Софья Ролдугина
Эхо Миштар. Вершины и пропасти
Купец хрипло выдохнул и замахал перед собой руками:
– Показалось, показалось! Я тебя в первый раз сегодня вижу, клянусь памятью отца!
Он не хуже Сидше знал простую истину: если кинуть грязью в белое – останется след, если запустить слух – его уже не выкорчевать. А для торговых людей репутация значит если не всё, то многое. Кто захочет потом разделить трапезу с человеком, которого видели в лавке у продавца смерти?
– Ты, Джай-рон, потом расскажи мне больше об этих ядах, – приказал лорга вдруг, шепнув что-то седоусому дружиннику, что стоял справа от него. – Я ведь уже немолодой человек, и врагов у меня много… надо знать, чего опасаться.
– Счастлив буду оказать услугу доброму государю, – поклонился Сидше, прижав руку к груди, и на губах у него играла улыбка.
А Фог видела одобрительный интерес в глазах у лорги – и сама себе не верила:
«Что же это получается, пока перевес на нашей стороне?»
Писец, выдержав приличествующую случаю паузу, снова прочистил горло и громогласно объявил:
– Имена названы – согласно заведённому порядку, переходите к сути! Пусть один обвиняет, а другой оправдывается! От наветов воздержитесь, и лжи ваши уста пусть не изрекают, ибо за ложь и наветы закон сулит строгую кару. Государь наш лорга же в мудрости своей решит, кто прав!
Купец заговорил не сразу, хотя была его очередь – обвинять; видно, не сразу оправился от удара, нанесённого Сидше. Первые слова прозвучали неуверенно. Но затем голос окреп; появились в нём нотки праведной ярости, а в глазах – влажный блеск. Расписывая, как именно коварная дева-киморт уничтожила его повозки с товаром, купец даже пустил слезу и спрятал лицо в ладонях. Фог слушала – и просчитывала варианты, что сказать и о чём промолчать; и выходило по всему, что про Радхаба упомянуть всё-таки придётся.
«А если купец скажет, что это клевета? – думала она напряжённо. – А он ведь скажет, не признается же, что имел дело с работорговцем и, скорее всего, выкупал камни, обработанные Лиурой, причём зная об их происхождении… Вызову я Лиуру в свидетели, а купец скажет, что ничего не знал и пострадал безвинно. И что тогда?»
Ответа не было.
– …и, разрушив до основания дом моего друга, у которого я гостил тогда, – продолжал гневно вещать купец, – эта бесстыжая женщина стала надо мной насмехаться! Я пытался усовестить её, а она поносила и мой род, и моё имя, и даже на имя государя моего возводила хулу! А затем и вовсе приказала своим прихвостням избить меня, да так, что я до сих пор не оправился! Горе мне, горе! Как пережить такое беззаконие, такое унижение? Как быть с моими товарами? Велики убытки, ох, велики… Эй, подайте список с убытками, – деловито обернулся он к своим сопровождающим.
Один из мужчин, стоявший позади него, которого Фог сначала приняла за охранника, достал из-за пазухи длинный свиток, перевязанный красной лентой. Купец встряхнул свиток, разворачивая, и в таком виде передал его писцу, а тот – лорге. Много времени чтение не заняло. Пробежав список глазами, лорга возвратил его писцу, а тот – передал младшим помощникам, которые убрали его в шкатулку и унесли прочь. Писец же обернулся к Фогарте, вопрошая:
– Сказанное здесь – правда?
Она уже начала понимать, как проходят суды на севере, и припомнила, что рассказывал учитель, а потому спокойно соврала:
– Нет. Ни единого слова правды. Во-первых, повозки с товаром и усадьбу Радхаба разрушила не я, а красный пустынный вихрь, садхам. Обидно? Соглашусь. Но бывает и так; а ещё бывает, что, скажем, в дом попадает молния, и случается пожар. Что же, обвинять в этом кимортов? Во-вторых, никаких приказов избить уважаемого Дургана я не отдавала и уж тем более не поносила его имя, хотя бы потому что услышала его впервые не более часа назад, в этом самом зале. Возможно, садхам обрушил часть потолка, и осколок попал уважаемому по голове… что ж, бесконечно сочувствую, но моей вины в том нет.
