Stan Wesley
Коан Янг 2
Монтгомери точно знала, о чем она говорит. Практическая часть медитации являлась заключающей частью программы, и, по правде говоря, нравилась мне больше всего – не нужно было выращивать деревья прямо в зале, выносить целые стены и восстанавливать их обратно, через пирокинез испускать из рук огонь и нагонять облака под высоким потолком, чтобы вызвать ливень. Вместо изматывающих тренировок я сидела на своем коврике, профессор Монтгомери стояла рядом, а ее голос служил проводником в мир равновесия и спокойствия. Но все равно, голос прерывался выстрелом пистолета. Я слышала, как теплая кровь брызгала по асфальту, а мягкое тело падало с жестким шлепком. И я выходила из своего состояния и, словно задыхаясь, открывала глаза. Монтгомери пыталась помочь мне, я видела искренность ее намерений, и проявлялась она через строгость и высокие требования. В профессоре прослеживалась частичка материнской заботы – порой в тоне, порой в добром взгляде, иногда в скромной улыбке. Мне казалось, она тратила на меня непосильно много времени и энергии, ведь Монтгомери знала – в Уатэ я буду единственной.
И все же, занятия по медитации я провалила. На последнем я окончательно продемонстрировала свою неготовность. Профессор призвал не отчаиваться, ведь еще есть время, и как бы она не успокаивала, в ее глазах я увидела грусть. Мы действительно долго и много тренировались, отдавая свои силы на результат и вкладывая в него все, что только можно. И вот, последняя глава, где я откровенно провалилась.
– Соберись, – призвала она под конец завершающего занятия. – Ты не на экзамене, Коан. Это всего лишь подготовка.
– Вы потратили на меня столько сил, а я не оправдала себя как мага, – сидя на коврике, сказала я.
– Твои терзания – показатель несогласия с сегодняшними реалиями, а они, в общем-то, на твердую пятерку.
Ее слова, будто электрический удар, заставили дернуться. Я подняла на профессора голову.
– Что, простите?
– Твердую пятерку, – повторила она. – Неужели ты думаешь, что для поступления требуется вся та неслыханная сила и умения, которые ты приобрела в этих стенах?
– Но… для чего тогда вы тренировали меня? Хотя, постойте. Я, кажется, знаю. Зверь.
Монтгомери бросила многозначительный взгляд.
– Не подумай, что я нарушаю правила, требуя от тебя блестящих результатов. Но это и в твоих интересах тоже. Ты спасла Академию, поставила под угрозу свою жизнь и жизни своих родных. Зверь любит месть. Эти тренировки, во всяком случае, позволят тебе противостоять ему, если он нанесет удар. Мы следовали четко по программе, но раз уж, насколько я могу догадываться, в детстве тебя подготавливал господин Наохико Янг, многие… аспекты ты давным-давно усвоила с ним. А я довела их до пика – того пика, который будет ценен и в Академии, и при столкновении с врагом.
Она сцепила руки за спиной и медленно, держа прямую осанку, проследовала к столу, откуда заговорила вновь. Очевидно, воспротивившись мысли о поблажках, профессор использовал официальный тон:
– Посему, госпожа Янг, избавьтесь от иллюзий, будто бы у меня к вам особое расположение.
Почему-то я коротко рассмеялась, и настроение улучшилось.
– Именно этого и я не хочу, – сказала я. – Особого отношения.
Монтгомери удовлетворенно кивнула.
– Будь осторожна, Коан. Проблемы с твоим дедушкой, прошлым, что тебя однозначно мучает, и роль Зверя вредят медитации. До поступления у тебя целый багаж времени. Распорядись им как надо.
– Хорошо. Профессор?
– Да, Коан?
– Могу ли я по-прежнему рассчитывать на то, что вы будете держать меня в курсе событий Академии? Касательно Зверя и… прочего.
Монтгомери, похоже, озадачилась. В ее глазах прочлась неуверенность что-либо решать.
– Я не обладаю моральным правом запрещать тебе, – призналась она, осторожно подбирая слова. – Мой долг – держать тебя в курсе всего, с чем Зверь себя свяжет. Того же прошу и у тебя.
– Хорошо.
Так и завершились наши с профессором тренировки. Замок она каким-то магическим – что неудивительно – образом вернула городу в качестве музея. Перед уходом в Академию профессор Монтгомери вручила мне узкий сверток листка с набором цифр и попросила воспользоваться им, если нагрянет Зверь. Что бы это ни значило, я взяла листок и заодно металлическую статуэтку, доставшуюся как подарок.
