Софья Бекас
Молитва козодоя
Козодой всё-таки помолился за его душу, пусть чёрную, как сажа, но помолился, прямо там, на ветке дрожащей осины, а потом улетел с рассветом, и больше он в тех краях не появлялся. А может, и появлялся, просто не осталось на свете людей, которые бы его помнили.
***
– Ладно, – хлопнул он себя по колену и с кряхтением поднялся. – Молись спокойно, друг. Я-то тебя уж точно не трону.
Глаза козодоя слабо сверкнули в лунном свете сквозь частую поросль маквиса, и он слабо улыбнулся.
– Да нет, – добродушно отозвался козодой, – я и сам знаю, что мешаю. Скоро рассвет. Я посплю здесь днём, если ты не против, а следующей ночью отправлюсь дальше, куда-нибудь на север. Говорят, есть где-то страна, где снег не тает круглый год, а ночь длится шесть месяцев. Я там никогда не был, но, думаю, там есть, за кого помолиться.
– Если вдруг захочешь задержаться – оставайся, – сказал он и положил руки в карманы. Гравий заскрежетал под его ногами.
– Помолиться за тебя? – спросил козодой, когда он уже собирался уходить.
– Не надо, – хмыкнул он, гоняя мыском маленький камешек гравия. – Сам говорил, что молиться за себя – дело неблагородное и неблагодарное. Мне как-то совестно что-то выпрашивать у Бога. Для кого-то – другой разговор… Я… Это… – он задумчиво пожевал губы и потупил взгляд. – Я сам справлюсь. Мне чужой помощи в жизни не надо, пусть даже от Бога, а вот после смерти не откажусь, уж больно неизвестно и незнакомо там всё. Ты молодец, козодой… Дело твоё правое.
И он ушёл обратно, туда, откуда пришёл, в свой дом, светящийся белыми стенами в темноте ночи, под окнами которого рос низенький колючий маквис и молился козодой. Небо на востоке уже немного позеленело, предвещая скорый приход нового дня, но звёзды сияли на удивление ярко, словно хотели заявить о себе на оследок перед тем, как они исчезнут под напором солнца. Прожорливая цикада трещала в траве по соседству совершенно громко и бессовестно, но никто не просил её замолчать, хотя в её песне не было никакого смысла. Утренний час, тёмный, как уголь, и мягкий, как бархат, опускался на студёную, продрогшую землю.
И хоть бы кто помолился за козодоя.
