София Слиборская
Провожая солнце
–Можно я посижу с тобой здесь, пожалуйста?-Алиса нервно потеребила прядь волос, в свете фонаря кажущуюся рыжей.-Я вообще не хочу спать, и не хочу оставлять тебя одного. Ты здесь пытаешься провести какие-то махинации с пространством и временем, а Девочка из зеркала говорит, что это очень опасно.
–Хорошо, можешь посидеть,-согласился я. Сил на споры у меня не оставалось.-Передай Девочке из зеркала, что со мной всё будет хорошо.
–А с Наташей?-внезапно спросила сестра.
–Что с Наташей?-слова Алисы не были мне понятны, но всё же почему-то заставили меня волноваться.-Что может произойти с Наташей?
–Ну…-девочка потянулась и зевнула.-Ты же хочешь, чтобы Наташа, такая, какой ты помнишь её со школы, была здесь? Но здесь уже есть Наташа – та, из телевизора. Две Наташи быть не может, кем-то из них тебе придётся пожертвовать.
Слова девочки, словно самый острый нож, пронзили меня насквозь. Как я мог не учесть этого? Почему Девочка из зеркала и моя двенадцатилетняя сестрёнка оказались умнее, чем я? И что мне теперь делать? Я судорожно перебирал в голове все варианты, но ни один из них не подходил мне, какими бы идеальными они мне не казались раньше. Две Наташи быть не может, а поэтому, если я собираюсь вернуть Наташу такой, какой я её любил, то её нынешняя рыжеволосая версия попросту исчезнет, что повлечёт за собой целый ряд проблем, ведь не может звезда оперного театра вот так взять и испариться. Я быстро пересматривал одну за другой бумажки, лежащие на столе, стараясь понять, что мне делать теперь. Ни одна из написанных мной теорий, ни одна из нарисованных мною схем, и ни один из планов действий теперь мне не подходил и не был нужен. Как я мог не учесть, что чтобы что-то взять у Вселенной, мне придётся ей что-то отдать? И если я собирался играть со временем, мне и правда стоило быть осторожнее и внимательнее.
–И что же мне теперь делать?-я задал вопрос то ли Алисе, то ли самому себе, хотя и знал, что ответ на него получу вряд ли. Но я получил.
–Надо подойти основательнее,-с умным видом, будто она была каким-то кандидатом наук, а не моей младшей сестрой, заявила Алиса.-Девочка из зеркала говорила, что если ты хочешь изменить что-то в настоящем, то нужно начать с прошлого. Переписать историю ваших отношений. Все изменения в судьбе – снежный ком, они накапливаются постепенно, так что изменить что-то одно мало, чтобы создать свой идеальный мир.
–А эта… Девочка из зеркала что-то ещё говорила?-на всякий случай уточнил я. Слушать больного ребёнка, возможно, было не лучшим решением, но сейчас её слова были не лишены смысла и правда могли мне помочь. Ведь что было бы, если бы та Наташа из сна оказалась здесь прямо сейчас? Признал бы в ней кто-то в это время пропавшего хормейстера из оперного- театра? Как бы она смирилась с моей реальностью? Нашла бы тут место или тоже ушла от меня?
Я посмотрел на сестру, но она уже спала, положив голову на стол. Так странно – раньше она никогда не засыпала без колыбельной. Видимо и правда повзрослела. Взяв её на руки, я медленно и аккуратно, чтобы ненароком не разбудить, отнёс её в комнату, и, положив на диван, сел рядом. Переписать прошлое – то, о чём мечтают многие люди. Исправить какую-то ошибку, вернуть близкого человека, выбрать другое будущее для себя, а значит и для целой Вселенной – всё это кажется людям чем-то привлекательным, но невозможным, нереальным, как ковёр-самолёт, волшебная палочка и прочая атрибутика из детских сказок. Вот только для того, чтобы вернуться назад, не нужна машина времени, нужна лишь память, любовь и вера, и если приложить нужное количество усилий, всё получится. Переписать всё, что я помню, а затем и прожить это заново – вот что я собирался сделать сейчас. Отправиться в путешествие по памяти, чтобы отловить лис в винограднике ещё лисятами, не допустить того, чтобы мелкие ссоры с лучшей девушкой на свете позже привели к нашему с ней расставанию. Сделать так, чтобы рядом со мной она всегда чувствовала себя самой счастливой на свете, так, чтобы ей не захотелось оставлять меня. И для этого надо изменить, наверное, всё, начиная с того самого момента, как мы стали парой.