Тем же вечером со статуэткой в левой руке и свертком коврика в правой я шагала на заброшенный берег, что под мостом, пока в голове пролетали все месяцы, проведенные за чтением книг и изматывающими тренировками. Берег заливал яркий красно-оранжевый закат, танцующий в летней ряби реки. Я забралась на строительный блок, поставила статуэтку рядом. От нее растянулась длинная тень, вдвое больше и нелепее, тень от ног отображались четко, а дальше начинала заметно размываться. Не знаю, зачем я придала этой бессмыслице значение, но, может, это своеобразный знак? Тень как философское второе «я»? Вроде антиличности. Ведь тень обратна свету. Именно в нее я погружаюсь, когда медитирую, но прошлое тотчас воспрепятствует отыскать хоть лучик света.
Есть вторая «я». Которая скрыта под мантией тьмы. Она в точности повторяет настоящую меня. Прямо как статуэтка – тень от ее ног тянется четкая и безупречная, но как только доходит до головы, контуры размываются, и вместо красивого черепа я вижу темное несуразное пятно. Собственно, это правда. Во время медитаций у меня в голове творится целый хаос, скрещенный с мраком, безысходностью и извечным страхом. Будто старая черно-белая пленка, крутящаяся где-то позади, а на экране – события прошлого, навеки застрявшие в глубинах памяти. Чем-то это состояние похоже на сонный паралич. Правда, в моем случае паралич внезапно прерывается, а не тянется до тех пор, пока не выжмет страх до последней капли.
Выходит, вторая «я» соткана из безнадеги. Из всевозможных обратных сторон, олицетворяющих свет. «Разберись с этим», посоветовала профессор Монтгомери. Конечно, слова легки – их достаточно произнести вслух. А вот действия порой затруднительны. Мои страхи стихийны и одновременно сконцентрированы. В них нет ничего нового, я точно знаю, что меня выводит из равновесия, но всякий раз, только они появляются на горизонте, я переношу их, словно впервые.
Контроль эмоций и чувств, не иначе.
Главный вопрос состоит в том, как направить свет в глумящуюся тьму? Откуда его взять? И каковы шансы, что свет в ней не провалится?
Пока я философствовала, закат канул за горизонтом многоэтажных домов и окончательно сник. Тень от статуэтки различалась с трудом, сливаясь с нарастающей ночной темнотой. Вдруг я с прищуром взглянула на вылитую из металла девушку, зажгла огонек на ладони и начала подносить его к статуэтке с разных сторон. С какой ни поднеси – отовсюду падала длиннющая тень. Да уж, законы физики не обманешь. Но что, если посветить сверху? Нет, так упадет гигантская тень от ладони. Тогда обойдемся без рук. Сосредоточив взгляд на одной точке, я слегка расширила зрачки, и прямо над головой статуэтки вспыхнуло пламя. Удивительно, покачала я головой. Тень впечаталась под ноги, словно ее нет совсем.
– Ясность приходит с головы, – раздался внезапно мужской голос.
Я мигом спрыгнула со строительного блока и зажгла огонь над второй ладонью, пытаясь осветить берег. Оборачивалась по сторонам, рыскала яростным взглядом в поисках незваного гостя.
– Кто здесь? Покажись!
– Только, прошу, не подпали костюм, слишком уж он мне дорог.
Из тени на свет горящих огненных шаров вышел Сэр. Его морщинистое лицо наградила фирменная кривая улыбка. Он посильнее сжал ручку чемоданчика и поправил хриплый голос.
– Ну что, девчуля, можешь тушить. Появилось дельце.
Глава десятая. БУКЕР. ЧАСОВЩИК
Жизнь Обри приобрела смысл, а вместе с ним – повседневную рутину. Каждый день с понедельника по пятницу к восьми утра она приходила к Профессору в его безвкусный кабинет и большую часть времени коротала за компьютером, набирая текст, смысл которого не могла понять. Одна работа, вторая, третья, восьмая, десятая… Сколько раз ее тонкие пальцы нажали на клавиши, представить страшно. Профессор, однако, не солгал: объем его работ и впрямь превышал «Войну и мир». Казалось, время шло своим особым, медленным чередом, не собираясь догонять Обри, которая, напротив, играла с ним наперегонки. И сколько бы Профессор не заверял ее в безнадежности спешки, девушка противилась его убеждениям. Ей хотелось побыстрее докопаться до правды, а в какой форме она проявится, значения не имело. Для Обри, конечно.
