Сергей Зацаринный
Пустая клетка

© Сергей Зацаринный, текст, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Не каждый, кто ищет, находит. Не всякий, кто уходит, возвращается.

Ас-Самарканди. Синдбад-наме

Глава I
Час Быка

Падающая звезда безмолвно чиркнула по сияющему куполу южного ночного неба. Под ним в мрачном величии спал, вытянувшись вдоль реки, огромный город. Приближался тот самый час между полуночью и рассветом, который именуют часом быка. То самое время, когда тьма сгущается перед окончанием ночи, сон сковывает все живое и вольно чувствуют себя силы, которые прячутся днем от света солнца. В этот час души спящих улетают особенно далеко.

Собаки и те молчали. Лаять было не на кого. Даже на привычных к ночным караулам дворцовых стражников это сонное царство навевало ленивую зевоту. Всадники ехали не спеша, не зажигая факелов. Торопиться некуда, свет звезд слегка серебрит дорогу, и лошади сами идут потихоньку по пыльной утоптанной улице. Караул объехал заставы на въезде в город, завернул к речной пристани, перекинулся парой слов со сторожами и теперь возвращался к ханскому дворцу. Богохранимый Сарай, столица славного и великого государя Узбека, да продлит Всевышний его царствование, наслаждался сном и покоем под молчаливым звездным небом. Легкий ветерок шевелил во тьме листья старых карагачей и нес с реки освежающую прохладу.

Крики донеслись из темноты, когда караул уже повернул к рыночной площади. Кричали на соседней улице, ближе к реке. Сотник привычным движением резко развернул коня в переулок.

Вдали мелькали тени от ручного фонаря, метались фигуры людей.

– Всем остановиться! Именем великого хана!

Тени сразу застыли. С дворцовой стражей шутки плохи – это тебе не базарные или квартальные сторожа с палками. За неповиновение можно и на стрелу нарваться.

Всадники с привычной сноровкой окружили кучку людей возле телеги, запряженной лошадью, один из которых, склонившись в почтительном полупоклоне, держал перед собой зажженный фонарь.

– Что здесь происходит? Кто кричал?

Из полутьмы кто-то выступил:

– На нас напали! Вот, – говоривший протянул окровавленную руку, – меня ударили ножом!

Все разом загалдели:

– Они туда убежали! Их было двое!

Сотник повернул голову в сторону темного проулка, куда показывали крикуны, и насмешливо протянул:

– Вы почтительно кланяетесь, а сами разговариваете со мной, как с несмышленым ребенком. Я должен поверить рассказу, что двое напали на шестерых здоровенных олухов? Или это были могучие джинны? Чья телега?

– Это их телега! Мы – мирные водовозы, господин, идем после ночного намаза домой. Смотрим, телега с кувшинами. Здесь рядом наш двор, мы подумали – уж не наша ли? Остановили. А они на нас с ножами!

В колеблющемся свете фонаря на лице сотника блеснула улыбка:

– Значит, едут двое на телеге. Потом нападают на шестерых благочестивых богомольцев, оставляют им телегу с лошадью и убегают? – Он наклонился к одному из стоявших. – Э-э, да в вашу мечеть, похоже, воду для омовения возит не водовоз, а виночерпий. От тебя ж разит, как из кувшина!

Стражники послушно захохотали. Один из них весело поддакнул:

– Уже скоро на утренний намаз призовут, а вы все с ночного идете.

– Плутают, – благодушно продолжил сотник. Он был даже рад неожиданному небольшому развлечению. Однако нужно было возвращаться к службе.

– Давайте садитесь на телегу, богомольцы. Вон ты, длинный, вожжи возьми. Поедете с нами до квартальных сторожей, пусть с вами завтра местный кади разберется. Расскажете ему, как здесь вместо воды вино наливают.

На самом деле подобное мелкое происшествие совсем недостойно внимания дворцовой стражи.

