София Слиборская
Провожая солнце
–Ты чего?-Наташа наклонилась и удивлённо посмотрела мне в глаза.-Ты весь покраснел, тебе тоже жарко? На, выпей воды, я всё равно больше не хочу.
Она протянула свой стакан и мне не оставалось ничего, кроме как взять его, а потом, не прокашлявшись, хрипяще-писклявым голоском проборомотать «Спасибо».
–Тебя-то как зовут, Кристин или Каролин?-дразня меня спросила девочка, но увидев, что я покраснел ещё сильнее, всё же одумалась:-Ладно, прости, я так больше не буду. Так как тебя зовут?
–Андрей,-коротко ответил я, боясь снова ляпнуть что-то лишнее и опозориться, а потом, подумав, что мой ответ уж слишком сухой, добавил:-Цветаев Андрей, учусь в десятом «А», приятно познакомиться.
–Ага, взаимно. Вот только класс не обязательно было говорить, мы же из одного, даже на линейке вместе стояли…
Пытаясь прогнать мысли о нашем первом разговоре с Наташей из своей головы я несколько раз нервно перевернулся под колючим коричневым пледом, вот только это мало помогло. Вспоминать события того дня сейчас было особенно больно. Сколько времени прошло с нашего с ней знакомства? Года четыре так точно. Тогда я был совсем юным и наивным, я даже не мог понять, что со мной происходило каждый раз, когда я оставался с ней наедине и почему я начинал вести себя глупо, говорить непонятные вещи и постоянно смущаться, стоило Наташе посмотреть на меня. Она была доказательством существования любви с первого взгляда, вот только я в свои пятнадцать не сразу понял, что это любовь, и очень долго пытался списать всё на то что «она просто выглядит необычно, вот и привлекает моё внимание», потеряв так много драгоценного времени и лишившись стольких возможностей узнать её получше. Ведь если бы я знал, чего она хочет на самом деле, возможно сейчас она была бы рядом, и, сидя на краю дивана в своей рубашке с черепами, пела бы колыбельную. А может нет..? В голове тут же всплыл образ Наташи из сегодняшней телепередачи. Изменилась бы она так, если бы осталась со мной? Стала бы носить белые платья, краситься в рыжий и укладывать волосы вместо того чтобы выглядеть как юная бунтарка? От мыслей об этом у меня лишь разболелась голова, видимо, мой мозг мог принять всё, но не то что моя любимая эмо-девочка так сильно изменилась и стала такой же как все те, кого она недолюбливала. Ведь чем теперь она отличалась от модницы Иры и её подружки Сони, которые постоянно дразнили Наташу за её стиль? То, что я больше всего уважал в Наташе – её способность к самовыражению, то, как несмотря ни на что, она оставалась собой, пусть это и выглядело смешно для других, её никогда не волновало чужое мнение, и если все девочки бились в слезах, стоило Ире сказать, что те выглядят нелепо, Наташа лишь пожимала плечами, поправляла чёлку и продолжала заниматься своими делами как ни в чём не бывало.
Осталось ли от той Наташи, которую я так сильно любил, хоть что-то, кроме имени? Если поменялись её взгляды на жизнь, значит ли это, что она теперь другой человек, которого я совсем не знаю? Неужели теперь моя Наташа для меня просто Пронович Наталья, хормейстер, дирижирующий народному хору в оперном театре и не больше? Нет, этого просто не может быть. Она ведь тоже любила меня, а любовь не может просто взять и умереть, перестать пылать, словно костёр в сердце, превратившись в чёрную золу. Меня всего трясло, но не от холода, а от тихого ужаса, зародившегося в моём сердце, и распространившегося, словно вирус, по каждой клеточке моего тела, пробравшись даже в самые далёкие уголки моей души, где хранились воспоминания о нас с Наташей. Ужас этот не был похож на простое чувство страха, которое охватывает нас, когда нам кажется, что мы не в безопасности, а больше походил на монстра, паразита, поселившегося внутри меня и медленно пожирающего мои внутренности, мои воспоминания, мои чувства. И где бы он не появлялся, это место начинало болеть в миллионы раз сильнее, будь то простое воспоминание, пережитая мною эмоция или чувство. Даже самые светлые моменты превращались в кошмар под его влиянием, а попытки ни о чём не думать вызывали новый, ни с чем не сравнимый приступ боли, которую я ощущал почти физически. Словно змей искуситель, предлагающий Еве отведать запретный плод, Ужас внутри меня шептал мне что-то неразборчивое, но от этого не менее страшное. Кажется, он говорил о том, что Наташи, какой я её знал, больше нет и никогда не будет.
