Соня Ергенова
Тринадцатилетние
Глава 1. Невский
Полину переполняли одновременно радость и грусть, тоска и счастье.
Несвойственные Полине ощущения не покидали ее уже несколько недель. Радость была разной – то тихой и нежной, вдохновляющей и будоражащей, то громкой, визжащей, хохочущей до слез и рыдающей от счастья. А грусть появлялась вдруг. Из ниоткуда.
И теперь, когда Полина широко шагала по Невскому проспекту в новых, накануне купленных, осенних сапожках, ей казалось, что она вовсе не идет, а летит, парит над мокрым искрящимся на солнце тротуаром. Распущенные волосы развевались на ветру. И яркий теплый день среди дождливого октября пах весной.
Сердце Полины застучало от волнения. В воротах дворца творчества юных она заметила желтый пиджак. Его обладателем был худой высокий молодой человек с длинным носом и деловым взглядом. Молодой человек размахивал руками, громогласно кричал в телефон и ругался.
Полина в забвении не сводила с него взгляд. Она не чувствовала ног, а глаза ее перестали моргать.
– Полина! – внезапно заорал желтый пиджак, заметив растрепанную девчонку с широченной улыбкой. Она таращилась на него очумевшими глазами. – Ты знаешь, где Колбасников?
«Михеев заговорил со мной. Михеев первым заговорил со мной!» – в голове Полины гремел оглушительный фейерверк.
– Знаешь, где Колбасников? – нетерпеливо повторил Михеев.
– Нет, – Полина завертела головой, продолжая улыбаться.
– Жаль, что не знаешь, где Колбасников, – чересчур мрачно для солнечного дня сказал Михеев. – За ним приехали из опеки. Ждут наверху, в редакции, потому что ни дома, ни в школе Колбасникова не было уже пару дней. И он, скорее всего, не знает, что его мама… – тут Михеев споткнулся на полуслове, выдохнул, отведя взгляд.
Улыбка сошла с лица Полины. Вереница тревожных мыслей, как черные тучи, затмила солнечный день. Радость поникла и забилась куда-то глубоко. Михеев продолжал говорить сбивчиво и нервно очень, очень, очень страшные слова. Полина, как и Глаша, как и сам Кира догадывались, что когда-нибудь… Когда-нибудь, а не в огненно-яркий солнечный день посреди октября! В день, который должен был быть особенно счастливым!
– Его телефон вне зоны доступа, – подытожил Михеев, и голос его зазвучал тише. – Когда Кирилла найдут, то поместят в детский дом. У него нет родственников. Про отца он врал, – Михеев озадаченно вздохнул. – Я слышал, что рассказывала женщина из опеки. Не знал, что Кириллу так туго приходится. А ты знала?
Полина знала, но, опустив глаза вниз, отрицательно покачала головой. От застилавшей пелены слез отблески мокрых плит казались ослепительными.
Михеев посмотрел на часы, оставалось пару минут до начала лекции по журналистике.
– Вряд ли Кирилл придет. Я хотел его предупредить. Хотя какой толк! Куда ему еще деваться, кроме детского дома.
И Михеев огромными шагами быстро направился во дворец. Полина засеменила следом, по дороге размышляя, где может быть Кира.
Рано утром, еще не было и восьми утра, Кира и Глаша выползли из-под стола в ее комнате: вот уже три года, как там был вход в Лисофанже, появившийся под нарисованными Полиной волнами.
Ребята споткнулись о коробку с новыми сапожками и повалили собранный чемодан. Глаша бесцеремонно распахнула шторы, залив комнату первыми трепетными лучами солнца. Они с Кирой наперебой рассказывали сонной Полине, как в Лисофанже накануне выпал снег, с утра светило солнце и можно было умереть от жары, а пару дней назад штормило и выл ураганный ветер.
Последнее время Кира чаще и дольше оставался в Лисофанже, в Летающей квартире. Полина напротив давно не наведывалась в свой придуманный мир. Ее жизнь кружилась, неслась, парила вокруг Михеева. И Лисофанже с его заботами отошло на второй план.
Полина сквозь забвение дремоты слушала, о чем болтают друзья.