Всё это изначально было каким-то странным, глупым, неправильным. На тот момент я провожал Наташу домой почти каждый день, и она даже разрешала мне нести её портфель, но не брать её за руку – она не любила прикосновения, и те минуты, когда мы, переступая через лужи, шагали к её дому, я был по-настоящему счастлив. Мне не нужно было разговоров, не нужно было поцелуев на прощание, не нужно было долгих и крепкий объятий, просто идти рядом с ней, запоминая каждое её движение, каждый шаг, каждый выдох. Я хотел, чтобы она навсегда осталась в моей памяти, поселилась где-то глубоко в моём сердце, так, чтобы я уже никогда не мог её потерять. Той осенью я мог только мечтать о том, чтобы быть ей кем-то большим, чем просто мальчкиом, который провожает её до дома каждый день кроме среды – в среду она уходила раньше всех, не оставалась на физкультуру. Но со временем всё стало меняться. Золотая осень, с горящими листьями на деревьях, гроздьями рябин, прозрачными лужами и редкими солнечными днями ушла, уступив место ещё более холодной, с инеем на веточках деревьев, гнилыми листьями под тонким слоем снега, скользкими дорогами, посыпанными песком, короткими днями и длинными, тёмными ночами, зиме. С начала того декабря я потерял возможность идти до дома вместе с Наташей, потому что теперь она ехала домой на такси, а напрашиваться ехать с ней было бы не только некрасиво, но и попросту глупо. И уже через несколько дней мне стало чертовски не хватать наших с ней прогулок. Я начал скучать, и, пускай мы виделись с ней каждый день в школе, этого было невероятно мало. Я не хотел видеть её лишь иногда, оборачиваясь на уроке или проходя в сотый раз мимо самого тёмного уголка в коридоре, куда она забивалась и слушала музыку на перемене. Я хотел видеть её всегда. Просто видеть – разве многое мне было нужно? Каждый раз, когда я краем глаза замечал её где-то на улице, видел короткие волнистые чёрные волосы с длинными розовыми прядями, тёмно-синее замшевое пальто, высокие кожаные сапоги с шипами, слышал как она тихо, себе под нос, напевает мотив какой-то незнакомой мне песни, странно помахивая рукой туда-сюда, мне хотелось подойти к ней, предложить пройтись по холодным улицам, заглянуть в пекарню, выпить по кружечке горячего шоколада с маленькими тёплыми булочками, забраться на крышу девятиэтажки и смотреть на глупых, маленьких, вечно куда-то спешащих людей. Мне хотелось, но я не подходил – боялся, что она мне откажет, и я останусь один со своими разбитыми мечтами. А лишиться мечты – худшее из всего, что может случиться с человеком.
Но несмотря на холод и ужасную погоду Наташа продолжала ходить в музыкальную школу. Каждый день после школы, зайдя домой только для того, чтобы пообедать, она брала свой портфель, обклееный блёстками и забитый учебниками по сольфеджио, вместе с кучей сборников с разными произведениями для фортепиано, надевала свою любимую короткую юбку, которую ей запрещали носить в школу, и шла, игнорируя холод, на занятия. А я всегда издалека наблюдал за ней, чтобы в случае чего помочь – район в котором мы жили был не слишком безопасным. И каждый раз, когда Наташа шла через железную дорогу к невысокому зданию, выкрашенному в светлый персиковый цвет, я уже ждал её по другую сторону рельсов, чтобы потом пройтись вслед за ней, держась на достаточном расстоянии, чтобы она не могла меня заметить, и представляя, что она не где-то впереди, а здесь, рядом со мной, идёт, напевая себе под нос какую-то неизвестную мне песенку.
