Сергей Зацаринный
Пустая клетка

Глава IV
Убийство в доме сокольничего

Злат сел на скамью и стал проворно разуваться.

– Обувь надо поберечь. Негоже сафьян по закоулкам трепать.

Скинул он и свой добротный коричневый халат с шелковым поясом. В один миг мягкий, как рисовальная кисточка, наиб обратился в обычного базарного завсегдатая, что слоняются вдоль торговых рядов в поисках заработка или поживы. На нем осталась некрашеная холщовая рубаха, подпоясанная крепким кожаным ремешком, а обулся он в старые сапоги.

– Ты, брат Илгизар, тоже собирайся. Вон в ту сумку бумаги сложи с пеналом. Поедем с тобой глядеть, как большие вельможи живут. В кои-то веки за такой высокий забор пустят. Да ты не думай, Бадр-ад Дин там тоже будет. Еще и похвалит тебя, что приехал. Эту сумку мне по особому заказу шили, – прибавил с гордостью наиб. – Видишь, как крепко прошиты края – бумага не мнется. Она, может, и не понадобится, но на всякий случай прихватим. Дощечки с писалом не забудь.

Бумага была дорогая, и ее берегли. Черновые записи делали на покрытых воском дощечках. Или того проще: коптили сажей и натирали бараньим жиром. Когда водишь писалом, получаются черные буквы. Совсем как на бумаге.

Во дворе уже царили многолюдство и суматоха. Ворота были открыты настежь, чтобы выпустить целый отряд конных стражников. У выхода ждал эмирский скакун.

– Наделают теперь переполоха, – не одобрил Злат, – и разговоров ненужных.

К ним уже спешил конюх, ведя в поводу пару старых, но еще крепких меринов. Вослед им тоскливо глядели печальные водовозы, сидевшие на земле в дальнем углу двора под надзором двух караульщиков.

Усадьба Урук-Тимура была на самой окраине Сарая. Как и говорил Злат, за высоченным забором. После крепких ворот с калиткой начинался мощенный кирпичом двор. За домом и сбоку от него виднелась целая куча разных построек. Был тут и сад, уходящий под склон, в котором виднелись печальные ивы. Кивнув на них, наиб заметил:

– Там, видно, пруд или арык.

Он еще по дороге расписывал юноше, какой большой человек этот ханский сокольничий. На пиру сидит не то третьим, не то четвертым от самого Узбека.

Вроде как и сам золотого Чингизова рода, только не от Джучи, а какого-то другого сына. Потому, хоть и прав на престол в нашем улусе не имеет, но почет ему немалый. Кроме начальника ханской охоты, имеет звание эмира и темника, а на шапке носит три пера.

Еще, старый хрыч, взял недавно молодую жену, и она, слышно, переругалась со старыми. И самим мужем вертела, как хотела. Неудивительно, если ее и убили. Одно непонятно. Урук-Тимур сейчас со всей семьей, чадами и домочадцами прохлаждается в кубанской степи. Почему жена и дочь здесь?

Молодой шакирд в роскошном дворе совсем оробел: полно всадников, ярких дорогих халатов, на порог ступить страшно – лежит ковер в табун лошадей ценой. Однако, как выяснилось, в дом никто не входил – ждали Злата. Приказ самого эмира.

Даже когда тот со своим спутником молча вошел в дом, никто не тронулся с места.

Бедный Илгизар только порадовался, что ничего не ел. Зрелище было не для развлечения. Молодая женщина лежала в луже крови с перерезанным горлом, вокруг валялись разбросанные вещи.

– Умелые люди работали – сразу в горло ударили, чтобы не закричала. Потому никто ничего и не слышал.

Седобородый старик, бывший у убитой в ключниках, бесстрастным голосом рассказывал:

– Госпожа вчера поужинала рано, пост она не держала. Спать легла до захода солнца. Утром мы ее не беспокоим, ждем, когда проснется – она часто долго спит. Потом уже странным это стало казаться, вчера вроде рано легла. А когда уже переполох начался, выяснилось, что и молодая госпожа пропала.

