София Оуингресс
Забытый берег Эрбфорда

Глава 4

С того вечера я стала частой гостьей в хижине Джозефа. Почти каждую ночь я поднималась на холм, наблюдала, как солнце исчезает за горизонтом, уступая место беспощадно темной ночи, и шла к старику. Мы играли в шахматы, пару раз мне даже удавалось поставить ему мат, старик делился бесконечными историями из жизни- в молодости он несколько месяцев воевал солдатом на западном фронте, но говорил об этом неохотно, хоть мне и удалось уговорить его показать несколько военных снимков. На них Джозеф был еще совсем парнишкой лет двадцати, в тяжелой чугунной каске, с ружьем наперевес, стоял, потягивая папиросы со своими сослуживцами, перед отправлением на фронт. С фотографий на меня смотрел будто другой человек, с еще не потускневшими глазами, с сияющим счастливым лицом.

К моей радости, о бабушке Джозеф говорил куда охотнее. Со следующих фотографий мне улыбалась женщина с темными короткими кудрями, в клетчатом платье, поверх которого был повязан белый мужской галстук. Меня позабавила её привычка тех лет надевать длинные носки из шерсти в мелкий горох под черные дамские лакированные туфельки на небольшом каблуке. На других снимках бабушка, стоя на пирсе, в матросской фуражке, юбке в пол и коротком пиджаке поверх рубашки с тем же пресловутым мужским галстуком, вальяжно подкуривала сигарету.

–Скажи, что «это» прировняет женщину к мужчине и «это» тут же станет популярным- подумалось мне, – даже если это рак легких или порезы от бритвы.

Днями я просиживала в саду с очередной книгой, любезно подаренной Джозефом- некоторые были подписаны бабушкой, некоторые нет. Несколько недель я наблюдала за любовной драмой между Диком, Розмари и Николь, поднималась с самых низов жизни с Керри и ужасалась, к какому несчастному существованию может привести брак двух несостоявшихся людей, подобных Френку и Эйприл. В один из таких солнечных дней я привычно разместилась на траве между разросшимся кустом лобелии и цветущим дельфиниумом, прикрыла голову шляпой, распахнула переплет книги и вдруг не смогла прочитать не единой строки. Я потупила взгляд, попыталась всмотреться в слова, но они лениво плавали по потертым страницам, буквы рассыпались в медленном танце. Сегодня не хотелось читать, нужно было вернуться в дом.

Моя комната встретила меня отчаянной тишиной, даже скрип открывшейся двери, будто побоявшись нарушить покой, стих так же резко, как и возник. Что-то в интерьере смущало сознание. Заправленная кровать, большое эркерное окно с множеством подушек, деревянный стеллаж, уставленный книгами, массивный письменный стол, за который я никогда не садилась, отдавая предпочтение кухонному, напольное зеркало в старой резной раме- все было на своих местах, но что-то явно изменилось. Я приблизилась к мутному стеклу винтажного зеркала, оттуда на меня смотрело незнакомое лицо. Оно, уподобляясь моим движениям, растягивало тонкую кожу худых впалых щек, водило пальцами по бледным губам, забиралось руками в длинные каштановые волосы: я посмотрела вниз- к мокрым ладоням прилипли скатавшиеся тонкие волосинки. Отражение безразлично уставилось на меня тусклыми просветами голубых глаз. Я отпрянула- этот взгляд утягивал в бездну, пугал, будто нечто по ту сторону вот-вот вылезет, схватит за воротник платья и потащит в глубину- туда, где нет солнца и вечная мерзлота.

–Ты ничто- с обратной стороны внезапно заговорили. Я обернулась так резко, что чуть не вскричала. Но никто не говорил, из зеркала на меня смотрела перепуганная девушка, щеки которой были обильно залиты слезами. Что-то подкрадывалось тихой поступью сзади, начало залезать на спину, и, наконец, удобно устроившись, навалилось всей тяжестью, продавив плечи, грудину, позвонки. Смертельно захотелось спать. Я расстелила постель, раскидала по комнате аккуратно уложенные подушки и рухнула, забывшись тяжелым глубоким сном.

