Сергей Владимирович Устименко
Так было. Нестандартные сюжеты
11. Три дня в семизвездочном коммунистическом раю
В начале 2000 года мы с Мариной путешествовали по острову Бали. Прекрасное, восхитительное путешествие. Тысячи индуистских храмов, мощные океанические течения, обезьяны, действующий вулкан, сады диковинных птиц и рептилий – в общем, все интересно и замечательно. Но, как все в жизни, и эта красота тоже кончается, две недели пролетели как мгновение, пора улетать из Бали домой, в Москву. Вот мы уже в аэропорту Денпасар, сдаем в багаж чемоданы, идем налегке к пограничному контролю, стоим в очереди, размышляя о долгой и нудной воздушной дороге длиной в 20 часов. Как вдруг мимо нас проходит летящей походкой наш экипаж. Загорелые стюардессы, улыбаясь, о чем-то щебечут с элегантными отдохнувшими пилотами. Мы рады за них, праздничное настроение экипажа кампании «Домодедовские авиалинии» заражает радостью пассажиров, полет уже не в тягость… А зря радовались и те, и другие.
Садимся в ИЛ-76 и чувствуем в салоне сильный, даже очень сильный запах керосина. Кажется, щелкни какой-нибудь дурак зажигалкой, и лайнер взорвется к чертовой матери. К счастью, таких дураков не нашлось. Пассажиры нервничают. А летчики включают двигатели и выруливают машину к взлетной полосе. Пассажиры возмущаются, кричат стюардессам: в чем дело? Те бегут к пилотам, самолет останавливается у ВПП, и командир объявляет, что по техническим причинам вылет задерживается и мы должны будем подождать вылет в аэропорту. А дело было под старый Новый год, поэтому наши пассажиры особенно не расстроились, кафе, дьюти-фри, вино, шампанское, коньячок. В общем, не скучая, ждем новой посадки в самолет.
Проходит час, другой, народ начинает напрягаться. А народ, надо заметить, серьезный: депутаты, предприниматели, чиновники, все высокого полета, таких простых, как мы, немного. Начинаются звонки в Россию: «Форс-мажор, вылететь не можем, самолет сломался». Стали пытаться понять, что будет дальше. И тут появляется командир экипажа, представляется: «Летчик первого класса такой-то». Собирается собрание пассажиров, и командир объясняет обстановку. Оказывается, из-за влажного тропического климата на Бали вышел из строя стартер одного из двигателей. «Поэтому, – предлагает командир, – мы заведем остальные двигатели, снимем один из стартеров, перекинем его на смену неработающего, запустим двигатель и полетим, на счет необходимой техники договоримся с руководством аэропорта». Все прекрасно, как в каком-то русском гараже, где местные умельцы заводят сломавшиеся «Жигули». Посыпались вопросы от разгоряченных пассажиров, среди которых нашлись и специалисты в авиационном деле. «Вы что, предлагаете нам лететь 20 часов на аварийном самолете?» «Почему бортинженер за две недели ни разу не прогрел двигатели, а развлекался со стюардессами на пляже?» Всем понятно, что даже если двигатель автомашин не заводить несколько недель, то будут проблемы, а это самолет. Разговор на высоких тонах затягивается. Командир стоит на своем, но большинство отказывается лететь. Толпа пассажиров быстро превращается в коллектив единомышленников, попавших в беду. Находится и лидер, спокойный молодой человек с женой и двумя детьми. Он пытается найти для всех рациональный выход из этой экстремальной ситуации. К нему начинают прислушиваться, на него надеются.
Командир сбивчиво пытается спорить, мол, не впервой, долетим, самолет надежный. Вот ведь человек, ради своего реноме и сэкономленных для компании долларов он готов идти сам и вести на смертельный риск полторы сотни людей! В общем, технический фактор перерастает в человеческий.
Наш лидер приводит со знанием дела последний убийственный аргумент. Оказывается, наш самолет должен сделать для дозаправки промежуточную посадку в пакистанском городе Карачи, где, как известно, высокая террористическая опасность. Поэтому дозаправка происходит следующим образом: все присутствующие в самолете остаются на своих местах, двери закрыты. Самолет по периметру окружают пакистанские автоматчики: если кто-то из экипажа или пассажиров высунется из самолета, они будут стрелять. Подъезжает автозаправщик, закачивает керосин, и самолет должен лететь дальше. А наш славный лайнер со славным экипажем лететь не сможет. Попробуй объясни пакистанцам, что нам надо перекидывать стартер с одного двигателя на другой, они хоть и азиаты, но эту глупость понять точно не смогут.
