Лина Чаплина
Натурщица
Мартина (приобнимет Виктора.) Я не представляю, как ты смог это выдержать и еще организовал его похороны.
Виктор. Я не мог… не мог найти в себе силы. Это все Денис, он организовал лучшие похороны, позаботился о хорошем месте, материале, о людях, которые придут, даже о некрологе. Ты читала? Теперь успех Павлу обеспечен. Я лежал на кровати, не в силах встать. А Денис… Кто-то же должен был.
Мартина. Ты нашел в себе силы прийти.
Виктор. Меня Денис заставил. Когда умер отец было все точно так же. Я бросил старшего брата и не помог в трудные дни. Ему пришлось тащить нас обоих. И сейчас… Он не бросил меня. А я бросил Дениса. И бросил Павла. В последний раз я не имел права бросить его, как бы ни было плохо. Но я сделал это!
Мартина. Главное, что ты был Павлу настоящей семьей.
Виктор. Не надо…
Виктор уходит. Мартина подходит к окну. Начинает звучать музыка.
Мартина (Слышит за окном музыку). А вот и праздник… Посмотри, как выселятся люди, как рады они и счастливы, а в моей душе лишь тоска. Разве я могла знать, что потерять тебя – нестерпимо? Оказывается, до тебя я была одинокой, пустой, как чистый холст. Я даже не могла посметь такое выдумать. И все же, мир стал блеклым. Ты хотел написать меня на этом празднике, потанцевать. Помнишь? (Мартина скатывается по стене.) Я согласна потанцевать с тобой, Павел. Согласна!
Мартина закрывает глаза, появляется Павел. Он тихо подходит к Мартине, протягивает ей руку. Мартина поднимает на него глаза, без капли удивления кладет руку в его ладонь. Звучит нежная музыка, Мартина и Павел танцуют. Руки Павла еле касаются Мартины. Они смотрят друг на друга. Когда музыка утихает, Павел прекращает танец. Он ведет Мартину на то же место, целует ее руку и аккуратно закрывает Мартине глаза. Павел уходит. И Мартина снова открывает глаза.
Мартина. Твои руки были так теплы… почему мы не танцевали так раньше?
Мартина встает, ложиться на кровать и сворачивается калачиком. За окном слышатся музыка, под которые Мартина и Павел танцевали Засыпая, Мартина напевает ее.
Сцена вторая
Мартина и Павел сидят на кровати. Они смеются, но Мартина резко становится серьезной.
Мартина. Знаешь, Виктор задавал странные вопросы о тебе.
Павел. Я отвечу на все, раз тебе интересно.
Мартина. Хотелось бы…
Павел. Дома у меня никогда не было: те места, где я жил, не были мне родными. Я не хотел возвращаться в них, и когда было страшно, не думал о стенах. Впрочем, я нагло вру, дом моего детства, место, куда я бы вернулся, это и было моим домом. Мой дом там – в давно разрушенной деревне. Мой покойный отец был врачом, а мать, тоже ныне покойная, художницей. Она учила меня рисовать и привила любовь к искусству. Отец поддерживал наши начинания.
Мартина. Как здорово.
Павел. Мы всегда были бедны. Но родители упорно трудились, чтобы я попал в Академию художеств. Я не знаю, смею ли я назвать это хорошей жизнью. Смотря с кем сравнить. Или с чем. С жизнью сейчас – да, я был счастлив.
Мартина. Твои родители были прекрасными людьми.
Павел. Несомненно.
Мартина. Я бы поменялась с тобой местами.
Павел. Не стоило бы.
Мартина. Но это так важно…
Павел. Джаз прекрасная музыка, достойная моей любви. Из художников я всегда любил бесконечное умиротворение Моне, тонкую грусть Левитана, солнечную радость Ренуара, преклонялся перед спокойствием полотен Санти. Верил в холст и масляные краски, а больше мне не нужно было веры. (Павел смотрит в глаза Мартины.) Не могу сказать, что там таится за пеленой моих обычных глаз, чем жил и дышал, ты должна это сама сказать, смотря на мои картины.
Мартина. Мне жаль, что я не знала этого, когда ты был жив. Как грустно.
Павел (смеется). Не очень.
Мартина. Ты был веселым, тогда, в детстве?
Павел. Да.
Мартина. Какой сухой ответ. Мне нужны подробности. Я буду представлять тебя маленьким и забавным. Я уверенна, что ты был забавным, даже не разубеждай меня в этом! Я тоже в детстве была смешной и забавной.
Павел. Как знаешь.
Мартина кладет голову на его плечо.