– Что за улица! Ни караульных, ни привратников! Вот так человека убьют, разденут посреди города, как в глухом лесу!

Между тем притихшие ночные крикуны залазили на телегу, подсвечивая себе фонарем. С двух сторон за ними на всякий случай присматривали всадники.

– Тут еще один! Только бедный уже на ногах, видно, не стоит, – стражник показал рукой на сапоги, торчащие из-под куска холста.

– Ваш шейх, что ли? – рассмеялся сотник.

Неожиданно стражник быстро столкнул древком копья водовозов с телеги и сам спрыгнул с седла.

– Это чужеземец. Франк, – караульный откинул холст и наклонился над лежащим, – и он мертвый.

Не дожидаясь команды, всадники оттеснили незадачливых крикунов. При дрожащем свете фонарного фитиля тускло заблестело дорогое шитье на плаще лежащего между кувшинов.

– Та-ак… – недобро процедил сотник. – Этот тоже на вас нападал?

– Клянемся, мы сами только сейчас его увидели. Если бы мы его убили, зачем нам кричать и звать стражу?

– А кто сказал, что это вы кричали и звали?

Сотник с сожалением посмотрел в зловещую тьму проулка, где, по словам водовозов, скрылись хозяева телеги. Он тянулся к реке в самые заросли карагачей и переплетение улочек, где не проехать на лошади.

Те, кто укрылся там под покровом тьмы, сейчас уже далеко. Даже дворовые псы, отозвавшиеся было на шум, замолчали. Только равнодушные звезды бесстрастно взирали с бездонного неба на все происходящее.

Дело скверное!

– Свяжите их! Расскажете завтра эмиру сказку про ночных джиннов, вылетающих из кувшинов.

Он повернулся к одному из стражников:

– Раны видно?

– На шее след, – отозвался тот, – видно, задушен веревкой.

Все угрюмо молчали: и всадники, и водовозы. От былого благодушия не осталось следа.

– Потуши фонарь, – приказал сотник. – На улице ни души, а завтра на всех базарах будут об этом болтать.

Улица снова погрузилась в темноту. Никто так и не высунулся из-за глухих заборов. Лишний раз мозолить глаза дворцовой страже не хотелось никому.

Снова двинулись в темноте и тишине, словно и не случилось ничего. Молчали собаки, шелестел ветерок в листве, равнодушно мерцали звезды.

Сотник вспомнил, как давным-давно в детстве бабушка вот такой же звездной тихой ночью загадывала ему, еще совсем маленькому мальчику, загадку: «В каком колчане стрелам нет числа?» Простая была отгадка. Колчан – небо, стрелы – звезды.

Еще она рассказывала сказку про джинна, которого выпустила из старого кувшина неосторожная рука.

Глава II
Обитель справедливости

Площадь перед ханским дворцом была безлюдной. Великий Сарай ал-Махруса – Дворец Богохранимый – станет настоящей столицей только к зиме, когда сюда вернется хан Узбек со всею своею свитою. На лето он отъезжает в степь.

Едва весной зазеленеет свежая трава, сам хан, его жены, родственники, приближенные, военачальники, нукеры, повара, сокольничие – весь двор со своими семьями, слугами, припасами достает из пыльных кладовых роскошные шатры и простые палатки, грузится на телеги и отправляется подальше от тесных городских улиц и душных комнат. Уже который год Узбек проводит лето у реки Кубань. Там, среди сочных цветущих трав, сейчас его настоящая столица – целый степной кочующий город из шатров и повозок, растянувшийся на несколько фарсахов. В нем сейчас и визирь со всей канцелярией, и вельможные эмиры, и седобородые правоведы, и ханская гвардия. Там принимают послов и решают государственные дела, плетут интриги и пируют.