Дальше рисуется в воображении пассажиров и экипажа следующая картина. Мы, как заложники, будем вынуждены сидеть неизвестно сколько времени в Пакистане в самолете без воды, без еды, без сортира, в страшной духоте. «Командир, вы что, с ума сошли?! Вызывайте другой исправный самолет!» «Может, нам с Урала привезут исправный стартер?» – пытается что-то сказать скорее самому себе командир, он и сам впервые попал в такой переплет. В ответ решительно: «Только новый самолет!»
Ночь. Все устали, хотят спать. Все одновременно и взбудоражены, какой там Новый год. Звонки, жалобы в Домодедово, угрозы экипажу: «Гнать вас за такую работу в шею!» Правда, наш вождь подошел и тихо объяснил командиру, что нужно делать. Они куда-то ушли, а через час ситуация разрешилась так. К аэропорту подъехали несколько автобусов, мы без багажа поместились в них и поехали в какой-то отель с одной мыслью – поскорее лечь поспать. И действительно, минут через двадцать нам уже дают ключи от номеров, куда-то идем, заходим в какой-то номер и засыпаем, уже рассветает.
Утром мы с Мариной не сразу понимаем, где находимся. Огромная кровать, огромная комната, все стены и мебель из красного дерева. Встаем, выглядываем в окно величиной с полкомнаты, видим прекрасную пальмовую рощу, через которую пробиваются лучи солнца. Начинаем исследовать наши апартаменты. Оказывается, номер состоит из трех роскошных комнат, опоясанных лоджиями, нескольких телевизоров и двух холодильников-мини-баров, что впоследствии нам очень пригодилось. Выходим на территорию отеля и понимаем, что мы живем на втором этаже прекрасного коттеджа. Все вокруг утопает в цветах, поют птицы, бегают белки и еще какие-то зверюшки – рай, да и только. Встречаем наших соотечественников, обмениваемся восторгами: «Это не пять звезд, это семь или восемь!» Наш вчерашний лидер сообщает, что поблизости в ресторане нас ждет бесплатный завтрак. Отлично, завтрак оказался вкусный, в тон отелю. После ночных переживаний, отдыха и еды история со сломанным самолетом кажется неестественной, сюрреалистичной.
Идем из ресторана и оказываемся на берегу лазурного океана. Бегут необычайно длинные волны, растекаясь по белоснежному песку пляжа. Недалеко огромный бассейн с изумрудной водой. Солнце припекает. Вода зовет! И тут мы с Мариной понимаем, что все наши вещи остались в багаже, в самолете. У нас только гостиничные халаты и теплая одежда, летим-то в зимнюю Москву. Валюта на исходе. Это понимаем не только мы, но и все наши пассажиры. Что делать?
Как и в любом отеле, здесь должны быть магазинчики. И точно, есть! Мы находим там какие-то женские купальники и мужские плавки-шорты до колена непонятного цвета. Стоит все три или пять долларов. Выбирать и мерить некогда, уже выстроилась очередь наших россиян. Предприимчивые продавцы сразу поняли причину ажиотажа и начали буквально вздувать цены. 10, 15, 20, 30 долларов за шмотки. А что делать? Отпускники тратят последнее.
И вот через некоторое время на роскошном пляже появляется непонятная публика: десятки мужчин и женщин в одинаковых странных и даже страшных купальниках. Остальные отдыхающие смотрят с опаской, но вроде бы сообщений о побеге из тюрьмы нет, и фешенебельные господа и дамы потихоньку успокаиваются.
Наш отдых неожиданно продлевается на неопределенное время. Нас бесплатно кормят, хотя напитки продают за деньги, но находчивые соотечественники спешно опустошают содержимое мини-баров. Платить все равно нечем. Вот тут-то и пригодились наши холодильники.
Вождь сообщает, что исправный самолет за нами должен прилететь в ближайшие дни, когда – неизвестно. Некоторые соотечественники, опаздывающие безмерно, отправляются в обратный путь самостоятельно. Большинство, человек сто, не имеет для этого ни возможности, ни желания. Мы с Мариной тоже не имеем желания, хотя в заднем кармане ее джинсов неожиданно находятся три стодолларовые бумажки, на билет все равно не хватит. Из самолета нам привозят багаж. Все налаживается, и все бесплатно. Правда, не для всех, не для «Домодедовских авиалиний», которые оплачивают наш неожиданный комфорт.
