Сергей Зацаринный
Венгерская вода

– Но ведь Киприан не мог знать, что я приеду на Афон?

– Не мог. Но теперь знает. А самое главное, это сейчас уже знает и тот, кто, возможно, понимает во всем этом деле намного больше нашего. Вот к нему тебя и поведут. Один Господь ведает, чем все это может обернуться.

IX. Авахав из Сугдеи

Для Саввы, кажется, совсем не существовало положений, из которых он не мог найти выход. Не успел я открыть рот, чтобы вопросить: «Что же мне теперь делать?», как он уже скомандовал:

– Таиться для вас теперь куда опаснее, чем быть на виду. Ты купец, у тебя есть письмо к патриарху, да и в Царьграде ты проездом. Чего же тебе не воспользоваться статусом гостя? Этот посланец на воротах подтвердит страже, что у тебя приглашение посетить храм Святой Софии. Потом ты, как и любой путник, захочешь осмотреть местные диковинки. Вполне разумно взять с собой слуг и проводника. Здесь это дело обычное. Даже присказка есть, что в Константинополе как в лесу – без проводника заблудишься. Вот я и стану вашим проводником. Останусь вас дожидаться, пока вы будете с этими церковными крысами разговоры водить. Если не вернетесь, подам жалобу кому следует. Ну а с собой возьмете своего эфиопа. На него достаточно одним глазом глянуть, сразу поймешь – с ним шутки плохи. Пусть охолонит горячие головы. А теперь быстрее переодевайтесь во все лучшее! Вас ждет величайший город мира!

Все-таки я счел за благо надеть греческое платье. Тунику, плащ. Мисаил воткнул в свою франкскую шляпу блестящее воронье перо, зато Симба облачился в расшитую куртку и пестрый тюрбан, замотав шею и подбородок синим платком. Помня слова Саввы, я прихватил и письмо к патриарху. Оно было написано по-гречески, да еще на пергаменте, а не на бумаге, и скреплено на концах шелковым шнуром с печатью. Даже самый вид его внушал почтение.

На удивление даже броская внешность Симбы не вызвала у стражи в крепостных воротах ни малейшего удивления. Достаточно было слова провожатого, которого они знали, чтобы нас пропустили, спросив лишь имена. На улицах, правда, на Симбу косились, но было видно, что подобное зрелище здесь не в великую диковинку.

Когда мы уже подошли к самому храму, Савва показал рукой в сторону:

– Там находится рынок благовоний.

Сопровождающий нас монах удивленно вскинул брови, а вот я даже не обратил внимания на эти слова. Оно было полностью поглощено великолепным зрелищем, представшим моему взору, – храмом Святой Софии. Не буду описывать вам его. Сотни путешественников и паломников сделали это, и вряд ли у меня получится лучше. Но сладостный восторг, испытанный мною при виде этого чуда человеческих рук и божественного промысла, и теперь стесняет мою душу. Я даже не заметил, как подошел Киприан и, увидев мое восхищение, рассказал ту самую историю про русских послов, которые не могли понять, на небе они или на земле.

Уже потом я возблагодарил свою предусмотрительность, благодаря которой надел греческое платье. Это позволило мне без помех осмотреть чудный храм изнутри. Пока же наш путь лежал в здание, примыкающее к нему сбоку. Там находился патриарший дворец, но мы прошли в какие-то пристройки, где ютились всякие службы для сошки помельче. В маленькой комнате нас ожидал невысокий человек с пронзительным взглядом и рыжей, словно выкрашенной хной, бородою. На нем было дорогое одеяние, вышитое шелками. Оно было столь неуместно в маленькой комнатушке и так бросалось в глаза, что Киприан сразу после традиционного приветствия счел нужным пояснить:

– Брат сейчас уходит на торжественную службу в собор. Сейчас у нас пасхальные торжества всю неделю, – и сразу посуровел голосом, – поэтому не будем тянуть время. Я уже рассказал, что вас интересует.