– Есть ли свидетели, которые… – начал было писец, но лорга раздражённо сделал ему знак замолчать и заговорил сам:
– Ты говоришь, что твоей вины в том нет, однако имя друга уважаемого Дургена, Радхаба, тебе знакомо, и в его поместье ты была. Объяснись.
Фог глубоко вдохнула, решаясь.
«Другого выхода нет».
– Всё очень просто, – произнесла она негромко. – Радхаб арх Ириль арх Ушар арх Талами, упомянутый почтенным Дургеном, не только надзирает за рудниками с мирцитом. Он ещё и рабовладелец. На юге это не запрещено, за одним исключением, и его-то Радхаб и нарушил… Он купил одурманенного киморта. Точнее, сразу двух.
– Ложь! – тут же вскинулся купец, и губы у него затряслись и побелели, а взгляд метнулся лорге, точно магнитом притянутый. – Радхаб – человек чести, он бы никогда… Это навет! Злостный навет!
«Началось».
– Отнюдь, – возразила Фог спокойно, хотя в душе у неё всё клокотало. Сейчас она не сомневалась уже, что купец прекрасно знал о тёмных деяниях Радхаба – и, скорее всего, сам помогал ему. – Мои слова может подтвердить Вещая Унна, жрица, одна из тех пятерых, что возглавляют конклав. Именно она раскрыла мне глаза на преступления Радхаба и направила меня, чтобы я спасла несчастных пленников. А вот что делал почтенный купец в поместье у работорговца, нарушившего запрет, подлого преступника – хороший вопрос. Уж поверьте, я никак не думала застать там, гм, приличного человека.
Шепотки, до сих пор тихие и робкие, с каждой фразой нарастали, как волна, пока не превратились в пересуды – почти во весь голос. Головы в полумраке склонялись одна к другой, снова и снова, длинные рукава у кафтанов, наброшенных на плечи, развевались – и издали казалось, что это волнуется разноцветное море… И только Лиура с Онор оставались неподвижными, как два изваяния, и Иаллам, спрятавшись за сундуком, укачивал хныкающую Садхам.
«Я ведь всё правильно делаю?» – подумала Фог.
Сидше сжал её плечо и улыбнулся ободряюще – аккурат в тот момент, когда купец завопил в очередной раз, стискивая кулаки:
– Ложь! Наглая, грязная ложь!
– Ты говоришь, что ложь, а я – что правда, – возразила она, чуть повысив голос. – И что теперь? Устроим суд чести, как у вас принято тут? Будем биться насмерть, кто выживет – тот и прав?
Купец побледнел:
– Так ты же киморт…
– Так и ты выбери киморта себе в защитники, уважаемый, – негромко посоветовал Сидше. – Если найдётся такой, разумеется.
– Ы-ы… А-а… – Шум нарастал, и купец вращал глазами, не в силах выдавить из себя ничего осмысленного. – Свидетель! Пусть придёт свидетель!
«Какой ещё свидетель? – промелькнуло в голове у Фог. – Какой-нибудь его помощник? Или человек Радхаба?»
Но тут боковые двери, из которых прежде вышел лорга, распахнулись, и на пороге появился высокий мужчина, крепко сбитый, с массивным квадратным подбородком, седовласый, но с лицом без признаков возраста. Облачён он был в тёмно-красную хисту почти до пят и чёрную рубаху, а из-под подола торчали загнутые мыски туфель. Черты его выглядели смутно знакомыми, а стоило ему ступить на свет – и всё прояснилось.
«Он из Шимры, – осознала Фогарта, холодея. – Я его в цехе видела иногда, издали… И не его ли Сидше упоминал, когда говорил про сообщников Дуэсы?»