Так прошли три дня. Океан, бассейн, массаж, прогулки, развлечения. И всегда у нас была информация, что предстоит сделать. Наш лидер на доске объявлений отеля, интернета тогда еще не было, «открыл» нашу страничку. Были еще всякие мелочи. Нас попытались переселить в какой-то более дешевый отель, но не получилось. Вождь доказал администраторам, что никто от этого ничего не выиграет.
На четвертый день за нами прилетел исправный самолет. Это был громадный аэробус, в котором растворилась наша заметно поредевшая группа. Экипаж чувствовал свою косвенную вину перед нами: мы из-за «Домодедовских авиалиний» застряли в этой дыре на краю света. Нас кормили двойными порциями, предлагали неограниченное количество вина, включали советские кинокомедии, разве что не вытирали сопли. В общем, мы долетели прекрасно. Кстати, дозаправка была не в ужасном Карачи, а в гостеприимном ночном Баку. Наш лидер снова превратился в обычного пассажира и ничем не отличался от других. Мне очень хотелось предложить ему избраться в какую-нибудь власть, но я постеснялся, боясь этим обидеть его.
Что стало со сломавшимся самолетом и его экипажем – неизвестно, скорее всего, им привезли исправные запчасти, помогли починить стартер и отпустили восвояси, а может, уволили с работы. А как они проводили свое время эти четыре дня, мы не знаем, в нашем семизвездочном коммунистическом раю их не было.
12. Болезнь гениев и королей
Так называют подагру. Но это неправда. Я не гений, не король, а она всегда со мной. Я не люблю публично говорить о своих болячках, тем более писать. Для этого есть другие люди – врачи. Сейчас достаточно набрать в поисковике «подагра», и вам расскажут о ней. Теперь, когда я тоже о подагре знаю все или почти все, не как медик, конечно, а как пользователь этой зловредной болезни, могу подтвердить, что вылечить ее невозможно, но с ней можно договориться и жить. Но какими нестандартными путями я дошел до этого понимания, мне кажется, будет интересно.
Впервые я столкнулся со своей теперь родной подагрой, а тогда мне незнакомой, где-то в середине девяностых годов (прошлого века!). Подагра очень коварна. Идешь себе по ровной дорожке, ни о чем плохом не думаешь, и вдруг палец ноги пронзает жуткая боль, как будто ты ударил, как в фильме «Осенний марафон», со всего размаху по кирпичу. Потом начинаешь прыгать на одной ноге, как воробей, с трудом добираясь домой. Нога краснеет и опухает. Никакие обезболивающие не помогают, как говорится, хоть на стенку лезь. Но через какое-то время, это может быть несколько часов или дней, все эти муки сами по себе очень быстро исчезают. И ты, абсолютно здоровый, в недоумении: что это было? И так до следующего неприятного сюрприза, который случается в самый неподходящий момент. То на лекции, то за рулем, то в гостях. Так продолжалось многократно, надо было что-то делать.
Однажды, мы тогда жили в подмосковном Пушкино, я собирался ехать, как всегда, на машине на занятия в университет. Вдруг, как всегда, неожиданно, приходит моя родная подагра, на сей раз в район берцовой кости, где у меня есть небольшой костный нарост. Когда-то в детстве меня ударили при игре в футбол. Хорошо, что недалеко от нашего дома располагалась так называемая железнодорожная поликлиника, и моя теща, Маргарита Ивановна, как медик и как постоянный пациент, хорошо знала врачей этой поликлиники. Она договорилась с грамотным женщиной-хирургом, и я поковылял на прием. Мне сделали рентген, внимательно осмотрели, ничего не нашли и чуть не объявили меня симулянтом. Я идти не могу, а мне говорят: «У вас ничего нет, вы здоровы, поезжайте на работу». И вроде врачи нормальные, и я не с улицы пришел. Какие-то чудеса. Какая там машина. Конечно, я никуда не поехал, а через несколько часов приступ прекратился. Теперь я уже знаю, почему рентген ничего не показал, он и не мог показать. Настолько мала и неприметна причина этого явления. Врачи, как ни странно, просто не понимали, что у меня подагра.