Рыжебородый важно кивнул, покосившись на монументально возвышавшегося в дверях Симбу:

– Мне сказали, что вы ищете того самого торговца, который в прошлом году плыл вместе со мной в Крым? Вряд ли я смогу быть полезным. Мы расстались с ним в Сугдее, которую генуэзцы именуют Солдайей, а брат Киприан Сурожью (его губы тронула едва заметная улыбка, и я понял, что в маленьком мирке, ограниченном этими стенами, игра со словами и названиями имеет немалый скрытый смысл). Единственное, что я знаю: он собирался отправиться дальше в Тану. Туда поехали и остальные египетские купцы.

Он даже не предложил нам сесть. Это явно не понравилось Киприану:

– Купцы вернулись, а он нет, – напомнил монах мягким голосом, в котором угадывалась настойчивость, и дал нам знак присаживаться, указав на скамью. Этот властный жест слишком явно показывал, что с церемониями покончено.

Голос Киприана стал совсем елейным:

– Будет лучше, брат, если ты обойдешься греческими названиями, не утруждая гостей понапрасну. Да и времени мало. И у тебя, и у них.

С этими словами монах, увидев, что мы колеблемся, еще раз повторил жест, приглашающий садиться. Похоже, он сознательно давал понять, кто здесь главный. Мне вспомнились слова Саввы. Важная птица.

– Думаю, мои друзья уже поговорили с теми купцами, которые вернулись в Египет. От тебя мы ждем чего-нибудь более интересного. Ты умный и опытный человек. Ничего тебе не показалось странным в этой истории? У тебя было время подумать. Мы должны им помочь. У них письмо к патриарху Филофею. Хоть он и оставил кафедру, сама она никуда не делась.

– Разумеется, – послушно закивал рыжебородый, – Патриархи приходят и уходят, а церковь остается. Как любит повторять твой учитель Феодосий Тырновский: «Мое отечество – Град Небесный!».

– Вернемся к делу! – теперь в голосе Киприана не было даже следа прежнего елея и мягкости.

– У меня нет ни единого предположения или намека, которые могли бы пролить свет на эту историю. Я бы еще понял, если какие неприятности случились с теми купцами, которые плыли за рабами. Им ведь непременно были нужны кипчаки. А генуэзцы в последние годы торгуют больше черкесами. Уже несколько лет, как хан Джанибек изгнал их из своего царства и не дает хода к их факториям. В прошлом году разрушил генуэзскую крепость в Чембало. Рабов теперь везут с Кавказа. Из Матреги и других крепостей по другую сторону Киммерийского Босфора. Потому и плыли мы в Сугдею, а не в генуэзскую Феодосию, как обычно. Оттуда мой путь лежал на Киев и дальше. Мы расстались.

– Об этом мы уже слышали, – Киприан явно не собирался уходить ни с чем. Меня это ободрило, и я посмотрел на него с благодарностью.

– Свято место пусто не бывает. После того, как хан погнал франкских купцов, их место стали занимать армянские. В Сугдее их много. Они сразу взялись помочь египтянам с кипчакскими рабами. Среди них оказался и человек, заинтересовавшийся благовониями. Он тоже отправился в Тану.

– Ты помнишь его имя?

– Конечно. Авахав.

Услышав это имя, я сразу вспомнил слова Саввы, произнесенные им несколько часов назад. Человек, для которого звание купца только прикрытие. Торговец тайнами. Того же поля ягода, что и Киприан. Я уже было собрался открыть рот, но меня неожиданно опередил Мисаил:

– Этот человек занимался благовониями?

Вне всякого сомнения, он тоже сразу вспомнил, на чье имя выписано заемное письмо.

– Этот человек вхож к Джанибековым вельможам. Он обещал помочь и с рабами.

– Ты его знаешь? – вмешался Киприан.

– Волей-неволей, – усмехнулся рыжебородый. – С тех пор как меня с дьяконом Георгием посадили на русские дела, мне приходится часто про него слышать. Он в них торчит отовсюду. А сейчас и дьякон уехал, – вздохнул он. – Теперь этот Авахав сядет на мою шею всей задницей. Думаю, очень скоро придется с ним повстречаться.