– Ценности у хозяйки были?

– Муж ее любил очень, дарил украшения. Она их хранила вон в той шкатулке. Все деньги тоже держала при себе, мне выдавала на расходы.

– Много денег?

– Мне про то не ведомо. Выданным я веду строгий учет и в книгу записываю. А сколько там в хозяйском сундуке…. Это знает только управляющий. А он сейчас с хозяином.

Илгизар боязливо озирался. Чувствовалось, что убитая денег не считала. Шелк свисал сверху занавесками, покрывал скамьи и стены коврами. Какие-то роскошные шитые золотом одеяния лежали на лавке у стены. Сверху красовалась шапочка с перьями и самоцветом на лбу. Наиб наклонился к ней.

– Про драгоценности тоже ничего не знаешь?

– Полный список, конечно, составить не смогу, но можно опросить служанок. Женщины в таких делах бывают очень наблюдательными.

Наиб еще раз прошелся по комнате. Неведомый злодей действовал очень уверенно. Не наследил, не наделал лишнего беспорядка. Просто и деловито зарезал спящую женщину, забрал содержимое шкатулки и ушел. Все это в полной темноте, на небе только звезды. Ничего не искал, на мелочь не разменивался – не тронул дорогие одежды. Даже не заметил шапочку ценой, поди, в тысячи даньг.

Злат поднес шапочку к свету. Камень во лбу засверкал на солнце, как огромная звезда. Похоже, рубин – огнем так и брызжет. С лесной орех. Такая вещь – и не под замком. Перед слугами, что ли, хозяйка красовалась?

– Когда в последний раз видели дочь хозяина?

– Перед ужином. Ей нездоровилось, и она не вышла к ужину. Служанка ходила к ней спросить, не принести ли еды в комнату, но она уже спала.

– А утром исчезла? У вас ворота тараном не вышибешь, как она могла незаметно уйти?

Старик замялся:

– Уснул привратник. Я его сам и застал поутру спящим у ворот.

– Часто за ним такое водится?

– Бывает… Сейчас тихо. В нашем краю лишний народ не шатается. Да и в доме еще шесть слуг, кто к нам полезет? Бывает, что и задремлет.

Пошли в комнату дочери. Там царили порядок и чистота, не было ни малейших признаков спешки.

– Вещи проверяли?

– Ничего не пропало. Только одежда, которая была на госпоже.

– Никто ничего не видел, никто ничего не слышал, никто из усадьбы не выходил, в усадьбу не заходил?

Ключник виновато, словно извиняясь, развел руками:

– К нам сейчас вообще мало кто ходит. Да и мы тоже нечасто отсюда выбираемся. Припасов своих хватает. Госпожа иногда ездит на базар. Ну, а я потом деньги отвожу…

– А дочь хозяина?

– Ее строго-настрого не велено из дома выпускать. Приказ самого хозяина. Он ее не хотел оставлять, но она заболела слишком. Вот ее и оставили под присмотром жены.

– К ней тоже никого не пускали?

– Да некого и пускать. Какие подруги были, тоже уехали. Она больше в постели лежала и сказки слушала.

– Все же улетела птичка, – сказал наиб, пощелкав ногтем по пустой клетке. – Птичек любила?

Старик печально улыбнулся.

– Это да. Подержит, подержит и выпустит. И вслед смотрит. Любила птиц на волю выпускать.

– Ничего необычного вчера не замечали?

– Было. Гость приходил. Невысокий такой, в черном кафтане. Справился у привратника о хозяине и ушел.

– Странное дело. Кому же в Сарае неведомо, что славный Урук-Тимур сейчас при хане на Кубани? Пешком приходил?

– Пешком.

– Назвался как? Что передать велел?

– Ничего. Только спросил и ушел. В сторону большого базара.