Павел. Я бегал босиком в полях, усыпанных люпинами, ел покрывшиеся пылью дикие сливы. Я так много смеялся, мне было все равно, что на мне поношенная, порванная, а местами маленькая одежда, что никто из соседских мальчишек и девчонок, почему-то, не хочет со мной играть. И я не видел слез своих родителей. Я просто спал в тени кипарисов. В нашем маленьком доме всегда было много собак и кошек, пахло яблоками в саду. И так бесконечно тянулось лето. Это было так… как видеть что-то невыразимо близкое, теплое, настолько твое, что даже невыносимо. О, Мартина, я бы даже не посмел дерзнуть написать те пейзажи. (Шепотом.) Даже думать о таком преступление.
Мартина. Хотела бы я увидеть эти места.
Павел. Я тоже. Я рад, что родители воспитали меня там.
Мартина. Ты скучаешь по родителям?
Павел. Едва ли…
Мартина. Я не верю.
Павел. Я безмерно тосковал, по началу, но быстро загнал чувства вглубь сердца. Без семьи, дома и привязанностей, я был истинно свободным. Я мог душой и телом идти куда хочу, быть где угодно и с кем угодно.
Мартина. Разве в этом свобода?
Павел. Свобода. Это моя свобода и моя любовь. Я сам выбираю, в чем моя свобода. О, и любовь. Я любил до тебя, Мартина, но ни одна не пленила так мое вдохновение, мою душу. Ни одна не сравнилась с тобой.
Мартина. Тебе лишь кажется так. Теперь.
Павел. Я представлял наш с тобой будущий дом, кота и собаку, троих детей с волосами ярче солнца, и улыбками, как у тебя. И мы были бы счастливы, собирая яблоки, играя с собакой в саду и просто кидая друг в друга снежки. И наши дети бы называли это место «своим домом», где тепло и уютно. А во дворе я учил бы детей рисовать, как учила меня мама. И иногда ты бы позировала нам.
Мартина. Это было бы так чудесно. (Мартина берет Павла за руку.) Дети были бы красивыми, в тебя… не замечала, что ты так красив.
Павел. Правда? (Павел отводит взгляд.)
Мартина. Но мне так тоскливо, от того, что твои прекрасные мечты не сбудутся.
Павел. Не переживай об этом.
Мартина ложиться и закрывает глаза. Павел гладит ее по волосам.
Мартина. Это так невозможно грустно.
Павел (садится к стене и прижимает к животу ноги). Грустно, это когда я сидел один в парке: была золотая, безмерно золотая осень, так тепло и спокойно, мимо шли хозяева с собаками, парочки, люди, спешащие куда-то. Шли они, и шли. Мимо. А я сидел. В животе пусто. Мне исполнилось двадцать семь, знаешь, Мартина, а я думал не дотяну. У меня не было страха, тревоги, чего там, ничего у меня не было. Лишь ощущение невозможной пустоты. Я перечитывал страницу какой-то книги раз за разом: толи это был де Мопассан, толи Тургенев, толи… важно ли? (Павел сжимает волосы пальцами и дрожит.) Я читал и читал, никак не мог осознать. Понимаешь, разве имела страница смысл? А книга? Осенние листья, падающие на голову? Проходящие мимо люди? Лай собак? Огромное, чистое небо? (Павел подносит руку к губам, точно держит сигарету.) Я тогда курил, сидел и курил. Через месяц брошу, а пока мне двадцать семь, я один – ни друзей, ни любви, ни семьи, даже кошки нет, за душой ни гроша, всему телу больно, весь я пропитан масляной краской, выдыхаю уже не углекислый газ, а растворитель. Виктор, с которым я знаком год, все обещает продать мои картины, а в итоге просто складирует их, и я бы решил, что он плох, если бы Виктор не греб деньги лопатой. И что ты думаешь? (Павел делает вид, будто затягивается.) И тогда я понял – вот мой путь, вот он! Смотри! А знаешь, чем этот день был по-настоящему грустный? Это был такой же день, как и остальные: только вот мне скоро тридцать, и никому я не нужен.
Мартина. Тебе все еще скоро тридцать. Поздравляю тебя. (Мартина осекается.) Невероятно печально быть тобой.
Павел. Нет! Нет! (Павел целует руку Мартины.) Потом Виктор познакомил нас, и жизнь моя обрела новое дыхание. Все искусство, что горело внутри, сосредоточилась в одной точке. В одном милом глазу образе.
Мартина. Где же мы были раньше?