– Может, поможешь сделать это и моим друзьям?

Рыжебородый как-то нехорошо рассмеялся:

– Нет ничего проще. На днях я снова поеду на Русь. Повезу грамоты от нового патриарха, новое миро. Нужно пригласить всех пастырей в Константинополь на поклон к новому владыке. Как раз по части Авахава.

– Теперь уже и мне стало интересно, – нахмурился Киприан. – Какое дело этому армянскому купцу до нашего патриарха?

Увидев, что рыжебородый покосился на нас, монах сердито махнул рукой:

– Рассказывай. Думаю, им тоже будет интересно.

Мы действительно навострили уши.

– Наш патриарх назначает на Русь митрополита. Я же тебе говорил, что этот Авахав русскими делами занимается. А ты сам знаешь, что там сейчас творится.

Я уже было пожалел, что невнимательно слушал рассказы Киприана о политике, но тот, словно услышав мои мысли, стал пояснять:

– Русские земли подчинены двум государям. Часть – Джанибеку, часть – литовскому князю Ольгерду. А митрополит один. Вот Ольгерд уже давно и хочет своего отдельного митрополита. Не раз уже послов в Царьград присылал. И не с пустыми руками.

Видно было, что слово «Царьград» резануло рыжебородого. Однако он внимательно слушал, явно ожидая, что будет дальше. Киприан продолжал:

– Три года назад появился у нас человек по имени Феодорит. Вроде как и не от Ольгерда, а сам по себе. Но с немалыми деньгами. Привез весточку с Руси, что тамошний митрополит Феогност почил в Бозе. Дело житейское. Владыка уже старый был, весть эта никого не удивила. Как и то, что тамошние князья земные сразу засуетились и стали на его место своих людей проталкивать. За этим Феодоритом, как ослиные уши, сразу выглядывали литовцы и Новгород – богатый город на самом севере Руси. Может, они и деньги на это дали – кто знает? Не прошло. Здесь тоже не дураки сидят. Быстро узнали, что Феогност жив. Кто знает, на что они надеялись? Может, были у них сообщники, которые в случае удачи быстро старого митрополита на тот свет бы спровадили. И дело сделано. Ну, а как не выгорело, так, видно, решили, не пропадать же деньгам? Скорее всего, кто-то из здешних и подучил. (При этих словах рыжебородый печально кивнул.) Отправились к болгарскому патриарху, тот этого Феодорита русским митрополитом и поставил. Осталось только пастве его признать. Вместо назначенного Константинополем. Откололись же от нас Болгария и Сербия. Чего бы и Руси вослед не уйти? Тем более она по языку к ним ближе. До нас уже слух дошел, что и в Литве, и в Новгороде Феодорита примут. Только не попустил Господь. Не поспело это дело до конца решиться, как и в самом деле помер Феогност.

– Давай-ка я эту всю историю с другого конца расскажу, – встрял вдруг рыжебородый, – чтобы друзьям твоим интересно было. Они, поди, так и не поняли, при чем здесь этот Авахав? Ты ведь все про Литву говоришь да про Болгарию. А Авахав в Золотой Орде сидит. Как и его хозяева.

– А кто его хозяева? – стало интересно мне.

– Хороший вопрос, – одобрил рыжебородый, – сразу видно умного человека. Только у таких, как Авахав, обычно бывает много хозяев. Явные – это, конечно, татарские эмиры, что в Крыму сидят. Улус у них богатый, от столицы ханской далеко. Потому тамошние правители немалую силу имеют. Хотя стараются ее и не показывать. До поры до времени. Доходят ведь слухи, что и сам весь этот погром франкам в Крыму Джанибек устроил, чтобы этим эмирам руки укоротить да спеси поубавить. А ведь от этого сугдейские армяне сильно выиграли. Вся торговля по тамошним портам теперь идет через них да через греков.

