Сергей Юльевич Витте
Воспоминания. Том 1
Сущов в этом отношении так навострился, что писал эти уставы, которые, в сущности говоря, более или менее шаблонны (в настоящее время такой устав может написать, чуть ли не каждый столоначальник соответствующего департамента министерства), в то же время это считалось особым талантом.
За то, чтобы написать такой устав, Сущов брал в те времена 25–30 тысяч рублей, между тем, как это было для него работой на несколько часов в течение двух дней.
Затем он был членом всевозможных обществ, как уже существующих, как и создающихся: Поэтому он получал и наживал громадные деньги.
Сущов был хорошим юристом; вообще был человек с большими дарованиями, но главным образом, он был с громадным здравым смыслом и с здравым рассудком; вообще же он был доброй души и ужасный кутила.
Сущов любил пировать как в гостях, так и сам давать пиры. Одним словом это была чисто русская широкая натура. Вечно у него были вечера с цыганами, на что он тратил очень много денег. Сущов наживал громадные деньги, но громадные деньги и проживал.
Умер он в прошлом году и, кажется, сколько-нибудь существенного состояния своему семейству не оставил. А между тем, судя по тем деньгам, которые он наживал, он должен был бы быть миллионером.
Я редко встречал человека большей тучности, нежели он; он был настолько тучен, что еле-еле двигался. Лицо его, физиономия, также было очень характерно; он был рыжий, с громадными, удивительно блестящими глазами, и представлял собою скорее тип рыжего татарина.
И этот громадный человек, еле стоящий на ногах, любил по вечерам, в особенности тогда, когда он не был еще таким старым (он умер когда ему было лет за 70), а когда ему было лет около 50-ти, танцевать. Я помню (B то время я только, что поступил на жел. дорогу, а Сущов был членом «Русского Общества Пароходства и Торговли», а затем и членом Правления Юго-Западных жел. дор., вследствие чего я довольно часто там с ним встречался…), что на пиры, которые он задавал и которые кончались всегда попойками, он приглашал актрис, с которыми очень любил танцевать, и такая громадная туша, которая еле-еле могла двигаться, когда выпьет и начнет танцевать русскую с актрисами, а затем вальс, то танцует очень хорошо и бойко.
Сущов несомненно играл большую роль во всех железнодорожных делах; ничего большого он не совершил, но тем не менее, прежде, и в начале 80-х годов, казалось, ни одно железнодорожное дело, ни одно коммерческое предприятие, ни одно коммерческое дело – не могло осуществиться без Сущова – всюду был Сущов.
Одним словом, Сущов представлял собою русско-татарскую натуру; он был человек с громадными способностями, с большим здравым смыслом, но этот свой здравый смысл и свои способности он употребил в смысле государственных целей недостаточно производительно. Тем не менее, это был человек очень хороший, человек с добрым сердцем. Между прочим, он делал много добра и частным лицам, но совершал он это добро, также очень оригинально.
В первый раз я познакомился с Сущовым при следующих обстоятельствах.
Когда я поступил на Одесскую железную дорогу, когда эта дорога перешла в «Русское Общество Пароходства и Торговли», я приехал в Петербург. Приехав в Петербург в первый раз, – это было в начал 70-х годов, – я должен был явиться к Сущову.
Когда я явился к Сущову (я был в то время совсем молодой человек, мне было 23–24 года), он жил в дом гр. Зубова, против Исаакиевского собора; у него была громадная квартира. Как только Сущову доложили, что я пришел, несмотря на то, что у него был прием и было много посетителей, он сейчас же меня принял. Мы говорили с ним о различных делах, касающихся железных дорог. После первого моего посещения, через несколько дней я снова был у него, а потом еще раз был, и, во время этих моих посещений, мы с ним все время касались вопроса об установлении тарифа на Одесской железной дороге.
Это был первый тариф на Одесской железной дороге, более или менее правильно составленный; я его составил здесь в Петербурге (вообще тарифы тогда были крайне несовершенны и довольно шаблонны, так как в то время тарифное дело совсем не было развито в России). Так вот, по поводу этого тарифного дела и по поводу других дел, касающихся жел. дор., я и заходил к Сущову.