–Отец, она не встает с постели пятый день, ничего не ест, молчит, либо бредит какими-то демонами, сидящими на спине, выползающими из зеркала и еще Бог знает откуда- мама, сидя в кухне тихо плакала, – я думала это никогда не повторится. Свежий воздух, море…что ей еще нужно?

Я случайно подслушала её разговор с пастором, когда впервые за целый день смогла встать и дойти до уборной. Ступени протяжно заскрипели под чьим-то грузным телом, я ринулась обратно в постель и закуталась одеялом до самой макушки. В дверь с грохотом постучали большой сильной рукой.

–Добрый вечер, Аманда, – на пороге появился отец Альберт. Я, даже не взглянув на священника, распознала его громогласный с легкой хрипотцой голос, – миссис Брайтон поведала мне о вашем недуге.

Пастор пододвинул стул к моей кровати и тяжело уселся.

–Я хотел бы рассказать вам одну историю, зная, что вас тяготит, это могло бы стать полезным, – священник кашлянул в кулак и продолжил, в его руках зашелестели страницы неизвестной мне книги, – позвольте прочесть вам вторую главу Евангелия от Луки.

Читал священник долго, я вслушивалась в слова, пытаясь уловить смысл хоть единой строки, но в мыслях витала пустота. Закончив, мужчина стянул очки, потер влажный лоб и объяснил:

–Понимаете, дело в том, что в тридцать восьмом стихе Анна фактически занимается миссионерством, что отчасти неприемлемо для женщины. Но это её призвание, она искренне верит в то, что делает, и делает это с любовью. Я хочу сказать, Бог никогда не приказывает, каким путем идти, при рождении каждому из нас дан талант, если ваш- быть матерью- будьте ей, если вы хотите врачевать, честно рассуживать людей по законам мирским, стихотворствовать или по-иному служить Господу- служите со всей любовью к своему делу. Демоны по углам – это мысли ваши греховные о ничтожности и незначительности, но Бог никого не сделал таковыми. Перед ним все равны- и женщины, и мужчины.

Я впервые взглянула в лицо пастора, его лицо выражало обеспокоенность и благоговение, он весь зардел от пылкости своих слов. Мои губы исказились в легкой усмешке, тело так распалилось от накопленных эмоций, что я рывком села на кровати. Но порыв испарился в момент, и я так и осталась сидеть, молча всматриваясь в глаза мужчины, пока, наконец, не решила заговорить.

–Мир не так непосредственен, как вам кажется, Отец, – слова прозвучали слишком грубо, в моем голосе послышался вызов и я, сбавив тон, продолжила, – иногда тебя выбрасывает на свалку жизни, и в этом даже нет твоей вины. И где в это время ваш Господь?

Я встала с кровати. Ярость, разлившаяся по телу, не давала усидеть на месте. Под влиянием её порывов, я нервной поступью подбежала к окну, тяжело прошлась вдоль комнаты и уселась на эркер. Глаза ослепила яркая вспышка, воспоминания прошлых лет вонзились в голову, на языке горьким привкусом нежилась мысль, которую необходимо было высказать.

–Вы ведь не первый человек, с которым я завожу подобную беседу, Отец. Вы, должно быть, знаете, что я обучалась некоторое время в частной женской школе Харбор-Вью, одном из лучших учебных заведений для девушек в наше время. В полном одиночестве отправиться за тысячу миль от дома- родители с гордостью решили, что это мой шанс проявить себя. Знали бы вы, как я была воодушевлена тем, что смогла поступить, я осчастливила их, осчастливила себя. Казалось бы, вот она- твердая почва под ногами, а не рыхлые пески! -я на секунду предалась воспоминаниям о своем былом триумфе, – Жить там оказалось нелегко. Учеба со временем превратилась в невыносимую муку, а в отсутствие подруг среди воспитанниц, в совершенном одиночестве, я справлялась все хуже и хуже. Это место истребило во мне всякую веру в себя, ноша, которую я влачила, оказалась неподъемной. Родители приехали за мной во время рождественских каникул. Я тогда подслушала их разговор с миссис Карпентер, нашей директрисой, когда они на целый час заперлись у нее в кабинете. Она сказала, что ей стоило огромного труда заставить учениц прекратить злословствовать за моей спиной, иначе это переросло бы в откровенную травлю. Я жила с этими девушками бок о бок, проводила вечера в библиотеке, обедала в саду, приходила на их концерты, когда проводились «Дни талантов» …