А если мы чего-то очень хотим, то Вселенная обязательно даёт нам шанс это получить. В тот вторник я остался в школе подольше – слишком увлёкся чтением книги, так что и не заметил, что все ушли. Я любил забираться в тёмный уголок, где обычно сидела Наташа на переменах, когда её там не было и, вдыхая запах её духов, которым был пропитан воздух в этой чати коридора, представлять её рядом с собой, читая очередную глупую книжку. Современная литература раздражала меня, но так как все обсуждали именно её, я не мог ничего поделать и мне приходилось читать дешёвые романы с одинаковым сюжетом. Если бы я был персонажем книги, про что бы она была? Наверное, про любовь. Про мою любовь к Наташе, про желание быть с ней вечно, про мечты о том, что однажды мы станем семьёй, родим детей, заведём чёрного котика и переедем куда-то очень далеко отсюда. Я устало запихнул книгу в портфель и, пробежавшись по лестнице, выскользнул из пустой школы на улицу. Был вторник, а значит у Наташи было два урока сольфеджио и одно занятие по фортепиано. Глянув на часы и осознав, что она уже ушла в музыкальную школу, а выйдет оттуда только через полтора часа, я решил занять это время чем-то более волнующим меня сейчас, чем домашнее задание, а потому, не заходя домой, я сразу направился в ближайший цветочный магазин. Как бы сильно я не боялся, я всё же понимал, что однажды мне придётся признаться Наташе в своих чувствах, ведь просто смотреть на неё издалека – хоть и достаточно, но всё же так мало. «Кто не рискует, тот и не пьёт!»-говорил каждый раз мне Гриша, когда я боялся сделать что-то. Ведь кто сказал, что если я признаюсь Наташе, она не примет мои чувства и будет меня презирать? А что если она ответит взаимностью? При мысли об этом моё сердце начинало биться в сотни раз быстрее, а на лице расцветала улыбка, но я старался не обнадёживать себя попусту и гнать их как можно дальше, чтобы не слишком разочароваться в случае отказа. Но, каким бы не был исход, мне надо было действовать, и, только зайдя в цветочный магазин, я на одном дыхании выпалил:
–Можно, пожалуйста, букет хризантем, белых, пожалуйста, и как-нибудь красиво упакуйте, пожалуйста!
–Какой ты вежливый!-усмехнулась работница магазина – приятная низкая бабулечка.-И кто же эта счастливица?
Поняв, что я явно переборщил со словом пожалуйста, я смущённо хихикнул, потоптался с ноги на ногу, и, наконец ответил на заданный мне вопрос:
–Девочка со школы… Она не любит розы, писала об этом в дневнике… Нет, я не читаю её дневник,-быстро замахал руками я, поняв, что мои слова могли прозвучать странно,-просто я нашёл его на коридоре, решил узнать чей он, чтобы отнести владельцу, а там на первой странице была анкета: имя, возраст, любимый и нелюбимый фильм, блюдо, цветок…
Бабуля лишь улыбнулась, а потом, протянув мне роскошный букет и назвав цену, достала из ящика стола небольшую шоколадку в виде сердечка.
–Подари ей это, она обрадуется, мы, девочки, такое любим,-она задумчиво посмотрела куда-то вдаль, точно так же как моя бабушка, когда вспоминала молодость.-И главное, помни, будь с ней искренним. Не пытайся казаться кем-то другим, будь таким, какой ты есть. Если ты хочешь, чтобы она любила тебя, не обманывай её.
–Спасибо,-я положил шоколадку в карман джинсов,-и за шоколадку, и за совет.
С цветами в руках и шоколадным сердечком в кармане я направился к музыкальной школе. Ещё час. Час сомнений и страхов, час опасений, вдруг она любит кого-то другого? Час перед тем как я самостоятельно приму одно из важнейших решений в моей жизни. Час на холоде рядом с музыкальной школой, с хризантемами в руках и волнением в груди. А небо тем временем уже потемнело. Медленно зажигались рыжие фонари вдоль скользких дорог, а блёстки-снежинки, отражая их свет, окрашивались в оранжевый цвет, сине-фиолетовые тучи роняли на землю редкие белоснежные хлопья, а окна одно за другим загорались, словно кто-то запустил чудесный механизм. Мне не нравилась такая погода, не нравились зима, не нравился холод и снежинки, липнущие к очкам, из-за чего становилось сложно видеть, но я не мог отрицать, что во всём этом была и своеобразная романтика. И пускай мои руки замёрзли, а ноги дрожали от волнения, я мог понять эту странную красоту зимы, которая чем-то напоминала мне красоту девушки, которой я собирался признаться в любви сегодня – такая же холодная, непонятная, необыкновенная, но чарующая, завораживающая.