– В последний день перед каникулами можно и в школу наведаться, – рассудил Кира, шкодно подмигнул и громко рассмеялся.
В комнату ворвалась разбуженная мама Полины. Она никак не могла привыкнуть, что в комнате дочери постоянно появляются ее друзья. Сама она не могла попасть в Лисофанже, потому что ее рационализм не позволял видеть то, что неподвластно объяснению.
Некоторое время мама Полины не догадывалась о существовании Глаши. В конце концов она вычислила подвох и к радости Глаши не стала ее опекать и воспитывать. Наоборот, поставила Глашу в пример Полине: «Бывают же настолько самостоятельные дети!»
Несмотря на это, мама недолюбливала Киру и Глашу за производимый ими шум, громкие голоса и смех. Войдя в комнату, она немедленно выдворила Киру и Глашу из квартиры, как всегда, ругаясь на проходной двор и невоспитанных детей.
Полина попыталась снова заснуть, но день предвещал столько радости, что Полина лежала и смотрела, как за окном зарождается самый счастливый день в ее жизни.
Теперь от радости не осталось и следа. Полина не слушала лекцию по журналистике, а под столом набирала по очереди то Кире, то Глаше. Телефон Киры по-прежнему был выключен, а у Глаши раздавались гудки, гудки, длинные гудки. После лекции в телефоне наконец раздался бодрый голос Глаши:
– Салют, Полина! Прости, что не отвечала. Мы были в кино.
Полина побледнела от страха: «Неужели они не знают?»
В пустынном сквере дворца, где они договорились встретиться, Полина прислонилась к стволу дуба и рвала в руках оранжевый лист. На новые сапожки падали оранжевые ошметки. Как странно, думала Полина, что еще накануне самой большой проблемой было выбрать сапожки. Ей понравились замшевые, походившие по фактуре и цвету на ее плюшевого медведя.
Вдали показались Кира и Глаша. В одинаковых мешковатых толстовках ярко-оранжевого цвета. Как два осенних листа. Ребята передавали друг другу бутылку молока и жевали багет. Полина взволнованно всматривалась в их силуэты. Они шли, не торопясь, в надвинутых на лица кепках.
– Хочешь молока? – предложила Глаша, как ни в чем не бывало.
– Мы три фильма на халяву посмотрели, – беспечно сообщил Кира, скинув черный рюкзак с надписью «Не прислоняться» на скамейку и усаживаясь на ее спинку. – На первый сеанс зашли с выхода! А в конце фильма выходишь в вестибюль будто в туалет и теряешься в толпе зрителей на следующий сеанс, – рассказывал Кира, ухмыляясь их находчивости. – Билеты ведь не на входе в зал проверят, а раньше, перед вестибюлем, представь.
– Что ты киснешь, Полина? – спросила Глаша, улыбнувшись. – Боишься признаться Михееву, что втюрилась в него по уши? Давай я признаюсь вместо тебя?
– Нет, признайся ему сегодня, в самолёте по пути в Париж, – предложил Кира. – Тогда Михеев не сможет от тебя сбежать.
Глаша рассмеялась. Кира лишь слегка хмыкнул, отхлебнул молока и отвернулся в сторону гудящего Невского. Потом спрыгнул со скамейки, подобрал три каштана и принялся ими жонглировать.
Последнее время Кира жонглировал всем, что попадалось под руку. Даже на уроке на радость одноклассникам. Но теперь каштаны разлетались в разные стороны, не желая слушаться Киру. Полина молча подняла их с земли и подала другу.
– Перед журналистикой я встретила Михеева, – наконец, сказала она, – и он мне сказал… Он мне сказал…, – прошептала Полина и сжалась от страха.
– Знаю, что тебе сказал носатый, – признался Кира, запустил каштанами в дерево и добавил хмуро:
– От его заботы пришлось выключить телефон.
Полина смотрела на Киру широко распахнутыми глазами. Кира улыбнулся от ее растерянного вида.
– Не заморачивайся, Полина. Езжай в Париж и повеселись за всех нас.
– А мы не пропадем, – уверенно заявила Глаша, доедая багет, – погуляем по Невскому и вернемся в Лисофанже.
Глава 2. Монмартр
Париж мелькал перед глазами Полины за окном автобуса – невыносимо близко и катастрофически далеко одновременно. Точь-в точь как Михеев.