Резко вскочив на ноги я отбросил в сторону колючий коричневый плед. Нет, я не могу просто лежать, позволяя Ужасу получать контроль над моим телом, я должен что-то сделать, вот только что..? Мой взгляд упал на мирно сопящую на диване Алису и я немного успокоился – с сестрой всё в порядке, а значит, всё не так уж и плохо, может быть даже хорошо. Нет, хорошо это все-таки громко сказано, и, несмотря на то, что сестрёнка рядом со мной, мне всё же не хватало другого, родного и близкого мне человека, ставшего почти частью меня. Мне не нужна была звезда из оперного театра, такая нарядная и идеальная, мне нужна была Наташа, моя Наташа, которая пела мне, пока я засыпал, сидя на кровати в своей рубашке с черепами, плела браслеты из верёвочек, собирала крышки от бутылок и банки из-под энергетиков, клеила на стены постеры рок-групп, прогуливала математику, прячась ото всех на крыше школы и начинала дирижировать каждый раз, когда кто-то включал музыку. Такая неидеальная, и в этом прекрасная, моя Наташа не была похожа ни на кого из тех, кого я знал: хрупкая, но гордая, робкая, но от этого не менее очаровательная моя Наташа, которая часто засыпала у меня на плече посреди урока, постоянно забывала тетради, одалживала у меня ручки, а потом теряла их – именно она была самым прекрасным, самым любимым и самым дорогим для меня человеком.
Опираясь о стены и пошатываясь я вышел на кухню. Простенькая, незамысловатая дешевая квартирка, доставшаяся нам с Алисой от бабушки, в темноте выглядела совсем незнакомо. Шаг за шагом я медленно двигался вдоль стены в попытке нащупать выключатель. Я боялся не темноты, а того, что может меня поджидать в этой самой темноте, что-то такое, о чём я даже не догадываюсь. Любое движение, будь то моя же тень или ветер, проникший через незаклеенные щели в деревянных окнах, заставляло меня трястись от страха. Как люди боятся всего неизвестного, так и я, не зная, что может таиться в самых тёмных уголках комнаты, каждый раз как в первый замирал в ужасе лишь от одной мысли о том, что же скрывает темнота.
А за окном лил дождь. Сотни, нет, тысячи больших, холодных капель летели с неба, а после, разбившись о стекло медленно сползали вниз, оставив всякую надежду когда-либо вновь вернуться обратно. Но они ведь вернутся. Не через день, не через два, но рано или поздно солнце высушит их своими лучами, и некогда отчаявшиеся и разбитые капли воды вознесутся, словно ангелы, на небо, чтобы снова упасть. Как восходит каждое утро солнце, как расцветает по весне кажется умерший цветок, так и дождь, что так отчаянно стучал мне в окна, когда-то снова станет облаком, которое так же как и сегодня окрасит в розовый цвет алый закат. А потом снова пойдёт дождь. Если природа так стремится к цикличности, почему не могу хотеть этого же и я? Вернуться к тому моменту, когда я был счастлив, а если это невозможно, как невозможно солнцу вернуть прошлый закат, то хотя бы попытаться воссоздать то время, повторить тот момент, пусть и не в идеале. Ведь каждый закат прекрасен, а потому и неповторим.