Когда я пришел к Сущову в первый раз, то там находился один старичок, который все время ждал; в следующий раз я снова увидел там этого же старичка, который был крайне печален. В этот раз он подошел ко мне и говорить:
– Кажется, вас Николай Николаевич хорошо принимает, вот вы бы попросили, чтобы он меня принял, ради Бога… (У него при этом были слезы на глазах). Когда я в этот раз уходил от Сущова, то сказал ему:
– Николай Николаевич, у вас ждет какой-то старичок; он со слезами на глазах просил меня, чтобы вы приняли его… Он плачет, у него есть какая-то к вам просьба.
Когда я был в третий раз у Сущова, то снова видел этого старичка, который сказал мне:
– Я пришел вас благодарить за то, что вы спасли моего сына.
После этого я больше не видел старичка.
Потом я спросил Сущова: что такое произошло, что случилось с тем старичком, который обратился ко мне?
Николай Николаевич самым серьезным образом рассказал мне следующее:
– Вот видите, у этого старичка есть сын; сын этот кончил курс правоведения (Сущов также бывший правовед.) (а известно, что все правоведы поддерживают друг друга, это есть своего рода еврейский кагал); затем он поступил кассиром в какое-то общество и в этом обществе, – говорит, – он растратил 50 000 руб. Внести он их не мог. Должна была быть назначена в скором времени ревизия, которая и обнаружила бы эту растрату 50 000 р. Вот старичок, – говорит, – и пришел ко мне умолять, чтобы я как-нибудь этому делу помог, как бы нибудь это дело устроил.
– Как же-я говорю, – вы устроили? Внесли деньги?
– Нет, – говорить, – ничего я не внес, а вот, – говорит, – как я это устроил.
Я спросил у этого старичка: каким же образом ваш сын мог такие деньги взять? – Тогда он мне рассказал о порядках, какие существуют в этом обществе, причем оказалось, что благодаря порядкам, существовавшим в этом обществе, каждый кассир мог делать с деньгами, что ему угодно. – Когда старичок это мне рассказал, я говорю ему: – Нет, я вам не верю. Если так, если порядки в обществе таковы, то, пускай ваш сын украдет еще 100 000 руб., а вы мне их и принесете.
На другой день, – говорить, – приходить вдруг ко мне старик и приносить 100 000 руб. Тогда – продолжал Сущов, – я взял эти 100 000 р. и поехал в Общество, приехав туда, я просил собрать правление и говорю правлению: – Вот у вас какие порядки. У вас кассир при таких порядках может красть сколько ему угодно. Я требую, чтобы была сделана ревизия…
Они это, конечно, отрицали. – Я могу вас уверить, – говорить Сущов, что из кассы у вас украдено 150 000 руб., но так как кассир правовед, то мне хочется ему помочь. Заплатить 150 000 р. – я не могу. – А, если хотите – это дело покрыть, то 100 тысяч рублей – я дам, а вы покройте остальные 50 000 р. Я положил эти 100 000 р. Они сделали между собой складчину и, чтобы не делать скандала, доплатили остальные 50 000 р. Этот кассир подал в отставку, ушел из этого общества, – тем все и кончилось.
Затем я помню, как то раз ехал Сущов по Одесской жел. дороге, а я сопровождал его в качеств начальника движения Одесской жел. дороги. Он мне и говорит:
– Вы играете в карты?
Я говорю:
– Играю, но очень редко.
– Сыграйте со мною, – говорить, – в преферанс.
Я говорю:
– Хорошо, но только по очень маленькой.
– Мне, – говорит, – все равно.
Затем мы сели играть и играли довольно долго. Проиграл я ему кажется 3 рубля. На другой день опять играли и я уже у него выиграл 2 руб. Смотрю: Николай Николаевич самым тщательным образом делает запись.
Я его и спрашиваю:
– Николай Николаевич, зачем вы делаете запись?
Сущов отвечает:
– Видите, я выиграл 3 руб., а затем вы выиграли 2 руб., значит, я всего выиграл и рубль. Но мы – говорить, – между собой условились: Гинзбург, Кокорев, Губонин и я, что когда мы с кем-нибудь играем по маленькой, то можем в лице этого партнера играть по большой с кем-нибудь из них, так напр., играя с вами, я играл кроме того с Кокоревым и с вас выиграл 1 рубль, а с Кокорева 100 рублей.