– Я Ниаллан Хан-мар, – сказал он, подходя ближе. Имя его указывало на более высокое происхождение, чем у Фог – из семьи потомственного чиновника или воина, а лицо было добрым и немного усталым. – Я киморт. В цехе я занимаюсь заказами от иноземцев и потому часто бываю и на севере, и на юге… И не знаю, честно признаться, в чём суть дела, но одно могу утверждать точно: Фогарта Сой-рон – никакой не киморт. Она лишь нахальная девчонка, сбежавшая, не закончив обучения. Гордыня – её второе имя, хитростью и подлостью она ускользнула из Шимры от опеки цеха. И, будь я на вашем месте, то не поверил бы ни единому её слову… И вот ещё. Если лорга Захаир в мудрости своей признает эту девчонку виновной в буйстве, причинении ущерба и оскорблениях, я бы попросил проявить милосердие и позволить мне забрать её обратно в Шимру.
Фог слушала его – и земля уходила у неё из-под ног, а мир дрожал, точно готовый рухнуть в любой момент.
«И что теперь?»
А лорга – его-то появление киморта ничуть не удивило – обернулся к ней и с тем же живым любопытством спросил:
– Это правда? Если так, то и впрямь я должен буду выслать тебя в Ишмират, Фогарта Сой-рон. А что до убытков уважаемого Дургена, то, думаю, цех Шимры их охотно возместит.
– Для цеха выделить сундук или два золота не составит никакого труда, – подтвердил Ниаллан, и его хрипловатый, точно надтреснутый голос звучал издевательски. – Или же, если почтенный Дурген, сын Иргена, будет настаивать, эта ученица сама исправит нанесённый ею ущерб. В конце концов, нет ничего дурного в том, чтобы отработать провинность, а юным девам подобает смирение.
Дышать резко стало труднее – совсем как тогда, в Кашиме, в лавке у работорговца. Морт сгустилась настолько, что фитили у свечей начали потрескивать, а пламя сделалось меньше и ярче. В глазах у Фог потемнело, и казалось, что ещё мгновение, и бурлящая сила вырвется наружу, сметая всё на своём пути, как поток в горах по весне – и вековые деревья, и древние города, и…
– Тише, – выдохнул Сидше еле слышно, склонившись к ней. Осторожно прикоснулся к виску, отвёл за ухо непослушный золотисто-рыжий локон – нежно, очень нежно. – Он же того и хочет, затем и злит тебя. В пустыне говорят: кто с ветром бранится, тот ответа не дождётся… Но ветер всё-таки отвечает – как пожелает и когда пожелает.
Его дыхание ласкало мочку уха, как невесомые поцелуи, и оттого тело на мгновение охватила дрожь. Но – на удивление – в голове прояснилось, и гнев отступил.
«Нападать бездумно нельзя, – осознала она, мысленно повторив всё сказанное. – Только не сейчас, если только я хочу понять, как этот напыщенный тхарг в красном связан с Дуэсой и имеет ли он отношение к работорговле кимортами».
При мысли о том, что может быть замешан кто-то из цеха – и не один, не двое даже – стало не по себе.
– В Шимру я не вернусь, – громко и ясно произнесла Фогарта, повернувшись к Ниаллану. Сконцентрированную морт она держала наготове, но теперь не для атаки, а для защиты. – Алаойш Та-ци научил меня всему, что требовалось… Важное и неважное он научил отделять тоже. Не закрывать глаза, когда видишь зло; не отступаться от дела, которое необходимо завершить. У Радхаба не случайно оказалось сразу два раба-киморта, и я найду тех, кто за ним стоит.
У Ниаллана ни одна чёрточка не дрогнула, точно вести о кимортах в рабстве были ему не в новинку.
– Дети… – выдохнул он и посмотрел на неё из-под приопущенных век; широкое его лицо лоснилось и на фоне красных одежд казалось распаренным. – Дети склонны преувеличивать. Ну что же, не беда. Долг цеха – наставлять и направлять в обучении тех, кто сбился с пути.