Темнота, холод, музыка льющаяся из окон невысокого здания, около которого я ошивался уже час. Издалека могло показаться, что звуки, доносящиеся изнутри – какая-то несуразная кокофония, но если подойти ближе и прислушаться, то можно было услышать десятки разных мелодий, не похожих друг на друга. Пение хора, чья-то игра на скрипке, звуки фортепиано… Словно за ниточки я по очереди хватался за мелодии, пытаясь услышать ту самую «Лунную сонату», которую ещё с начала зимы пыталась выучить Наташа, о чём я узнал от Любы, сообщившей нам с Гришей, что Наташа собирается выступать на выпускном с этой самой сонатой, и, конечно, добавив, что получается у неё не слишком хорошо. Но мне было плевать на слова Любы, как и на её попытки хоть кому-то понравиться, и в тот день, стоило мне вернуться домой, я нашёл у бабушки кассету с музыкой Бетховена, и до самого вечера слушал, представляя, что это играет мне Наташа и мечтая услышать «Лунную сонату» в её исполнении вживую. И вот, медленно идя вдоль стен музыкальной школы, осторожно заглядывая в каждое окошко, я искал взглядом знакомую фигуру, вслушиваясь в каждую нотку, что доносилась до моих ушей. И я нашёл то, что искал. В маленьком слабоосвещённом кабинете, увешанном разными грамотами и дипломами, на деревянной табуретке сидела Наташа, положив руки на клавиши фортепиано, но не играя, а что-то говоря женщине стоящей рядом, судя по всему её преподовательнице. За громким пением какого-то юного музыканта в соседнем кабинете я не мог услышать, о чём имено она говорила, но судя по её лицу она рассказывала что-то не слишком приятное. Я удивлённо замер прямо напротив окна и, уже не прячась, смотрел но то, как безэмоциональная и холодная обычно девушка сейчас почти плакала, а её учительница, гладя по спине, говорила ей что-то, с искренним сочувствием глядя на её растрёпанные чёрные волосы и трясущиеся бледные руки. В тот момент мне больше всего на свете хотелось оказаться рядом с ней, обнять, успокоить, утешить, защитить от всего, что могло бы её расстроить. Но я не мог, и от этого становилось больно: когда дорогой тебе человек страдает, а ты не можешь помочь ему это чувствуется в разы хуже, чем если бы страдал ты сам. Успокаивала лишь мысль, что сейчас она не одна, и добрая женщина-учительница готова помочь ей с чем бы то ни было. Я молча, стоя с букетом белых хризантем у окна музыкальной школы, наблюдал, как пианистка помогла Наташе собрать музыкальные сборники в портфель, и, погладив на прощание по голове, отпустила. В этот момент я был как никогда счастлив, что пришёл раньше, чем Наташино занятие заканчивалось по расписанию, но по-прежнему беспокоился из-за увиденного: что такого случилось в жизни Наташи, что она решила искать помощи у учительницы? Поправив длинные светлые волосы я двинулся к дверям музыкальной школы, чтобы встретить девочку как только она выйдет и признаться во всём. Отогнав все страхи, все сомнения, я шёл вперёд, понимая, что сейчас решится что-то очень важное для меня, что-то, что беспокоило меня с начала учебного года, что-то, о чём я думал с момента нашей с ней встречи. Я хотел быть рядом с ней. Я хотел, чтобы она была моей.
Легонько толкнув стеклянную дверь, Наташа вышла на улицу и уже собиралась надеть наушники, как вдруг её взгляд упал на мою ярко-жёлтую куртку и белоснежные хризантемы в руках. На секунду девушка замерла, потом положила плеер обратно в карман, посмотрела мне в глаза и, словно смеясь, спросила:
–Кого ждешь?
От волнения я не смог сказать и слова, а красивое признание, которое я так долго придумывал, записывал на бумагу, а потом сотни раз повторял перед зеркалом в ванной, просто вылетело у меня из головы. Я стоял, как вкопанный, глядя на Наташу и пытаясь вспомнить, что я делал раньше для того чтобы говорить.
–Всё нормально?-девушка помахала рукой прямо у меня перед лицом.-Приём, говорит Земля!