Нащупав, наконец, выключатель, я зажёг маленькую лампочку, одиноко висевшую над столом и периодически моргающую. Что бы сделал любой другой человек, оказавшись на моём месте? Этого я не знал, но я знал, что хочу сделать я, и, отогнав сон и игнорируя сильную головную боль, взял в руки лист бумаги и карандаш, чтобы творить. Когда Творец создавал нас по своему образу и подобию, он наделил нас двумя самыми важными своими качествами: умением любить и способностью творить. Но без первого не может быть второго. Во имя любви люди писали стихи и песни, высекали скульптуры из камня и возводили храмы, во имя любви умирали герои и страдали поэты, ведь любовь это самая сокрушительная сила и самая большая слабость любого человека, и жить без неё невозможно. Любовь – это всё, что существовало, существует и когда-либо будет существовать, и это гораздо больше, чем просто чувство, ведь без любви не было бы ничего из того, что у нас есть, как и нас самих. Только человек, который может любить по-настоящему искренне и безвозмездно, любить не за что-то, а просто так, понимая, что любовь – это дар, может творить, и только такой человек способен создать нечто прекрасное. Ни один поэт не познавший сути любви не сможет тронуть сердце читателя, ни один никогда не любивший художник не напишет по-настоящему живой картины, ни один писатель не сможет сочинить даже рассказа, если он никого не любил, ни один доктор не захочет помогать людям, если ему чужда любовь и если ты не можешь любить, то ты не сделаешь ничего из того, для чего был создан человек. Люди не верят, что любовь, такая искренняя и сильная, как в книгах, существует, но кому как не писателю стоит доверять в сфере, касающейся человеческих чувств? А книги – один из способов творить, перенося свои чувства на бумагу и делясь ими с персонажем, чтобы научить его любить, так же как любил когда-то автор. И если я тоже персонаж в чьей-то истории, то я могу лишь просить автора подарить нам с Наташей счастивый конец.
Сидя в полумраке на кухне я медленно водил карандашом по бумаге, старательно вырисовывая знакомые черты: аккуратный носик, тонкие губы, подведённые тёмными тенями глаза, короткие чёрные волосы, длинная чёлка и передние розвые пряди, а дальше шея с красущимися на ней цепями, узкие плечи… Ещё не до конца понимая что я делаю, я просто творил, творил что-то, что сильнее времени, и для чего не существует последних двух лет. Что будет, если посмотреть на время под другим углом? Ведь кто сказал, что это время движется куда-то, а не мы движемся во времени так же, как в пространстве? Если отбросить привычное нам понятие времени, которое навязывает каждому из нас почти с рождения общество, можно понять, что это не время куда-то неумолимо бежит, а мы каждое мгновение нашей жизни совершаем маленькое путешествие по неукротимой реке времени, оставляя прошлую версию нас самих где-то позади. Обо всём этом можно размышлять вечно, вот только нам никогда не удастся осознать всю суть времени, как не могут понять трёхмерное пространство двумерные человечки. Время не подвластно ни философам, ни учёным, и даже Эйнштейн, отчаянно пытавшийся придумать теорию всего, в конце концов лишь развёл руками, словно показывая, что пока мы живём по законам времени, мы не сможем его обуздать, ведь иначе не было бы ни старости, ни смерти. Но то что мы не можем повернуть время вспять совсем не значит, что время сильнее чем мы, ведь любовь – главное оружие, все-таки в наших руках. И любовь сильнее времени, сильнее боли и сильнее самой смерти, а потому, даже если мы не можем повернуть время вспять, мы всё же можем творить, воссоздавая моменты, которые время пытается у нас забрать. И сегодня любовь дала мне силу творить, творить для того, чтобы снова услышать Наташино пение.
Глава 2
По-настоящему понять всю романтику осени могут только поэты. Для меня же осень всегда означала промокшие ботинки, простуду, холод и рецидив депрессии. Желтые листья, тонущие в грязных лужах, белые облака, заслонившие собой голубое небо, птицы, летящие на юг— всё это для меня никогда не имело ничего общего с чем-то прекрасным и романтичным. Я шёл, стараясь обходить лужи и грязь, но, судя по моим испачканным и наквозь промокшим ботинкам, получалось не слишком хорошо. Алиса осталась смотреть телевизор дома, чтобы, не дай бог, не простыть, а я, только получив пенсию, отправился в магазин за продуктами, и теперь, купив по максимуму всего, что только было нам нужно, чтобы не умереть от голода, возвращался к сестре. Я никогда не любил осень с её дождями, грязью и холодом. Природа, ещё не готовая встретить зиму, но уже распрощавшаяся с летом, тоскливо, словно девушка после расставания с любимым человеком, замирала, заставляя нас, людей, чувствовать всю ту печаль, что чувствует она сама. И всё же некоторые люди всегда находили в осени что-то романтичное, очаровательное, писали стихи про желтеющую листву деревьев, рисовали осенние пейзажи и, сидя на подоконнике, напевали песни, дирижируя себе в ритм дождя.