Таким образом, они вели заочно большую игру, когда не могли найти соответствующего партнера.
Относительно этого Сущова я хочу рассказать еще следующее. Приблизительно в том же самом году, в следующий мой приезд в Петербург, приезжаю я в Москву, сажусь на скорый поезд, смотрю – отдельный вагон, спрашиваю:
– Кто едет в отдельном вагоне?
Отвечают, что едут самые первоклассные москвичи.
Смотрю – приходят в долгополых сюртуках Кокорев и Губонин (они одевались полукупцами, полумужиками); затем явился инженер Данилов, а потом, наконец, притащился и Сущов, вместе с которым появились, какие то особые деревянные ведра и несколько ящиков вина.
И вот они целую ночь, от Москвы до Петербурга, все время играли в карты, дули шампанское с отваром огурцов, т. е. с огурцовым квасом. Таким образом, во время дороги от Москвы до Петербурга они выпили все эти ведра огурцового кваса и все шампанское.
Я очень удивился их вкусу и, конечно, по их способу не пил.
Но затем, когда я был министром финансов (я об этом еще буду рассказывать) и ездил на Нижегородскую выставку, то на эту выставку приезжал нынешний Император Николай II.
В первый день приезда Государя, давали большой обед. Во время этого обеда я сидел около генерал-адъютанта Рихтера и видел, что многие пьют шампанское, смешанное с чем-то. Оказалось, что это было шампанское, смешанное с квасом, но уже не с огурцовым квасом, а с хлебным.
Таким образом, эта смесь шампанского с квасом, по-видимому, в то время, была в моде в Москве, а из Москвы, вероятно, напиток этот распространился и в другие места.
Глава шестнадцатая
О моих сотрудниках и моей деятельности, как министра финансов
Когда я сделался министром финансов, то управляющим государственным банком был Жуковский.
Жуковский имел репутацию довольно левого чиновника, потому что в 60-х годах он писал в «Современнике». Я не заметил, чтобы Жуковский был направления вредного для государства, и думаю, если бы это было так, то и Вышнеградский, вероятно, не держал бы его. Нужно сказать, что Жуковский, как управляющей банком – был посредственный и ничего особенного собой не представлял.
Директором кредитной канцелярии был Плеске, который затем был мною назначен управляющим государственным банком.
(Жуковский, по оставлении им этого поста, по моему ходатайству, был сделан сенатором.)
Это тот самый Плеске, который заместил меня, когда я из министра финансов был сделан председателем комитета министров. Плеске был человек более культурный, более способный, с большой выдержкой, весьма чистый, честный и благородный человек, но с немецким умом, который имеет то преимущество, что он ограничивает полет мысли, а с другой стороны, тот недостаток, что у лиц с немецким умом часто не хватает надлежащего полета мысли.
Директором департамента казначейства был Голиндо. Это старый чиновник с куриным умом; очень почтенный человек, который после моего назначения скоро скончался.
На его место я назначил Дмитриева, который ранее при Голиндо был вице-директором. Я назначил Дмитриева вице-директором потому, что когда я был министром путей сообщения, то он был помощником директора моей канцелярии (т. е. канцелярии министра путей сообщения), а раньше он служил в государственном контроле и, следовательно, всю формальную часть финансов знал хорошо.
Директором департамента окладных сборов был Дмитрий Фомич Кобеко, тот самый Кобеко, который ныне состоит директором петербургской публичной библиотеки.
Этот Кобеко, вообще, был человек выдающийся; он был не чужд литературе и вообще научных исследований. Так, например, он написал довольно интересную книгу об Императоре Павле. Кончил курс он в лицее и, будучи совсем молодым человеком, он был директором канцелярии еще у министра финансов графа Рейтерна.
При графе Рейтерна Кобеко играл выдающуюся роль, так как вообще он был человек очень способный. Кобеко бы сразу сделал большую карьеру, если бы с ним не произошел следующий неприятный случай: Дмитрий Фомич Кобеко, имея очень некрасивую жену, спутался как-то с одной француженкой, которая имела модный магазин, и вот эта француженка, воспользовавшись доверием Кобеко, впуталась в какое-то финансовое дело, сделала какую-то некорректность, которая и пала на Дмитрия Фомича Кобеко.
