинета не простившись. Это был второй потерпевший, у которого пропало сто двадцать три рубля.

Петельников чувствовал, что его любопытство до хорошего не доведет – добровольно вешать на себя сомнительное дело, по которому нет свидетелей, а оба потерпевших ничего не помнят и никого не смогут опознать. Верный добротный «глухарь»; будет висеть с годик, и будешь ходить больше к начальству оправдываться, чем вести оперативную работу. А ведь этих ребят просто было убедить, что с ними ничего не случилось. Да и сам Петельников не уверен – случилось ли что с ними…

Он усмехнулся. Если бояться «глухарей», то не стоит работать в уголовном розыске. А если не быть любопытным, то кем же быть – службистом?

Рябинин разобрал сейф и сложил в одну пачку разрозненные листки со смешными выписками. Он еще улыбался, когда, стукнув на всякий случай в дверь, в кабинет шагнул Вадим Петельников.

– Вспомнил анекдот, Сергей Георгиевич? – спросил инспектор и тоже улыбнулся, погребая руку следователя в своей широкой ладони.

– Зачем ты сразу раскрываешься? – печально вздохнул Рябинин.

Петельников сел на стул и расстегнул пиджак, полыхнув длинным серебристо-оранжевым галстуком с толстенным модным узлом. Инспектор осторожно молчал, зная, что вопросом он нарвется на шпильку, как на неожиданную занозу в перилах.

– Как это раскрываюсь? – все-таки спросил Петельников, чтобы узнать, какова она, эта шпилька.

– Человек улыбается. А почему человек может улыбаться? Анекдот вспомнил, водки выпил, женщину увидел… Типичный ход мыслей работника уголовного розыска.

– У нас не прокуратура, Сергей Георгиевич, улыбаться некогда.

– Да?! – удивился Рябинин. – А я не доверяю людям, которые не улыбаются.

– Да?! – теперь удивился Петельников. – Я вчера часа два беседовал с одним завмагом. Он мне всю дорогу улыбался. Рот открыл, губы растянуты – и сидит, как незастегнутый портфель. А почему? Недостача у него крупная.

– Завмаг не улыбался, а ухмылялся. А ты у меня улыбнешься, – следователь протянул листки.

Смех охватил инспектора сразу – он вообще легко поддавался веселью.

Рябинин никогда не смог бы объяснить, что в этом не очень интеллигентном смехе инспектора особенного. Не смог бы объяснить, как он в этом смехе видит широту, силу и ясность души. А может быть, он просто хорошо знал Петельникова по оперативной работе.

Рябинин поморщился – так сладко думать о человеке нельзя, да еще в его присутствии, да еще зная наперечет его недостатки.

– Могу пополнить коллекцию, – перестал смеяться инспектор. – Вчера получил заявление. Как там… Ага… «Прошу соседа по моей жалобе не привлекать, так как вчера он попросил у меня прощения и три рубля».

Рябинин усмехнулся, действительно записал и спросил:

– А ты что такой нарядный?

– По этому поводу и пришел.

– Спросить, пойдет ли тебе жабо? Кстати, разрешается работникам уголовного розыска носить жабо?

 

– Хоть корсет, лишь бы «глухарей» не было.

Петельников не улыбался. Рябинин видел, что он уже думал о том, ради чего пришел.

– Давай, Вадим, выкладывай. У тебя, я вижу, какая-то детективная история.

– Сам знаешь, Сергей Георгиевич, что у нас детективных историй не бывает.

– Это верно, – вздохнул Рябинин. – Сколько работаю, и ни одной детективной истории. Что такое уголовное преступление? Сложная жизненная ситуация, которая неправильно разрешается с нарушением уголовного Кодекса. Впрочем, иногда и несложная.

– А писатели эту ситуацию придумывают.

– Пожалуй, дело даже не в придумке, – медленно сказал Рябинин. – А в том, что они эту ситуацию ради занимательности безбожно усложняют, чего не бывает в жизни. Жизнь, как и природа, выбирает самые краткие и экономичные пути. Например, труп. Ведь чаще всего он лежит на месте убийства. А в детективах он в лифтах, чемоданах, посылках…

– Даже в сейфах, – вставил Петельников.