Я уже хотел было снова отдаться воспоминаниями, как вдруг прямо за моей спиной раздался чей-то звонкий голос:
–Молодой человек, Вы это на кассе забыли!-невысокая девушка с длинными русыми волосами, держа в одной руке пачку гречневой крупы, а в другой зонт, смотрела на меня, часто моргая своими большими серыми глазами.-У Вас всё в порядке?
По её испуганному лицу можно было понять, что видок у меня и правда был не лучший, что, в целом, не удивительно – продолжительный голод и бессонные ночи давали о себе знать.
–Да-да, спасибо…-я протянул руку в попытке забрать свою покупку, но девушка, похоже, не собиралась мне ничего отдавать.
–Вам точно не нужна помощь? Я могу вызвать врача или…
–Всё со мной нормально,-перебил её я, однако она мне, кажется, по-прежнему не верила.
–Вы просто такой худой… И бледный. А ещё у Вас очень потерянный взгляд, вот я и подумала, мало ли что. Знаете,-она подошла почти вплотную ко мне, так что теперь мы оба стояли под зонтом,-я могу проводить Вас хотя бы до дома, а то мне страшно, что Вы потеряете сознание прямо здесь. А такое может быть! Я учусь в медицинском, так что знаю, о чём говорю, и у Вас, можно сказать, предобморочное состояние! А когда человек падает в обморок прямо на улице, он может упасть и разбить череп об асфальт, а это обычно влечёт за собой смерть! Если Вы умрёте, знаете, кто-то ведь будет грустить! Вас же наверняка кто-то ждёт дома! А если и не ждёт, то Вы всё равно слишком молодой, чтобы прощаться с жизнью… Сколько Вам лет? Я уверена, что не больше тридцати… Ну тридцать пять максимум. Так вот, о чём это я…
Она всё говорила и говорила, стоя на мокром асфальте с пакетом гречки в руках, и от её громкого голоса и такой манеры речи, словно она рекламирует что-то на телевидении, а не предлагает мне помощь, у меня только сильнее разболелась голова.
–Мне девятнадцать,-прервал её монолог я,-и я в состоянии дойти до дома сам.
–Ой, да ты младше меня!-воскликнула она, резко перейдя на «ты».-Тогда я тем более должна помочь тебе! Я не переживу, если из-за меня маленький мальчик не доберётся домой…
От того, как резко незнакомка перешла с «Вам же не больше тридцати, ну, может тридцать пять» к «маленький мальчик» мне стало правда смешно, так что я тихо хихикнул, и она это заметила.
–О, вот так-то лучше! У тебя милая улыбка, сразу моложе выглядишь! А то ходишь хмурый, так и не поймёшь, ты то ли человек, то ли программист. Нет-нет, я не имею ничего против программистов, только не понимаю, почему они считают себя умнее нас, медиков. Вот сам посуди: когда у тебя болит голова, ты пьёшь таблетку или идёшь программировать?
–Когда у меня болит голова,-уже начал раздражаться я,-я хочу находиться в тишине, а не выслушивать болтовню незнакомого мне человека.
На секунду лицо девушки помрачнело, но уже через мгновение в её глазах вспыхнул огонёк.
–Ага! Болит, всё-таки, голова? Тогда тебя точно надо проводить до дома, а то вдруг что..?
Уже не имея никаких сил ни возражать, ни спорить, я лишь молча кивнул и медленно пошёл в сторону дома. Честно говоря, у меня и правда было ощущение, словно я вот-вот потеряю сознание, но даже будь оно так, вряд ли бы мне как-то смогла помочь эта девушка. Скорее она сама заболтала бы меня до смерти, пытаясь нелепо шутить про программистов и называя меня маленьким мальчиком.