Я прервала свой монолог, ощутив, как на глаза начали наворачиваться слезы. Я зашла слишком далеко, позабыв к чему вела изначальную мысль. Мои раздумья перебил лукавый голос священника.

–Ваша матушка, миссис Брайтон, поделилась со мной немного иными воспоминаниями. Аманда, я пытаюсь помочь, примите же мою помощь. Гордыня- первый из семи грехов. Вы ведь возгордились, не так ли?

Я смутилась его тона, старый священник разматывал меня, как клубок ниток.

–Допустим, -мой взгляд впился в ворсистую поверхность ковра, я заговорила еле слышно, – Мне и вправду льстило мое нахождение там, среди, как мне тогда казалось, людей одухотворенных, интеллигентных, проницательных. Это был фарс, и, признаться, я уподобилась этому фарсу. Первой значимое достижение- почему я не могла этому возрадоваться? Вам не понять, но для женщины, любой, даже самый крошечный шаг- маленькая победа. Мужчинам с ранних лет твердят об уготованной им успешности, иначе и быть не может, как же тогда он будет содержать себя и свою маленькую беспомощную жену. А мы пробираемся сквозь осуждение, порицание и бесконечные попытки заставить людей себя уважать, как человека, прежде всего.

Я пересела на кровать, чтобы быть ближе к пастору и, неожиданно для себя, посмотрела на него взглядом, полным тоски.

–Признаться, я жалею о том, что из-за беспочвенной храбрости была резка и груба с преподавателями, не смогла распознать волчиц в овечьих шкурах в своих соученицах, недостаточно старалась, но меня никто не готовил ни к двуличию людей, ни к тому, что победа в битве не равна победе в войне. Вы считаете, я потеряла свой истинный путь?

Пастор с досадой взмахнул руками.

–Право, что вы! Пути Господни неисповедимы. Мы никогда не поймем Божьего замысла, значит вам уготована иная судьба. Я вовсе не пытаюсь убедить вас, что при любом испытании следует немедленно сдаться, но посудите сами, вам было плохо в Харбор-Вью. Само место вас отторгало, а вы все напирали, как гренадер. Господь лишь избавил вас от мучения, показал, как не должно быть. Может, когда-нибудь, вы оглянетесь назад и увидите- Бог все это время вел вас правильной дорогой?.. К слову, к чему вы завели разговор о неком пасторе?

Я опомнилась. От слов святого отца в груди затрепетала надежда, но в мгновение угасла, как только сознанию явился образ немолодого мужчины с густой черной бородой.

–Когда я вернулась в Берлингтон, родители подняли чудовищный «бунт на корабле». Отец уже подсчитывал, сколько денег семья потеряла на оплате моего неоправдавшегося обучения, а для мамы я стала простой бездарностью и неблагодарной дочерью. Меня определили в местную школу, но я уже заперла себя в четырех стенах, и так не пришла ни на одно занятие. Тогда ко мне пригласили местного священника, родители верили, что мои мытарства происходят исключительно от лени и безделья. Я чувствовала, что физически умираю, говоря с ним! Он полтора часа вычитывал мне отрывки и из второй главы Ветхого Завета, и из послания к Ефесянам от Павла, и цитировал Августина Аврелия, и Фому Аквинского.

Священник мрачнел на глазах, мне даже не нужно было пояснять, о чем был тогда тот разговор, но я все же это сделала, подведя жирную черту под своим монологом.

–Он сказал, что мое счастье, раз меня исключили из Харбор-Вью, потому как во мне, очевидно, нет способностей ни к арифметике, ни к сочинительству, ни к философии. И это оправдано, ведь Бог создал меня из мужского ребра, а значит я заведомо принадлежу неизвестному мне по сей день мужчине, а моя цель- найти его, полюбить, а затем всю жизнь идти по его стопам, прислуживая, как заправский лакей. И еще…, – я судорожно провела пальцами по своим длинным расплетенным волосам, – он сказал, что я очень красива. А значит мне не составит никакого труда выйти замуж за состоятельного хирурга или военного, ведь при наличии мужа, все проблемы женщины, как известно, исчезают. Не спорю, чью-то жизнь может спасти и один только любимый рядом, но речь ведь обо мне. Неужели я есть красота и не более того? И меня ведь не любил никто вовсе…

–И вы этому поверили? – священник, чуть наклонившись, внимательно вглядывался в мое лицо, в его глазах читалась немая печаль.

–Верю по сей день.

Отец Альберт вздохнул так протяжно и тяжело, что его ноздри широко раздулись и весь воздух устремился от окна в комнату.

–К чему вы слушаете спесивцев и потворствуете их чванству? Слово Божье и слово человека- не одно! Не читая писаний, верить гордецам! Господь создал женщину из костей и плоти человеческих, а значит она равна ему. Я осознаю, почему вы противитесь принять мои слова, но, поймите, Библия одна, а пониманий её тысячи. Каждый может вычленить то, что угодно ему самому, но распознать истинный голос Господа можно, лишь посмотрев на мир очами веры, -мужчина устало откинулся на спинку стула, – Аманда, «Он знает состав наш, помнит, что мы – персть». Вы имеете право на ошибки, потому как являетесь всего лишь человеком. Господь уже простил вас, так будьте благодарными за этот опыт, примите его, простите себя, но всегда помните, что вам это дало. Вы выглядите истощенной и обезумевшей, прячетесь в стенах, которые сами себе возвели. С вашего позволения, я посоветую вашей матушке обратиться к доктору, вам необходим хороший собеседник, время и новые мысли. Да исцелит вас Господь!

Священник вытащил из кармана подрясника небольшую книгу в темной обложке и протянул мне.

–Пусть она будет у вас.

Я взяла в руки шершавый переплет, украшенный позолотой- на обложке крупными ровными буквами было выведено «Holy Bible».

Мужчина встал, подвинул стул обратно к столу, и потянулся к двери, собираясь уходить.

–Благодарю за беседу, Аманда. Я помолюсь за вас!

Я не успела поблагодарить пастора в ответ, как дверь уже захлопнулась.

Этой ночью мне совсем не спалось. Я лежала, тяготимая мучительными мыслями, бесцельно всматривалась в танцующие пучки света на потолке. Сегодня, наверняка, полнолуние. Я поднялась, взяла с тумбы книгу и разложилась на подушках эркерного окна. Тонкие хрупкие пальцы принялись на ощупь изучать шероховатые страницы. Нет, во все неземное я решительно не верила, и даже слова священника не убедили меня в обратном. Однако этот разговор посеял в душе зерно решимости, и я ощущала, как оно прорастает. Оставался вопрос: чем поливать такое хрупкое растение, чтобы оно вновь не ушло в почву?

Вид из широкого окна был прекрасен: облака мягкими прикосновениями обнимали яркую полную луну, которая высоко поднялась над водой и покачивалась в отражении в такт мерцающим вдали звездам. Мой взгляд уловил неясное движение под окном, длинная человеческая тень пробиралась через палисадник прямиком к воротам. В нескольких шагах от забора, человек вдруг остановился, я напрягла глаза – это был Джордж. Он в замешательстве оглядывался по сторонам, пока вдруг не обернулся и поднял голову наверх. Мы столкнулись взглядами, он добродушно улыбнулся и, чуть приподняв руку, легко покачал ей, как бы приветствуя меня. Затем развернулся, выскользнул из ворот поместья и широким решительным шагом двинулся к пристани.

–Счастливец, – подумала я.

