София Оуингресс
Забытый берег Эрбфорда
Надрывный, почти истеричный возглас Сары прокатился по узкому коридору, подобно грому среди ясного неба. Дебора, потупив взгляд, шокировано уставилась на неё, словно вместо Сары на скамейке восседало огромное насекомое. По всей видимости, танцовщица действительно до этого момента совершенно не замечала мою спутницу. Девушка с силой тряхнула головой, словно сбросив наваждение, и многозначительно изрекла:
–Ты чрезвычайно слаба в истории…
–Сара, – от её голоса потянуло пронизывающим холодом.
–Сара, -коротко повторила Дебора, – колонизаторы не строили на этой земле замков, мы находимся в бывшем поместье, которое некогда принадлежало одной небезызвестной художнице. А караул стоит лишь на главных воротах- на территории столько лазеек во внешний мир, что тебе и не снилось. Мне столько нужно вам рассказать! Я, пожалуй, присяду.
Девушка легонько хлопнула меня по ноге, и мы с Сарой послушно отползли к краю скамьи. Дебора пристально оглядела противоположную стену и, остановив взгляд, движеньем подбородка указала на одну из картин.
–Видите портрет? Это Элизабет Харбор. Здесь каждая студентка знает на память историю её жизни. В начале девятнадцатого века её отец необычайно разбогател на переработке хлопка, прежде вместо сада за поместьем было поле, которое обрабатывалось невольными рабочими. Человеком он был религиозным, ревностным католиком, когда большая часть общества еще придерживалась пуританства. При строительстве здания, – Дебора вскинула голову, устремив взгляд в потолок, прямо над нами на крыше возвышался золотой колокол, – первым делом образовалась именно церковь. Он дал Элизабет превосходное домашнее образование, грезил, что чем образованнее женщина, тем лучшей женой она будет. Сможет воспитать достойных детей. Но Элизабет так никогда и не стала матерью. Вместо этого она отправилась странствовать по Европе, и в конце концов обосновалась в Англии. Жизнь её была крайне бедной, ни о каких деньгах на Женский колледж и даже просто на сытую жизнь она и мечтать не могла- отец отрекся от дочери, как только та села на паром. Элизабет была упрямой, под стать родителю, и вскоре записалась вольнослушательницей в столичную Академию изящных искусств. Студенты относились к ней, как и прочем ко всем девушкам, снисходительно, а порой откровенно смотрели свысока. Но именно там она встретила человека, который стал её единомышленником, сердечным другом и единственной истинной любовью. Он увидел в ней то, чего не признавали другие- проницательный ум, пылкую страсть к познанию и, пожалуй, самое главное, тонкое ощущение реальности. Его звали Дариус Кроуфорд. Он окончил историко-литературный факультет, когда только зарождался романтизм и появилась «Немецкая мифология». Мечтал написать собственный труд, но сначала отправиться на пару лет в путешествие по Европе вместе с Элизабет. Но случилось непредвиденное- отец девушки заболел и скоропостижно скончался, оставив дочери-беглянке внушительное наследство. Элизабет незамедлительно отправилась в родовое поместье, Дариус последовал за ней. В Европу они больше никогда не вернулись.
Когда похороны и канцелярские дела остались позади, жизнь в Элкхорне, тогда еще небольшом поселении на несколько сотен человек, явилась для молодой просвещённой пары беспросветной тоской и меланхоличным наваждением. Дариус погрузился в исследования, дни и ночи проводил в темной библиотеке, склонившись со свечей над книгами бывшего хозяина. Но писать, в сущности, ему было не о чем- ни один сборник не дал бы столько умудренности, сколько сама жизнь. Тогда то, из несбывшихся мечтаний, из неуемного желания двух людей привнести значимый вклад в мир, родился прообраз Харбор-Вью- пансион Кроухард. Они дали ему незамысловатое название, сплетенное из сочетаний фамилий. Как по мне, это даже могла быть их маленькая шутка. В Элкхорне не были рады открытию нового учебного заведения. Многие именитые семьи, разбогатевшие в свое время подобно отцу Элизабет благодаря хлопковому буму, точили зуб на владения Кроухард. Они бойкотировали предложения отдавать на обучение своих отпрысков, пускали грязные слухи, будто бы в пансионе детей развращают европейскими науками, заставляя их отворачиваться от Бога, делают их чуть ли не Антихристами. Конечно, все знали- ничего подобного в Кроухард и близко не происходило, тем не менее ненависть многих горожан была ядовита и безжалостна. Потому, поначалу, в поместье обучались лишь выходцы из бедных семей, живущих в сельской местности окрестностей Элкхорна. Дариус почти не принимал участия в классах- он отписывал труды, учебник за учебником, по