Великая держава, созданная век назад верхом в седле, хранит свои традиции. Она по сей день, как за сто лет до него, делится на людей, у которых стены из войлока, и людей, у которых стены из глины. Хан знает и помнит, что именно там, в степи, у кочевых костров вся его военная мощь. Города богаты, землепашцы многочисленны, но не они – опора Золотого престола. Его грозные конные тумены в степи.

Вот и возвращается на целых полгода ханская ставка во времена великого Потрясателя Вселенной. Там, в степи, его потомки проводят каждый год курултаи, где по древнему обычаю раздают пожалования. Выезжают на большую охоту, где воины могут показать свою отвагу и удаль. Устраивают пышные пиры. Как встарь. Вокруг этого древнего великолепия суетятся слуги, ловчие, ремесленники, купцы, повара, проходимцы – всё, как в настоящей столице.

Дворцы и дома в Сарае на полгода пустеют. Хозяева в степи. За хозяйством присматривают пара-тройка слуг или вообще какой-нибудь оставленный невольник. Начинается совсем другая жизнь, не то что зимой. Известное дело, кот из дома – мыши в пляс. Ставшие полновластными хозяевами городских пенатов слуги живут привольно. Можно спать, когда хочешь, есть, что захочешь, водить гостей. Денег хозяева оставили – нужно закупать на зиму припасы. Лето ведь время самое горячее, торговое.

На место отбывшей придворной знати наезжают купцы. Едва начнет спадать половодье на великой реке, придут караваны с севера: из Руси, из Булгара. На пристанях не протолкнуться. Из-за Бакинского моря приплывут корабли персов, арабов, шемаханцев. Наедут франки из Крыма, греки из Константинополя и Трапезунда, армяне, евреи. Из Великой степи придут хорезмские караваны. Закипят сарайские базары. Самая золотая пора для торговцев и ремесленников, посредников-миянчи, менял, хозяев харчевен и постоялых дворов.

С купцами приходят новости со всего света, товары, от обилия которых разбегаются глаза.

Придет зима, уплывут корабли, уйдут караваны. Вернутся из степи хозяева. И какой-нибудь «господин Балобан», который летом с важным видом закупает на базаре припасы на зиму, а потом лениво играет в тенечке в нарды с приятелями, снова станет простым невольником, который и на базаре-то появится только носильщиком при приказчике.

В ханском дворце остается всего несколько слуг и небольшой отряд нукеров во главе с эмиром. Служба не тяжела – стоять на воротах да объезжать город. Оставляют на лето больше ветеранов, которым уже тяжело мотаться по степям. Некоторые из них рубились еще под знаменами хана Тохты.

Даже городской Диван на лето пустеет – судьи тоже уехали с ханом. Для разбора дел оставляют только пару яргучи – знатоков Великой Ясы. Этого вполне достаточно. Обычно все вопросы решают приходские или базарные старосты, мусульмане ходят к своим кади. В Диван идут только с особенно важными вопросами, или когда кади и старосты не могут между собой договориться. Летом это случается редко. Пора горячая, и народу по судам таскаться некогда.

Вот и сейчас в Диване было малолюдно. У входа молча глядели на площадь двое стражников и диванный писец-битакчи, а в глубине двое седобородых яргучи от нечего делать переговаривались с главным городским кади. Он тоже обычно присутствовал в Диване, потому что чаще всего среди жалобщиков были мусульмане. Или вопросы касались каких-нибудь мудреных хозяйственных проблем, до которых Великой Ясе дела не было. Несмотря на ранний час, ученейший Бадр-ад Дин выглядел утомленным. Видно, яргучи ему посочувствовали, потому что кади старательно объяснял им причину своего усталого вида.

– Эта ночь называется Ночью Могущества и предопределения. В эту ночь Всевышний принимает решение о судьбах людей на следующий год. От заката до рассвета правоверный должен проводить в молитве. Сказано: «Они свои постели оставляют и взывают к Господу своему в страхе и надежде». Видели, какой особенно нежный рассвет был сегодня?