С Букером они не виделись больше, чем могли себе представить. Он возвращался домой четко по времени, она – то поздно, то рано. Зависело от нагрузки. Оба знали степень изматывания работ друг друга, из-за чего не ходили в гости. А если и ходили, то и дело не могли друг друга застать. Знал бы Букер, где кабинет Профессора, он бы обязательно туда наведался. Знала бы Обри, где преподает Букер, послушала бы его лекции.
Судьба вновь их разлучила.
Возможно, минул месяц или год, десятилетние или век с того момента, как втроем они сидели в кафе и под светом неоновых огней обсуждали тюрьму, в которую угодили неволей. Счет не помогал, дни словно рассосались в бесконечный рутинный океан, в который Обри ныряла с головой. Ее зрение за экраном на удивление не портилось, а мозговая деятельности не выводилась из строя. Усталость, несомненно, появлялась к каждому вечеру, однако минимально сказывалась на качестве перепечатанного текста. Профессор по-прежнему сидел на диване и с перекинутой ногой глядел на газету – не ту, что читал в первый рабочий день Обри. Та газета все еще у нее дома, и на вопрос старика, произошли ли какие успехи в анализе текста, Обри скромно пожимала плечами и качала головой, задавая встречный вопрос о Часовщике. Профессор продолжал повторять: еще не время. «Да когда уже это время настанет!», возмущалась про себя Обри. Почему старик так не хочет о нем говорить? Ведь они дружили. Неужто Профессору стыдно за что-то? Или же речь о чем-то сакральном и запрещенном, как он однажды выразился.
– Я увольняюсь, – заявила Обри, с деловым видом скрестив руки.
Профессор выглянул из-за газеты, лицо его вытянулось.
– И тебе доброе утро, Обри.
– Мне надоело, – продолжила она, стоя в проеме двери. – Вы не имеете право мной манипулировать.
– Манипулировать? – усмехнулся старик. – Проясни-ка, будь любезна.
Обри махнула рукой в сторону Apple Macintosh восемьдесят четвертого года выпуска и обозленно воскликнула:
– Я перепечатала тридцать шесть работ! А про Часовщика я у вас спросила, когда за первую сесть не успела. Что вы о нем поведали с тех пор? Полный ноль! Все позже да позже! Вам не надоело? Больше я работать у вас не буду. Перепечатывайте сами.
Профессор с разочарованием вздохнул и покачал головой.
– Ох, Обри, Обри. Ты меня совсем не слушала.
– Я-то как раз слушала! Очень внимательно!
Он поднялся с дивана и приблизился к ней. Морщинистое лицо не выражало ни одной эмоции.
– В таком случае ты бы наверняка знала, что работы тебе нужны не меньше, чем мне. Ты бы не стала заниматься шантажом, как будто это моя дурацкая прихоть – усадить тебя за стол и заниматься бессмысленной чепухой.
– Расскажите про Часовщика! – потребовала Обри.
Профессор сперва нахмурился, затем посмирнел, а потом и вовсе вздрогнул. Молча отошел к окну и наблюдал за тем, как шелестят пышные шапки зеленых деревьев. Обри, сбитая с толку, буравила взглядом его спину.
– Ты когда-нибудь слышала о Дахме? – вдруг прозвучал вопрос. – Известна как Башня Молчания.
– Нет, – неуверенно ответила Обри, пытаясь найти что-нибудь в закромах своей памяти.
Он оглянулся на Обри через плечо и с грустью изрек:
– Я не был с тобой до конца честен… Наше знакомство состоялось у Храма Знаний, где твое с Букером любопытство довело бы вас до верной смерти. Улицезрев, на что способны ваши с ним оголтелые умы, я пообещал себе не рассказывать вам о Дахме ничего. Но, – безысходно дернул он плечами, – ты столько времени трудишься над моими работами и уже заслужила доверие… Видимо, более нет смысла скрывать.
Обрадовавшись, что Профессор наконец-то разоткровенничался, Обри скрыла рвущуюся наружу улыбку и с серьезным видом слушала старика. Правда, впоследствии его история стерла бы улыбку без следа.
– На краю города, скрывшись в лесу, стоит одна такая, – не оборачиваясь, говорил старик. – Большая округлая башня. На ее вершину Могильщики складывают трупы людей, оставляя на обгладывание птицам. После кости сбрасывают в специальный отсек, откуда дождевая вода смывает останки в реку. Дахма перекочевала из зороастризма. Та башня, что расположена в городе, не в полной мере соответствует древним традициям и правилам… У нее есть главный… источник, порождающий трупы. Имя ее Тьма, хорошо тебе известная. Если бы в ту ночь она закончила дело и убила Букера, его душа вмиг обратилась бы в Шептуна, а тело доставили в Дахму.