Глава 5

Следующим утром, спустившись на завтрак, я обнаружила в гостиной Джозефа. Он сидел, задумчиво потягивая чай, и явно кого-то ждал. Старик был рад узнать, что я вышла на кухню взять несколько свежих яблок и немного омлета.

–Вы уже проявляете интерес к еде, ваше здоровье, похоже, улучшилось! Вы все еще желанная гостья в моем доме, Аманда, я каждый вечер сижу в ожидании, что с заходом солнца в мою дверь трижды постучит ваша тонкая легкая рука, – мужчина произнес это так просто, будто по-иному и быть не могло.

Я не нашлась, что ответить, лишь робко попросила принести для меня книгу, обязательно хорошую, со счастливым концом. Как я могла дать старику обещание визита, когда моя железная клетка уже начала точеными прутьями разрывать кожу, проникать под нее, срастаясь с костями, а ржавое железо металла смешалось с железом в моей крови.

Мама спустилась в гостиную, выкрикнув на ходу: «Джозеф! Отец чувствует себя хорошо, можете подняться к нему и побеседовать», но, завидев меня, резко смутилась, застыла статуей и осталась стоять у лестницы, позабыв даже прикрыть рот. Я покинула комнату так быстро, как только могла, прошмыгнула мимо её окаменевшего силуэта и поспешно двинулась вверх по лестнице- сегодня завтрака не будет.

Старый смотритель вошел в мою комнату к обеду. С его стороны было предусмотрительным принести сразу три книги. Он осознавал- мое следующее появление на холме случится не скоро, либо не случится вовсе.

–Я ожидала, что вы принесете пару занимательных романов, – я оглядывала обложки старых изданий, каждое изображение представляло собой смесь сюрреализма и кубизма, приправленное легким оттенком тоски, безвыходности и покорного смирение с бессмысленностью жизни, – меня и так уже достаточно тошнит.

Я протянула книги старику, выжидающе уставилась в его лицо, но он мягко оттолкнул мою руку.

–Возьмите, Аманда! Это покажется абсурдным, но я полагаю, через них вы обретете новые мысли. Разве не этого вам хотелось, выскользнуть из собственного сознания?

Последующую неделю я исследовала самые укромные уголки, затопленные подвалы и захламлённые чердаки внутри своей головы. Разум- самое безопасное, защищенное место в мире, оказался полон ложных предубеждений, напрасных, и даже опасных, ожиданий и навязанных истин. Моя клетка вдруг превратилась из надежного бастиона, каждодневно охраняющего хрупкий город, воздвигнутый на мотивах прошлого, в нечто совершенно чуждое. Хотелось выжечь каждый миллиметр кожи и острым письменным ножом выскрести из костей, жилок, хрящей все «вчера», вспороть осточертевшее нутро, слить всю кровь, чтобы она стекала быстрыми неровными потоками, орошая прибрежные заросли осоки, струясь по камням, соединялась с солеными водами моря. А затем встать под потоки ветра и впустить гуляющий воздух между ребер, в кости глазниц, чтобы они окутали живое бьющееся сердце, подвешенное на аорте. Превратиться в нечто иное, не имеющее ни воспоминаний, ни мыслей. Осознание катастрофической невозможности выбраться из собственной оболочки разъедало по крупицам и душу, и само тело.

Одним утром я не слушавшейся рукой стянула с пыльного зеркала плотную ткань простыни, которую повесила туда месяцем ранее. Девушка, смотрящая на меня из зазеркалья, ужасала. Её волосы спускались на плечи темными потоками водопада, жирное сало уже образовало на них мутную, как ил на поверхности болота, пленку. В серости лица с трудом угадывалась жизнь, оно больше походило на каменную статую- неподвижную, холодную, с окоченевшими чертами мертвеца. Я судорожно приблизила руки к стеклу, кончиков пальцев коснулась прохлада. Дама из зеркала подняла взгляд, из-под подрагивающих ресниц на меня уставились не выражающие ничего усталые глаза. Раньше их цвет походил на цвет морских волн в ясный день, поблескивающий золотым свечением от яркого солнца, теперь- скорее на выжженый серый песок у причала или золу в камине, оставшуюся от догоревших сухих поленьев, которую мама выметала в совок, а затем рассыпала на почву в саду.