Яргучи уважительно молчали. Они уже привыкли, что у мусульман целый месяц идет пост и кади не пьет с ними чай. Благочестивый человек. Сейчас, когда стоят самые длинные дни в году и самые короткие ночи, трудно воздерживаться от еды и питья в светлое время. А теперь вот кади всю ночь провел в молитве.

Не зря хан Узбек возлюбил мусульман, всячески их ласкает и даже сам любит именовать себя султаном. По их обычаю.

Открылась дверь, идущая в Диван со стороны дворца, и стражник объявил о прибытии эмира. Все встали. Важно положив руку на рукоять сабли, вошел эмир в сопровождении своего помощника-наиба. Все почтительно приветствовали друг друга. На вопрос о новостях битакчи ответствовал, что с утра есть только жалоба от мусульман одного из приходов. Сегодня ночью некий франк, по всему видно, пьяный, приставал к женщинам, идущим по улице в гости. А потом вломился во дворик, где они с соседками ужинали, и бросил им на стол свиную ногу.

Яргучи осуждающе кивали. Явное богохульство, а значит, подлежит суду по Ясе. Да еще и стороны принадлежат к разным верам. Уже послали за жалобщиками и свидетелями. Дело, конечно, из ряда вон выходящее, но, может, удастся помирить стороны, не раздувать скандала.

Новость неожиданно заинтересовала эмира. Он быстро повернулся к наибу и сказал:

– Слышал?

Тот молча кивнул.

– Дождись-ка этих жалобщиков.

Судьи переглянулись. С чего бы это? Может, новый указ какой пришел насчет веры? Франки в последнее время так и вьются при дворе.

Ждать долго не пришлось. Жалобщики явились, едва эмир скрылся за дверью. Это был один из приходских кади с двумя богато наряженными женщинами и толстым стариком в шелковом халате с расшитым бухарским поясом. В отличие от Бадр-ад Дина все они были очень бодры и не выказывали не малейшего признака бессонной ночи и усердного месячного поста. Судя по их виду, они, напротив, были полны сил и желания ринуться в бой.

– Мы взыскуем к высокому правосудию, – начал кади. – Вот эта почтенная женщина, Таифа, жена купца Сулеймана, говорит, что вчера ночью к ней приставал пьяный франк и хватал ее за руки и платье.

Началось разбирательство, в ходе которого выяснилось, что незнакомец не только приставал к женщинам, но и, получив отпор от кротких и благочестивых постниц, через некоторое время ворвался во двор, где они с подругами мирно разговлялись финиками и лепешками, и бросил им на стол свиную ногу. А потом скрылся во мраке ночи. Один из яргучи даже поинтересовался – где нога? Нужно было принести, улика как-никак. Его поддержал Бадр-ад Дин. Не обязательно ведь хватать руками запретный для правоверного предмет, могли бы накрыть его мешком. Не дворцовую же стражу посылать?

В этот момент в разговор вступил почтительно молчавший до этого наиб:

– Если мне будет позволено, я хотел бы задать вопрос. Как выглядел этот франк? Во что одет?

Кади и толстый купец повернули головы к разгоряченным женщинам:

– Давайте рассказывайте поподробнее.

– Плащ на нем был. Дорогой такой, вышитый. Темный. То ли синий, то ли серый – темно было, не разобрать. Но дорогой, сразу видно. Шитье так и блещет. Сам молодой такой, без шапки. Волосы пострижены вот так, – Таифа показала рукой, как был пострижен иноземец.

На губах наиба заиграла недобрая улыбка. Обращаясь к женщине, он тихо спросил голосом, не предвещавшим ничего хорошего:

– Этот почтенный господин твой муж? Ревнивый, наверное?

Таифа непонимающе захлопала глазами и кивнула.

– Много мужчин в доме было в эту ночь? Считая слуг и невольников?