Пантеон, Елисейские поля, Эйфелева башня, Лувр – уместились в один суматошный, утомительный, скучный от долгих экскурсий день. За все время Полина не вспоминала ни о Кире, ни о Глаше, ни о Лисофанже.
Под вечер шумная толпа школьников – одноклассников Полины, старшеклассников и французов – выгрузились из автобуса на Монмартре. Прохладный влажный воздух осеннего Парижа бодро встречал ребят.
– Монмартр, Монмартр, Монмартр… – тараторил как скороговорку Чугунов, гогоча от того, как заплетается язык.
«Где мы были до этого? Только время тратили зря…» – решила Полина, любуясь мокрым асфальтом, в котором отражались вывески и яркие огни. Машины шуршали опавшей листвой. Высокие раскидистые платаны величественно размахивали ветвями посреди бульвара Клиши. Новые запахи, новые лица. Всё кругом дурманило и манило.
У автобуса продолжалась суета: Месье французов призывал беречь сумки и оставлять их в автобусе, Инна Марковна громко кудахтала и пересчитывала по головам. Их первая учительница была чрезвычайно взволнована случайно выпавшей на ее долю поездкой и ответственно относилась к дисциплине бывших учеников.
После духоты автобуса Полина ощутила небывалую радость и вдохновение. Она интуитивно сделала шаг в сторону от гудящей толпы ребят. Потом еще шаг и еще, в новых сапожках по искрящемуся тротуару. Еще несколько шагов вперед, еще немного. И внезапно суета отступила. А там! Полина замерла от восторга. Переливался и сиял огнями Мулен Руж! Голова пошла кругом, как крылья красной мельницы. Романтический флер Монмартра пьянил. Романы и повести, стихи и музыка – все-все о Париже внезапно слилось воедино и обрушились, словно цунами, на Полину, окончательно влюбив ее в Париж.
– Полина! – услышала Полина своё имя, как приговор, как невыносимая неизбежность.
– Полина, куда ты ушла? Никогда не отставай от группы, – Инна Марковна взволнованно махала ей рукой.
Полина тяжело оторвала завороженный взгляд от мельницы и, ощущая на себе кандалы всех узников Бастилии, поплелась за толпой. «На Монмартре не есть, а быть» – придумала Полина по пути в кафе.
Кафе походило на школьную столовую. Тьма народа, толчея, духота, клубы дыма от горячих блюд под потолком. Голодные, не евшие с утра, школьники, толпой штурмовали прилавок. Полину зажало рядом с Варей.
– Я возьму мясо с кровью, – шепнула Варя, пытаясь уберечь длинные косы, поэтому держала их перед лицом и щекотала Полину. – Если повезет, то в качестве сувенира получу свиного цепня. Меня не прельщают магниты на холодильник, а ленточный червь, согласись, – это изысканно. Его можно вырастить до трех метров длиной, а потом провести дегельминтизацию. Если вытащить червя целиком, то можно заспиртовать его в прекрасной банке. Это, я понимаю, сувенир из Парижа!
Полина одобрительно кивнула.
Наконец, она разглядела затылок Михеева и попыталась протиснуться поближе к нему, но вместо этого ее оттеснили, затолкали, и Полине угораздило оказаться рядом со своей корреспонденткой Анн-Мари. Та расплылась в лучезарной улыбке, проявив заботу к маленькой русской девочке с испуганными глазами и плохим французским, помогла заказать Полине хорошо прожаренную курицу и усадила за свой столик.
За столиком уже сидел Чугунов со своим корреспондентом Полем, le petit-copin (молодой человек, прим. автора) Анн-Мари. Как только Анн-Мари присела, Поль обнял ее за талию. Их объятия и долгие поцелуи смущали Полину и вызывали искреннее любопытство.
У Анн-Мари было доброе приветливое лицо, голубые глаза и каскад длинных русых волос. Она бесконечно улыбалась и дотрагивалась до Поля: то теребила за его прыщавые щеки, то взъерошивала волосы, а Поль млел от ее прикосновений, продолжая обнимать Анн-Мари за талию. «Как у него рука не затекает!» – удивилась Полина и заметила: Поль для удобства засунул руку в задний карман джинсов Анн-Мари. Полина поморщилась и отвернулась.