–Эй, ну чего ты так помрачнел? Я же развеселить тебя пытаюсь…-девочка попыталась заглянуть мне в лицо, но я отвернулся.
–Если хочешь проводить меня – можешь это сделать, но, пожалуйста, молча, юная медсестра,-холодно ответил я.
–Я не медсестра, я хирург!-воскликнула девушка, но, поймав мой хмурый взгляд, тут же успокоилась, замолчала.
Дальше мы шли в абсолютной тишине: я с двумя загруженными разными продуктами пакетами и она с пачкой гречневой крупы. Девушка-хирург молча плелась за мной, часто переставляя свои короткие ножки, чтобы не отстать, и высоко держа зонт, закрывая меня от дождя. И зачем только она за мной увязалась? Неужели я выгляжу так немощно? Зачем она пыталась шутить и говорила всякие глупые вещи? Выглядел ли я так же в Наташиных глазах, когда провожал её домой? В первый раз, наверное, да.
Тот день был таким же холодным и пасмурным, как и сегодняшний. Небо роняло на землю большие прозрачные слёзы, листья с деревьев, пожелтев, падали в лужи, корабликами плавая по воде, а от осеннего холода не спасали ни заклеенные окна, ни вязаные бордовые жилетки – наша школьная форма. Сидеть на химии было моим самым нелюбимым занятием, а химия – тем предметом, который я бы с радостью убрал из школьной программы. Запоминать однообразные формулы, писать химические уравнения и решать задачи не было чем-то нужным и важным почти ни для кого из класса, кроме красавиц Иры и Сони, которые собирались поступать в медицинский колледж после десятого класса – после девятого их почему-то не взяли, и я не был уверен, что они поступят и на этот раз – слишком уж бурные переговоры они вели посреди урока, который им бы следовало внимательно слушать.
–Ир, передай записку Андрею,-громко шептала Соня, чтобы я, услышав своё имя, обернулся, и она могла попросить меня помочь с заданием.
–То, что Андрей носит очки, не значит, что он умный,-закатила глаза в ответ на просьбу подруги девчонка.-Он сам-то ничего не написал ещё. Ему очки нужны только чтобы нефоршу лучше видеть.
«Нефоршей» у нас в классе называли Наташу, которая больше чем за месяц учёбы так ни с кем и не сдружилась, то ли из-за своего странного, мрачного стиля, то ли из-за стеснительности и необщительности. За всё время учёбы в нашем классе она разговаривала только со мной – тогда, на первое сентября, и с тех пор её голос был слышен лишь иногда на уроках, фразой «Я не знаю». Учителя Наташу тоже невзлюбили: ученица, которая постоянно засыпает, положив голову на парту, не знает ответа ни на один вопрос и слушает музыку на занятиях – совсем не тот персонаж, которого хотели бы видеть на своих уроках они. И только меня почему-то постоянно тянуло к ней. Это было не что-то, что можно объяснить логически, ведь Наташа не была похожа на модель из глянцевого журнала, да и харизматичной её было сложно назвать. Но всё же была какая-то прелесть в её бледной коже, вечно сонном и безэмоциональном лице, спутанных волосах и худых запястьях с красующимися на них фенечками. Наташа не была похожа ни на кого из тех, кого я знал раньше, и оттого казалась мне ещё более загадочной и удивительной. И то, как я на неё смотрел, со временем начали замечать сначала мои друзья, а потом и девочки, которые сидели за мной: Ира и Соня. И последние, в отличие от Гриши, моего лучшего друга, не просто подшучивали надо мной, а обсуждали нас с Наташей почти постоянно. Зачем им это было нужно, я не понимал: сильно красивым или желанным парнем я бы себя не назвал, да и с Наташей мы не общались с того самого момента, как вернулись на линейку после короткого диалога на лестнице. И всё же сидя на химии девочки шептались именно о нас с ней.