Не понимая, к чему клонит наиб, женщина принялась оправдывать мужчин:

– Они все были на другой стороне дома. Здесь сидели одни женщины. Пока мужчины прибежали, этот безумный уже умчался. Где же его поймаешь среди ночи? Мы кричали, звали караульных, соседи повыскакивали, но он как сквозь землю провалился.

– Почтенный кади подтверждает слова свидетельницы, что франк провалился сквозь землю?

Елейный голос звучал пугающе, и ответа не последовало. Внезапно наиб резко выпрямился и громко заявил:

– Если почтенные судьи не возражают, я хотел бы попросить этих добрых женщин пройти со мной во двор и подтвердить, тот ли человек, которого я покажу, приставал к ним этой ночью?

Даже бывалые яргучи удивленно развели руками. Где это видано? Не успел человек подать жалобу, а виновного уже схватили и привели в суд. Воистину ханская стража всесильна. Все вышли во двор. Наиб подвел женщин к рогоже, лежавшей на земле, и поднял ее.

– Он?

Женщины в ужасе отшатнулись.

– Вроде… Темно было. Плащ спутать трудно, да и на лицо… вроде. И волосы…

Повернувшись к приходскому кади, наиб грозно спросил:

– Значит, вы говорите, что этот человек провалился сквозь землю? Посреди улицы, полной разъяренных людей? Так вот! Его задушили и пытались тайком увезти тело к реке. Какого удовлетворения вы требуете от Дивана за нанесенную вам обиду?

Глава III
Бонифаций из Матреги

На бедного Сулеймана было жалко смотреть. Лицо его стало красным, а глаза выпученными, как у вареного рака. По щекам толстяка струился пот. Бадр-ад Дин между тем обратился к приходскому кади:

– Ты опросил свидетелей? Или решил жаловаться в Диван, только послушавшись эту крикливую женщину?

– А мне страшно интересно, где покойный взял свиную ногу? – добавил наиб. – За всю свою жизнь я не видел в Сарае ни одного мясника, чтобы торговал свининой, и не знаю ни одного хозяина, который держит свиней. Для свиньи нужны старые дубравы, какие растут под Булгаром. Видно, к твоей жене приставал сам шайтан, коль, получив отказ, он в один миг успел слетать в русские леса.

– Лежит! Во дворе моем лежит, – ухватился за свиную ногу, как за соломинку, перепуганный Сулейман. – Я слуге велел отнести подальше от усадьбы и зарыть где-нибудь. А пока она валяется под забором.

Главный кади задумчиво поскреб затылок под чалмой.

– Придется мне самому заняться этим делом. Убитого нужно будет передать священнику из их миссии. А убийц придется искать в мусульманском квартале. Пошлите стражника с этой вздорной женщиной, пусть он принесет свиную ногу. – И, сощурясь, он обратился к Сулейману: – Молись, несчастный, чтобы эта нога нашлась. Иначе ты горько пожалеешь о том, что затеял сутяжничать в священный месяц Рамазан. – На секунду замявшись, главный кади добавил: – Послушавшись свою сварливую жену. А ты, – повернулся уже к кади, – ступай с ними и попроси, пусть староста соберет и опросит свидетелей.

Подождав, пока процессия, сопровождаемая ханским гвардейцем, скроется за краем площади, Бадр-ад Дин засобирался и сам:

– Нужен еще один писец. Пусть запишет все показания и доложит мне. Ты поедешь? – обратился он к наибу.

– А куда мне деваться? Иноземец, видно, важная птица, и франки обязательно пожалуются визирю, а то и самому хану. Потребуют найти убийцу. Хотя, конечно, лучше бы история с ногой оказалась правдой. Оскорбил верующих, да еще в священный месяц, сгоряча убили. Нехорошо, конечно, но, если бы его в суд притащили, все равно бы несдобровать. Знаю я это место. Там как раз стена к стене с Сулеймановым двором мечеть стоит – несколько соседей для своих поставили. Можно ведь подтянуть, что богохульник в молитвенное здание метил, имама оскорбил. А за это по Ясе – смерть.