Рыжебородый внушительно поднял палец, словно отделяя один абзац от другого:

– Вся эта буча с Феодоритом, она ведь и ордынские дела задевала. Митрополит получает ярлык у хана. Дело это нешуточное. За ним большие деньги и власть. От татар церкви большие послабления. Свой суд, а самое главное, освобождение от всех даней и податей. Да и кафедру свою русский митрополит держит в Москве, где сидит князь, которого хан поставил главным над своим русским улусом. Эта должность тоже денежная – князь дань для Орды собирает. Потому на его место много желающих имеется. А где интерес, там интриги, подкуп, деньги. В таком деле без посредников никак. Вот там и плавают хитрые щуки вроде нашего Авахава. От воли татарского хана много зависит. В том числе и в наших делах.

Он повернулся к Киприану:

– Помнишь, как этот самый московский князь Кантакузину денег прислал? Почитай ведь, спас его тогда. Кого же император будет поддерживать, как не московского митрополита? Когда Феодорит получил поставление от болгарского патриарха, Кантакузин сразу послал меня в Сарай, ханскую столицу, к тамошнему епископу. Чтобы тот, как смог, постарался втолковать Джанибеку, что все это дело на руку литовскому князю. Если еще не хуже. В церковные дрязги хану не с руки лезть, а вот мысль, что у него под шумок хотят утянуть Волынь, Галич, а там, глядишь, и Киев, вряд ли придется ему по сердцу. Да и к болгарам Джанибек настороженно относится. Всем в Орде памятно, как полвека назад хан Ногай крепко в тамошних делах завяз. Так что на ярлык у Феодорита надежды не было никакой. А без него он кто? Шпынь ненадобный.

Рыжебородый помолчал, давая всем осмыслить сказанное, и снова провел пальцем черту в воздухе:

– Так вот этот самый Авахав в ханской ставке всеми силами хлопотал за Феодорита.

– Значит, на литовского князя работал? – кивнул Киприан.

– Где Авахав, и где литовский князь, – отмахнулся рыжебородый. – Он хлопочет для тех эмиров, что в Крыму сидят. А вот куда они смотрят? Литовская граница у них под боком. Но ведь и до Болгарии рукой подать. А главная сила в Крыму – франки. Пусть сейчас они от хана в утеснении и осаде, да и промеж собой передрались, но ведь торговля идет! Через порты на Кавказе, в Болгарии, у Дуная. Деньги крутятся. Ты вот спрашиваешь, каким боком этот Авахав в наши церковные дела замешан? А кто этому Феодориту, когда ему в Константинополе от ворот поворот сделали, поддержку оказал? Своим умом он, что ли, дошел, что нужно к болгарскому патриарху подаваться? Да и в самом Тырново без благословения царя Ивана-Александра разве на такое решились бы? Без Палеолога здесь не обошлось. Ясно же, кто враги Кантакузину, те ему друзья.

– Теперь Кантакузина больше нет, – холодно напомнил Киприан.

– И что? – рассмеялся рыжебородый. – Небо на землю упало? Дунай вспять потек? Или пустое брюхо урчать перестало? Ты же ведь сам привез Каллисту письмо от Феодосия про неправды болгарской церкви. Для чего? На досуге почитать? Ни для кого не секрет, что дочку болгарского царя за сына Палеолога сватают. А уж тырновского патриарха тем более теперь заставят плясать под ромейскую дудку. Так что про Феодорита теперь и не вспомнят. Литовские дела снова будут решаться в Константинополе. Думаю, Ольгерд постарается использовать смену власти и выступит против митрополита Алексия, поставленного Кантакузиным и Филофеем. Скоро объявятся послы с большими деньгами.

– Думаешь, получится? – помрачнел Киприан.

– Палеолог стоит за унию с Римом. Думаю, постараются задобрить Ольгерда. Бросить ему кость. А то ведь еще отец его грозил уйти со всем царством в католики. Меня ведь снова в те края посылают. Вызвать русского митрополита к новому патриарху, а заодно переговорить с отцом Георгием о тамошних делах.

– Пердикой?

