Син Мета
Соломенные облака
Серебристый свет полумесяца подчеркивал мрачные ошметки в воздухе. Запах стоял невыносимый: соженной плоти, смешанной с рыбьим жиром и с волчьей вонищей. Армандо наконец стошнило, подарив смутное облегчение.
В слабом огне ветки идальго разглядел девушку: белая туника была измазана вороными пятнами. А рядом лежала голова на расписном полотенце. Подойдя ближе, он разглядел тошнотворные складки на черной коже, хрустальные глаза, в которых даже не отражался свет, и две полости на месте носа – мумия. Поговаривали, что инки хранили таких идолов у себя в подвалах, но слухи о некромантии не доходили до Армандо. Выходит, что он добровольно таскал с собой колдунью.
– Боже сохрани, – прошептал мужчина, коснувшись креста под нагрудником.
Он перевел взгляд на ведьму – приходила в себя, но что бы ни творили с дикаркой духи, это не выползало наружу. Хотя глаза ее раньше не были такими бездонными.
– Так ты, дрянь, с нечистыми крутишь, а? Я тебя что, на долбанный шабаш веду какой-то? – в бледно-желтом мерцании факела лицо мужчины было искажено гневом.
Туземка перевалилась, приподнялась на локтях и извергла мутную гадость, после чего схватилась за живот и робко застонала. На дикое лицо натянулся оскал, приобретая под лунным светом мистический вид точно у волка.
– Чего лыбишься, а? Ты и Адальрика охомутала, каналья? Бог свидетель – я тебя на месте застрелю! – испанец торопливо зарядил аркебузу.
Ведьма, рухнув на спину, не успела ничего сообразить, как безразличное дуло уткнулось ей в лоб. Дикарка смотрела на металл с непонятным слиянием отчаяния и отваги, желанием защитить. «Свой темный культ, не дать ни взять», – подумал Армандо. Но по щеке женщины пробежала слеза, оставляя за собой чистый след. Она стала раздеваться.
– Ей, ну-ка брось это дело, а! Ты не в моем вкусе, – белое одеяние прошлось по тонкой шее, точно такой, какая по вкусу испанцу, – Брось, кому говорят!
Но ненормальная сбросила тунику и провела пальцами по естественно вздутому животу. Соленый ручеек, огибая скудные формы, достал до пупа и впитался, по-видимому, ребенком.
Куско. Он уже никогда не узрит уникального величия золотых пирамид; не услышит сказок, которые исчезли со стариками, скошенными оспой. Но в Пайтити, если тот существует, быть может, что-то сохранилось? Адальрик так был увлечен культурой инков, вечно таскался за индейцами с бумагой. «Эх, голубое дитя, если я не опишу, как облака ласкают простые соломенные крыши, то кто? История запомнит горы золота, а не сотни сердец», – годы подряд он повторял это как молитву, ссылаясь на восьмое правило Бенедикта.
И: «Молиться за врагов во любви Христовой», – сплелось в сознании Армандо. Он не должен нарушать устав, точно не когда перестал чувствовать истину. Испанец зарычал и убрал ружье:
– Прикрой… Непотребства, а. И спрячь эту свою головешку. Спать будешь подальше от меня…
✦✦✦
На следующий день перед ними возникло подножие горы. На горизонте она не виднелась и выросла неожиданно, стоило лишь моргнуть. Даже вековые деревья не замечали вечной тени. Колдунья первая зашла в черный ореол и остановилась бок о бок с котенком. Впереди разинула зев узенькая пещера, пожирая оставшийся свет. Идальго окликнул дикарку, но та продолжала упрямо стоять, слегка покачиваясь будто в трансе. Мужчина не хотел приближаться к ней, поэтому миновал стороной и заглянул в лицо, каменное, искривленное невыразительностью. Глаза туземки, к счастью, были закрыты – Армандо боялся, что могло скрываться в душе. Губы беззвучно шевелились, прерываясь временами, словно она разговаривала с кем-то.