– Зачем же жаловаться пришли, коли сами убили?

– Покойника этого ночная стража перехватила. Его тайком везли на телеге к реке. Еще бы немного, и концы в воду. А шум многие слышали. Если бы не стража, мы сейчас поехали бы к франкам виновного искать. А он исчез. Известное дело, в ответе те, кто остался. Им лишний скандал не нужен – стали бы откупаться. Расчет верный. Да видно шайтан попутал.

– В святую ночь на земле тесно от ангелов, – назидательно поправил кади, – они и не дали свершить несправедливость.

Не желая сидеть в полутемном Диване – окошечки там маленькие, узкие, чтобы зимой их легче было плотно закрыть, – наиб увязался за Бадр-ад Дином. Тот решил, пока суд да дело, самому прогуляться за писцом, которого нужно послать в квартал злосчастного Сулеймана.

Главный кади Сарая Бадр-ад Дин ал-Арадж был полным тезкой верховного кади Бадр-ад Дина ибн-Ибрахима, но, в отличие от того, политику не любил и старался держаться подальше от сильных мира сего. Человек благочестивый и книжный, он помимо судейских обязанностей возглавлял медресе, не так давно воздвигнутое в столице ханом Узбеком.

Великая Яса Чигизхана писалась в степи для воинов и пастухов, жизнь которых проходила в седле, а все имущество состояло из скота и оружия. В городах же судьям чаще приходилось разбираться в хитросплетениях торговых сделок, мудреных и запутанных договорах, выслушивать оценщиков, советоваться с нотариусами. Чтобы не заблудиться в этих лабиринтах, где очень часто справедливость ищут по принципу «вор у вора дубинку украл», нужно было самому хорошо ориентироваться во всех закоулках мусульманского права-фикха, созданного за века великими правоведами и богословами. Здесь к правдивому и честному сердцу требовалась умная и знающая голова.

Бадр-ад Дин долго собирал по свету мед мудрости, пока, наконец, не осел в Богохранимом Сарае. Теперь, когда благодаря Всевышнему и мудрому правлению хана в Улусе Джучи росли города, расцветали базары, появлялось все больше купцов, ремесленников, чиновников, стали нужны грамотные кади, умелые счетчики, составители договоров. Вот Узбек, да продлится его благословенное царствование, и повелел построить в своей столице при главной мечети медресе и собрать туда ученых людей, чтобы подданным не нужно было отправляться за знаниями за тридевять земель.

Этому медресе и посвящал все время, свободное от судейских обязанностей, Бадр-ад Дин. Не было для него лучшего занятия, чем беседы с шакирдами, и лучшего отдохновения, чем часы наедине с исполненными мудрости манускриптами.

Вот и сейчас ученейший кади воспользовался случаем, чтобы самому прогуляться до своей излюбленной обители мудрости. Благо располагалась она совсем рядом, на той же площади, возле главной ханской мечети.

Солнце, несмотря на ранний час, было уже высоко, и на пыльные улицы Богохранимого Сарая потихоньку наползала жара. Подступала самая макушка лета, когда благочестивый человек едва успевал заснуть между вечерним и утренним намазом. Площадь перед ханским дворцом была безлюдна. Дома знати, окружавшие ее, сейчас пустовали, во дворе главной мечети стояла тишина. К оставшимся при эмире чиновникам тоже мало кто заглядывал. Зато веселый шум главного базара долетал даже сюда.

Один только вид милого сердцу медресе вернул Бадр-ад Дину благодушное настроение.

– Уже через три дня пост заканчивается. Отпразднуем – и снова за занятия.

– Чем сейчас занимаются?