Фог захотелось закричать – на весь зал, нет, на весь город… нет, ещё громче, чтоб даже небо услышало.
«Если это ваш долг, то где вы были, когда меня пленили в Дабуре? – думала она, стискивая кулаки так, что становилось больно. – Где вы были, когда меня одурманили, раздели, обрядили в белую кисею, как рабыню? Где были ваши наставления и защита, когда я правда сбилась с пути?»
– Тебе нечему меня научить, – тихо ответила она, вкладывая в простые слова угрожающий смысл: ну же, попробуй, оспорь, заставь меня склониться – если сможешь.
– Цех решит – так или нет, – с усмешкой ответил Ниаллан, скрещивая руки на груди, и морт зазмеилась вокруг него, скручиваясь тугими жгутами. – Может, и найдётся киморт-наставник, который признает тебя готовой завершить обучение. Может, и сам Алаойш Та-ци вернётся по такому случаю, чтобы эти слова подтвердить… А пока прояви смирение.
Сказал – как пощёчину отвесил. А Фог медленно поднялась со стула, чувствуя дурноту. Все смотрели на неё сейчас, весь зал; десятки любопытных взглядов – и десятки злорадных, в которых читалось – поделом ей, дурной девке. И тоненько хныкала Садхам; и Онор с Лиурой сидели плечом к плечу, взявшись за руки, согбенные, перекошенные, точно разом рухнули на них всей тяжестью два страшных года в рабстве.
Лорга тоже смотрел – с прищуром, хищно, предвкушая потеху.
«Я должна бросить Ниаллану вызов, – пронеслось в голове, и стало одновременно страшно и легко. – Бросить вызов и победить. Другого выхода нет».
Такой способ был, и цех бы признал победительницу завершившей обучение. Вот только поединки не проводились уже лет двести… да и не сражались киморты друг с другом. Только не после пятидневной войны, навсегда изменившей облик мира.
«А Дуэса бы, наверное, не колебалась».
– Значит, нужен киморт-наставник? – раздался вдруг мужской голос, высокий и чистый, как звук туго натянутой струны. – Тогда, полагаю, и я подойду. Немногое мне известно о деяниях этой женщины, но и того, что я знаю, хватит на дюжину взрослых жизней. Моё слово достаточно веское? Государь Захаир.
Лорга скривился так, словно откусил неспелую ригму – и нечищеную к тому же.
– Телор Кудесник.
Он ещё не договорил – а воздух в зале совершенно переменился. Исчезла затхлая духота, запах прелой соломы и ношеных сапог, как в казарме, и свечной чад, и повеяло вдруг снегом – чистым снегом высоко в горах, и ломкими стеблями, и лесными цветами, блеклыми, но живучими. И тот, кто стоял на пороге зала, под высокой дверной аркой, тоже был увенчан цветами – мелкими лиловыми, и голубоватыми, и белыми. Его волосы, гладкие и светлые, спускались до талии, не сдерживаемые ничем, кроме цветочного ободка, словно бы сделанного детской рукой, и глаза были как весенняя листва на просвет, и вилась зелёная вышивка по рукавам белой рубахи и по высоким голенищами сапог для верховой езды, а на плечах лежал тёмно-зелёный плащ.
Онор вскочила, отбрасывая поддельный вдовий платок:
– Учитель! – и кинулась к нему со всех ног.
И Лиура тоже бросился к учителю, задержавшись лишь на миг – прижал ладони к лицу, резко выдохнул и побежал, как в омут нырнул. А человек в зелёном плаще – Телор, как назвал его лорга – обнял их крепко и посмотрел на Фог.
– Ты завершила то, что я не сумел, и вернула тех, кого я не смог спасти, – произнёс он тихо, но его услышал каждый, кто находился в зале – ибо никто, кажется, и дышать сейчас не смел. – Здесь, при свете дня, при свидетелях, я говорю: ты, Фогарта Сой-рон, давно уже превзошла пределы, отмеренные простой ученице, а тот, кто это отрицает, или глуп, или завистлив. Равной я тебя признаю и как к равной обращаюсь; а если кто хочет оспорить это, то пусть шагнёт вперёд.