– Даже в холодильнике, я читал. Кстати, у меня есть английский детективчик.

– Ну?! – оживился инспектор, смахнув на миг заботы.

– Можешь не просить, завтра принесу. Слушай, а почему мы любим детективы? Казалось, нам на работе уголовщины хватает…

– Потому что закручено.

– Это верно, – согласился Рябинин и тут же добавил: – Потому что детективы никакого отношения к уголовным делам не имеют. Это просто оригинальный жанр литературы.

– Попадается и неоригинальный. А почему бы тебе, Сергей Георгиевич, не написать детективную повесть? – вдруг весело спросил Петельников и не то чтобы хитро посмотрел, а как-то слишком серьезно для такого легковесного вопроса.

Рябинин замолчал, словно забыл, о чем они говорили. Ему стало слегка неприятно, будто он что-то тщательно спрятал, а оно, это спрятанное, оказалось торчащим на виду. Вот так шел он как-то по безлюдной улице, думал очень плохо об одном человеке, не собирался никого встретить, но повернул за угол, столкнулся с тем самым человеком нос к носу. Рябинин не успел изменить выражения лица и до сих пор убежден, что тот увидел его мысли. Здесь было проще – Петельников заметил, что он готовит материал впрок, как хозяйка осенью консервы.

– Нет, Вадим, – вяло ответил Рябинин, – я плохо играю в шахматы, с математикой не в ладах… А чтобы написать детектив, надо рассчитать двадцать ходов вперед.

– То-то и рассчитывают, – буркнул Петельников. – Прочел тут милицейский детектив известного автора, не одну книгу написал, кино ставили… И вот читаю, что инспектор уголовного розыска заезжает к прокурору взять ордер на арест. Здорово?! Как просто – заехал и взял. И неужели редактор не подсказал, что у нас нет ордеров на арест! Потом заезжает за ордером на обыск, у нас их тоже нет. Автор Сименона начитался.

– Ну, бог с ними, с детективами. Что у тебя?

Петельников начал рассказывать. Он сел поплотнее, выпрямился, застегнул пиджак и как-то подтянулся, словно на нем оказался китель капитана милиции, в котором Рябинин видел его только однажды. Видимо, так он докладывал розыскные дела начальнику уголовного розыска или в Управлении внутренних дел.

– Ну вот, – заключил его рассказ Рябинин, – а ты говоришь, нет детективов.

– По-моему, здесь больше телепатии, – пожал плечами инспектор.

– Сегодня я уже телепатию вспоминал, – усмехнулся Рябинин. – Ну, начнем по порядку. У нас два потерпевших, два эпизода.

Рябинин встал и пошел по кабинету. Инспектор, который уже расслабился, вынужден был подтянуть свои длинные ноги в матово-белых брюках и молочных ботинках.

– Потерпевшие сидели в разных местах?

– Один в углу, второй у входа – разные концы зала.

– Обслуживал один и тот же официант?

– Разные.

– Так. Какой разрыв во времени между эпизодами?

– Пять дней.

– И оба потерпевшие отмечают сонное состояние?

– Сначала. А потом теряли сознание.

– Они просто заснули, – буркнул Рябинин.

Он снял очки и стал протирать их, дыша на каждое стекло и засовывая его почти целиком в рот. Петельников ждал, наблюдая за этой процедурой. Рябинин посмотрел очки на свет, надел их, сел за стол и, взглянув на галстук инспектора, сообщил:

– Сегодня было градусов двадцать восемь.

– Ну? – удивился Петельников, уселся поудобнее и оглушительно хрустнул стулом.

Они немо смотрели друг на друга, будто чего-то выжидая. Петельников слегка выкатил черные заблестевшие глаза – они у него всегда чуть выкатывались от недоумения или тихой злости. Сейчас наверняка от недоумения. Рябинин знал это и улыбнулся.

– Ну, если нечего сказать, как выражаются, по интересующему нас вопросу, то и двадцать восемь градусов сойдет, – заключил инспектор и элегантным жестом поправил галстук.

– Они наверняка пили водку, – вдруг сообщил Рябинин.

– Водку, – подтвердил Петельников.

– По ее предложению, – утвердил Рябинин.

– Первый по ее предложению, а второго не спросил.

