Скорбачевская
Триптих: о воде
…Толстушка…Корова…Неряха…Ты хоть на что-то способна?..Пальчики как сосиски…
Каждый божий день эти слова с ней. Каждую ночь, когда она слышит на балконе монолог соседа в метре от себя. Каждую ночь выслушивая его признание в вечной ненависти к сыну.
Слава бьет его по голове, подламывает ноги. Фальшивка падает в молочный вакуум, лишенный пространства и времени. Он поднимает окровавленную морду и скалится как пес.
«Господи…», – Слава столбенеет.
Его борода, его эльфийские оттопыренные уши, прыщавый лоб… Он вылитый он.
– Умри ты наконец! Прекрати следить за мной!!
От еще большего страха женщина принимается глухими ударами топтать живот голограммы, которая уже сжалась пополам. Он полностью в ее власти.
***
С непривычки я запутался в этих проводах. Инструкция какая-то дурацкая, ни хера не понятно! Наконец очки надеты, я без понятия, чего ждать.
Пространство расщепляется, кружится волнами (как и все мое сознание) и собирается в единой образ – Вадим.
Я много слышал об этой процедуре, но не думал, что голограмма настолько реалистична. Вот только сопляк уж особенно перекаченный и непривычно для него злой. Почему-то на ум сразу приходит, что он насмехается над моим положением. Он знает, что его авторитет намного сильнее моего, и нарочито утрированно подчеркивает мое ничтожество.
– Щенок! – Ярость взрывается, и я слегка толкаю его в грудь.
Он улыбается, невинно шевеля пухлыми губками.
«Он что-то говорит… Он играет какой-то спектакль».
Четко вырисовывается фраза, словно высеченная на лбу: «Мама, посмотри». Нет, он издевается надо мной. Я ощущаю, как спина, шея краснеют и жутко чешутся, все нутро бурлит отравой. Мне жизненно необходимо врезать ему.
– Перестань лыбиться, сосунок!
Я пытаюсь быть толерантным с голограммой.
…ты – нелюбовь…
В мозгу щелкнуло. Набрасываюсь на него как зверь, колочу везде. Бью по лицу – хнычет, по паху – молится. Лицо – перекрученное мясо, тело бьется в агонии.
«Я побеждаю его. Я побеждаю его. Я побеждаю его», – мне хочется в это верить.
Мои руки поднимают сопляка за ворот, а глаза любуются умиранием. И я швыряю голограмму в белую пустоту.
Когда я шел сюда, предполагал, что чуть-чуть разукрашу его, выпущу пар и успокоюсь. Это будет единожды, как приятный эротический сон, который больше никогда не повторится и о котором никому нельзя рассказывать.
Но бешенство застилает мой разум, я не соображаю, что творю. Чувствую, как липко сдавливает подмышки от пота, а костяшки жжет.
«Все?.. Снимать очки?»
***
Светает. Прямо сейчас, когда мужчина едет обратно домой, по радио экстренно объявляют чрезвычайное положение:
«С юго-запада движется мутировавшая ассоциация лишайников. Так как наш город на границе, население уже испытывает на себе всю мощь обновленных чудовищ…»
– Суки… хе… во суки! – ругается Степан и неуравновешенно посмеивается, резко входя в повороты и оставляя дизельные следы от шин.
Хочется отсмеяться от страшных мыслей. Особенно когда они сопровождаются чертовски сильным голосом интуиции. Наверное, каждый родитель хоть раз в жизни испытывал такую пробирающую уверенность, что катастрофа неминуема. Степан отмахивается от этой уверенности, делая музыку громче.
Звонит телефон.
– Алло?
Пикап тормозит.
Говорится очень много плохих слов… Степан из последних сил подавляет рвотный рефлекс, его то обжигает кипятком, то распаривает морозом по коже.
– Ка… какой… – Мужчина зажмуривается, отказываясь верить в происходящее, – номер больницы?..
Он кладет трубку и, унимая тремор в конечностях, печатает сообщение жене, путая все буквы на клавиатуре. Пальцы распухают, становятся такими неловкими и беспомощными.
Мужчина жмет педаль в пол.
Картина №3
Первоисточник
– Как он? – подбегает Ира, скидывая рюкзак с плеча на сидение.
– Я… я видел…
Степан заходится в каком-то удушающем шепоте. Жена берет его за подбородок, внимательно рассматривая лицо – взгляд расфокусирован.
– Успокойся, – сурово произносит та.
– Воспиталка позвонила, – тараторит мужчина, – и сказала, что эта тварь пробралась в сон-час.
– Как они это допустили? Это невозможно.
– Ты слышала новости? О мутации.
– Но… я не думала, что охрана детсада такая дерьмовая.
– Да, блять, я тоже! – восклицает муж, дергая головой, как индюк, и отходит в сторону. Из угла в угол… из угла в угол…
– Короче, – говорит наконец, – у него кожу прожгло до костей, медик сказал, от новых токсинов пока ничего нет… Я не знаю, что делать!..
Мужчина впадает в панику. Ира поворачивает голову к смотровому стеклу и видит, как к носу сына приставляют маску и пускают газ. Мальчик быстро моргает ресницами, не отдавая отчет, что с ним происходит. Все измученные части тела накрыты.
Болезненную больничную тишину разрывает звонок мобильника. Ира снимает трубку и зловеще вслушивается.
«Что?»
Ее брови сдвигаются, горб на носу будто бы растет, губы искривляются в мрачной сосредоточенности. Она медленно превращается в ведьму, и Степана охватывает страх. Этот страх где-то в груди заряжается тоненьким электрическим хвостиком и щекотливо бежит вниз по животу.
– Вадим… – хрипло начинает жена и, прокашлявшись, продолжает: —…упал с лесов. Сильно покалечен. Подозрение на позвоночник… Черт!!
Она слегка верещит, роясь в рюкзаке.
– Мне срочно нужно… срочно на пятую улицу…
Из женских рук все валится, мужчина хватает ее за запястья.
– Ира…
– Это ты виноват! – внезапно рявкает женщина, кусаясь острым взглядом.
– Да что ты несешь?.. – Электрический хвостик кусает бёдра…
«Она перенервничала. Она не в себе. Она мать».
– Я же говорила, оставь детей дома, никуда не пускай! Видишь, какая ситуация в стране?! Какого хуя ты шлялся по городу?!!
Степан молчит, опешив.
– Ничтожный отец!..
Муж поворачивается в сторону сына, который уже почти потерял сознание. Малыш расслаблен и одинок, один среди пугающих усатых докторов. Они точно сделают больно, он уверен в этом. Но он готов. Глеб еле заметно шевелит крошечными губами, пытаясь донести что-то. Степан присматривается и больше по его глазам, нежели по слабому шевелению губ, осознает: сын отчаянно зовет маму.
Жена срывается и бежит вдоль коридора, поспешно звоня кому-то по телефону. Мужчина давится напряжением, его топят два противоречивых чувства. Они выжигают его – отца – дотла.
«Ненавижу».
Он боязливо опускает голову вниз – э р е к ц и я.