Когда вышли во двор, народа там уже прибавилось. Как и предсказывал Злат, приехал Бадр-ад Дин. Он чинно беседовал с эмиром в тенечке у стены. Пришлось подойти отчитаться.

– Убита ударом ножа в горло. Судя по всему, во сне. Слуги ничего не слышали. Похищены деньги и драгоценности. Привратник, как выяснилось, спал. Как это ни печально, главное подозрение падает на дочь. Она исчезла ночью. Нужно послать приметы на все заставы и караулам. Пусть слуги опишут платье, в котором она была.

Бадр-ад Дин только развел руками:

– Бедный Урук-Тимур! Такое несчастье! К нему послали?

– Лучшего гонца. Только путь неблизкий, так что, думаю, будет сюда только через неделю. Ты свои дела закончил?

Наиб почтительно поклонился:

– С телом – да. Больше не буду никому мешать. Нужно еще хорошенько обыскать усадьбу.

– Вот и хорошо, – оживился кади, – надо торопиться. Сейчас прибудет шейх, я за ним уже послал, и можно будет заняться погребением.

Злат между тем увлек своего писца в сад.

– Не повезло нашим святым отцам. Как раз сегодня, когда они всю ночь не спали, и столько хлопот. Но, хочешь не хочешь, нужно предать тело земле до захода солнца. А путь до кладбища неблизкий. Так что, думаю, через час-другой здесь уже никого не будет. Кроме слуг. Сможем спокойно заняться своим делом. А пока, брат Илгизар, иди-ка ты в эту беседку да вздремни. А я со стражниками обыском буду заниматься. День впереди долгий, дел у нас полно. Когда еще придется поспать в такой беседке.

На берегу пруда под ивами красовалась увитая зеленью беседка, обсаженная розами. Одна сторона ее выходила на пруд.

– Почувствуй себя эмиром хотя бы на час. Или праведником в райских кущах. – Наиб втянул носом воздух: – Цветы как пахнут! Живи, кажется, и наслаждайся. Так нет. Видно, золотая клетка красива только снаружи.

Во дворе невольники черпали из огромного чана воду – обмывать тело. Бадр-ад Дин, уже активно включившийся во всю эту погребальную суету, строго поинтересовался:

– Чистая вода?

– С реки. Только вчера утром подвезли.

Это заинтересовало наиба.

– К вам вчера водовоз приезжал?

– Ну да, – подтвердил невольник, – зимой он каждый день приезжает. А сейчас народа в доме мало, два раза в неделю.

– За ним кто следит?

– Зачем? Привратник ворота открывает, запускает. Когда тот полный чан нальет – выпускает. Все без обмана.

Глава V
Баба в кувшине

Едва похоронная процессия вышла со двора, сразу воцарилась тишина. Только сейчас суетились люди, болтали, шумели – сели на коней стражники, склонили печально головы почтенные имамы, пришедшие проводить на кладбище супругу самого ханского сокольничего, тронулись, – и снова повис в бездонном небе коршун, сонно застонали куры под забором. Словно и не случилось ничего.

Место и впрямь было малолюдным. На другой стороне улицы угрюмо дремали вековые карагачи с чирикающими воробьями, за ними спуск к реке, огороды, рыбацкие причалы и летние балаганы для сушки рыбы у самой воды. Но и там никого не видно – утренний улов уже разобрали.

Слуги не спеша расселись в саду, помянуть хозяйку. Теперь командовать некому, сами себе головы. Постелили старые потертые коврики в тени под акацией. Тут были седобородый ключник, пара служанок, крепкий молодой конюх. Привратник тоже присоединился, заложив калитку на крепкий засов. Почтительно пригласили и наиба, который уже закончил с обыском. Тот охотно скинул на травке сапоги, ослабил ремешок на поясе и подсел к дастархану, поджав под себя ноги.