философии, истории, теории литературы. Элизабет обучала воспитанников чтению, письму, счету, а на досуге выходила с учениками к холмам на плэнер. Все изменилось лишь когда местные власти взяли пансион под протекторат- прежде все финансирование текло с того, что осталось от хлопковой фермы, однако поля скудели, спрос уменьшился в разы, а конкуренция возросла, сбросив семью Харбор с пьедестала монополистов. Элизабет была несведуща в делах отца, но обладала удивительным даром дипломатии- она и провела все переговоры с властями, ей даже удалось привлечь несколько инвесторов из числа состоятельных фермеров. Дариус писал в дневниках, что перестал узнавать жену- она, прежде кроткая, тонкая особа, вдруг сделалась заискивающей, расчетливой дамой. То было влияние обстоятельств и умелая игра. В мемуарах, обнаруженных под досками пола уже после её смерти, Элизабет описывала глубочайшее разочарование. Она, женщина, подарившая надежду стольким детям, богобоязненная, чуткая и сострадательная, была бесцеремонно обсмеяна и оболгана лощенными циниками. Каждый день, вставая с постели, Элизабет с пол часа отрешенно бродила по комнате, а затем, нараспев посвистывая мелодии Готшалка, шла поднимать детей к завтраку. Она была весела и участлива, наигрывая на фортепиано «Весну любви» в утренние часы в кругу завороженно сидящих воспитанников, наставляла о нравственности, морали и любви к Богу, читая им вечерами «Дом под сиренями» или «Я буду любить тебя…». Кроухард в те времена был райским уголком, местом, наполненным не только серьёзным учением, но и блаженным теплом, благоговейной любовью.
Вскоре былые душевные невзгоды покинули Элизабет. Спонсирование от Элкхорнской церкви и местных землевладельцев позволило нанять выдающихся учителей, освободив миссис Харбор от забот преподавания. Она всерьез взялась за живопись, её картины удачно скупали не только в Элкхорне, но и в близлежащих городах- слава пансиона Кроухард и семьи Харбор стремительно росла. Деньги потекли рекой, и вот, первые выпускники отправились прямиком в Европу для дальнейшего обучения. Молодые дамы и джентльмены, дети поколенных фермеров, не ожидающие от жизни ничего, кроме работы в поле, теперь могли обосноваться в Лондоне, Монпелье или Бордо, став дипломированными специалистами в области искусства.
Элизабет было семьдесят четыре, когда её не стало. Она прожила долгую, насыщенную жизнь, оставив после себя сотни картин, мемуаров, а главное пансион Кроухард. Дариус пережил её на два года, завещав поместье и все наследие Харбор католической церкви Элкхорна. После этого все стало иначе, пансион разделили на две академии, отстроили новое здание к северу отсюда, дали академиям названия в честь его основательницы. Но изменилось еще кое-что, здесь больше не встретить выходцев ни из фермеров, ни из ремесленников, ни из других небогатых семей. Харбор-Вью- одна из лучших академий целой страны, у неё богатая, преисполненная благонравием, прославленная история. Не гоже обучать здесь всех и каждого безмездно. Мы, все студентки и студенты, есть лицо, честь и доброе имя Харбор-Вью. На главных воротах выгравирована старая, позолоченная надпись на латыни «SEMEL HERES, SEMPER HERES», что буквально значит «Единожды наследник-всегда наследник». По правде говоря, эта фраза взята из римского наследственного права, но для нас она значит- даже выйдя за ворота академии, нужно оставаться достойным. Достойным её.
В воздухе повисло торжественное молчание. Дебора с почтительным обожанием вглядывалась в портрет женщины со сложенными на груди руками.
–Как эта история относится к танцу труппы? – я тихо заговорила, озадаченно взглянув в отрешенное лицо девушки.
Дебора ехидно улыбнулась, словно всю жизнь ждала этого вопроса.
–Мы рассказали эту легенду в танце. Это особая техника Марты Грэхем. Сила духа в сочетании с яркой эмоцией рождает свободу. Мой маленький бунт, если тебе угодно. Всем наскучило кружить балетные па, кои мы ставим из года в год. Я предложила взглянуть на Элизабет по-новому, а её историю изобразить со всей трагичностью, величием и несокрушимостью. Она ведь в одиночку отстаивала эти земли, обвела вокруг пальца безжалостных притеснителей, а большинство думает о ней, как о женщине, которая была набожна и блестяще рисовала. И, представляешь, миссис Карпентер одобрила идею! Даже поставила меня на место примы на весь год. Это очень поможет в колледже…
Дебора внезапно притихла. Я вымолвила лишь короткое «Мои поздравления», но та уже поднялась и небрежно бросила:
–Вечерняя месса начнется в восемь. Сразу по возвращении объявят отбой, у тебя будет не больше получаса на сборы. Я постучу в окно три раза.