Я присела, облокотившись о тяжелую деревянную раму, пальцы сами потянулись к щекам- теплая кожа под ними оказалась мокрой от нахлынувших слез. Что-то трепетало под костью плотно обтянутой кожей скулы быстрым движением отбойного молоточка, пытаясь разорвать препятствие и выбраться наружу. Я дотронулась до верхней части шеи, там, откуда исходило это ощущение. Неровный пульс – вот доказательство, что я действительно жива. Внезапный шум отвлек меня от всецелостного нахождения в этом ощущении. Я никогда не замечала настойчивого тиканья прикроватных часов, теперь этот звук ворвался в уши, сливаясь с шумом моря из открытого окна, гоготанием птиц, протяжным скрипом лестницы, хлопаньем дверей, дребезжащим звоном посуды в кухне. Мимо меня проносились тысячи и тысячи звуков, я могла слышать, как шуршат парящие в воздухе крохотные комки пыли. Я приподняла невесомый подол ночной сорочки, пальцы босых ног оживленно задвигались, под ними возникло грубое дерево дощатых половиц. Ноги окутало волной ледяного воздуха, тянущегося сквозняком по полу комнаты. Сухие губы робко дотронулись до стянутой белесой кожи колен- трепетно поцеловали одну, затем вторую.

Я обернулась на зеркало- за ним не было никого, только мое отражение, любое движение которого было предсказуемым и своевременным. Я совершенно точно не могла избавиться ни от воспоминаний, ни от мыслей, но мое естество было одноликим. Не существовало ни прошлой меня, ни настоящей- вся едина.

Ноги мягко ступали на сухую траву, я вышла за сад и двинулась прямиком к побережью. Туфли произвольно покачивались в руке. Я сняла их, когда покидала поместье, и осталась босой, чтобы ничто не мешало ощутить, как мелкие камешки гальки впиваются в пятки, как разогретый за день песок обжигает пальцы, как его маленькие песчинки щекочут кожу, как высушенные стебли царапают ступни, оставляя тонкие кровоточащие порезы. Я столько раз представляла, каково это- в свободном полете рассечь потоки воздуха, с глухим ударом свалиться на омытые соленой водой отточенные камни и остаться там навсегда, ощущая, как из-под волос растекается горячая густая масса. Но это было бессмысленно- мир не пошатнется, не заметит отсутствия одного сердечного биения. Корабли и груженные баржи будут продолжать размеренно плыть, пересекая бесконечные темные воды морей и океанов, ветер не поменяет направления, ранним утром люди привычно поцелуют детей и отправятся на заводы, в бухгалтерские конторы, на биржи, заведутся машины, в ответ на их рев с задних дворов залают собаки. Все придет в движение, которое зовется жизнью. А я не пошевельнусь ни от единого звука, буду как рыба, выброшенная на берег, бездыханно лежать где-то на краю этого движения. Эта рыба смиренно наблюдает за течением времени, не способная встать, размять фантомные конечности. Её рот открывается в безмолвном вздохе, полном отчаяния и ярости, слепой надежды на спасение. Она ждет шумной волны, которая подхватит и унесет её измученное тело в открытое море, туда, где можно свободно расправить жабры и, наконец, задышать. Но пока рыба лежит на камнях, и лучи солнца постепенно испаряют влагу с её склизкой чешуи.

Невозможность вернуться в жизнь – вот, что по-настоящему пугало. В моих костях прочно обосновались железные ржавые прутья развалившейся клетки, они обвились лозами тонких сосудов и стали моей истинной плотью. Ничто не могло избавить тело от этой невыносимой муки.

Я вернулась в поместье на закате, пролежав весь день на траве холма, слушая шум вздымающихся волн.

–Завтра утром прибудет доктор, прошу, приведи себя в порядок, – мама встретила меня на пороге, она выглядела уставшей, её взгляд рассредоточено блуждал. Казалось, она думала о чем-то совершенно ином и произносила слова скорее машинально, не вдумываясь в их смысл.