Павел. Знаешь, всякий раз, как я пытался внушить себе, что я обычной, совершенно обычный человек и нет во мне ничего не такого, значит, и в моих неудачах этого нет – они обычные и понятные, а я такой же одинокий и потерянный, как все вокруг, тогда меня охватывал дикий, всепоглощающий ужас. (Павел вздрагивает.) До сих пор холодный пот бежит по спине.
Мартина. Мама говорила, что художники могут отобразить любовь в сиянии луны, а веру в блеске далеких звезд. Их чувства запечатлены в сиянии красок.
Павел смеется. Мартина смотрит на него, сдерживая слезы.
Павел. А ведь я такой же, как и все. И я просто хотел быть полезным. Хотел менять мир к лучшему своим искусством. Видишь, у меня начало получаться. Правда, я так и не написал твой идеальный потрет.
Мартина плачет. Заходит Анна, она недавно плакала. Анна видит Мартину и подходит к ней, садится рядом, перед Павлом.
Анна. Что случилось? Думаешь о моих словах? (Анна смотрит в пол.) Я правда погорячилась.
Мартина отрицательно мотает головой.
Анна. Думаешь о ссоре с Павлом? Ничего страшного, если поссорилась тогда с ним. Он бы простил тебя.
Мартина. Нет, мы помирились. (Мартина хватает Анну за руки.) Мы танцевали вчера, а потом говорили до твоего прихода обо всем, теперь я знаю его, он больше не одинок, милая Анна, он никогда не будет одинок.
Мартина смотрит на Павла. Они улыбаются друг другу. Павел ложится рядом, закрывает глаза.
Анна. Танцевали? (Кладет ладонь на лоб Мартины.) Температуры нет. Такие сны? Неужели и правда ты была привязана к нему? Раз так…
Мартина. Кончено. Знаешь, я боялась признаться Павлу, но всегда видела в нем талант. Правда. Когда Виктор показал мне его картины, я все поняла: он будет самым великим художником.
Анна. Но ты всегда…
Мартина. У меня, дорогая Анна, нет талантов в искусстве. Я не умею петь, танцевать, играть, снимать, и рисовать тоже не умею. Что ни пробовала, не получалось. Мне так хотелось, пойми меня, очень сильно хотелось внести свой вклад в искусство и оставить в нем свое имя. А потом я встретила Павла. Ничего не выходило, все мои знакомые были бездарны рядом с ним и не могли в своих картинах, фильмах и мелодиях передать хоть часть великого. Как бы история запомнила меня? А Павел, он хотел того же. В нем тоже была пустота, заполняемая лишь искусством. И я поверила в него. И поэтому его поведение так злило меня. Я хотела ранить его, взорвать, чтобы он хоть немного пошевелился! И за этот год я так сильно привязалась к нему.
Анна. Почему же ты так и не сказала это ему?
Мартина. Что ты, не стоило ему говорить. Зазнается еще. (Мартина бросает взгляд на рисунки Павла). Но однажды я смогу ему сказать, правда.
Анна обнимает Мартину и в слезах выбегает из квартиры.
Сцена третья
Дом Дениса.
Денис ходит по комнате из угла в угол. Виктор спокойно смотрит на него.
Виктор. Говори уже, дорогой брат.
Денис. Я хочу… ты только внимательно послушай меня, ладно?
Денис продолжает говорить, только когда Виктор кивает в ответ.
Денис (произносит на выдохе). Я хочу, чтобы мы поехали в Амстердам.
Виктор. Хорошо, там красиво. Я очень хотел в отпуск съездить в Италию или Францию, но Нидерланды прекрасное место.
Денис. Ты не понял, братец, я хочу, чтобы мы там жили. Жили, понимаешь? Ты, я, Мария, мои дети… может, и ты там семью заведешь. Перевезем фирму туда.
Виктор. Ты же знаешь…
Денис. Мы можем пройтись там, где бывали Тео и Винцент, надышаться воздухом, с которым они росли.
Виктор. А потом я брошу торговлю, стану художником, поеду в Овер и покончу с собой, или не покончу, но все так будут считать? Или это сделаешь ты?
Денис (натянуто улыбается). Уж лучше, чем всю жизнь страдать по юной танцовщице, отсиживаясь в этом сером городе.
Виктор. А ты бы страдал по Марии, не будь она твоей?
Денис. Аргумент. С тобой невесело спорить…
Виктор. Я не могу уехать сейчас, не могу ее бросить. Анна… она особенная.
Денис. Я понимаю. А Мария не особенная, я просто люблю ее из всех остальных. Только ее. Так уж вышло. (Денис останавливается, садится к Виктору.) Но за три года все, что ты делал, это покорно стоял рядом с этой Анной, как верный страж у подола королевы, который влюблен в эту королеву, видит каждый день, как она целует короля. И все, что делает бедный страж, это влюбленно стоит и смиренно пережидает бурю в сердце.