На побледневшем лице Обри отразился кричащий ужас. Она даже не ведала о наличии леса в городе, который в ее понимании строился из трех улиц. Что уж говорить о месте, где стервятники обклевывают мертвое мясо?
– Но зачем? – искренне недоумевала она. – Зачем эту Дахму вообще воздвигли?
– А зачем нужно было строить этот город? – вопросом на вопрос ответил Профессор. – На все есть причины. Корыстные, алчные, фанатичные. Может, добрые побуждения вынудили пойти на столь… своеобразный шаг.
– Вы думаете, Часовщик на Башне?
Старик болезненно кивнул, словно воспоминания доставляли много мучений.
– Как и вас с Букером, поначалу меня одолевал страх, с течением времени превратившийся в любопытство. Я всеми силами намеревался выяснить, куда попал и чьих это рук дело. А поскольку я никогда не был Потерянным, голова мыслила рационально и критически. Так, я прознал о невозможности анализировать некоторые тексты, собственные работы, много времени я гулял по городу и изучал его места, привычки и правила. Первый человек, которого я встретил, был не среди людей на портретах, – указал он на стену кабинета, – а Часовщик. Парень лет двадцати. Я увидел его на вершине Часовой Башни, когда он восемь раз забил в колокол. Повсюду раздался шепот сотни голосов. От недоумения, кому эти голоса принадлежали, я запаниковал. Вбил себе в голову, что начал сходить с ума, и разраженными на всю улицу криками привлек его внимание. Часовщик в удивлении высунулся вниз и увидел меня, старого, сбитого с толку старика, спустился на улицу и призвал снизить голос, «а то услышит». Он боялся появления Тени, которая, как назло, возросла из ниоткуда. Часовщик ее не интересовал. Зашипев, словно обозленная змея, она накинулась на меня как одна огромная щупальца и вонзилась в глотку, безжалостно вытягивая душу. Я не мог шевельнуться, а внутренности, казалось, разрывало на части. Часовщик ринулся в Башню и вернулся с ручным фонарем. Луч света прожег в Тени дыру, и на момент она отцепилась. Но не сдалась, нет. Паренек скомандовал бежать. Пока Тьма восстанавливала силы, мы добрались до Республиканской улицы – в кафе – то самое, куда я вас с Букером отвел, – и Часовщик сразу включил яркие неоновые огни. Тьма выглянула на нас из-за здания, жадно облизываясь, и скрылась в неизвестности. Света она боится как огня.
Тот случай не остановил ее от дикого желания мести. Тьма искала любую подходящую возможность встретиться ненароком. Правда, отныне ее интересовал только Часовщик. За то, что помешал ей. С той ночи мы всегда держались вместе. Помимо Часовой Башни, за ним закреплялся Храм Знаний, где жил он и куда сразу же позвал жить меня. Мы условились поддерживать правило постоянного света: повесили кучу ламп, поджигали свечи, избавили Храм от внезапных сквозняков. В Храм Тьма не совалась, хотя безуспешно пробовала. В общем, основное время мы проводили внутри, и Часовщик поведал об этом городе. От него я узнал о Шептунах, о том, кто такая Тьма, Найденные и Потерянные. Там он поведал о множестве хранящихся знаний, смысл которых нельзя постичь. Среди них в Храме обнаружились мои работы. И вдруг я осознал, что растерял способность анализировать их и прочую информацию. Сакральную информацию. Так же он поведал и о Башне Молчания, или Дахме.
Затем между нами произошел… конфликт. Мне пришлось найти другое пристанище, и вот, я оказался в этом кабинете, пытаясь расшифровать то, что годами писал с превеликим трудом. Минуло много времени, Тьма притихла, и одним вечером я проведал Часовщика. Постучался, не открыли. Оказалось, дверь не была заперта. Я оттолкнул ее, и перед моими глазами развернулась жестокая сцена смерти. Тьма разбила большую часть ламп – тех самых ламп, которые мы вешали вместе – каким-то сумасшедшим вихрем, вытянула душу из Часовщика, и вмиг его тело испарилось. Увидев меня в проеме, Тьма тотчас яростно набросилась, но я успел запереть дверь намертво – так, чтобы она не выбралась. Те цепи, что вы с Букером разломили, вешал я.
И больше к Храму Знаний я не приближался.
Но в голове изо дня в день вспоминались слова Часовщика о Башне Молчания. Стервятники наверняка исклевали его тело, а Могильщики сбросили кости. Дело было… давно.