Всё ещё не в силах что-либо сказать, я молча протянул ей букет хризантем, проклиная себя за то, что я не подучил текст чуть лучше. А ведь я так старался, когда его сочинял! Писал и про «чёрные, будто смоль, волосы» и про «глаза, в которых я бы утопал вечно». Я вспомнил содержание текста, а потом посмотрел на Наташу, с непониманием глядящую прямо мне в душу, и даже порадовался, что забыл этот текст тогда и не начал говорить – мне показалось, что такого рода признания ей бы не понравились, как, впрочем, не понравился и мой букет, судя по тому, как она на меня смотрела.
–Это тебе,-только и смог выдавить из себя я, с трудом сдерживая слёзы. Хотелось убежать, спрятаться, забыть всё это как страшный сон. Но дороги назад уже не было, решение было принято, и Наташа уже всё узнала.
Пару секунд девочка просто стояла, потом взяла в руки букет, немного наклонила голову и улыбнулась. Впервые в жизни я видел, чтобы она так улыбалась. Несмело, робко, но немного хитро, словно она давно обо всём знала. Это была не искусственная и натянутая улыбка, а настоящее проявление радости, искреннее и невероятно милое.
–Я уж думала, не признаешься!-хихикнула Наташа,-так и будешь ходить со мной до музыкалки и обратно.
–Ты всё знала, да?-пробормотал я, глядя в землю и не находя себе места от стыда.
–Ну конечно, знала. То, что я плохо учусь, ещё не значит, что я глупая и ничего не смыслю в жизни!-девочка заправила розвую прядь за ухо, и, улыбнувшись, протянула мне руку.-Даже со школы ты молча шагал за мной каждый день. Если бы я не стала ездить на такси, так бы и ходил?
–Наверное…-я растерянно смотрел на протянутую мне руку, не понимая, что я должен делать теперь – в один момент мой мозг как будто отказался работать совсем.
Наташа лишь пожала плечами, спрятала руку в карман, развернулась, и, бросив мне короткое «Ну, пошли тогда» направилась в сторону железной дороги, отделяющей музыкальную школу от нашего района, и я, не теряя времени, пошёл за ней. Мы просто шли, как обычно, молча, но почему-то сейчас это ощущалось совсем по-другому: то ли темнота и холод создавали странную атмосферу таинственности, то ли реакция Наташи так сильно повлияла на меня, что теперь моё сердце колотилось под ярко-жёлтой курткой в бешенном темпе. Она протянула мне свою руку, значит ли это, что я ей небезразличен? То, как она улыбалась и то, как отреагировала на подаренный мною букет – что всё это означало? Столько всего хотелось спросить, но я лишь молча шагал вслед за ней по скользкой, ещё не посыпанной песком дороге, наблюдая как белоснежные хлопья тают в её чёрных волосах, а обычно бледные щёки пылают на морозе. Или всё же дело было не в морозе? Наташа шла, немного улыбаясь и временами поглядывая на меня, и мне хотелось верить, что я и есть причина её улыбки.
–Как дела?-всё-таки решил прервать молчание я – мне слишком хотелось с ней поговорить, хоть немного.
–Да как обычно,-Наташа пожала плечами.-Вообще день не слишко хороший выдался, устала…
Я хотел спросить ещё что-то, но девочка резко остановилась в нескольких метрах от железной дороги, а потом, посмотрев куда-то за мою спину, сказала:
–Ты можешь ещё немного погулять? Хочу показать тебе одно место недалеко отсюда.
Я бытро закивал:
–Конечно-конечно, хоть всю ночь!-и, пытаясь оправдать свой энтузиазм, добавил:-Сегодня всё равно пятница, не надо делать уроки…
–Сегодня вторник,-перебила меня Наташа, а потом, схватив за руку, повела куда-то в сторону заброшенного здания старой железнодорожной станции.