– С ним. Он к новому русскому митрополиту был в экзархи определен.

– В прошлом году ты на Русь зачем ездил?

– Все по тем же делам. Уговаривать, чтобы Феодорита не признавали. Только на тот раз в Новгород. К тамошнему архиепископу. Не с пустыми руками ездил. От патриарха Филофея вез почетные крестчатые ризы, а от императора грамоту с золотой печатью. Это все блеск, конечно. Самое главное, давалось новгородскому архиепископу право вести дела напрямую с Константинополем, минуя митрополита. Так что подчинение Москве или Литве становилось условной формальностью. Ему сейчас и весточку особую о новом патриархе посылать не будут. Известят через митрополита Алексия, а на самом деле – через экзарха Георгия. Только, что бы здесь ни решили, а без ярлыка Джанибека на Руси делать нечего. Кому-то ведь нужно и об этом хлопотать? Как раз этот Авахав по таким делам большой дока. Вот только каким боком здесь египетские благовония, ума не приложу.

– Ты не рассказал про других его хозяев, – напомнил я.

– Авахав служит крымским эмирам. А по вере он принадлежит к армянской церкви. Армян в тех краях много. Держатся дружно, друг другу помогают. В каждом городе у них своя диаспора. Торгуют по всей Орде и на Кавказе, в Трапезунде, в наших краях. На Волыни и в Литве. После того как турки захватили сирийские порты, много армян в те края подалось. В Золотой Орде всех привечают, гонений на веру там нет. Главное, плати хану налоги. В политику не лезут – не по силам. Но интерес общий блюдут крепко. У вас в Египте армянские купцы есть? Сирия ведь под рукой вашего султана. Не потому ли Авахав сразу бросился египетским купцам помогать, что есть там у кого-то дела в ваших краях?

X. У страха глаза велики

Наш собеседник торопился на праздничное богослужение, и на этом наш разговор закончился. Рыжебородый убежал в храм по проходу, ведущему туда прямо из пристройки, а мы вышли на площадь, где толпился народ, устремлявшийся в Святую Софию через распахнутые двери. В такой сутолоке мы ни за что не нашли бы Савву, но он сам вынырнул из толпы. Указывая на пестрый праздничный поток, утекавший в сумрачную глубину церкви, как вода в воронку, купец старательно посочувствовал:

– Теперь, чтобы посмотреть изнутри, придется ждать окончания богослужения.

Предназначалось это явно Киприану, которого Савва, наверное, не ожидал увидеть выходящим с нами и теперь старался оправдать перед ним свое присутствие. Заметив озабоченность на наших лицах, он поинтересовался:

– Узнали что серьезное?

– Скорее еще больше запутались, – ответил я. – Про Омара ничего нового. Только про того Авахава, что ему денег дал. Он еще обещал египетским послам помочь с приобретением рабов. Кроме того, он много занимается русскими делами.

– Ничего необычного, – беспечно отозвался Савва, – армяне – христиане. Поэтому всегда легко находят понимание у единоверцев. В Сирии и на Кипре то же самое. Им зачастую даже легче влезть туда, где католики с православными враждуют и никак договориться не могут. Неудивительно, что ушлый армянский купец сразу учуял выгоду, которая может выгореть на продаже благовоний для тамошних храмов.

– Тогда его заемное письмо может быть лишь способом завязать более тесную связь с торговым домом Тарик? – предположил Мисаил. – Получить долю с торговли ладаном?

– Сейчас армянская церковь все больше сближается с Римом, – завел свою песню Киприан. – Созвали даже особый собор, который должен был убрать все разногласия и привести к признанию власти папы. Такой же политики придерживается нынешний император Палеолог и его мать Анна Савойская.

Судя по тому, с каким ударением было произнесено имя Савойская, это имело некий особый и очень важный смысл. Уловив это, Мисаил сразу попытался повернуть разговор от церковных дрязг к обычной политике:

– В прошлом году, когда пропал Омар, был другой император и другой патриарх.