Я тоже ничего не понимал, как и моя жена. А может, у меня рак кости? Уже всякие предположения лезут в голову. Записался в Институт онкологии на Каширке. Приезжаем, оплачиваю, сдаю анализы крови, и пока мою кровь исследуют, поднимаюсь в хирургическое отделение на прием к профессору. Меня осматривают несколько человек врачей, целый консилиум, все почему-то армяне. Я рассказываю про болевые приступы, про последний на костном наросте. Совещаются, смотрят рентгеновские снимки и выносят вердикт. «Вам нужно срочно делать операцию, вырезать часть берцовой кости, там, где находится нарост». «А как же приступы боли в других местах?» – пытаюсь понять я. «Эти все воспалительные процессы из-за деформации кости в связи с наростом, – с умным видом безапелляционно заявляют мне врачи-армяне, – если не вырезать часть кости, воспаления будут продолжаться и это приведет к развитию онкологии». «А как же я буду ходить без кости?» «Ничего особенного, – заявляют медицинские светила, – будете ходить с палочкой, получите вторую степень инвалидности, у многих так!» Этим профессорам даже в голову не пришло, что у меня подагра. Они даже не дождались результатов анализа крови, сказали, что надо прийти еще раз. У меня хватило ума спуститься в лабораторию. Оказалось, что женщина-врач, гематолог, специалист по крови, уже посмотрела мои результаты. «Поздравляю, вы не наш клиент», – сказала она. Я вздохнул с облегчением. Рака кости нет. Мы с женой уехали с противоречивым чувством радости и недоумения.
Можно, конечно, говорить о том, что мафия армян, врачей-непрофессионалов, хотела заработать на мне деньги и превратить меня в инвалида, но это скорее типичная история для здравоохранения тех лет. Я хорошо отношусь к армянскому народу и поэтому оставлю эту тему без обсуждения.
Но надо как-то понимать, что делать дальше. Ожидать каждую минуту болевой шок – это не жизнь, пришлось даже прекратить вождение машины, передав эту функцию Марине. По какой-то, уже не припомню, серьезной протекции я попадаю в знаменитый ЦИТО, Центральный институт травматологии и ортопедии, известный как место, где собирают разбившихся спортсменов. Сразу приходит на память история нашего великого спортсмена Валерия Брумеля. Никаких денег не плачу. Встречает меня женщина, профессор-травматолог. Уверенная, доброжелательная, русская. Я рассказываю ей свою историю, показываю снимки, результаты анализов. Она издевательски смеется над бездарностью своих «коллег» из Каширки. «Кто же сейчас так поступает? Мы из инвалидов делаем здоровых людей, а они хотят сделать из здорового человека инвалида! В общем, так, никакой кости вам вырезать не надо. Мы отрежем ваш нарост, а чтобы укрепить кость, поставим на шурупах титановую пластинку!» В общем – готовься к операции, резать этот отросток к чертовой матери! Так уверенно, так напористо, что трудно не лечь немедленно на хирургический стол. Но что-то меня в этой уверенности смутило. Я решил подождать, приступов никаких пока нет, будут – приду. И опять даже ни слова, ни предположений о подагре. Профессора, понимаешь!
В это время в Левково, в соседнем с нами коттедже, поселился Анатолий Тарасович Можин, бывший заведующий травматологическим отделением 20-й больницы в Бабушкино. Его сын Николай, предприниматель, переехал жить в Испанию, а дом отдал отцу с матерью. Мы с Тарасычем быстро подружились, его очень волновали политические темы, а мне было что сказать. Вообще он был очень добрый и отзывчивый человек, бывший юнга, офицер, боксер и врач от Бога. Его очень любили и уважали в больнице и коллеги, и больные, он даже был неосвобожденным секретарем партийной организации – коммунистический, то есть начальник главврача. Я как-то рассказал Тарасычу о своих мытарствах. Он посмотрел мою ногу, снимки и сказал, что с костью все в порядке, резать ничего не надо, дождись обострения. И вроде бы как забыли про этот разговор.
Анатолий Тарасович, врач от Бога
Прошло какое-то время. Приходит моя старая знакомая незнакомая подагра со всеми своими прелестями. За ночь нога распухла, красная, болит. Утром Тарасыч говорит, чтобы я немедленно собирался, едем в больницу. Марина нас привозит. Я хромаю, Тарасыч ведет меня под руку. Заходим сначала к замглавврача, травматологу, другу Тарасыча. Представляет меня – уважаемый человек, профессор, политик, сосед и друг. Надо помочь. Советуются, что со мной творится. Вроде что-то с суставами, а что – непонятно, повреждений вроде нет. Ну, давай обследоваться, говорит зам, и дает соответствующие распоряжения. Одно слово Тарасыча, и мне немедленно делают рентген в разных проекциях, собирают консилиум травматологов, бывших его коллег и учеников. Предположений много, но определенно никто диагноз поставить не может, разводят руками. Ну хотя бы резать никто не предлагает. Сходятся в одном: нужен специалист-ревматолог. И тут кто-то вспоминает, что в учебном отделении преподает одна женщина, Каневская, ревматолог, недавно докторскую диссертацию защитила, правда, еврейка и стерва необыкновенная… Надо попробовать к ней попасть. Через начальство договариваемся, к счастью, Каневская в больнице.