Телор умолк, но никто не двинулся с места, даже лорга, у которого лицо сделалось угрюмым и злым.
– А… как же убытки? – пробормотал купец, растерянно оглядываясь по сторонам, точно в поисках поддержки. – Убытки-то мне возместят?
Но Ниаллан Хан-мар, не слушая его, развернулся и вышел, ни проронив ни слова.
После этого даже присутствие лорги не могло удержать поднявшуюся волну. Зал охватило смятение. Точно буря налетела на зимний сад, и ветви, сбросив снежные шапки, затрепетали; точно пламя костра вдруг разгорелось на ветру, а тени пригнулись и заколебались. Шёпоты, поначалу деликатные и робкие, превратились в ропот; застучали по полу каблуки подкованных сапожек, зашелестела тяжёлая парча, и то и дело вспыхивал в полумраке самоцвет в драгоценном перстне на воздетой руке или вышивка серебром на воротнике при повороте головы.
«Как ночной шторм», – подумала Фог.
И ещё подумала, что она очень, очень устала и сил едва хватает на то, чтобы стоять, не горбясь, и позволять себе заплакать, и что если сейчас, сию же минуту её не отпустит, то суд она завершит сама.
Как сумеет.
– Потерпи немного, – тихо сказал Сидше и провёл костяшками пальцев ей по спине, сперва вниз, а затем вверх, так, что пульс участился, а тело сделалось лёгким. – Ты уже победила; вот только позволить тебе этого не могут, а значит, станут напирать. Если выдержишь натиск, то тебе предложат перемирие.
– Но не мир? – еле слышно спросила она.
Сидше ответил не сразу; потянул Фог за рукав, побуждая повернуться вправо, и шепнул:
– У людей с таким взглядом есть или слуги, или враги. А служить ты отказалась, Фогарта Сой-рон.
Ей не надо было пояснять, что он имеет в виду, потому что лорга сейчас отбросил лицемерие, не пытаясь уже сойти за благодушного и справедливого хозяина. Он сидел неподвижно, сгорбив плечи, словно от непосильной ноши, и смотрел исподлобья. Ноздри у него раздувались от тяжёлого дыхания, глаза пылали, точно уголья, а пальцы до того стискивали подлокотник кресла, что казалось, ещё немного – и древесина лопнет.
Потом он сказал:
– А ну молчать.
И ропот стих – так гаснет огонь, если накрыть его стеклянным колпаком. Только Онор продолжала всхлипывать негромко, прижавшись к плечу учителя – или то был Лиура? А учитель то гладил их по волосам, то обнимал крепко-крепко, и серебристые облака морт ласково обнимали всех троих – нежная сила, мягкая… смертоносная.
«Интересно, – подумала Фог отстранённо. – А как я сейчас выгляжу со стороны?»
– Любопытное зрелище предстало нынче нашим глазам, – произнёс тем временем лорга, и в его низком голосе было куда больше угрозы, любопытства. – И всё же пора вернуться к делу. Тяжкие обвинения выдвинула киморт Фогарта. И, как и Дурген, сын Иргена, с трудом я могу поверить в то, что почтенный Радхаб – о котором слышал я, что он человек чести и великой доблести – нарушил бы древний закон и стал бы скрывать киморта-раба в своём доме. Да и как такое возможно? Киморт – что снежная буря, что селевой поток, что лесной пожар. И как его пленить? Нет, – качнул головой лорга, и свита его тут же принялась трясти бородами тоже. – Не могу поверить. Есть ли у ученицы… у киморта Фогарты Сой-рон объяснения?
Пауза была короткой, но многозначительной. Дурген-купец несколько приободрился, хотя взгляд у него оставался растерянным, а гонору поубавилось.