Виктор. И что ты мне предлагаешь?
Денис (пожимает плечами.) Признаться. Если согласиться – возьми ее с собой, если нет – лети без нее в свои дали. Впрочем, надо тебе, чтобы она соглашалась? Анне жизнь разбила сердце жестоким образом, и восстанавливаться оно будет очень долго. Какой бы сильной и особенной она тебе ни казалась.
Виктор. Если второе, то будет больно.
Денис. А сейчас не больно?
Виктор. Больно.
Денис обнимает Виктора. Виктор утыкается лицом в плечи брата. Денис поглаживает его по спине и покачивается.
Денис. Помнишь, братец, мама нам пела колыбельную в детстве?
Виктор. Она только одну знала, но пела ее так, будто в мире не существует других. И разве могли они существовать?
Денис начинает напевать колыбельную. Он прекращает петь, но мелодия все еще звучит.
Виктор. Я хочу в Амстердам.
Денис (с сомнением.) Ты обещаешь, что поедешь?
Виктор. Обещаю.
Сцена четвертая.
Взволнованные Анна и Виктор стоят рядом с кроватью Павла, где спит Мартина. Мартина дрожит во сне. Рядом с ней сидит Павел, он что-то рисует в блокноте.
Виктор. Мартина так и не выходила? Ее отец и сестры ищут ее повсюду. Ни у кого я ее не нашел, но, конечно, стоило сначала поискать здесь.
Анна. Она говорит, что танцевала и говорила с Павлом после похорон. Будто Павел жив… Ох, Виктор, что если…
Виктор. Мартина, дорогая Мартина! (Виктор гладит ее волосы.) Что же с тобой? Я даже не думал, что его смерть так заденет тебя. И о тебе я тоже ничего не знал.
Анна садится у ног Мартины. Ее трясет. Павел перестает рисовать и смотрит на Анну, он хочет дотронуться до нее, но убирает руку. Павел смотрит на свою руку.
Виктор. Милая Аннушка, что с тобой?
Анна. Почему, почему он не может быть живым? Скажите мне, Виктор, как же быть? Пускай он танцует с ней, где хочет, мирится с кем захочет, лишь бы оставался живым.
Виктор (кладет руку на плечо Анны). Я бы сам хотел знать, но мы не можем получить всех ответов. Тем более таких. Их и нельзя задать.
Анна (смотрит на Мартину). Она поправится? Пообещайте мне, что она поправится. Я была так груба с ней…
Виктор. Тут особый врач нужен. Не беспокойся, Аннушка.
Анна. Врач? Она говорит с Павлом. Я не сомневаюсь, что ее мучает его призрак. Даже после смерти Павел не может отпустить Мартину. Не врач ей нужен, а покой в душе. Может, ее мучает, что она была с ним так жестока?
Виктор. Они стоили друг друга.
Анна. В нашу последнюю встречу, Павел уговаривал меня уехать, а я лезла к нему. Какая я жалкая. Как я могла пасть так низко и сделать ему больно?
Виктор. Брось такое говорить! Даже не думай! Ты прекрасный человек. Все мы иногда оступаемся. Тем более, когда так слепо любим.
Анна обнимает Виктора. Виктор отстраняет ее от себя, смотрит в глаза. Павел смотрит на них, изучает, точно видит впервые.
Виктор. Анна, мы с братом решили перенести нашу компанию в Амстердам. Мы давно этого хотели, но я никак не мог бросить Павла. Он словно жил на тонкой грани между мирами. Я понимаю, что его уже нет и ничто тебя тут не держит. И не ради меня ты бы осталась. Но я бы хотел, чтобы ты поехала с нами… со мной. В Нидерландах, возможно, учат танцевать, ты можешь попробовать. Или откроешь студию.
Анна. Я…
Виктор. Нет, не говори ни слова! Подумай о моем предложении.
Виктор берет с тумбочки виски. Наливает в бокал и пьет до дна. Павел встает, подходит к бутылке и тоже хочет налить себе, но лишь садится рядом на пол.
Анна. Ты же против алкоголя.
Виктор. Я не против алкоголя. Я даже за. Но Павлу его было нельзя: у него больное сердце. Я уверен – его сердце было покрыто сотней трещин, по-настоящему, понимаешь? Не как какая-то метафора, а куча мелких трещин до самой сути сердца. (Виктор выпивает второй бокал.)
Анна. Мартина права, ты был немного пьян в утро после… после… трагедии. И на похоронах. Ты и сейчас не трезв?