– Я их на весь месяц посадил за переписку. Заниматься сейчас тяжело. Ночи короткие, не высыпаются. Да и на пустой желудок ученье трудно идет. А распустишь – того хуже. Юноши молодые, пост им держать тяжело. Особенно в большом городе, где много иноверцев и соблазнов. Нужно ведь привыкать смолоду. Выучатся, выйдут в люди – сами будут судить и учить. Ну, а за полезным занятием и время быстрей идет, и пока переписывают, тоже много познают. Сказано ведь – кто переписывает, читает дважды.

Наиб, чтобы поддержать разговор, проговорил:

– У нас тоже сейчас пост. Только постимся по-другому. Мясо нельзя – только рыба.

Наиб был русским. Его отец был раньше священником в православной церкви, а сын вот подался на ханскую службу. Сейчас на нем был длинный коричневый халат, запахнутый на одну сторону, как на обычном писце-битакчи, и маленькая шапочка на коротко остриженных русых волосах. Издали, если не рассмотришь румяного лица и светлой бороды – монгол монголом.

В медресе было тихо, прохладно и сумрачно. Почти как в Диване. Самые освещенные места близ узких окон и открытой двери заняли ученики-шакирды, корпящие над листами. Перед каждым маленький столик с чернильницами, тушечницами, перьями и бумагами. В лучах, падающих из окон, висели золотистые пылинки. Пахло пылью и погребом.

При виде кади все разом вскочили и склонились в низком поклоне.

Бадр-ад Дин подозвал невысокого худенького юношу.

– Это Илгизар. Один из самых прилежных учеников. Приезжий. Город знает плохо, сидит все время в библиотеке, – кади улыбнулся. – Пусть поработает с тобой, жизнь посмотрит. Возьми, юноша, хороший пенал с запасом чернил и каламов. Работы будет много. Станешь помогать почтенному наибу, а потом принесешь записи мне для доклада.

Чтобы подбодрить ученика, опасливо косившегося на своего нового начальника, наиб дружески похлопал его по плечу:

– Меня зовут Злат. Пенал я тебе дам. Хороший. В Диване есть. Я ведь тоже, можно сказать, писец. Битакчи. – Он повернулся к площади. – Тем более что нам нужно скорее возвращаться. Это, кажется, по нашу душу.

Через площадь к ханскому дворцу ехали два всадника. Франки. Один – в дорогом парадном кафтане.

– Проведали уже. Интересно откуда?

– Поторопимся, дети мои, – оживился кади, – и все узнаем.

Однако, когда он со спутниками переступил порог Дивана, посетитель уже закончил свою речь. Судя по всему, только-только. И еще не получил ответа. Потому что оба седобородых яргучи весело улыбались, а на лице франка лежала печать недоумения по поводу столь неуместной реакции.

Это был уже немолодой, но еще крепкий и живой человек с тяжелым свинцовым взором. Одет он был подчеркнуто по-нездешнему. Пурпуэн тонкого сукна до пупа, золотая цепь на шее, берет на голове. Вышитый плащ застегнут изящной заколкой. Даже на ногах красовались не сапоги, а узкие щегольские башмаки.

– Это по твою душу, уважаемый наиб, – один из судей развернулся к вошедшим. – Почтенный… э-э-э….

– Бонифаций из Матреги, – пришел на помощь франк, – приказчик дома Гизольфи.

– Почтенный Бонифаций из Матреги просит защиты и помощи. От него вчера сбежал помощник. Вместе с хозяйскими деньгами. Он просит, чтобы мы немедленно передали всем заставам приметы этого коварного злодея. Повтори приметы, уважаемый, и я уверен, что похититель будет тебе предъявлен быстрее, чем ты успеешь вернуться домой.

Но наиб не дал посетителю заговорить:

– Скажи, у твоего помощника был дорогой плащ из синего сукна?

Бонифаций кивнул. Наиб сделал ему знак рукой и пошел во двор.

Теперь немая сцена повторилась уже с участием наряженного франка. Только выдержки у него было побольше, чем у Сулеймана с Таифой.

– Много было денег?