Обри села на диван, почувствовав легкое головокружение. Руками обхватила лицо и в ужасе прошептала:
– Мне очень жаль, Профессор. Он стал вам хорошим другом…
Профессор, не оборачиваясь, ровным тоном изрек:
– Не просто другом, Обри… Но этого он не успел понять.
– Как понять «не просто другом»? – нахмурилась девушка.
Старик вздохнул.
– Он приходился мне внуком.
Обри округлила глаза.
– Постойте, как это могло произойти? Ваш… внук?
– Да, – вздохнул Профессор. – Подозреваю, мы попали сюда одновременно, но пару тройку дней не могли найти друг друга.
– И при встрече вы друг друга не узнали?
– Чертова система, – сквозь зубы прошептал старик. – Я узнал его сразу же, но шок и паника от случившегося вогнали меня в ступор… Я понял, что он не узнает меня. Понял, что он – Потерянный. А я изначально, как и утверждал тебе с Букером, попал сюда Найденным.
– Это я помню, Профессор. Я просто пытаюсь разобраться… И вы не предприняли попыток сделать из него Найденного?
– Предпринял, но не сразу. Мысль о проблемах, которые Тьма могла бы ему создать из-за нашей родственной связи, вводила меня в ужас. Скажу честно: я плохо знаком с природой Тьмы, ее поведением и степенью критического мышления, но она далеко не дурна – в этом сомнений нет. Я признался ему, когда Тьма ушла в подполье и перестала нас беспокоить. Там, в Храме Знаний, я сказал все… Но мой внук… В общем, ему это вспомнить не помогло. Знакомое лицо, прямой текст – нет. Признание лишь возмутило его, он назвал меня чокнутым стариканом и выпроводил наружу.
– Вот, какой конфликт между вами произошел, – опечаленно кивнула Обри. – Выходит, Тьма активировалась, когда вы съехали?
Профессор отошел от окна, включил электрический чайник и сел рядом с Обри.
– Она долго ждала, – пожал он плечами. – И дождалась. Убила единственного моего родственника. Совсем молодого парня… У него вся жизнь была впереди! И до самой смерти он не успел себя вспомнить… Если мне судьба дала шанс спасти внука, я его бесповоротно провалил!
Наблюдать за его эмоциональностью Обри пришлось впервые с тех пор, как Профессор спас их с Букером. Человечность, искренняя, сожалеющая и разбитая. Ее сердце дрогнуло.
– Вы уверены, что он… ну…
– Мертв? – громко спросил старик. – Да, черт возьми, я лицезрел его смерть собственными глазами! Я был готов выколоть их, лишь бы не видеть той сцены…
Обри по характеру не умела утешать людей. Ей по нраву было создавать неловкие ситуации и смотреть, как условный собеседник будет себя вести. Отчего трогательная беседа с Профессором вызывала в ней море дискомфорта. Она неуклюже себя чувствовала, видя, как в глазах Профессора собрались слезы, и ей было отвратительно от тех требований, что она выдвигала в дверном проеме.
– Вы говорите, попали в город одновременно, – спустя пару минут осторожно начала она, – но ваш внук знал о городе все, а вы, можно сказать, ничего.
Вскипел чайник. Профессор сделал обоим крепкий кофе и протянул девушку чашку.
– Он бил в колокол и каждый вечер слышал, о чем говорят Шептуны. Он был уверен, что являлся Часовщиком всю свою жизнь, и те знания ему якобы передавали предыдущие Часовщики, ушедшие на пенсию. Но мое предположение – Шептуны. Он просто этого не осознавал.
– Логично, – согласилась Обри. – Грустно все это, Профессор. Но за что ваш внук-то мог очутиться в городе? За какие такие грехи?
– А может, за заслуги, – невесело вздохнул старик. – Есть у меня ответы, но… – Он замолчал и поймал мнимую тишину, повисшую в кабинете, и выставил вверх указательный палец. – Слышишь, как тихо? Уверен, Шептуны среди нас, держат уши востро.
Обри вздрогнула и завертела головой.
– Они что, и здесь?
– Люди с портретов, – пояснил Профессор. – Держу пари, они не покидают это место. Жутковато, согласен.
– Я рада, что вы это понимаете, – призналась она.
Профессор откинулся к спинке дивана и расслабленно наслаждался крепким вкусом обжаренных зерен.
– Посиди со мной, Обри. Не уходи. Я бы сейчас не хотел ни о чем разговаривать, а посвятил бы с тобой время этому замечательному кофе. В тишине порой так прекрасно.