А ладонь у Наташи была мягкая и холодная как снег, словно и сама девочка была сделана из снега, эдакая Снегурочка. Это бы объясняло её бледный, почти белый цвет кожи. Нет, она скорее была похожа на Белоснежку, чем на Снегурочку – с кожей, белой как снег, волосами, чёрными как смоль и пылающими на морозе щеками, самая прекрасная в мире, так что на всём белом свете не было никого милей, румяней и белей, и никакие царицы или модели с обложек журналов не сравнились бы с ней. Но такая красота – тихая, неяркая, немного странная, не была понятна большинству людей. Они предпочитали золотистые кудри Иры и Сони, яркий макияж, джинсы со стразами, или просто обращали внимание лишь на ярких, харизматичных и общительных девчонок, которые звали к себе домой уже через два дня общения. Наташа не была такой. Замкнутая, необщительная, стеснительная, тихая, она избегала людей в школе и даже не реагировала на попытки Гриши – а с ним хотели общаться все девочки – с ней заговорить. Она не была похожа на человека, который сильно хотел выделяться, она просто была собой, и это было очаровательно. Среди поля одуванчиков, возомнивших себя розами, она была самым прекрасным, таким одиноким и гордым цветочком эдельвейса. Не всем дано понять красоту этого цветка, но он не становится от этого менее прекрасным. Его вообще не волнует, что о нём говорят, не волнует ветер и холод, он растёт на горах, далеко от надменных и самовлюблённых одуванчиков, всю красоту которых можно сдуть ветром, и никакое самомнение их уже не спасёт.
Место, куда мы пришли с Наташей, впрочем и было той самой заброшенной железнодорожной станцией. Когда где-то десять лет назад наш район «облагораживали», железная дорога не осталась в стороне – над путями построили мост, по которому никто так и не ходил – зачем это надо, если проще перебежать в любом другом месте, отстроили новое здание станции, а старое так и не снесли – оставили то ли для бездомных, то ли для подростков с бутылками пива, которые только и занимаются тем, что ищут где бы выпить. Однако сейчас, когда мы с Наташей пришли сюда, здесь не было ни подростков, ни бездомных – только бесконечная темнота и снег, белой простыней лежащий на старой скамейке. Вручив мне букет хризантем, Наташа развернулась, а потом быстрым движением запрыгнула сначала на торчащий из стены кирпич, и сразу же на крышу, и, усевшись там поудобнее и свесив ножки, протянула мне руку, мол, отдавай цветы и прыгай за мной. Я с опаской посмотрел на скользкие кирпичи, на невысокую крышу и на саму Наташу. Кажется она залазила сюда далеко не впервые – раз уж так быстро сумела туда вскарабкаться, однако я таким талантом не обладал – даже на физкультуре я не мог спокойно залезть не лестницу, постоянно срывался. Но делать было нечего, а ударить в грязь лицом перед Наташей я не мог, потому я лишь аккуратно схватился за торчащий из стены кирпич, потом за другой… Мысли о том, что она сидит рядом помогали мне забираться, так что уже через полминуты страданий я оказался наверху, смахнул снег с края крыши и уселся рядом.
–Тут так красиво,-проговорил я, глядя на небольшой лесок рядом и светящийся сотнями фонарей район по другую сторону старой железной дороги.
–Ага, я часто сюда приходила раньше,-кивнула Наташа,-а потом начало рано темнеть и стало страшно ходить сюда одной, мало ли кто здесь будет.
Я пожал плечами:
–Наверное. Хотя мне кажется, что про эту станцию все забыли. А зачем ты, если не секрет, сюда ходила?
От моего вопроса Наташа съёжилась, погрустнела, словно я сказал что-то очень плохое и обидное, так что мне стало невероятно стыдно и я поспешил немедленно извиниться:
–Я ничего такого не хотел сказать, просто хотел узнать, прости, Наташ…
–Я ещё не ответила,-девочка нахмурилась, как будто её очень сильно раздражал тот факт, что я относился к ней как к чему-то очень хрупкому и нежному, и извинялся за каждое своё слово:-Я ходила сюда, потому что не люблю бывать дома. После того, как мама встретила своего Антона, она словно забыла о том, что у неё есть дочь. Конечно, раньше она ходила по клубам и ездила к разным мужчинам, но всё равно всегда возвращалась домой, иногда привозя мне игры для приставки или забавные вещички, которые я складывала в коробку под кроватью, чтобы потом доставать и вспоминать о каком-нибудь пероиде моей жихни, связанном с конкретной вещью. А потом появился Антон – противный, вечно пьяный, агрессивный и злой. А мама полюбила его, начала оправдывать все его поступки, каждый запой и каждую истерику. Я ненавижу его всем сердцем, ненавижу то, как он тянет вниз мою маму, как ворует и продаёт мои игры для приставки и забавные вещички из-под кровати, как кричит на меня и ломится ко мне в комнату после того как снова напьётся. Я не чувствую себя в безопастности в собственном доме и если бы не моя учительница по фортепиано, я бы, наверное, уже давно прыгнула здесь под электричку.