А Фог глубоко вздохнула, набираясь сил – и соображая, что можно рассказать, а о чём следует умолчать. Снадобье, одурманивающее кимортов, секретом не было, но использовали его чаще чтобы убить, а не чтоб пленить. Ведь дольше десяти дней подряд применять его нельзя… Да и не снадобьем удерживали Лиуру, а шантажом.
«…мне сказали, что если я буду строптивым, – прозвучал в голове надломленный, безжизненный голос, – то к сестре снова придёт мужчина. Новый мужчина всякий раз, как я не исполню приказа…»
Онор замерла, затихла – словно тоже вспомнила что-то, почувствовала. А учитель обнял её ещё крепче и произнёс, громко и ясно:
– Объяснения есть у меня. И свидетель. Алар, войди!
…и когда двери отворились снова, Фогарта почувствовала себя так, словно она вот-вот разлетится осколки, потому что человека, который ступил в зал, она узнала тотчас же.
И пусть волосы у него были иссиня-чёрными, как зимнее небо, а стали белыми как снег, как пепел; пусть глаза его сделались прозрачно-голубыми, как вешняя вода; пусть вместо ишмиратских шелков облачился он в обноски – чёрные штаны из грубого полотна, синюю рубаху и серый плащ… Всё это было неважно. Ведь он оставался прежним, близким-близким, нужным-нужным вплоть до родинки на щеке, до взгляда гордого и спокойного.
Прежним-то прежним, но чужим.
Едва скользнув взглядом по Фог, он прошёл мимо неё – с посохом эстры в руках, с незнакомым мечом, притороченным к поясу – и остановился прямо перед лоргой. Так же невозмутимо, как стоял он перед ишмой в своё время, точно помнил, что род его древнее и что не он должен кланяться, а ему.
– Я странник-эстра, а зовут меня Аларом, – сказал он, и каждое слово, произнесённое голосом таким знакомым, таким родным, было для Фог как надрез острым ножом; она смотрела – и наглядеться не могла, точно взглядом его пила, а чувствовала себя так, будто с неё кожу живьём снимают. – Путешествую от поселения к поселению по воле морт. Со мной ученица, девочка по имени Рейна, киморт. Иногда, отлучаясь по делам, я оставляю её на попечение женщины – травницы и проводницы в горах. И близ славного города Свенна, на ярмарке, при всём честном народе, Рейну похитили. Ударили дубинкой по затылку, а после оглушили дурманным зельем и сунули в клетку наподобие звериной; ни прятаться, ни скрываться не стали, словно по праву действовали, по закону… И немудрено: ведь были это славные воины из двенадцатой дружины Ульменгарма. Из твоей дружины, добрый государь.
И стало так тихо, что слышно было, как трещат фитили у свечей… а потом лорга захрипел, точно задыхаться стал, или из груди у него начало прорываться звериное рычание. И сказал:
– Все вон.
Он ещё договорить не успел, но тут словно плотину прорвало. Люди ринулись к выходу, не заботясь уже о том, чтобы сохранить лицо – и зрители, и писцы, и даже Дурген-купец вместе со всей своей охраной, а стражники понукали отстающих. Только на Фогарту никто не смотрел, и Алара с Телором толпа также обтекала по сторонам, как прибывающая волна огибает прибрежный валун.
О суде и о приговоре никто и не вспомнил.
Когда Телор, по-прежнему не отпуская от себя близнецов, тоже двинулся к дверям и попросил следовать за ним, Фог послушно кивнула, ощущая себя куклой на шарнирах, которую стиснула и тащит куда-то безжалостная детская рука. Мир точно подёрнулся туманом. Что-то низко гудело – оборванная струна ли, ток крови в собственных венах, горны, призывающие к атаке? А затем оказалось как-то вдруг, что замок остался позади вместе с древними шпалерами, с духотой, с мрачной стражей и испуганными взглядами зевак. И что вокруг сад, и веет зеленью и печным дымом, и по правую руку – чёрная крепостная стена, а поодаль пасутся стреноженные гурны и расположился на постой отряд воинов в белых плащах, а по правую руку убегает вниз с холма, к трубам и черепичным крышам, растоптанная тропа. И Телор просит подождать немного, пока кто-то важный подъедет, чтоб можно было двигаться дальше, а Онор с Лиурой жмутся к нему, как замёрзшие щенки, и Иаллам укачивает ребёнка, а рядом с ним – и откуда успел взяться? – стоит Сэрим, уперев руки в бока, и взгляд у него угрюмый.