– Можешь не сомневаться, – заверил Рябинин.

– Ну и что? – пожал плечами инспектор. – Кто что любит.

– Дело в том, что в коньяке есть букет, а в водке… Вадим!

Рябинин театрально отпрянул от стола. Он тряхнул лохматой головой, сморщил нос, взбугрил щеки, прищурил глаза и стал водить стеклами по инспектору, что означало скептический взгляд. Петельников его перетерпел серьезно, как ненужную шутку.

– Вадим! – все еще прищуриваясь, спросил Рябинин. – Ты меня не разыгрываешь?

– Только за этим и пришел.

– Я не верю, что у тебя нет никаких соображений.

Петельников шевельнулся на стуле. Он переложил ноги из-под стола к стене. И уперся в нее, хрустнув теперь грудной клеткой, которой без движения было тесно под пиджаком.

– Понятно, – заключил Рябинин. – Соображение есть, но ты в нем не уверен. И я знаю почему. Мы только что честили писателей, которые закручивают. Еще раз торжественно заявляю: природа, жизнь и преступник без нужды сложных путей не выбирают…

– Думаешь, снотворное? – неуверенно спросил Петельников.

– Разумеется. А посмотри, как все просто и, я бы сказал, красиво. Попробуй женщина обворовать мужчину. Нужно вести на квартиру, а он еще запомнит адрес. Надо напоить, да ведь не каждый напьется. Потом надо лезть в карман. А тут? Снотворное в бутылку – и веди в парадную или сквер. Просто и естественно. И редко кто пойдет жаловаться, не поймут или постесняются. Да и какие доказательства: пьяный, мог потерять, уронить…

– А снотворное… так быстро и сильно действует?

– Разное есть. Например, барбамил. Есть и посильней, надо в справочнике посмотреть. А с водкой его действие усиливается.

– Почему-то я версию со снотворным отбросил, – задумчиво сказал инспектор. – А вот с коньяком действительно не уловил.

– В водке горечь или примесь меньше заметна.

Петельников мотнул головой, пытаясь ослабить узел галстука. Но Рябинин знал, что сейчас его давит не галстук, а чуть задетое самолюбие. Так бывало частенько: придет за советом, а получив его, начинает тихо злиться, что не мог додуматься сам. И было не понять – на себя ли он взъелся, на Рябинина ли.

Инспектор еще раз криво вертанул головой, побарабанил пальцами по столу и уже спокойно спросил:

– Сергей Георгиевич, возьмешь это дело?

– Да оно же…

– Знаю, – перебил Петельников, – не вашей подследственности. Но в порядке разгрузки, а? С начальством я утрясу…

С начальством инспектор утрясет. Но добровольно просить дело, по которому нет ни доказательств, ни преступника, было мальчишеством.

– А я по своей доброй воле заварил эту кашу, – как бы между прочим сообщил инспектор. – Уже зарегистрировал и завел розыскное дело…

– Не хвались, – буркнул Рябинин. – Утрясай и приноси материал.

Петельников шумно вздохнул, будто самое главное было сделано. Рябинин повернул недовольное лицо к окну – опять он влез в трухлявое дело, в котором ни славы не добудешь, ни удовольствия не получишь.

– Только ты ее поймай, – предупредил он инспектора. – Приметы описаны, где она промышляет, известно.

Инспектор смотрел окостеневшим взглядом поверх рябининского плеча, набычившись, будто там, за плечом, увидел ее, белесую Иру-Клаву-снотворницу. Рябинин шелестнул бумагами. Петельников ожил, посмотрел теперь на следователя и заметил:

– По-моему, преступность страшно нерентабельна, занятие для дураков. Выгоднее эту сотню заработать, чем так выламываться в ресторане на статью.

– А ты это спроси у нее, – усмехнулся Рябинин, хотя понял, что зря усмехнулся: неглупую мысль бросил Петельников.

Инспектор встал, блеснул галстуком и засветился алюминиевым костюмом, как инопланетный пришелец. Рябинин завистливо смотрел на высокую литую фигуру к которой костюм, казалось, прилип. А на нем любая одежда, даже сшитая на заказ, сидела так, будто в пиджак всыпали мешок картошки.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27 
Рейтинг@Mail.ru