– Не нужно думать, что с переменой имен придет другая политика, – вздохнул Киприан, – все эти союзы непрочны и переменчивы. Православные легко объединяются с мусульманами, враждуют друг с другом. Те же сербы, болгары, греки. Католики-генуэзцы не на жизнь, а на смерть сейчас сцепились с католиками-венецианцами. Враждуют между собой и турки, точно так же отыскивая себе союзников среди христиан. Мне кажется, этот Авахав почему-то сильно заинтересовался Египтом. А это значит только одно – Египтом заинтересовался кто-то в тех краях. Для меня это темный лес. Что может быть общего между Золотой Ордой и Египтом?

Эти слова почему-то страшно развеселили Мисаила. Он даже громко рассмеялся:

– Что может сделать друзьями людей, у которых нет ничего общего, почтенный Киприан? – Слово «почтенный» было явно предназначено подчеркнуть образованность весьма молодого человека. – Враг! Общий враг! Враг моего врага всегда лучший друг!

– Похоже, ты прав, брат, – поддержал его Савва, – Египет издавна бьется с Персией, которая, как я слышал, сильно не ладит с улусом Берке. Так ведь называют в Египте царство Джанибека? Только мы зря торчим посреди площади и привлекаем к себе внимание. Мы же в величайшем городе мира! Предлагаю воспользоваться этим и подкрепиться в одной из здешних харчевен, где можно заказать любые яства, достойные стола вельмож. Пусть при этом нас обдерут не хуже разбойников с большой дороги, но оно того стоит.

Потом он дал нам знак следовать за ним и решительно двинулся в ближайший переулок.

Мы отошли довольно далеко от Святой Софии и очутились в безлюдном месте, где в очень уютном дворике, увитом со всех сторон цветами, смогли насладиться спокойствием и превосходным обедом. Правда, ничего особенного обещанные королевские яства собой не представляли. Изысканность им пытались придать немыслимым количеством дорогих пряностей, а роскошью должны были послужить разнообразные сладости с обилием меда. Лучше бы я ограничился только ими!

Разве могло все это сравниться в моих глазах, глазах человека, выросшего в Каире, с высоким искусством наших непревзойденных поваров! Увы, моим главным впечатлением от константинопольских яств остались ощущения совершенно не кулинарного свойства. Когда мы, пообедав и наговорившись, посетили, наконец, храм Святой Софии, в котором уже не было богослужения, в тот самый священный миг, когда душа моя воспарила ввысь от созерцания прекрасного купола и я уже не знал, подобно древним русам, на небе я или на земле, мой желудок придал моим мыслям самое низменное направление. Он явно и недвусмысленно протестовал против съеденного накануне. Мне стало не до красот горнего мира. Даже не взглянув на великолепные росписи и неземное сияние мозаик, я почти бегом устремился к выходу. На беду, я ничего не сказал своим спутникам о причине столь стремительного отступления, что помешало мне выбрать нужное направление. Когда живот прихватило окончательно, я оказался слишком далеко от спасительной общественной уборной.

На мое счастье, Савва немедленно распознал причину моего неуважения к божественной красоте. Он сразу схватил меня за рукав и потащил к величественному зданию, возвышавшемуся напротив собора. Так я, сам того не желая, осмотрел еще и древний дворец императоров ромеев. Увы! Здание, где некогда жили могущественные повелители полумира, где принимали послов и решали судьбы царств, теперь стояло заброшенным и служило отхожим местом для тех, кого, как и меня, прихватила сугубо земная нужда.

– Sic transit gloria mundi, – только и изрек по этому поводу на латыни Мисаил. И перевел: – Так проходит земная слава.

Как истинный ученый он без труда сразу определил причину постигшего меня несчастья. Кухня больших городов имеет тот недостаток, что здесь трудно раздобыть свежие продукты. Скот, бойни, рыбаки с уловом, огороды зеленщиков зачастую оказываются сильно удалены от лавок, где продается их продукт. Нередко его везут, хранят и перекладывают не один день, прежде чем он оказывается на столе. Несвежесть, а то и прямую порчу искусно скрывают пряностями, уксусом, нередко обрабатывая известью. Искусный повар легко придаст с помощью маринада приятный вкус даже тухлому мясу, но обмануть желудок бывает труднее, чем обоняние. Кроме того, в отличие от своих сотрапезников, я не запивал кушанье обильным количеством вина.