Не дождавшись ответа, девушка испарилась так же внезапно, как и возникла. Сара пребывала в раздраженном замешательстве, а я уже раздумывала, как отказать новоиспеченной подруге в прогулке по ночному бескрайнему лесу.
Мы двигались на закате через раскинувшееся поле прямо к возвышавшейся над равниной белой одноэтажной церкви. Её остроконечный шпиль, казалось, упирался прямиком в золотые кучевые облака. Заходящее солнце озарило окрестности на десятки миль вокруг, отчего зеленые возвышенности сделались янтарными, и походили на ржаные поля.
Внутри храма было многолюдно. Нас сопроводили в левую часть здания, и лишь тогда я подняла ослепленные солнцем глаза и поразилась. Каменные, украшенные позолотой, колонны вздымались к потолку, закручивались, образовывая множество арок. Рядом с каждой покачивалась тонкая, почти невесомая люстра, с вырезанными гравировкой изображениями ангелов. Под верхними окнами красовались цветные фрески. Количество драгоценных камней, золота и изысканной резьбы по дереву приводило в упоенное волнение. Воздух наполнился тягучим душистым ладаном. Стоя под сводами, подобными самому небу, я ощущала сладостную невесомость, но вместе с тем трогательное единение. В «Kyrie eleison» сливались десятки мелодичных, звонких, глубоких голосов, они будто проплывали сквозь тело, окутывая его безмятежным спокойствием. Я вдруг уловила в общем хоре чуть слышное звучание глухого баритона- по правую сторону стояли воспитанники Норт-Вью. Значит, Дебора не врала, служения и правда проходят совместно.
Я с любопытством осмотрела ряды, где стояли студенты в сине-бирюзовых пиджаках с эмблемой академии. Кто-то откровенно зевал, потирая рукавом слипающиеся глаза, кто-то безучастным взглядом скользил по окнам, аркам и сводам, кто-то беззвучно пел, то и дело невпопад разлепляя губы. И вдруг что-то заставило меня остановиться. Моему взору предстал темно-русый парень с взъерошенными волосами, который, с чуть лукавой улыбкой, шептал что-то своему сокурснику. Он выделялся из толпы, не то точностью движений, не то уверенным, немного суровым взглядом.
Было в нем еще кое-что, а именно то, как просто и вместе с тем твердо он держался. В нем не было показной напыщенности и тривиальной искусственности, среди изысканного антуража он выглядел столь же естественно, сколь выглядит цветущий мак на полях Вердена.
Пожалуй, я встречала людей куда более притягательных внешне, но в тот момент они все забылись, и казалось- никто не сравнился бы с ним в выразительной обворожительности черт лица.
Плавное размеренное звучание молитвы внезапно прервал глухой стук- из моих рук небрежно выскользнул песенник и упал прямо на пол. Я вздрогнула и торопливым движением подняла книгу, а когда разогнулась, мои глаза ослепила яркая вспышка света, а тело задрожало от робости и смятения. Он, чуть склонив голову, смотрел на меня сквозь толпу внимательным изучающим взглядом. Казалось, будто я взглянула в само небо, настолько чистым и светлым было свечение ярко-голубых глаз.
Дебора и вправду пришла к окну моей комнаты за полтора часа до полуночи. Я даже не содрогнулась, когда в ночной тишине, нарушаемой лишь далеким стрекотанием сверчков, раздался тихий, но настойчивый стук. Девушка была во все оружии, в своем причудливом одеянии она снова выглядела дерзко и беспечно, как и в нашу первую встречу. Я решительно отвергла предложение идти с ней, на что та лишь лукаво улыбнулась.
–Хочешь снова увидеть его? Дастина. Я наблюдала за вашими переглядами на мессе.
Мое тело оцепенело. Я в ужасе уставилась на Дебору, не в силах понять, как так глупо выдала себя. Девушка тем временем продолжала.
–Он будет с нами вечером. Мы давно знакомы, могу даже кое-что рассказать о нем.
Я колебалась, но жгучее любопытство, трепещущее в груди, не утихало. Уже через минуту мои руки протянулись к Деборе, и она помогла мне спуститься с окна. Я бесшумно затворила ставни, и мы, крадучись, двинулись в ночь.