Встречи с разного рода шарлатанами, зовущимися психиатрами, мне были не новы. Все они заканчивались одинаково- ощущением легкости и новизны сознания, которое рассеивалось через день-другой под гнетом единообразия жизни. Однако следующим утром я покорно оделась в длинное кружевное платье, подхватила под руку листы бумаги и направилась в сад ожидать прихода загадочного врача. В тени земляничного дерева веяло прохладой, я уселась на белый стул из кованого железа и принялась водить потупленным огрызком карандаша по шероховатой бумаге. Линии плавными витиеватыми узорами двигались по листу, изображая разросшиеся лапы деревьев, неспокойные волны моря, широкие размашистые крылья гагар, белые нежные лепестки орхидей. Набросок начинал походить на лицо- ветви сплелись, образуя завитые локоны, рябь воды превратилась в вымученную улыбку, плоды барбариса сделались глазами, высеченные камни мягко легли на подбородок, а длинные шеи гаг склонились в подобие ушной раковины. Время тянулось мучительно медленно, от полуденного солнца меня разморило, и на голову накатила сладкая дрема.

–Мисс Брайтон, прошу прощения! Я заставил вас ждать, – резкий звонкий голос сорвал пелену захватившего сознание сна.

По садовой дорожке широкими резвыми шагами ко мне приближался мужчина в черном пиджаке по колено, из нагрудного кармана которого выглядывал белый носовой платок. Незнакомец держал в руке старинного вида трость, но двигался свободно и совсем не хромал.

–Доктор Эммануэль Гиллеберт, – мужчина протянул руку в знак приветствия. Удивительным было, как при таком вычурном наряде он не надел шелковых белых перчаток.

–Я было подумала, передо мной сам Фред Астер, -мои руки театрально поправили воображаемую бабочку и ловко сняли с головы фантомный цилиндр.

Мужчина добродушно усмехнулся и убрал проигнорированную мной руку в карман узких твидовых брюк. Человек в костюме совершенно не походил на ординарного врача психиатра, с коими мне доводилось встречаться раньше. Его неподдельная беспечность, легкость жестов и слов в сочетании со строгостью внешнего вида создавала противоречивое впечатление. К тому же мужчина была чрезвычайно молод- на первый взгляд не старше тридцати. Я невольно сжалась на стуле и неотрывно следила за каждый движением самоназванного врача. Он тем временем, подобрав полы пиджака, степенно опустился на стул напротив, подпер рукой угловатый, с легкой щетиной, подбородок, и оживленно заговорил.

–Мой паром задержался на добрую четверть часа, еще раз приношу извинения за свое нелепое опоздание, – он устремил пристальный взгляд прямо на меня, – я вижу в ваших глазах недоверие, мисс Брайтон. Смею вас заверить, я никакой не «мозгоправ», не Скиннер и, уж тем более, не Джон Уотсон. Мой отец был довольно значимым врачом в Эсслинне, что находится на Северо-Западе Германии. В моих глазах он был великим человеком, я с детства твердил, что стану доктором и сделаю все, чтобы не опорочить честь нашей семьи. Окончил Честерфордскую медицинскую академию- уже здесь, в Америке. С отличием. Конечно, отец оплатил обучение с накоплений, которые собирал долгие годы, я бы никогда не стал столь компетентным доктором, не имея его статной покровительственной фигуры за спиной. Я учился со всем энтузиазмом и трудолюбием, которые только есть в моей душе, выбился в список лучших студентов, отдавал всего себя на практике, даже в самых захудалых больницах. Одиннадцать лет! Это был тернистый, полный неизбежных испытаний путь. Но таков долг врача, я счастлив с гордостью называть себя доктором! К тому же, на финансовые трудности жаловаться мне не приходиться. Не магнат, но, если бы в профессию шли исключительно ради заоблачных доходов… Меня заметили еще студентом академии, один из профессоров предложил место младшего специалиста клиники в Хитленде. Я хочу сказать, мисс Брайтон, за моими плечами тысячи часов практики, сотни пациентов, защита диссертации. Смею предполагать, в моих силах побороть ваш скептицизм. В ином случае, я хотя бы отвлеку ваши печали занимательной беседой.