Судьба подчас довольно безжалостно смеется над людьми. Так вот получилось, что именно это происшествие осталось моим самым запомнившимся из пережитого в одном из величайших и прекраснейших городов подлунного мира. Хотя, как знать – хорошо это или плохо? Если бы не испорченная говядина, разве провел бы я целых полчаса в уединении и размышлении в закоулке таинственного заброшенного дворца земных владык?

Обдумывать было что. Ведь едва мы уселись за стол в харчевне и приступили к трапезе, заговорил Симба. Мне показалось, что он сделал это впервые с тех самых пор, как мы оставили дом моего деда в Каире. Этот безмолвный истукан мог не произносить ни слова неделями. Словно тень, он всегда оставался где-то за спиной, быстро и незаметно делая свое дело. Что-нибудь подавал или забирал, поддерживал или подавал руку в нужное время, не привлекая внимания и не мозоля глаза. Он соглашался со сказанным кивком головы, не издавая ни звука и умудряясь быть невидимым, всегда оставаясь на глазах. Говорил он так же, как делал, – спокойно, уверенно и весомо.

Симба рассказал про то, что было известно всем, но на что никто не обращал внимания. Про то, на чем держалась сила и могущество египетских султанов. Кто не знал, что это грозные мамлюки, воины-рабы, покупаемые на невольничьих рынках и выученные в специальных военных школах? Из них состояло войско, они были дворцовой стражей, становились эмирами и вельможами, свергая и возводя на престол султанов и правителей. Наш слуга сам провел несколько лет в отдаленном сирийском замке, обучаясь боевому искусству, и хорошо знал закрытый мир мамлюков и гулямов. Некоторые его товарищи тех времен теперь служили в гвардии самого султана.

Кому, как не ему, было напомнить нам, на чем держалась мамлюкская сила.

Невольники, пополняющие ряды учеников военных школ, попадали туда из тех самых краев, в которые мы направлялись.

Ислам запрещает держать в рабстве единоверцев, поэтому с давних пор владыки правоверных окружали себя бывшими язычниками, привозимыми издалека. Самыми лучшими воинами всегда считались тюрки и черкесы. В суровых северных краях трудно прокормить много людей, и родители часто сами продавали мальчиков работорговцам, чтобы спасти их от голодной смерти.

Вот так со временем и получилось, что вся армия правителей Египта стала состоять из черкесов и кипчаков. Они жили в отдельных казармах, держались друг за друга, имели своих командиров и поддерживали эмиров, вышедших из их среды. Черкесы жили в городской цитадели, по наименованию башен которой их называли бурджитами. Казармы кипчаков стояли на острове, отчего получили прозвище речных. Бахритов.

От того, как привозят рабов с берегов Сугдейского моря, зависело само существование египетской армии. Об этом знали все. Как и о том, что между бахритами и бурджитами нередко случались трения.

Хотя Египтом уже давным-давно правили кипчаки. Еще с тех пор, когда славный султан Бейбарс, привезенный мальчиком на невольничий рынок, вознесся к самым вершинам власти. На то были свои причины.

После войны в Великой Степи, когда орды Потрясателя Вселенной сминали копытами своих коней царства и народы, невольничьи рынки были переполнены кипчакскими рабами. Тогдашние владыки Египта воспользовались этим, чтобы укрепить свою армию.

Кипчаки отразили нашествие казавшихся непобедимыми монголов, сбросили в море крестоносных рыцарей. Потом настал черед самих султанов, прятавшихся от своих подданных за спинами чужеземных рабов. Власть всегда у того, у кого сила.

Сто лет Египтом правят султаны, вышедшие из мамлюков-кипчаков.