Но Фог не смотрела и не слушала; для неё имело значение только одно, только одно было важно.
«Учитель».
На непослушных ногах она подошла к нему – о, какими длинными и тяжёлыми оказались эти несколько шагов! – и тихо спросила:
– Значит, Алар?
Тот обернулся; в глазах у него промелькнуло странное выражение, уголок рта дёрнулся, напряглась жилка на виске, точно от боли…
– Да. Так меня теперь зовут, – ответил он спокойно.
– Красивое имя. «Любимый»?
– «Желанный», – поправил он. И улыбнулся, не то неловко, не то смущённо: – Уж какое дали, бродяге-эстре привередничать ни к чему.
Под распущенным воротом рубахи виднелся шнурок. Уже зная, что придётся увидеть, Фог потянула за него – и достала амулет, камешек с выбитой на нём короткой надписью, не то отколовшейся наполовину, не то стёршейся.
В глазах у Алара промелькнул интерес:
– Знаешь, что это такое?
– Знаю, – кивнула Фогарта отстранённо. – Камень памяти, только незавершённый. Просто безделушка.
Брови у Алара выгнулись.
– Надо же, – откликнулся он с уважением. И взглянул в упор. – Может, и надпись прочитать сможешь?
Она провела подушечкой пальца по символам, еле заметным уже. В голове крутились разные мысли – о незнакомой девочке по имени Рейна, занявшей место, которое принадлежало прежде ей, Фог; о другой женщине, травнице и проводнице, увидеть которую пока ещё не довелось; о том, что яркие одежды кьярчи, право, смотрятся на учителе ничуть не хуже, чем белая хиста из варёного шёлка, на ощупь схожего с тонкой-тонкой замшей…
– …Там написано «Фогарта».
– И что это значит?
– Уже неважно. – Перед глазами плавали золотые пятна, и Фог отступила. В груди стоял ком. – Я… я отойду ненадолго.
И – кинулась прочь, уже не думая о том, кто и что подумает.
Бежала долго, пока не выбилась из сил, а ноги не подкосились, и очутилась у чёрной стены, у старых камней. Сад превратился в заросли; клоки бирюзовой хисты висели на колючках, а из разодранного предплечья сочилась кровь, но Фог почти не чувствовала, словно онемела.
Она почти не удивилась, когда обернулась – и едва не уткнулась Сидше в грудь. Признаться, он тоже выглядел неважно. Одежда у него была в беспорядке; в волосах запутались веточки и сухая листва.
Фог выдохнула, обняла его – и разрыдалась горько-горько. Грудь точно сжало раскалённым обручем; горло сводило спазмом.
– Он меня не узнал, – всхлипывала она. – Не узнал, не узнал… Я думала, что готова буду, но… Отчего это так больно?
– Тише, – ответил Сидше, поглаживая её то по спине, то по голове. – Тише, ясноокая госпожа. Когда сердце разбивается, оно всегда сильно болит.
Сказал – а потом склонился ниже и поцеловал. Так, словно хотел все слёзы забрать себе; так, словно сам мучился от жажды, которую ничто не способно было утолить. Губы его были настойчивыми; язык то проникал глубоко, лаская, то дразняще плясал на кромке зубов… Нежные ладони оглаживали спину, шею, затылок; ногти покалывали чувствительную кожу на макушке, почти царапали. От него словно исходил жар, и в этом жаре плавилось то, что мешало Фог дышать и ложилось невыносимым грузом на плечи.