Вследствие этого, Кобеко должен был оставить должность директора канцелярии министра финансов, место, которое в особенности в это время было довольно влиятельное. С тех пор Кобеко в министерстве финансов был в загоне; он был сделан членом правления Русского Общества Пароходства и Торговли от министерства финансов (там такой член правления полагался), а также членом правления Юго-Западных железных дорог от министерства финансов.
Когда Вышнеградский сделался министром финансов, то он назначил Кобеко директором департамента окладных сборов; вице-директором департамента у него был некто Рихтер.
После того, как я занял пост министра финансов, я сделал Дмитрия Фомича Кобеко членом совета министра финансов и директором правления Русского Общества Пароходства и Торговли.
Затем, через несколько лет, после смерти Императора Александра III, я ходатайствовал, чтобы Кобеко был сделан членом Государственного Совета. Император Николай выразил сомнение в том смысле, что до него дошли сведения, что Кобеко был замешан в какой-то некрасивой истории с француженкой, – о чем я уже рассказывал. – Я тогда разъяснил Государю, что Кобеко здесь просто попался, что вина его в сущности – очень незначительная – простая неосторожность молодого человека; то же самое подтвердил Государю и бывший в то время министр внутренних дел. В конце концов, Государь Император согласился, и Кобеко был назначен членом Государственного Совета. Он пробыл членом Государственного Совета до 1907 года, а с 1907 года по 1908 год – на 1-го января не был включен в списки присутствующих членов Государственного Совета, как мне говорили, будто бы за его либерализм.
Это невключение присутствующих членов в присутствование на следующий год в Гос. Сов. мало того, что представляет дело совершенно незаконное (так как закон этого не дозволяет), но и самый прием этот до сих пор практиковался по отношению таких членов Государственного Совета, которые ничем этого не заслужили. До сих пор это делалось по отношению тех членов Государственного Совета, которыми был недоволен Акимов, теперь же, по-видимому, это будет применяться к тем членам Государственного Сорта, которыми недоволен г. Столыпин.
Директором департамента неокладных сборов был Алексей Сергеевич Ермолов, – ныне член Государственного Совета.
Когда я вступил в министерство финансов – Тернер ушел и был сделан сенатором, тогда я просил Государя назначить Ермолова моим товарищем. Ермолов был моим товарищем, но недолго, потому что, когда открылся пост министра земледелия и государственных имуществ, сейчас же после смерти Островского, то я рекомендовал на пост министра земледелия и государственных имуществ графа Бобринского, бывшего министра путей сообщения.
Государь Император приказал гр. Воронцову-Дашкову снестись с Бобринским примет ли он этот пост? На что гр. Бобринский, по моему мнению, ответил очень необдуманно. Он ответил, что его личные дела не дают ему возможности принять этот пост, так как он должен жить в деревне, но что он, с своей стороны, согласен, когда кто-нибудь будет назначен министром земледелия – руководить этим министром.
Как-то раз, когда я пришел к Императору Александру III, Император мне сказал:
– Вот, – говорить, – какой получился ответ от Бобринского. Видите ли, оказывается. – он не хочет принять пост министра государственных имуществ, а желает взять на себя часть моих обязанностей!
Затем Государь спросил меня: – какое бы другое лицо я мог ему рекомендовать?
Тогда я рекомендовал Императору Ермолова, потому что Ермолов, раньше чем сделаться директором департамента неокладных сборов – все время служил в министерств земледелия, т. е. в министерстве государственных имуществ. Оттуда Бунге его перевел в министерство финансов, а после того, когда ушел Грот (который был директором департамента неокладных сборов) – он сделал Ермолова директором департамента.
Государь согласился, – и Ермолов был сделан министром государственных имуществ.
Ал. Серг. Ермолов – прекрасный человек, очень образованный, умный, но человек без характера; у него гораздо более способностей писать, нежели делать. Поэтому, Ермолов, как министр земледелия, был очень слаб. Он постоянно сетовал на то, что будто бы я (как министр финансов) не давал ему достаточно денег. Я же, с своей стороны, – думал и думаю, что даже и тех денег, которые я давал, не следовало бы давать, так как Ал. Серг. не умел распоряжаться деньгами. Несколько раз я имел с Ермоловым такого рода разговор:
Я ему говорил: я отлично понимаю, что для того, чтобы поставить и повести министерство земледелия, нужны большие деньги.