–И что он в ней нашёл?-Соня артистично вздохнула, словно играла в каком-нибудь дешёвом фильме, а не сидела на уроке химии, безнадёжно пытаясь сообразить хоть что-то.-Она же ну… Странная…
–Разум мужчин – мистическая тайна, никогда не поймёшь, что у них на уме,-снова закатила глаза Ира. Кажется, закатывать глаза было её любимым занятием.-Интересно, он признается Наташе..?
–Кстати, да!-уже чуть громче ответила ей подружка, словно она хотела быть уверенной, что я услышу каждое слово, что они сейчас скажут.-Было бы мило, если бы он, например, проводил её до дома…
–Да-да-да! У неё ведь такой тяжёлый портфель. Она бы оценила, если бы Андрей предложил ей помочь.
Под конец предложения Ира уже говорила почти во весь голос, так что слышал её совет не только я, но и учитель.
–Ирина, Софья, отложить разговоры на занятниях! Или вы желаете заняться уборкой кабинета после урока?
Девочки резко дёрнулись, а потом замотали головами:
–Нет-нет, простите, Виталий Михайлович!-Соня опустила голову, сделав вид, что что-то записывает, а потом, немного наклонившись к соседке по парте, прошептала:-Надеюсь, Андрей понял наш намёк.
Ира лишь тихонько хмыкнула в ответ, и потом замолчала насовсем, показывая этим, что всё что хотела сказать, она уже сказала. Что за намёк я должен был понять и зачем они делают какие-то намёки я не соображал совсем: если они хотели, чтобы я проводил их до дома, почему не могли сказать об этом прямо? Любой парень из нашего класса был бы счастлив прогуляться с Ирой или Соней. А если они намекали на то, чтобы я предложил поднести портфель Наташе, то тут всё становилось ещё непонятнее: зачем им это вообще? Разве это не Ира постоянно смеялась с Наташиного стиля, и не Соня говорила, что ни один парень и не посмотрит в сторну Наташи, если она продолжит избегать людей? Но пусть мотивы красавиц мне были непонятны, то, что мне стоит подойти к Наташе, я понял наверняка – раз уже даже они говорили об этом, а потому, как только прозвенел звонок, я пулей метнулся на улицу, чтобы дождаться, когда Наташа выйдет из школы и я смогу поговорить с ней, не беспокоясь о толпах детей вокруг.
И Наташа вышла. Вышла в своей чёрной кожаной курточке и высоких ботфортах, глядя куда-то вниз и слушая музыку в наушниках, и, не обратив на меня никакого внимания, быстро направилась к калитке, отделяющей школьную территорию от старых грязных панельных домов, выстроенных рядами вдоль улиц.
–Наташа!-крикнул я, пытаясь привлечь её внимание, но девочка никак не отреагировала: видимо музыка в её наушниках звучала слишком громко. Опасаясь, что сейчас она уйдёт и я уже не смогу её догнать, я, перепрыгнув сразу через несколько ступенек, схватил её за рюкзак и во всё горло закричал:-Наташа, давай я провожу тебя домой!
Остановилась не только Наташа. Остановились все. Остановились, глядя на меня так, что моему сердцу тоже захотелось остановиться. Но уже через секунду школьники двинулись дальше, смеясь с того, как я, крича на весь двор, предложил Наташе провести ее домой, и обсуждая, согласится ли она на это предложение. А я так и остался стоять, не отпуская Наташин портфель, так что девочке пришлось постараться, чтобы повернуться, посмотреть мне в лицо, а потом, сняв наушники, спросить:
–Что-что?
От того факта, что моё предложение слышали почти все, кто находился в тот момент на школьном дворе, но не та, к кому я обращался, мне стало невероятно смешно, так что я глупо хихикнул, а потом, осознав, как нелепо выгляжу, покраснел, и пробормотал себе под нос:
–Наташа, давай я тебя провожу.
Девочка нахмурилась:
–Я тебя правильно поняла? Ты хочешь проводить меня домой?
Её голос звучал тихо, но я, несмотря на шум вокруг, слышал только его, как будто не существовало ни школы, ни орущих детей, ни смеющихся старшеклассников, ни ругающих кого-то учителей, ничего и никого кроме Наташи, которая стояла передо мной в своих странных ботфортах и смотрела так, словно я предложил ей совершить какое-то преступление мирового масштаба.