Помимо Чугунова, Поля и Анн-Мари за их столиком сидел высокий француз в очках с черной оправой. Полина еще не успела узнать всех французов и не знала ни его имени, ни кто его корреспондент.
Французы громко разговаривали между собой, смеялись, особенно Поль. Когда он смеялся, то откидывал голову назад, словно дикий осёл во время ржания. От взрывов его хохота Полина пугалась. Она сидела с краю, вяло ковыряла вилкой пережаренную курицу и наблюдала, как Чугунов жадно уплетал порцию, впиваясь в мясо, хрюкая от удовольствия, и вытирал рукавом стекающий соус с подбородка. Спина Михеева за соседним столиком, сплошь из старшеклассников, тоже тряслась от смеха.
Вокруг Полины царило веселье. А самой Полине сделалось ужасно тоскливо и одиноко. Радость, живущая в ней, вела себя совершенно непредсказуемо. То она выскакивала неожиданно, как от свежего ветра на бульваре Клиши, или от случайного взгляда Михеева, то пряталась, как теперь, позвав вместо себя тоску и печаль.
– Над чем они смеются? – раздраженно спросила Полина Чугунова. – Зачем они пригласили нас за свой столик, если не замечают?
– Им велено с нами общаться, – ответил Чугунов, доевший свою порцию, и теперь старательно высасывающий из трубочки последние капли со дна стакана. – А мой Поль мне и еду оплатил.
– Фу, какое лицемерие! – разозлилась Полина. – Как они меня раздражают, особенно прыщавый!
– Ты бы помалкивала, – хитро захихикал Чугунов и, наклонившись ближе, тихо сказал:
–– А ты знаешь, что вот этот, – он кивнул головой в сторону высокого француза в очках, – русский. Его Серж зовут.
– Я тебе не верю, – Полина отстранилась от Чугунова, так сильно от него несло кислым соусом.
– А ты спроси у него что-нибудь.
– Не буду я спрашивать.
– Эй, Серёга, – Чугунов обратился к лжефранцузу. – Она не верит, что ты русский.
Серж отвлёкся и с улыбкой глянул на Полину.
– Да, я русский, – сказал он по-русски совершенно без акцента и вернулся к беседе.
– А ты не верила! – Чугунов был жутко доволен. – Серёга переехал в Нанси с родителями. У него Михеев живёт.
Полина вздрогнула. Любое упоминание Михеева заставляло ее вздрагивать и немедленно начинать соображать, как полученная информация сможет ей пригодиться. На этот раз в голову не лезло ничего путного. Полина вновь уставилась на спину Михеева и на красочные репродукции афиш Мулен-Руж Тулуз-Лотрека, развешанные на стене.
«Саша, нравится ли тебе творчество Тулуз-Лотрека?» – придумывала Полина повод заговорить и немедленно ругала сама себя: «Какая ересь!»
Вдруг рядом с Полиной остановился официант и принялся внимательнейшим образом ее разглядывать, удивленно поднимая брови. Чугунов первым заметил официанта и разбудил Полину от мыслей:
– Смотри. На тебя официант вылупился.
Полина обернулась, и официант начал восклицать и размахивать руками. Полина с Чугуновым не понимали ни слова. На возгласы официанта, наконец, отвлеклись французы и начали также быстро говорить ему в ответ. Они оживленно переговаривались, то и дело указывали на растерянную Полину, наконец, дружно рассмеялись, официант раскланялся и ушёл, а Серж перевел:
– Гарсон спутал тебя с какой-то девочкой, которая вчера поужинала в их ресторане. Вместе с приятелем она не расплатилась и удрала. Гарсон ужасно удивился, что она набралась наглости прийти вновь! А когда мы ему объяснили, что он ошибся, извинился за недоразумение. Видимо, сильно заработался.
– Колбасников когда-то говорил, что у тебя есть двойник, – не вовремя вспомнил Чугунов.
«Чтобы Глаша оказалась в Париже, да, быть не может!» – подумала Полина. И кольнула совесть от того, что за целый день Полина не вспомнила о друзьях.