Я впервые слышал, чтобы Наташа говорила так много, оттого и не знал, как на это реагировать, и просто сидел, глядя в её зелёные, с рыжими солнышками, глаза, иногда кивая. А она продолжала изливать мне душу, не обращая внимания ни на снег, ни на усилившийся холодный ветер, и в этом было нечто особенно очаровательное – когда холодная, закрытая в себе, но вечно грустная девочка, теперь рассказывала мне о причине своей грусти, в то время, как с другими людьми даже не здоровалась. Неужели у меня тоже получилось стать для неё особенным?
–Моя пианистка для меня как вторая мама,-говорила девочка, болтая ногами, так что от её полосатых гетр начинало рябить в глазах.-Она единственная из учителей в меня верит, хоть я и не очень люблю её предмет, и намного больше мне нравится дирижировать. Это она уговорила директора поставить меня дирижировать малышам на моём выпускном, вместо сольного выступления, знает, что я боюсь выступать на публику. Она авторитет для меня, я бы хотела, чтобы она была моей мамой… Уверена, она бы не ходила по мужикам, вместо внимания даря мне лишь новые игры для приставки, и уж точно не привела бы никакого Антона в нашу квартиру. Знаешь, раньше я была отличницей – хотела впечатлить мою маму, чтобы она гордилась мной, чтобы называла любимой дочкой, хвалила, всё как у других. Но ей было плевать, а мне стало плевать на учёбу, ведь даже если я приду домой с двойками, об этом никто не узнает… Однажды я уже рассказала об этом одному человеку, но он только посмеялся и сказал, что тоже хочет, чтобы мама разрешала ему гулять хоть всю ночь и дарила игры, с тех пор я никому и не говорила об этом. Ты можешь не понять меня, хоть ты и выглядишь очень искренним, но просто не надо таких комментариев, пожалуйста.
–Нет-нет,-замахал руками я.-Мне кажется я понимаю тебя. Мне тоже хотелось бы, чтобы у нас с мамой были более тёплые и доверительные отношения. Или хотя бы чтобы она не пыталась «изгнать» меня каждый раз, как мы видимся.
Наташа сначала хихикнула, видимо решив, что я шучу, но потом, поняв, что всё, что я только что сказал, я сказал на полном серьёзе, удивлённо уставилась на меня, а в её глазах чётко читался вопрос о том, всё ли у меня нормально.
–Просто моя мама, как бы сказать…-я на секунду замялся, не зная, как лучше преподнести такую информацию, а потом, решив подойти издалека, продолжил:-Они с бабушкой раньше жили в деревне, а там люди были очень суеверными, и они боялись мою маму, потому что с самого детства она видела духов и разговаривала с мёртвыми, поэтому маме с бабушкой пришлось переехать в город, где новое, тянущееся ко всему необычному, поколение, дало ей шанс стать довольно известной гадалкой. Вот только длилось это всё недолго – сначала пришла налоговая, недовольная её незаконными заработками, а потом, когда всё это начали рассматривать подробнее, дело дошло и до психиатров, там и выяснилось, что никакая она не гадалка и не ведьма, а просто девушка, страдающая тяжёлой шизофренией. И там уже начались и больницы, и постоянные срывы, и странное поведение, которое раньше бабушка – очень суеверный человек – оправдывала тем, что моя мама просто «посланница из другого мира, которой не совсем понятны наши законы». А потом на свет появился я, появился, и чуть ли не с самого рождения стал её злейшим врагом. О том, кто мой отец, не знал никто. Некоторые говорили, что это какой-то врач, другие, что у моей мамы была интрижка с иностранным студентом, сама же моя мать говорила, что мой отец – это дьявол, а я – злой дух, которого он послал, чтобы испортить ей жизнь. Бред, да? Она правда верила и верит в этот бред и переубедить её невозможно. Сейчас я живу с бабушкой, которой остаётся лишь молиться, чтобы болезнь мамы не передалась по наследству и мне. Так что я, можно сказать, понимаю тебя, хоть у меня и есть бабуля, но порой мне всё равно ужасно одиноко, да и бабушка, если честно, совсем уже старая и сама не может делать почти ничего.