–Вообще-то да…-ещё тише ответил я.-Давай пойдём сегодня вместе?
–Ладно,-пожала плечами она.-Только свой портфель я понесу сама, а то ты в него вцепился так, как будто хочешь его украсть.
В тот день я впервые проводил её домой, глупо шутя и пытаясь завести диалог, восхищаясь её чёрно-розовыми волосами и тихим, мягким голосом. И тогда холодная осень с её мрачными пейзажами, опавшими листьями и глубокими лужами отходила на второй план, а рыжие солнышки в Наташиных глазах согревали меня лучше, чем то солнце, что пряталось за тучами на небе. И уже через некоторое время молча идти с Наташей со школы стало почти традицией. Мы не разговаривали, не шутили, не обсуждали школу или одноклассников, но это молчание было приятнее, чем любые разговоры, и когда мы, стоило чему-то привлечь наше внимание, переглядывались, мне казалось, что мы читаем мысли друг друга и нам вовсе и не надо слов.
А сейчас всё было по-другому. Я шёл домой, но уже не со школы, и в руках нёс не портфели, а забитые продуктами пакеты, да и девушка, которая шла рядом со мной, не была Наташей. Голова закружилась ещё сильнее,в глазах потемнело, звуки улицы стихли, и я почувствовал, как по всему моему телу медленно расползается странное чувство пустоты, словно из меня выжали всю жизнь, а потом, наполнив чем-то странно тёмным и тягучим, вернули на место мою пустую оболочку. Стоять на ногах стало невыносимо тяжело, колени согнулись сами по себе, а осознание, где я и что со мной происходит, полностью затерялось среди роя беспокойных мыслей, воспоминаний. Я отчаянно пытался открыть глаза, чтобы снова увидеть серое небо, жёлтые деревья и красный зонт девочки-хирурга, у которой я так и не спросил имя, но у меня ничего не выходило и всё что, я мог увидеть – лишь бесконечную пустоту, окружающую меня и захватывающую мой разум целиком и полностью. Последнее, что я почувствовал перед тем, как полностью потерять связь с миром – тёплые руки, обхватывающие меня сзади, не давая мне упасть.
Холод, пустота, боль где-то в районе живота. Я не ел слишком долго? Всё тело ломило, казалось, будто из моих вен выкачали всю кровь. Я не слышал и не видел ничего, и всё, что сейчас существовало для меня – тошнота и мерзкое ощущение где-то в верхней части тела. Я уже не чувствовал тёплых рук девушки, холодного осеннего ветра, земли под ногами, не чувствовал ничего, словно кто-то выключил моё сознание, отключил все органы чувств, и оставил мою душу болтаться где-то внутри пустого, почти безжизненного тела. Перед глазами пролетели последние дни: тарелка овощного бульона, Алиса с зеркалом, старый телевизор, народный хор, Наташа… Моя самая светлая, но так и не сбывшаяся мечта. Помнит ли она сейчас, как в старшей школе мы хотели пожениться? Она тогда сказала, что на свадьбу наденет чёрное платье, ведь белые платья носят только дурочки вроде Иры с Соней. Почему же сейчас она изменила своё мнение? Почему теперь дирижирует хору стоя в белоснежном платье в пол? Что происходило в её жизни эти два года? И помнит ли она меня? Нет, вряд ли. Эта Наташа – Наташа из телевизора, не была той, кого я так отчаянно любил. Перед глазами возникла новая картина: стол, заваленный бумагой, почти сточенный карандаш, одинокая мигающая лампочка на потолке, шум дождя, головная боль, какие-то запутанные философские размышления – прошлая ночь, когда я, мучимый бессонницей, пошёл на кухню, и там, в полном одиночестве, предпринял первую попытку творить. Это не было чем-то великим, чем-то таким, каким я хотел бы это увидеть, но это уже был маленький шажок вперед – если сегодня я смог изобразить такие родные черты лица на бумаге, то стоит мне постараться, и я смогу сделать что-то, что не делал никто и никогда раньше.