Я буду вам эти деньги давать, но только сначала мы условимся: в каком смысле вы будете вести министерство земледелия? По моему мнению, в России министр земледелия должен заботиться главным образом и почти исключительно о земледелии крестьян, а не о земледелии крупных помещиков, потому что крупные помещики, большей частью, сами имеют на это средства, или могут во всяком случае достать средства, – сами могут этим заниматься.
– Между тем все министры земледелия, по крайней мере те, которые были перед Ермоловым (т. е., после освобождения крестьян), занимались почти исключительно земледелием помещиков и то не всех, а только части помещиков – нескольких сот помещиков, а на земледелие крестьян не обращали должного внимания. Ал. Серг. также не мог стать на эту точку зрения и старался своею деятельностью угодить вообще тем или другим помещикам, тем или другим землевладельцам. Он никак не мог развернуть широко программу помощи всем русским землевладельцам и преимущественно крестьянам (В настоящее время А. С. Ермолов состоит членом Государственного Совета, видным деятелем, так называемого Центра Государственного Совета. Это милейший, образованный человек, но человек, который собственно ничего сотворить не может, так что я прозвал его «божьей коровкой», а лица, относящиеся к А. С. Ермолову неблагожелательно, называют его «навозным жуком».).
Когда А. С. Ермолов был назначен моим товарищем – директором департамента неокладных сборов я назначил Маркова (одного из управляющих акцизными сборами). С этим Марковым мне пришлось сделать самое крупное преобразование. Преобразование это является крупным, исключительно большим преобразованием не только для России, но даже подобное преобразование нигде в Европе не имело места, – я говорю о введении питейной монополии.
Этот Марков был из военных; человек он был очень благородный, прекрасных правил, решительный и принципиальный, с гораздо большим характером, нежели А. С. Ермолов, но с довольно узким образованием и не особенно выдающимся умом.
Директором департамента таможенных сборов был некий Тухолка. Его назначил директором департамента – Бунге.
Тухолка сделался известен тем, что во время восточной войны с Турцией он был директором канцелярии у князя Дундукова-Корсакова, который во время войны играл в Болгарии большую роль; он ввел болгарскую конституцию до выбора в болгарские князья – князя Баттенбергского.
Как директор департамента таможенных сборов – Тухолка был ничто.
После его смерти я назначил директором департамента Белюстина, который занимал этот пост в течение всего времени моего министерства. В позапрошлом году он умер.
Директором канцелярии очень недолго был Д. Ф. Кобеко, который получил новое назначение, и я назначил директором канцелярии Романова – Петра Михайловича, который, когда я был директором департамента железнодорожных дел – был там вице-директором.
Затем этот Романов сделался моим товарищем (как министра финансов).
Впоследствии, когда я из министров финансов сделался председателем комитета министров – Романов остался товарищем у Плеске.
Плеске управлял министерством финансов всего в течёние нескольких месяцев, а затем он умер. Тогда Романов некоторое время управлял министерством финансов, может быть, он бы и занял пост министра финансов, если бы не граф Сольский – председатель департамента экономии, – который почему-то недолюбливал Романова и протежировал Коковцеву.
Коковцев был государственным секретарем, а потому, так сказать, он был близок к Сольскому; ранее, нежели сделаться государственным секретарем, Коковцев был статс-секретарем департамента экономии, где председателем департамента был граф Сольский.
Из статс-секретарей департамента экономии, в бытность мою министром финансов, я сделал Коковцева моим товарищем; благодаря мн, он впоследствии был назначен государственным секретарем, так как я рекомендовал его Государю на должность государственного секретаря.
Замечательно, что председатель Государственного Совета, Великий Князь Михаил Николаевич, желавший, чтобы государственным секретарем, после Плеве, был назначен Коковцев, не решался сам просить об этом Государя, а поэтому обратился ко мне с просьбою, чтобы я рекомендовал Государю назначить Коковцева государственным секретарем.
Я исполнил желание Великого Князя и рекомендовал Императору Николаю II назначить Коковцева государственным секретарем, за что Великий Князь меня очень благодарил.
Начальником пограничной стражи, которая находилась в ведении департамента таможенных сборов, являлся директор департамента таможенных сборов. Вице-директором этого департамента был генерал-лейтенант барон Ган – человек очень хороший, но вполне ничтожный.