Сидше отстранился лишь тогда, когда слёзы у неё иссякли, а губы онемели от ласк.
– А с тобой такое бывало? – хрипло спросила она, комкая бессильно его хисту на груди.
– Да, – ответил Сидше странным голосом, точно бы виноватым. И снова поцеловал её, в висок, легко-легко. – Вот только что.
…Возвращаться не хотелось, но всё же пришлось. Тот, кого Телор ждал, так и не явился, зато послал весточку, что задерживается; после недолгих обсуждений из Ульменгарма решено было уйти и ждать уже за пределами городских стен. Фог почти не участвовала в разговорах; к ней, впрочем, никто и не лез ни по пути, ни позже, во временном лагере, позволяя сидеть поодаль, привалившись спиной к сундуку, и смотреть, как сгущаются сумерки. Не ощущая вкуса пищи, она поела; затем полезла зачем-то в сундук – и обнаружила, что там всё перевёрнуто вверх дном, а сверху лежит книжица в кожаной обложке, дневники Миштар.
Кто-то достал их – и вписал на последней странице торопливым, неряшливым почерком:
«…а днём позже мы узнаём, что на юге разразилась война – страшная, небывалая. Ночью Миштар уходит – и не возвращается больше никогда. Она, как и многие, многие, остаётся там – под песками, которые теперь расстилаются до горизонта, сколько может охватить взгляд. Я отговариваю Д., но он всё равно спешит туда, пусть уже слишком поздно. Пустыня поглотила всё: и плодородные прежде земли, и государства, что веками стояли там, и их правителей… и тех, кто начинал войну, и тех, кто пришёл остановить.
А сейчас пески пожирают даже крик – и не возвращают в ответ даже эха.
Миштар больше нет».
Когда Фог дочитала, то ощутила странную пустоту – и ещё лёгкость, точно сердце выболело совсем, насквозь, и оставило дыру.
– И что это значит? – прошептала она, закрывая дневник. Теперь он жёг руки – не взаправду, но держать всё равно было невозможно. – Я не понимаю…
Рядом кашлянули.
– Может, не стоит за эхом-то гоняться? – произнёс Сэрим, глядя в сторону и ни к кому вроде бы не обращаясь. Он стоял чуть поодаль, заложив руки за спину, и флейта торчала у него под мышкой, нелепо и смешно, вот только смеяться не хотелось. – Пока не стало слишком поздно.
Фогарта прикрыла глаза, вспоминая дневники. Вот Миштар узнаёт о сбросе; ищет пути вернуть память и чувства, перебирает один способ за другим, пока не устаёт – и не отчаивается; вот начинается война, и Миштар спешит туда, чтобы остановить её…
«Потому что если сделать ничего нельзя, то хочется сделать хоть что-то», – подумала Фог.
А вслух сказала:
– Да. Ещё не слишком поздно.
Закат полыхал, как пожар; в груди было холодно.
Если что-то и болело, то искусанные губы.
Она глубоко вздохнула, собираясь с силами; подумала о делах на юге, ещё не завершённых; о кимортах, проданных в рабство, и о том, что их было, может, гораздо больше; о том, что лорга определённо знает что-то – и ещё что он не простит, не забудет того, что сегодня было сказано и сделано…
– Я почему-то не боюсь, – с лёгким удивлением сказала Фогарта. Поднялась, сунула бесполезную книжицу обратно в сундук, отряхнула хисту. – А ещё… а ещё я, кажется, проголодалась опять.
Сэрим посмотрел на неё долгим взглядом – и просиял.
– Это потому что ты умница, каких поискать, – потрепал он её по голове и, сунув флейту за пояс, торопливо потянул к кострам, откуда слышался смех и веяло запечённым на огне мясом. – Пойдём-ка, поешь нормально, а заодно и познакомишься со всеми… Ух, и дел у нас впереди!
Фог чуть склонила голову, признавая, что он прав.
И впрямь, ничего ещё не кончилось – по счастью.
Всё только начиналось.