Долгими переходами из корпуса в корпус Тарасыч ведет меня, хромого, к этой Каневской. Все врачи и медсестры с ним здороваются, улыбаются, Тарасыч тоже рад, в своем родном доме, всем меня представляет, улыбается. Наконец приходим в учебный корпус, находим нужный кабинет. Заходим. За столом сидит довольно молодая женщина с ярко-рыжими вьющимися волосами, в очках, остроносая, взгляд недобрый. «Вам звонили», – говорит Тарасыч. «Звонили, звонили, кто здесь больной? Вы? – Это мне. – Раздевайтесь до трусов. А вы что стоите? – Это она Тарасычу. – Нечего здесь стоять, подождите за дверью!». Оскорбленный Тарасыч зыркнул глазом из-под густых седых бровей – «стерва, еврейка»! Но промолчал, вышел.
Каневская велела мне лечь на смотровой жесткий стол. Посмотрела на мою ногу, ничего не спросила, только сказала: «Все понятно». Тут она открывает дверь, и в кабинет входят десятка полтора молодых людей и девушек в белых халатах, как я понял, студенты, а перед ними лежу я, профессор, почти голый. «Так, – строго говорит Каневская, – начинаем занятие. Перед вами типичный случай подагрического артрита в стадии обострения». Я оказался для нее очень полезным, вовремя оказавшимся наглядным пособием. Дальше она рассказала студентам, а заодно и мне, природу подагры. Болезнь связана с врожденным нарушением обмена веществ, которое приводит к увеличению пуринов и, как следствие, повышению концентрации мочевой кислоты. В обычном состоянии болезнь никак себя не проявляет, но при достижении концентрацией этой кислоты порога кристаллизации происходит образование кристалликов, как правило, в суставах ног. Это приводит к мгновенному порезу суставной сумки, что вызывает болевой синдром и последующее воспаление, повышение температуры в области поражения сустава, что и наблюдается сейчас у меня. Как только концентрация мочевой кислоты снижается, кристаллик растворяется, и приступ подагры прекращается.
Студенты с интересом разглядывали и щупали мою больную ногу. Хорошо, что я смог перед отъездом принять душ и приятно пахнул. Потом Каневская расспрашивала меня про питание, про образ жизни, объясняла студентам и мне, что нельзя и что можно есть и пить. То есть о диете, не содержащей пуринов. Занятие закончилось, я оделся. Каневская спросила, все ли я понял, и рассказала о программе лечения. Лечение заключалось в строжайшей диете: не есть жирное, красное, фасолевое, грибное, цветную капусту и т.д., и т.п. Пить можно только водку и белое вино. Принимать аллопуринол, снижающий концентрацию мочевой кислоты, при обострении – колхицил. «Все, с вас пятьдесят долларов, через неделю показаться».
Я вышел, на скамейке в коридоре сидел сердитый, обиженный Тарасыч. «Ну что?» «Сказала – подагра, прописала лечение, толковая тетка», – сказал я. «Посмотрим», – буркнул Тарасыч и сказал что-то недоброе в адрес еврейского народа.
Вот и все. После приема лекарства все прошло. Правда, через неделю опять приступ, я созвонился и пошел к Каневской. Как же так, я принял все, что вы прописали, а ничего не помогло? «Не один раз принимать, а каждый день по две таблетки», – строго сказала она. «И долго ли пить?» «Всю жизнь! С вас пятьдесят долларов за прием». Один раз я попробовал сделать перерыв в приеме аллопуринола, поберечь печень. Моя любимая подагра не заставила себя ждать – явилась во всей красе через неделю. Больше я таких экспериментов не провожу. Никогда, и пока все нормально.
Вот так и живу много лет в согласии со своей подагрой. Не гений, не король, не царь и не герой. Пока без палочки, с неотрезанной ногой. Благодарен и Тарасычу, и Каневской. Вылечить подагру нельзя, но жить с ней можно! У меня было немало друзей и знакомых, которым я помог преодолеть этот недуг. Даже на старости лет у самого Тарасыча разыгралась подагра, и мы ее так, со знанием дела преодолели, правда, он умер от сердечного приступа. Царствие небесное этому святому человеку!