Меня очень коробило то, что пограничная стража, состоящая из солдат, служащих на тех же самых основаниях, на которых служат солдаты всей армии, находится в непосредственном ведении гражданских лиц – чиновников. Таким образом, эти чиновники имели на солдат больше влияния, нежели их офицеры, что весьма естественно, потому что, в конце концов, начальники таможенных округов, подчиненные директору департамента таможенных сборов, были начальниками и пограничной стражи, находящейся в каждом округе.
Вследствие того, что военная часть находилась в ведении гражданских чинов, – как бы ронялся престиж военного мундира.
Меня это коробило, по-видимому, это не нравилось и Императору, потому что, когда я в первый раз имел случай заговорить с ним об этом, то Император такой моей речи был очень рад.
Император говорил мне, что он был бы, конечно, очень мне благодарен, если бы я пограничную стражу взял из ведения чиновников, что он уже несколько раз раньше говорил об этом и с Бунге, и с Вышнеградским, но они всегда ему доказывали, что это совершенно невозможно, так как главная обязанность пограничной стражи – смотреть за контрабандой; все же контрабандное дело непосредственно касается таможенного дела; все таможенное дело находится в руках директора департамента таможенных сборов, а на местах в ведении начальников таможенных округов.
Я позволил себе не согласиться с этим мнением моих предместников и очень усиленно занялся делом устройства пограничной стражи.
Конечно, я встретил сильное препятствие, как в директоре департамента таможенных сборов, так и в инспекторе пограничной стражи генерал-лейтенанте, Гане и вообще во всех гражданских чинах моего министерства. Но тем не менее, эту реорганизацию я совершил и совершил очень просто: взял и сам начал разрабатывать. положение об организации отдельного корпуса пограничной стражи, причем этот корпус пограничной стражи был совсем отделен от таможенного департамента.
Таким образом, собственно надзор за контрабандою и вообще всюду, где необходимо было проявлять силу и даже пускать в ход оружие – являлось делом пограничной стражи; таможенное же дело должно было ограничиться только всеми теми операциями, которые производятся в таможнях пограничной стражи.
Итак, мною была проектирована такая организация:
Во главе стоит корпусный командир; у корпусного командира – начальник штаба. Затем штаб и канцелярия пограничной стражи, а также медицинская часть – подобно тому, как это существует во всех военных корпусах, но в несколько увеличенном виде, так как самый корпус пограничной стражи несомненно больше, нежели обыкновенный корпус войска.
Затем вся пограничная стража разделяется на округа; имеется начальник округа пограничной стражи. Потом округа разделяются на бригады, в которых имеются командиры бригад, а затем бригады делятся на отделы.
Таким образом, мною было составлено положение об организации пограничной стражи вполне на военном основании.
В составлении этого положения мне несколько помогли военные, к которым я тогда обращался, между прочим, и военное министерство.
Но так как все таки пограничная стража имеет некоторое соприкосновение с департаментом таможни, то, конечно, министр финансов, в конце концов, должен был быть начальником, как пограничной стражи, так и всего таможенного ведомства. Таким образом, соединение этих двух частей сосредоточивалось только в одном лице, а именно министре финансов.
Когда я все это положение доложил Государю, то Император очень меня благодарил за это и почти никаких изменений в этом положении не сделал.
Только относительно названия «Отдельного Корпуса Пограничной Стражи» Государь заметил мне: – Для чего называть «отдельным», – прямо назвать «Корпус Пограничной Стражи».
Я сказал Государю, что название это мною заимствовано потому, что когда были корпуса, которые составляли совершенно отдельную военную единицу, то они всегда назывались: «отдельным» корпусом. Так, например, в последнюю Турецкую войну, на Кавказе был «отдельный». корпус и начальником отдельного корпуса был Лорис-Меликов, который впоследствии за эту войну получил графство.
На это Государь Император сказал: тем не менее, Лорис-Меликов быль подчинен Кавказскому Наместнику – Великому Князю Михаилу Николаевичу.
Во всем же остальном Государь вполне одобрил это положение и пожелал, чтобы министр финансов был шефом пограничной стражи.
Сделал он это, очевидно, для того, чтобы оказать мне внимание за сделанное мною преобразование.