Мужчина лучезарно улыбнулся. Каков бахвалец- подумалось мне. Я уже порывалась встать и скрыться в доме, но доктор, обратив взор в сторону простирающегося до горизонта моря, неожиданно продолжил.

–Забыл упомянуть- я не психиатр. Моя специальность- неврология. Конечно, я окончил курсы по психотерапии, но в остальном, не в моих привычках искать ответы на интересующие меня вопросы в сознании пациентов. К тому же, вы не моя пациентка, мисс Брайтон. Я лечу вашего деда, мистера Аллертона. Мне неизвестны подробности его знакомства с моим отцом, но знаю, что они приходились друг другу старыми друзьями- мой отец уже почил. На протяжении десятилетий в наш дом неизменно приходили письма из Эрбфорда. Когда отец узнал о болезни дорогого друга, я получил от него телеграмму с просьбой взяться за лечение, мой старик был уже не в состоянии лететь через океан, поэтому доверил это дело мне. Я был рад возможности исполнить последнюю волю отца и отправился из Нью-Бера в Сторменд, что в полутора часах плаванья на пароме отсюда. Надо признать, миссис Аллертон щедро платила за мою помощь, до последнего верила в исцеление вашего деда, но я был в состоянии лишь отсрочить развитие болезни. Когда мистер Аллертон начал терять рассудок, лавка пришла в упадок, мое жалованье сократилось почти вдвое, но я уже не мог уехать- до того привязался за эти полтора года к чете Аллертонов. Отец никогда бы не назвал гнусного человека своим другом. Посему, я планирую оставаться в Сторменде до самого конца и заезжать в поместье каждую неделю.

Мужчина легкой рукой поправил выбившуюся прядь черных, блестящих от обильного количества лака, волос и взглянул на меня.

–Так что с вами стряслось, Аманда?

Я побагровела от ярости, на лбу проступили длинные голубоватые полосы вен, мои глаза метали молниями во все стороны, но самая ослепительная и раскаленная устремилась доктору прямо в лицо.

–Вас послала до меня моя дорогая мама, – мой голос был безжалостно холоден, однако на слове «дорогая» он дрогнул, в нем послышались саркастичные нотки, -если она желает узнать о моем здоровье, или о чем-либо другом, так пусть хоть раз поднимется ко мне и спросит сама. К чему мне тратить время на пустые разговоры с незнакомцами? Чтобы вы после доложили ей, что успокоили мои мысли, и она может более не волноваться?

Доктор Гиллеберт лишь усмехнулся в ответ, но я заметила, как его грубо очерченные скулы напряглись, от чего стали еще сильнее выдаваться вперед.

–Вы правы, я здесь действительно по просьбе миссис Брайтон, однако, – он заговорил заметно громче, – не в моих обязанностях выдавать подробности наших бесед. Повторюсь, мисс, я не ваш врач, так почему бы вам не воспринимать наш разговор, как диалог с участливым другом? К тому же, который в состоянии понять вас. Вам должно быть, хочется, наконец, высказаться? Скиньте этот ненужный груз с плеч, все останется между нами, даю слово. Я доложу миссис Андреа, что вы в порядке.

Он поднялся, поправил борта пиджака и устремил взгляд за садовую ограду, куда уводила мощеная дорожка.

–Нам следует пройтись, мисс – мужчина обернулся ко мне и слегка прищурил глаза, -ни к чему, чтобы нас слышали чужие уши.

Мы неспешно прогуливались вдоль скалистого берега. Далеко снизу под ногами бурно плескалась вода, ударяясь о покрытые морской тиной обточенные камни. День выдался на редкость ясным, солнце нещадно палило на выжженые пески пляжа. В воздухе витал сладковатый свежий аромат цветов розмарина и лаванды. Легкий ветер поддевал полы моего платья и выбивал мелкие вьющиеся пряди из заколотых на затылке волос.