Бонифаций молча кивнул. Было видно, что он не знает, как поступить дальше.

– Мы сейчас отправим тело в миссию к монахам. У вас есть опись похищенного? При убитом ничего не было обнаружено.

– Где его убили? – наконец разомкнул уста франк.

– Всему свое время. Думаю, высокий дом Гизольфи будет больше интересовать, кто это сделал и где похищенные деньги? Этот несчастный ведь тоже генуэзец? Уверяю тебя, почтенный Бонифаций, что я, наиб самого́ сарайского эмира, немедленно лично займусь этим делом. Список похищенного у тебя с собой?

– Я торопился, не думал, что в этом есть такая необходимость. Нужно было не дать уйти вору.

– Как видишь, уйти ему не дали. Поэтому попрошу тебя никого не впускать пока в комнату убитого и приготовить список украденного. Там и поговорим поподробнее. А пока, похоже, нам нечем больше занимать внимание высокого Дивана.

Поклонившись, генуэзец вышел. Наиб последовал за ним и стоял рядом, пока тот садился на лошадь. Будто спросить чего хотел. Бонифаций несколько раз нервно оглядывался на него, но Злат молчал, только внимательно и довольно невежливо рассматривал франка в упор. Уже доехав до края площади, тот резко обернулся – наиб не сводил с него взгляд.

– Ну что, пойдем заберем пенал, – наконец сказал Злат, обращаясь к новоявленному помощнику, который почтительно ожидал рядом. И бросил вослед уехавшим: – Не нравится мне этот павлин.

Не успели дойти до дворцовых ворот, как появился тот самый стражник, что уехал с женой Сулеймана. К седлу его был приторочен холщовый мешок.

– Видать, не соврал жирный ишак? Ого! Да тут не нога, а чуть не полкабана!

Из мешка был извлечен великолепный свиной окорок, соленый и крепко завяленный. Злат осторожно колупнул его пальцем. Понюхал.

– Хорошая штука. С какими-то травами солили. И вялили не день-два. Да и весом… – он приподнял мешок, – полпуда, не меньше. Ладно, оставим пока у меня. До окончания разбирательства. – Злат снова с наслаждением понюхал окорок: – Хорошо посолили. Не испортится.

Взвалив мешок на плечо, Злат пошел с молодым шакирдом в небольшое здание сбоку от дворца, где была резиденция эмира. Бережно подвесив к потолочной балке в своей небольшой каморке добычу, скомандовал:

– Ну, брат Илгизар, бери чернильницу и пиши. Начнем собирать камни, как говорится. Первым камнем во главе нашего угла и будет эта нога. Хотя правильнее было бы назвать ее задницей. Но мы напишем – нога.

Юноша проворно занял место за столиком и пододвинул лист бумаги из стопки на краю.

– 12-й день убывающей луны пятого месяца года Петуха. 27-й день месяца Рамадан 733 года. – Злат на миг задумался. – А у нашего генуэзца сегодня 11 июня 1333 года. Видишь, как бывает. Три раза записали по-разному, а все одно и то же.

Только продолжить им не пришлось. Грозный окрик во дворе: «Наиба Злата к эмиру!» вмиг оставил юношу одного. В каморке было тесно и уютно. Столик для письма, сундучок для бумаг, две скамейки и затертый коврик на полу. Запах свиной ноги, казалось занявшей полкомнаты, заставил Илгизара сглотнуть слюну. Хорошо хоть сегодня не спал всю ночь с товарищами, поэтому поел перед рассветом.

Наиб что есть духу прибежал обратно, и сразу стало понятно, что с писаниной придется повременить.

– Вот такие дела, брат Илгизар, – объявил он, едва ворвавшись в каморку, – придется тайне появления этого свиного зада в Богохранимом Сарае подождать своего часа. Словно стая шайтанов прошлась ночью по нашему городу. Убита жена ханского сокольничего, дочь пропала.