Суета и хлопоты утомили всех. О делах говорить не хотелось. Так хорошо было сидеть тихонько в маленьком саду среди цветов и отхлебывать не спеша медовую воду.

– Это ведь я этот сад делал. Своими руками, – хвалился ключник. – Там была грязная лужа какая-то, хозяин велел пруд копать. Скота, народа много, чтобы своя вода была. Ну, а я потом ивы на берегу посадил. Сначала чтобы берег не обваливался. Потом всем понравилось. Акаций самосевом наросло. Попросил у хозяина дозволения беседку у пруда поставить. Потом один знакомый увидал, сказал, давай я тебе дам саженцы роз. Из Персии. Вода рядом, поливать есть чем. Посадил. Потом уже и других цветов достал. Тут меня надоумили первоцветов насажать. Они весной сразу из-под снега цветут. Их уже и хозяин застал. Похвалил. Давай, говорит, сажай еще. Денег дал.

Садов в Сарае почти не было. Зачем? Знать и служители на все лето уезжали в степь и возвращались только на зиму. Горожане попроще жили в кварталах ближе к базарам: там ни земли, ни воды лишней не было. Хотя кое-кто из богатых купцов уже отселился ближе к окраине и обзавелся и усадьбой, и садом.

Разбили маленький садик и монахи-франки у миссии. Остальные глотали пыль в своих глиняных двориках.

Наконец появился и толстый старик-повар с дымящимся горшком. Увидев его, женщины проворно сдернули платок с горки румяных лепешек.

Священнодействуя большой ложкой, повар сокрушался:

– Вот ведь как получилось. Даже не пришлось мне готовить поминальный ужин по госпоже. Сказали, не надо. До захода солнца никто ждать не будет. Ну, хоть мы сами помянем. Ее любимое блюдо. Теперь уже никто не будет заказывать.

Злат попробовал кушанье из поданной ему миски и восхитился:

– Ни разу не ел такого. Что это?

Толстяк польщенно заулыбался.

– Это старинное блюдо, еще со столов великих халифов. Меня его учили готовить в самом городе Багдаде. Здесь про такое мало кто знает.

Наиб отдал честь блюду, орудуя лепешкой. Остальные не отставали. Только повар глядел на них с печальной улыбкой. Думал о своем.

– Секрет раскроешь? – не утерпел наиб.

– Какой секрет? Берешь жирной баранины или говядины и варишь в горшке. Можно корицы немного добавить и семян кориандра. Отдельно варишь морковь с луком. Соединяешь все. Главная трудность в соусе. Сам по себе он прост – уксус, вино, которое подкисло, и мед. Здесь главное, как смешать. Чтобы покислее получилось или послаще. На это уже сноровка нужна, и немалая. Будет кислое или сладкое – все испортишь. Вот эту смесь добавляешь в горшок с мясом и варишь с часок. Перед тем, как снять с огня, хорошо добавить изюм и миндаль. Накрываешь крышкой и держишь еще час. Вот и все дела.

– И впрямь, как тебя послушаешь, кажется просто.

– Лучше всего получается, если баклажан класть. Да где его сейчас взять? Попозже бакинские корабельщики, может, привезут. В Сарае почему-то не сажают.

– Вот и сажали бы у себя в саду. Вода рядом.

Повар насмешливо покачал головой.

– Во всяком ремесле свои хитрости. Баклажан тоже нужно суметь вырастить. Может, будут их когда и в наших краях сажать.

– Бывал, значит, в Багдаде?

– Родился там. Рос, учился ремеслу. – Повар покачал головой и причмокнул: – Какие там базары! Выдумать невозможно, чего там нет!

– И птичье молоко? Мне нянька в детстве загадку загадывала. Нет ни у тебя, ни у меня. Ни в заоблачных горах, ни в подземных пещерах. Нет в потаенных дуплах. Даже у кипчаков нет.

Толстяк засмеялся.

– Хочешь верь, хочешь не верь, наиб. Был на багдадском базаре один продавец сладостей. Продавал сладкие палочки, мягкие такие, как сильно загустевшие сливки. Говорил – птичье молоко.

– Чего же уехал из такого чудесного города?

– Судьба человека предначертана не им. Он – лишь песчинка на дороге вечности. Взял меня в слуги один очень почтенный человек. С ним я и переехал в город Тебриз. От Багдада не так уж далеко. Был мой хозяин человек ученый, у самого тогдашнего государя в большой чести. С визирем дружбу водил. Часто и мне приходилось для них сикбадж готовить.

– Чего?

– А вот то самое, что ты сейчас ел. Только и баклажанов было вволю, и инжир клал. Посуду розовой водой ополаскивал. Да ты не огорчайся! Сейчас еще одно блюдо принесу с самого визирского стола. Доходит.

– Если такое же вкусное – лопну. И так объелся, как верблюд на привале.

Повар замолчал. Печально смотрел вдаль, где далеко за забором и полем начинались пески, словно пытался разглядеть там волшебный Багдад, сказочный базар с птичьим молоком и свою юность. Уже невозвратную.

– Потом визирь попал в немилость. Был он иудей и на многие должности ставил иудеев. И то правда, они тогда слетались в Багдад отовсюду. Как всякий большой человек, имел он много врагов. Когда хан слег, его тут же и казнили. А скоро и хан помер. Ну и пошли под смену власти громить иудеев и прочих иноверцев. Христианам досталось, да и остальным тоже. Мой хозяин был мусульманин. Но, раз он с визирем дружбу водил, и его назвали тайным иудеем. Чего не пограбить, коли заступиться некому? Слуги кто разбежался, а кто и самого хозяина за бороду ухватил. Я молодой тогда был, горячий, как та сковородка. Вступился. Сказал хозяину: беги через заднюю калитку, я их задержу. Сам – за саблю. Только никому и дела не было ни до меня, ни до хозяина, все грабить дом кинулись. Ну, я с толпой смешался, вывел двух лошадей и догнал хозяина. А народ уже почуял, куда ветер дует. И по дороге на Багдад, и на Трапезунд стали ловить беглецов, грабить и убивать. Решили мы ехать горами к Бакинскому морю. Там сели на корабль и попали в Хаджи-Тархан. В улус славного хана Тохты.

– Я бы в жизни не подумал, что ты чужеземец.

– Сорок лет прошло. Тогда много народа бежало сюда за море. Сначала иудеи, потом те, кто верит в Будду, потом христиане. Вот и нашей госпожи родители тоже.

– Так ты ее давно знаешь?

– Еще у ее отца поваром работал. Он большим купцом был. Корабли за море снаряжал. Деньгами ворочал. Друзей имел и в Египте, и в Йемене. Пряностями торговал, благовониями. Так что в хорошей еде толк понимал. Только купеческая судьба переменчива. Уплыл за море – и пропал. Жена вести дела не смогла – разорили ее приказчики. Некоторые теперь сами важными купцами стали, со вдовьих денег.

– Она тебя сюда устроила?

– Она. Я на базаре лагманом торговал. Чего ухмыляешься? Думаешь, нарезал мяса с лапшой, и все? Лапша-то она разная бывает. А в ней весь вкус.

Мой лагман со всего Сарая есть приходили. А потом и просто лапшу покупали для домашнего лагмана.

– Постой, постой, да не твоя ли, часом, харчевня была в ясском квартале?

– А-а! – довольно заулыбался повар. – Знаешь!

– Чего же бросил такое доходное место?

– Старый уже становлюсь. Силы не те. Семьи нет, кому деньги копить? А тут место почетное, опять же, не только лапшу резать. Искусство ведь тоже жалко.

– А как хатунь с Урук-Тимуром познакомилась?

– Это целая история. Был у отца ее бесценный рубин. Яркий, как голубиная кровь, с орех величиной. Всякое про него болтали, когда я еще у них жил. Говорили, что он счастье приносит и удачу. Вроде как зачарованный. Я краем уха слышал, будто у этого камня хозяин есть. Вдова самоцвет берегла, как зеницу ока, и прятала. Только когда уже совсем нужда прижала, решила продать. Вышла через какого-то торговца на Урук-Тимура. Говорят, его дочка любимая прямо-таки заворожилась этим камнем. Отец и решил детище порадовать, да увидал дочь хозяйки и сам разума лишился. Хатунь ведь красавицей была, каких поискать. Камень уже в приданое получил. Только Райхан он не достался. Новая жена камень на шапочку пришила и всегда носила. Говорила, что ее и саму назвали в честь этого камня – Лала.

Наиб задумался. Шапочка с рубином снова вернула его к мирской суете.

– Значит, говоришь, отец Лалы говорил, что у рубина есть хозяин и что сам рубин заколдованный? Сказки любил?

– Это точно, сказки любил. Я к нему часто своего бывшего хозяина, с которым мы из Тебриза бежали, приводил. Он в здешних краях стал сказки на базаре рассказывать. Помнится, про этот рубин тоже что-то говорил.

– Что?

– Не помню.

Повар вздохнул и стал тяжело подниматься.

– Пойду гляну на моего бабу.

– Это еще кто?

– Баба в кувшине. Сейчас принесу.

Пока он ходил, Злат попытался расспросить служанок про убитую госпожу. Но те только плечами пожали. Скучно ей здесь было, только и всего. Хозяин был уже стар, успел схоронить двух жен. От старшей у него остался сын Мохаммед-ходжа, от другой – дочь Райхан. Еще две старшие жены были сейчас с ним в степи. Они тоже нестарые, да видно хозяин уже (хихикнули) староват – детей нет. Но баловал их. Поэтому, как молодая жена появилась, начались ругань и скандалы. Вот и не взял он ее сейчас с собой. Побоялся ославиться. Благо, нужно было кому-то присматривать за больной дочерью.

Сказать, что Лала с Райхан ругались или ссорились, они не могут. Просто каждая была сама по себе. Хатунь, конечно, хотела ее поскорее замуж спровадить, только чего-то там со сватовством не ладилось, отчего и она, и сам хозяин серчали. Видно, поэтому дочери и было строго-настрого запрещено со двора выходить.

Райхан была девушкой тихой, но своенравной. С самого детства привыкла быть отцовой любимицей. И брат ее любил, и отцовы жены. Новая супруга, конечно, здорово старика к рукам прибрала, но ссорилась только со старшими женами. Вообще, про Райхан лучше старых служанок спрашивать, но они теперь с хозяином в степи. Нынешние же служанки, невольницы несчастной госпожи Лалы, про дочку мало что могут сказать. А уж тем более про ее городских знакомых. Последнее время ни она никуда не ходила, ни ее никто не навещал. Старый ключник тоже об этом мало что знал. Его дело – хозяйство, в женские дела не лез. Он и ночевал в другом конце двора. В доме с госпожами спала только одна служанка.

Злату сразу вспомнилась пустая клетка в комнате Райхан. Получается, что и девушка улетела в небо, словно птица.

Вернулся повар с большим высоким хлебом:

– Вот и баба мой. В кувшине.

– А где кувшин? – поинтересовался наиб.

– Не разбив яиц, яичницу не изжаришь. Вы, красавицы, сбегайте, принесите чай – он там уже готовый стоит. – Повар стал усаживаться поудобнее. Основательно, с удовольствием. Как человек, которому давно некуда спешить и который знает себе цену. – Это блюдо так готовится. Заливаешь тесто в кувшин, вставляешь в него тростинку и запекаешь. А как испечется, вытаскиваешь тростинку и в отверстие заливаешь растопленное масло и мед. Когда настоится и напитается как следует, кувшин разбиваешь. Можно потом еще сверху полить.

– Опять все просто получается.

– Тонкости, конечно, свои есть, но это уже только повару интересно. Кувшин должен быть новый, выпекать подольше, на самом малом огне. Тростинку и кувшин не забыть маслом промазать.

– Вкусно! Тоже хатунь любила?

– И госпожа Райхан не брезговала. Вчера только после обеда попросила испечь.

– В еде капризна была?

– Да нет. Хотя изредка находило. Раз, помнится, ни с того ни с сего заказала мне андалузский пирог. Мне, чтоб лицом в грязь не ударить, пришлось бегать рецепт узнавать. Вчера вот после обеда бабу попросила.

Наиб оценивающе окинул взглядом уже разрезанное кушанье.

– Такой же испек или поменьше?

– Один в один. У меня для этого специальные кувшины стоят, чтобы мерки не подбирать.

Злат с сомнением покачал головой.

– Кушанье уж больно сытное. Приторное. Много не съешь.

– К ней как раз сказочница приходила, – откликнулась одна из служанок. – А что осталось, хозяйка мне отдала и ему, – она кивнула на привратника.

– Сказочница?

– Ну да. Вчера около полудня приходила сказочница. Молодая госпожа велела ее позвать. Она любила сказки слушать.

– И долго она у вас была?

– Долго, почти до вечера. Сказки – дело неспешное.

Тут уже решил встрять в разговор старый повар.

– К нам часто одна сказочница ходила. Воспитанница моего бывшего хозяина.

– Отца Лалы?

– Нет. Того самого, с которым мы из Персии бежали. Я же говорил, что он стал здесь сказочником на базаре.

– Ее, выходит, хозяйка хотела бабой побаловать? Каждый раз, как она приходила, это кушанье заказывала?

– Да нет. Вчера в первый раз. Думаю, бедная девушка его в первый раз в жизни пробовала. Хлеб базарного сказочника не полит маслом и медом. Хотя в домах, куда ее приглашали, может, и угощали.

– А у вас в доме его часто пекли?

– Было дело. Покойная госпожа его любила. Ее отец в свое время даже специально для себя его заказывал по-особому. С секретом.

– Раскроешь?

Толстяк рассмеялся:

– Чего тут раскрывать? Просто через дырочку наливали, кроме масла с медом, сладкое вино из изюма. Его хлеб может много впитать. Очень, кстати, вкусно получается. Хозяин еще смеялся: «Хорошо несговорчивых красавиц этим угощать». Оно ведь и правда, сюда полкувшина войдет.

– От вчерашнего бабы ни кусочка не осталось?

Служанка сразу встрепенулась:

– У меня! Принести? – и убежала.

– А ты, выходит, все до крошки съел? – обратился наиб к привратнику.

Тот только развел руками:

– Вкусно уж больно. Не стал ждать захода солнца.

– Обычно ждешь?

Вмешался ключник:

– Мы едим в пост в обед, хозяйка не возбраняла. А вот ужинаем уже после захода солнца.

– Когда тебя госпожа угостила?

– Когда сказочница уходила. Госпожа крикнула, чтобы я ей калитку открыл и угощение у нее взял. Ну, я так и сделал.

Вернулась служанка. В руках у нее был небольшой берестяной туесок с крышкой.

– Убрала вчера. От мух там, муравьев. Мед все-таки.

Кусок остался довольно приличной величины. Злат обратился к повару:

– Посмотри внимательно, уважаемый, никто ничего не добавил к твоему рецепту?

– Не пробуя, могу сказать – напитан он какой-то жидкостью. – Повар понюхал, отщипнул кусочек, пожевал. – Вином отдает. Гвоздику добавили, я не клал. И горечь какая-то. Явно гвоздику положили, чтобы горечь заглушить.

– Опиумом пропитали, скорее всего. Вот и секрет крепкого сна. Так что хозяину, как вернется, можете сказать, что привратник со служанкой не виноваты. Знаешь, где твой сказочник живет со своей воспитанницей?