Только плох тот правитель, что соглашается оставаться игрушкой в руках своих приближенных. «Разделяй и властвуй» – так с древних времен говорит наука управлять. Уже первые султаны из мамлюков, хоть и были сами кипчаками, стали закупать черкесских рабов, быстро создав в дворцовой цитадели другую гвардию. Все было хорошо, пока в дело не вмешались события на далеких торговых путях.

Хан Тохта изгнал франков из своего царства и запретил им покупать рабов. На невольничьих рынках теперь стали продавать только черкесов, привезенных с Кавказа, который не подчинялся владыке улуса Джучи. Год за годом росли и крепли отряды бурджитов на берегах Нила.

У кого сила – у того власть. Одно дело, когда черкесские мамлюки помогали держать в узде своих кипчаков. Другое, когда они все крепче стали забирать в руку саму узду. Кто знает, чем бы все закончилось, не смени хана Тохту его племянник Узбек, восстановивший прежнюю торговлю. Правивший тогда султан Насир быстро восстановил бахритское войско, а число черкесов сократил до самого малого количества. Однако память об этом осталась.

Древний мудрец сказал: «Все возвращается». Лет пятнадцать назад хан Джанибек снова поссорился с франками. Изгнал их из своих городов и осадил их крепости. Снова год за годом в военные школы стали поступать только невольники с Кавказа. На беду, в то же самое время после смерти султана Насира началась борьба за власть между его многочисленными сыновьями от разных жен. Снова зазвучало веское слово усилившихся бурджитов.

Дело дошло до того, что черкес Гурлу совсем прибрал власть при султане Хаджи. Правителю было всего четырнадцать лет, и он, хоть и принял звучный титул аль-Малик аль-Музаффар, предпочитал проводить время, сидя на голубятне или развлекаясь созерцанием пыток, благодаря чему казна оказалась в руках доверенного эмира. Тот не стал тратить время даром и принялся, не жалея средств, закупать черкесских рабов. Оставалось только ждать, когда яблочко само упадет в руки. Когда знатные эмиры попробовали воззвать к разуму несмышленого султана, тот оторвал голову голубю и сказал: «Так будет с каждым, кто посмеет мне перечить».

Он был молод и глуп. Ему было невдомек, что не только власть рождает силу, но и сила – власть. Времени понять эту истину у юноши не оказалось. Почуяв угрозу, эмиры убили Гурлу. Прямо на молитве. Когда идет речь о власти, не до щепетильности. Вскоре вослед за ним отправился и любивший голубей султан. Сменивший его брат аль-Хасан первым делом продал купленных предшественником черкесов.

Пришедшая вслед за этим чума окончательно выкосила новое войско, оказавшееся в западне в своих запертых казармах.

Теперь нужно было восстанавливать армию. Для этого требовались новые рабы, а франки везли только черкесов. Вот почему прошлогодняя поездка в царство Джанибека была такой важной. Армия нуждалась именно в рабах-кипчаках. Не надо быть великим мудрецом, чтобы понять – закупка рабов в Золотой Орде, минуя франков, наносит последним невосполнимый ущерб. Кто в выигрыше? Перевозки могут забрать себе греческие корабли, да и среди мусульманских мореходов полно таких, кто охотно начнет ходить к далеким крымским берегам.

Может, эту торговлю хотят оседлать вездесущие армянские купцы? Не зря же в дело встрял этот Авахав?

Мне вспомнилось, как дед не хотел участвовать в закупке рабов. Только настойчивость Омара и трудное финансовое положение заставили его согласиться на это предприятие. Рабы для армии – это не просто торговля. Это политика, где так легко наступить ненароком на мозоль сильным мира сего. «Тебе не нужно никуда совать нос! Я тебе это строжайше запрещаю!» – всплыли в памяти слова деда. Но как не нарушить запрет, если все эти путаные дела сами буквально хватают тебя за нос?

Вот обо всем этом я и думал, сидя в своем невольном месте отдохновения, под суровыми взглядами древних мужей, взиравших на меня с расписного потолка.