Тогда явился вопрос: кого назначить корпусным командиром?
По указанию генерала Ванновского – я выбрал трех лиц (Лично я всех этих трех лиц не знал.), причем по предыдущей деятельности – из этих трех лиц мне боле всех был симпатичен генерал Свиньин, потому что он был – боевой генерал, который очень отличился при взятии Плевны (потом он был начальником гвардейской артиллерии).
Государь Император знал всех, в том числе и Свиньина, и, с своей стороны, одобрил назначение Свиньина корпусным командиром, сказал мне, что это очень хороший выбор и что он его лично знает.
Сделав это преобразование пограничной стражи я, в течение всего времени, пока был министром, особенно сердечно относился именно к этой части, находящейся в моем ведении. Может быть именно потому, что я не был военный – мне было приятно иметь в своем ведении целый корпус войск, а может быть чувство это было у меня потому, что я сам уроженец Кавказа, жил на Кавказе до 16 лет, когда происходили непрерывные войны: постоянно был среди военных у дяди моего генерала Фадеева и постоянно встречал выдающихся в России военных людей, – во всяком случае, факт тот, что я очень занимался пограничной стражей и, с своей стороны, чувствовал, что я очень любим всем офицерством и вообще всеми чинами пограничной стражи.
Мне приходилось довольно часто бывать на смотрах пограничной стражи и играть роль военачальника, хотя должен сказать, что роль эта всегда меня очень стесняла.
Впоследствии Император Николай II дал мне особый полувоенный мундир шефа пограничной стражи, который имеют право теперь надевать все шефы пограничной стражи.
Когда я ушел из министерства финансов, то Государю Императору угодно было оказать мне милость, сохранить за мною мундир шефа пограничной стражи, в виду того, что весь этот корпус был мною, по указанию Его Августейшего Отца, основан.
Затем при постройке Великого Сибирского пути, когда мы получили концессию на постройку дороги через Манджурию, (по направленно от Читы к Владивостоку) – я ввел там охранную стражу, которая состояла из отставных военных или военных действительной службы, преимущественно, из пограничников, которые временно как бы вышли в отставку для того, чтобы поступить в охранную стражу, так как непосредственно военных на восточно-китайской дороге держать было невозможно.
Затем уже через несколько лет мы начали, так сказать действовать более открыто, и эту охранную стражу я преобразовал в округ пограничной стражи, так называемый «Заамурский округ пограничной стражи», – это один из самых больших округов.
Этот Заамурский округ пограничной стражи сыграл выдающуюся роль во время последней японской войны. Все военачальники, без исключения, не могли нахвалиться офицерами и солдатами этой пограничной стражи Заамурского округа, что, впрочем, вполне понятно, так как с одной стороны, это были: точно такие же солдаты, точно такие же офицеры, как и остальные, но только они были более правильно сформированы, не так, как это было сделано в нашей действующей армии, где были собраны служащие различных сроков и друг друга не знающие. С другой стороны, это были люди, которые жили в Манджурии еще раньше войны, следовательно, привыкли к этой местности – знали хорошо эту местность.
К сожалению, тогда я уже не был министром финансов и не имел удовольствия, так сказать, ощущать заслуг той части войска, которую мне привелось организовать.
Директором департамента торговли и мануфактуры был некто Бер, почтенный старичок, довольно опытный чиновник, но в общем ничего собою не представляющий. Его лично знал Император, потому что, как я уже имел случай говорить, Император очень интересовался и был главою дома призрения бедных детей (Дом призрения имеет в своем распоряжении два училища: мужское – Цесаревича Николая и женское – Императрицы Марии Александровны.), a Бер был председателем дома призрения. Этот дом призрения находился под особым попечением Государя и все, что там делалось – даже самые мелкие назначения – делались при его посредстве. Государь довольно часто ездил туда и, понятное дело, довольно близко знал Бера.
Вскоре после того, как я сделался министром финансов, Бер умер. Вместо него я назначил Владимира Ивановича Ковалевского, человека весьма талантливого, чрезвычайно способного, который теперь состоит председателем технического общества. Он наверно сделал бы совершенно выдающуюся карьеру, если бы не его слабость в отношении женского пола, слабость, благодаря которой недостойные женщины его эксплоатировали и доныне его эксплоатируют.