Ведьма резко указала пальцем – своим и при этом чужим – на пещеру и на безупречном испанском приказала мужчине идти – своим и при этом чужим голосом. Слова перешли на крик и окутали округу. Подкосили обезвоженную траву. Растрясли семена в земле и отразились от самих облаков. Армандо не мог определить реально ли происходящее, не мог понять мертв ли, не был уверен, что жив. Если бы он истинно верил во что-то в тот момент, возможно, не пошел бы, бросив поводья, один, в темноту.
Сколько времени минуло, прежде чем Армандо стал смутно осязать себя в пустоте – неясно. Существовало ли время – неясно. Неясно было и то, передвигался ли он вообще: хотел идти вперед, диктовал ногам, но не чувствовал почти ничего. Исключая страх. Ему казалось, что вдали виднеется золотой блеск. «Должно быть Солнце провалилось под землю», – хотел помыслить человек, но не чувствовал даже сознания.
Поднялся сквозной ветер. Кто-то распахнул врата реальности, и материя пришла в движение. Пустую получеловеческую оболочку подхватил поток. Блеск приближался. «Облачные врата – это рай?». Впереди действительно показались ставни, увенчанные златом. Они распахнулись, и Армандо пролетел мимо, упав на пушистый завиток. От удара заболела и закружилась голова. Человек поднялся с нечеловеческим усилием и увидел под собой, насколько мог видеть, множество иных облаков, на которых ютились каменные домики с соломенными крышами, и роса блестела на них. Между домами порхали сотни человечков. Они ходили в гости с корзинками, в которых под пестрыми пледами из альпака нечто шевелилось; серые трехпалые лапы выставлялись из-под уголков. Головы людей рутинно кивали друг другу, но в этих движениях считывалось избавление, возможно, лицемерное.
– Наполняет ли тебя довольство? – раздался голос из-за спины.
Армандо развернулся и там, где секунду – или час назад – никого не было, туманные глаза изучали испанца, а он не мог определиться, был ли мужчина их обладателем или женщина, была ли у нее борода или он был в целом выбрит, но с облачными местами под носом.
– С чего бы, а? – идальго, сгорбившись на стуле, обнаружил себя в пустоте прямо перед персоной и над зеркальной гладью, под которой тысячи человечков с улыбками везли на повозках золото.
– Ну как же, твоею волею наказано было исполнить завет друга, разве не так? – мальчишка вынул из кармана водянистую веревку и просунул через ребро в прозрачную шею.
– Это… Эльдорадо? Пайтити, а? Или рай?
– Может быть то, может не быть иное, что ты изволишь? – карамель, выпавшая из титанического уха, сварилась до размера волоса и заполнила рот пираньи, которую рыбак поймал на крючок и протянул Армандо.
– Покоя, – он взял обглоданный циклопом хребет и развернул королевскую грамоту. – Это правда? Я теперь властитель, а?
– Ты это предрек, – пропел хор и бросил в костер древнюю статуэтку.
Нефрит плавился, растекся как сыр, забытый под Солнцем, и залил невидимый пол, склеив ноги человека. Сквозь позолоченные дыры Армандо видел, как пара человечков вытаскивает труп из-под завала шахты и бросает в переполненную могилу. Рука мертвеца, держащая золотой самородок, отвалилась. Она пролетела у подошвы солдатского ботинка и упала на гору трупов, раздавив бубон на чьей-то груди.
– Я? Это ложь…
– Возьми, – морщинистая рука свесила две монеты, блеск которых ослепил испанца, а вместо лица перед ним кивала синезубая улыбка на серебристой коже, – прикрой глаза, нужды нет во лжи иль правде.
Человек схватил и оторвал пальцы мумии. Прах развеялся, обнажив две звездные грани. День сменился ночью, тьма – светом, и на Армандо взглянул поседевший аристократ с мертвым младенцем на руках, которого сбросил в жерло вулкана. Испанец сочувствовал стыд и утрату, бросил две почерневшие монеты. И два сгустка магмы приземлились на соломенные крыши домов, а из облаков перед Армандо выстроилась квадратная голова наподобие человеческой, но с крокодильей мордой: