Сергей Владимирович Устименко
Так было. Нестандартные сюжеты
О деньгах. У всех подразделений НИИ был план сдачи сена в институтское подсобное хозяйство. За это сено денег не платили, зато можно было прихватить дней 10–15 для своих сенокосных дел. Когда сено сдавали в колхозы, за тонну платили 60–70 рублей. Одна машина вмещала три-четыре тонны сена. То есть от180 до 280 рублей. 10 водителю, 5 охране, 10 на общественные нужды (купили бильярд для красного уголка). В первый год я накосил одну машину. В последующие годы, уже в составе бригады, больше, две-три. Откуда я это все знаю? Да потому что сам прошел всю непростую сенокосную науку.
Но на этом эпопея с поиском приработка не закончилась. Как-то мы с моим приятелем, испытателем Геной Шириковым, узнали от молодого военпреда, нашего товарища Вовки Верещагина, что в отделе ЖКХ освободилось место полотеров. Дело в том, что в нашем НИИ в двух административных корпусах были паркетные полы. В те времена почему-то их не покрывали лаком, а раз в месяц натирали специальной мастикой. Мы договорились о «протекции» военпреда, его мама была начальницей отдела ЖКХ.
Мы встретились с Верещагиной, и предложили свои услуги, она очень обрадовалась, потому что на такую работу и такую зарплату желающих она найти не могла. А официально мы работать не можем, мы же инженеры-испытатели! Но поскольку мы были приятелями её сына, на нас можно было положиться. Придумали следующую «схему». На должности полотеров она оформляет трех старушек. Они получают раз в месяц зарплату по 90 рублей, по 80 отдают нам с Геной, а 10 забирают себе. То есть мы получаем дополнительно по 120 рублей в месяц, больше нашей основной зарплаты!
Нам показали технологию натирки паркета. Сначала мы в специальной комнате варим на электроплитке в ведре мастику. Состав такой: воск, хозяйственное мыло и краситель в определенных пропорциях. Пока эта смесь варится, мы заходим в какое-либо помещение, сдвигаем на одну половину мебель или, если её немного, выносим в коридор. Освободившийся паркет промываем водой с содой, и пока паркет высыхает, идем в следующий «офис», там проделываем ту же операцию. После чего готовую мастику наносим шваброй на высохший паркет и оставляем высыхать. Переходим в следующее помещение и так же наносим мастику. После того как мастика высыхает, подгоняем полировочную машину и натираем паркет до блеска. Возвращаем на место мебель. Завтра работники будут в восторге. И так, как по конвейеру, движемся по всем кабинетам.
В общем, в месяц мы с Геннадием проходили все помещения, получали у старушек зарплату, и круг начинался сначала. Мы работали по вечерам и по выходным. На основной работе об этом никто не знал, мы были такие полотеры-невидимки. Наши финансовые дела резко пошли в гору, мы получали регулярный месячный доход больше всяких начальников.
Для чего и для кого я все это описываю? Ну, во-первых, сейчас уже нет такой профессии – полотёр, она стала «ископаемой», и я, как археолог, достаю её из глубины лет. Во-вторых, я задумываюсь: «Неужели всё это было со мной?!» Трудно самому поверить. И ещё. Меня поражала одно особенность нашего занятия. Мы могли проходить на территорию полигона в любое время суток и в выходные дни, хотя для всех остальных работников нужны были специальные пропуска. В нашем распоряжении были ключи от всех кабинетов, в том числе и самых секретных. Мы даже иногда совали свой нос, что, например, написано в наших личных делах в отделе кадров. Мы натирали полы в кабинете самого Николая Дмитриевича Зубова, директора «Геодезии», очень авторитетного человека в оборонной промышленности тех времён. У него на рабочем столе стоял телефон с «вертушкой», и мы могли бы позвонить при желании и министрам, и даже Брежневу. То есть нам, как и любой уборщице, были доступны все секреты, которые охраняли и местные кагэбэшники, и всякие первые отделы. Вот такое дырявое было у нас государство! Но мы с Геннадием были ответственными людьми и не хотели своими возможностями злоупотреблять.
Правда, один раз в кабинете главного энергетика обнаружили бутылку спирта и не смогли удержаться. Подменили ее бутылкой с водой, кто подумает на нас, полотеров-невидимок, да и держать легковоспламеняющуюся жидкость в таком виде – злостное нарушение пожарной безопасности.
Прошло немало лет. Прошли советские времена. Но тогда можно было не только работать в удовольствие, но и иметь дополнительный заработок. Лучше бы было, чтобы хорошая работа приносила хорошее материальное вспоможение. Но если этого нет, что делать? Даже в нашей непростой ситуации находились возможности. В социализме произрастали зародыши капитализма.
6. На счастье, Нина Васильевна!
После нескольких лет работы на ракетно-артиллеристском испытательном полигоне, с развеянными иллюзиями о будущей научной деятельности в области оборонной промышленности, о чем я уже писал, да и вообще с осмыслением своего участия в создании смертоносных вооружений, я потихоньку стал думать, как изменить жизнь и профессию. Случай не заставил себя ждать: мне, как комсомольскому активисту и члену КПСС, руководство полигона предложило возглавить комитет ВЛКСМ НИИ «Геодезия». К слову сказать, мое непосредственное начальство имело на меня совсем другие планы, но спорить не могло. Я же, немного покапризничав для виду, мол, хочу остаться испытателем, после всяких бесед согласился, только попросил оставить мне допуск к испытаниям, мало ли что…
Дальше стандартные процедуры: общее отчетно-перевыборное комсомольское собрание, избрание комитета комсомола, а затем его секретаря, то есть меня. Новая работа мне нравилась. Я постарался внести объединяющую струю в комсомольские организации города. Дело в том, что в Красноармейске было несколько оборонных предприятий, и их руководство не только не дружило, но и порой конфликтовало между собой.
Мы совместно с комсомольскими коллегами из других НИИ нарушили эту традицию и объединились. Создали первую в Красноармейске молодежную дискотеку, комсомольский отряд дружинников, проводили совместные субботники на недостроенном стадионе и многое другое. Это была живая работа, приносящая и мне, и молодым людям Красноармейска, этого тупикового городка Подмосковья, настоящую радость.
Но свою полотерскую карьеру я не бросил, работа была отлажена, и даже раз в месяц сам натирал полы в своем помещении комитета комсомола. Я вполне освоился с должностью секретаря, которая, кроме всего прочего, позволяла мне приблизиться к своеобразной начальственной элите нашего института. У меня сложились добрые отношения с директором института, легендарным Николаем Дмитриевичем Зубовым. Он поддерживал все мои комсомольские начинания и помогал в решении материальных вопросов – покупки музыкальных инструментов для ансамбля, аппаратуры для дискотеки и т.д.
В те времена существовала такая практика. Ряд важных вопросов в институте, которые касались распределения жилья, автомашин, путевок, решал так называемый четырехугольник: директор, секретарь парткома, председатель профкома и секретарь комитета комсомола. Там же рассматривались всякие вопросы, связанные с производственными трудностями. Однажды на заседании четырехугольника директор Зубов распекал какого-то руководителя цеха за срыв задания. Тот оправдывался, говорил, что не хватает рабочих, хоть самому к станку становись. Николай Дмитриевич строго сказал: «Ну и встали бы, просто а не хотите, вон Сергей Владимирович, наш комсомольский секретарь, и тот не боится работать полотером в свободное время, помогает институту!». Два угла четырехугольника с удивлением посмотрели на меня. Так закончилась моя карьера полотера-невидимки.
Но меня, активиста, заметили, так скажем, вышестоящие товарищи из горкома и обкома комсомола и стали приглашать на всякие престижные мероприятия. Можно еще многое говорить о тех интересных для меня днях, но боюсь склониться к окончательному графоманскому занудству. Поэтому только скажу, что в Пушкинском горкоме комсомола и горкоме партии мне предложили идти на повышение. Даже возникла конкуренция, кем быть: инструктором горкома КПСС или вторым секретарем горкома ВЛКСМ. Я провел серьезные консультации. Во-первых, с начальником одного из отделов нашего НИИ, который до этого успел поработать инструктором горкома. Во-вторых, со своим дядькой, профессиональным партработником, который отдыхал в это время в санатории ЦК КПСС, недалеко от Красноармейска. Выслушав мнение обоих уважаемых мною экспертов, выбрал: секретарем горкома комсомола, чем нажил себе временных недоброжелателей в горкоме партии, но впоследствии превратил их в своих друзей.
С тех пор я стал (на время) партийным функционером, был в номенклатуре Пушкинского горкома КПСС. Заседал в так называемой партийной комиссии, где давали людям рекомендации в партию и снимали стружку с нарушителей партийной дисциплины. Заседал в комитете народного контроля, расправляясь с расхитителями социалистической собственности. Заседал в городском совете, куда меня избрали депутатом, и конечно, на бюро ГК ВЛКСМ. Побывал в Чехословакии, как руководитель областной делегации старшеклассников, и совершил для себя ещё много интересного и разного.
Потом, в 1982 году, меня избрали первым секретарем горкома комсомола, это номенклатура уже Московского обкома партии. Я стал членом Пушкинского бюро горкома партии, МК ВЛКСМ. Много новых формальных и неформальных связей, чёрная «Волга» с персональным водителем, прекрасный кабинет, секретарша, в общем, большой начальник районного разлива. И ещё масса карьерных перспектив, как потом я понял, мне не нужных. После чего я закончил свою «номенклатурную» деятельность и снова изменил профессию и жизнь. На этом предысторию закончу, может, вернусь к ней когда-нибудь в более просторной форме, а сейчас к сюжету.
Первым лицом любой структуры СССР, будь то страна, республика, область, район или отдельное предприятие, был секретарь КПСС. Партийная структура, как арматура, пронизывала весь общественный механизм, придавая ему, с одной стороны, устойчивость, с другой, при отсутствии конкуренции, превращалась в тормоз для развития. Тем не менее такая модель общественного строя показала, при всех трагических издержках, свою жизнеспособность на протяжении жизни почти четырех поколений. Основой партийного руководства на всех уровнях были два принципа: подбор и расстановка кадров и контроль за принятыми решениями. Решения принимали одни, а партия контролировала их выполнение, практически не отвечая ни за что.
В Пушкинском районе первым секретарём горкома КПСС (так сложилось исторически, что в районе – горком, потому что в районе было три города – Пушкино, Ивантеевка и Красноармейск) во время моего «номенклатурного» периода жизни была Нина Васильевна Михайлова, человек по-своему особенный, заслуживающий уважения. Можно сказать, что это была железная леди партийной системы. Она твердой принципиальной коммунистической рукой проводила в районе политику партии. Я не припомню, чтобы Михайлова когда-нибудь сомневалась в правильности этой политики. Менялись, умирая, генсеки: Брежнев, Андропов, Черненко. Вместе с Ниной Васильевной и председателем горисполкома я, по должности как первый секретарь комсомольского горкома, ездил на прощания с усопшими в Дом Союзов. Но линия партии, как бы её ни прокладывали, всегда была для Михайловой основополагающей. Правда, мы работали вместе с Ниной Васильевной в доперестроечные времена.
Все начальники района, в основном мужчины, побаивались первого секретаря, это относилось к директорам крупных предприятий, председателям исполкомов и даже к прокурору, начальникам УВД и КГБ. Благодаря такой авторитарной дисциплине обстановка в районе была в основном спокойной, а руководитель находилась на хорошем счету у вышестоящего областного начальства.
Нина Васильевна была внешне весьма привлекательной женщиной, в ней угадывалась прошедшая веселая жизнерадостная молодость, когда она была еще простой ткачихой. Но так сложилась жизнь, что она жила в одиночестве, без мужа, без детей. Подробностями её личных отношений я никогда не интересовался и даже не думал об этом, хватало своих проблем.
Наши рабочие взаимоотношения складывались хорошо. Во-первых, благодаря её кадровому решению я попал в горком комсомола, это было непростое решение для Нины Васильевны, были другие кандидатуры, их серьезно лоббировали, но она отстояла меня.
Кстати, так сложилось, что горком комсомола находился в одном здании с партийным горкомом. У нас были, не сказал бы совсем, но почти равные отношения. Например, после заседаний, члены бюро горкома КПСС и заведующие отделами горкома партии частенько заходили ко мне выпить по чашке чая и рюмке коньячка и поговорить в неофициальной обстановке.
Во-вторых, Михайлова видела, что я работаю нормально, а приобретенный опыт в МВТУ и на полигоне приучил меня к системности и ответственности. Нина Васильевна с удовольствием участвовала в наших комсомольских мероприятиях и всегда незаметно поднимала мой авторитет среди партийного руководства, я как-то стал частью районной элиты того времени. У неё наверняка были определенные планы относительного моего партийного будущего, но им не удалось осуществиться. Но это совсем другая история.
Рядом с Ниной Васильевной я, Сергей Владимирович
У нас были и определенные неформальные эпизоды. Например, Нина Васильевна однажды с удивлением узнала, что я разведён, не имею квартиры, живу в гостинице. «Почему ты мне об этом не сказал?!» – вызвав меня гневно спросила она. Я-то прекрасно понимал, что узнай она об этом, плакала бы моя карьера, развод – это «аморалка», а с ней, товарищ дорогой, в аппарате делать нечего. Я, разумеется, подстраховался. Перед разводом рассказал все председателю парткомиссии, ортодоксальному коммунисту Петрунину Петру Яковлевичу, секретарю аппаратной парторганизации, в которой состояла и Михайлова. «Посоветуйте, как старший товарищ, как опытный мужчина, что делать?» Как ни странно, выслушав все, Петр Яковлевич решительно встал на мою сторону. «Конечно, разводись и спокойно работай, у тебя ещё всё впереди!» – напутствовал меня он, что я и сделал.
«Нина Васильевна, я поставил в известность секретаря нашей парторганизации Петра Яковлевича и не счёл нужным отвлекать вас на мои личные проблемы», – спокойно сказал я. Михайлова тут же вызвала Петрунина: «Ты знал об этом?» «Конечно, – сказал он, – а что, есть к Сергею Владимировичу какие-то претензии по работе?» «Так, Устименко, идите, и вы, Петр Яковлевич, тоже».
История получила продолжение. Как-то вызывает Нина Васильевна меня к себе в кабинет, это обычная практика. Захожу. В кабинете председатель Пушкинского исполкома Зинин Валерий Иванович, бывший зав. промышленно-транспортным отделом горкома. «Вот, – говорит Михайлова, – полюбуйся на нашего комсомольского лидера! Развёлся, мне ничего не сказал, разменял квартиру в Красноармейске и живет в гостинице ИПК лесхоза! Это нормально для первого секретаря и члена бюро горкома?! В общем, Валерий Иванович, подыщи ему нормальную квартиру с балконом, а не то кто-нибудь узнает об этом, стыда не оберёмся!» Валерия Ивановича я прекрасно знал, он пригласил меня к себе через несколько дней: «Слушай, Сергей, ты меня загнал в тупик! С одной стороны, я не могу не выполнить указание первого секретаря, с другой – у меня нет никаких законных оснований давать тебе квартиру. Помоги мне, придумай хоть какие-то зацепки! И вопрос сразу решим».
Основания я нашел, опыт был. К этому времени мне уже удалось «выбить» для работников аппарата ГК ВЛКСМ четыре квартиры, а это очень было непросто. Я разузнал благодаря приобретенным связям, что несколько лет назад для одного сотрудника ЦК ВЛКСМ в Пушкино была, по сути дела, куплена из комсомольского фонда квартира. Потом этот, наверное, ценный работник, получил квартиру в Москве, а прежняя досталась городу. Я с большим трудом нашел необходимые документы, прихожу к Зинину. Показываю. Валерий Иванович сначала чешет голову, потом, улыбаясь, говорит: «Ну ты даешь! Совсем другое дело. Советую – выбери что-нибудь себе в новостройках в центре!»
Как-то, это было в то время, когда Володя Степанов, мой друг, замечательный детский поэт, познакомил меня с будущей моей женой Мариной, и мы уже готовились к свадьбе, засиделись у него в доме на Клязьме, естественно, выпили. А на следующий день с утра у нас было какое-то совещание у Михайловой. После него Нина Васильевна говорит (прям как у Штирлица с Мюллером): «А вас, Сергей Владимирович, я попрошу остаться». Остаюсь: «Сергей, от тебя попахивает спиртным, ты что, пил вчера? Нехорошо!» «Пил, – говорю я, – вместе со своей невестой, журналистом из «Известий». Я женюсь и приглашаю вас на нашу свадьбу!» Тогда не было еще сухого закона, и все разрешилось благополучно. Правда, на свадьбу Михайлова не пришла, но прислала поздравление, а квартира пусть считается ее свадебным подарком. На счастье! Мы с Мариной поженились и выбрали квартиру в хорошем кирпичном доме, в котором прожили много прекрасных лет и родили прекрасных сына и дочь.
Но я что-то опять о чём-то банальном. И где же сюжет? А вот он. Это был 1984 год. Март, точнее канун 8 Марта – Международного женского дня. Надо сказать, что были два дня в году – Женский день и день рождения Нины Васильевны, когда мужское начальство района могло без опаски подойти к железной леди и, поздравив ёе, неформально поговорить о своих проблемах. Но я в суете поздравлений, звонков и разговоров совсем забыл о том, что надо поздравить первого секретаря, это плохо, она же всё-таки женщина. Что делать? Хорошо, что хоть вспомнил, а лучше бы не вспоминал…
Приглашаю Валентину Желудкову, секретаря комсомольского горкома по школам, надежный и понимающий человек. Неудобно, только что поздравили наших девушек, они приготовили чай, тортики и ждут нас, мужчин. А тут такое. «Валя, выручай, мы забыли поздравить Михайлову. Есть цветы, но нет подарка. Все эти наши патриотические альбомы, сама понимаешь, не годятся. Не знаю, что и делать. Купи, пожалуйста, хоть что-нибудь подходящее. Рядом, на Московском в универмаге. Ты ведь по-женски поймешь, что надо. Выручай!» Валентина – замечательный человек, ей не надо было ничего объяснять, хотя понятно, что при ужасном товарном дефиците, да ещё накануне праздника что-то приличное купить – почти что подвиг. Кому ещё его поручить, как не боевой подруге?! Без особой радости один вопрос: «Где деньги?» Приглашаю Галю Суханову, зав. сектором учета. Прошу выдать из кассы под мою ответственность рублей тридцать. «Хватит? – Хватит».
Опять суета, поздравляю сотрудниц аппарата, гостей. Съедаю кусочек торта с чаем. Звонки, проблемы. Через полчаса приходит Валя. «Вот, единственное, что было». Белая элегантная коробочка, отлично. «Спасибо, Валечка!» – целую в щечку. Девушка краснеет, скромно: «Не за что». А ведь наверняка знала, что действительно не за что!
Беру букет, беру коробочку, смотрюсь в зеркало, придаю себе серьезный вид. Пошел поздравлять первого секретаря. Захожу в приемную. Там, естественно, толпа мужчин-начальников, очередь на поздравление Нины Васильевны. «Здравствуйте, здравствуйте, рад видеть. Руки заняты, даже не могу пожать. Товарищи, извините, еду в Москву областное начальство надо поздравить, я зайду сейчас к Нине Васильевне, хорошо?!» Возражений нет, молодой, но при регалиях, член бюро горкома партии, о чём речь?!
Захожу в знакомый кабинет. Михайлова, как царица, великолепна и приветлива. Кругом цветы, подарки. Подходит ко мне, пожимает руку, она всегда так здоровалась, никаких объятий, видно, что-то когда-то очень сильно было не так. Вручаю букет, ставлю на стол подарок. «Добрый день, Нина Васильевна, от имени нашей комсомольской организации поздравляю вас с…» «Да ладно, спасибо, поднадоели уже эти речи. Хочешь шампанского?» «С вами сочту за честь!» Сама наливает, невиданное дело. Выпиваем. «А что ты мне подарил?» Женское любопытство. Как без него. Берет коробочку, открывает… А там – два аиста, сделанных из кости, держат в клювах ребенка. Нина Васильевна удивлённо вертит в руках странный подарок, потом ставит его на полку. Поворачивается. В глазах её почти слёзы. «Сергей Владимирович, зачем вы это?»
Я сам в растерянности бездумно говорю: «На счастье, Нина Васильевна». А сам боком, боком к двери выбираюсь из кабинета. Толпа аудиентов волнуется. «Заходите скорее, – говорю я, – Нина Васильевна ждёт!»
Вот такой необычный случай случился. Я об этом никому не рассказывал, даже Желудковой, невольной виновнице, потому что неудобно и стыдно, ведь так неловко получилось.
Работа в комсомоле была интересной и честной. Я по-прежнему вспоминаю ее по-доброму. Даже сейчас, много лет спустя, мы встречаемся со своими комсомольскими друзьями. Но не всё было «идиллическим», когда сталкивались комсомольские и партийные интересы. В те времена существовало несколько неписаных табу. Например, членам ВЛКСМ, как и членам КПСС, нельзя было венчаться в церкви и крестить детей, и вообще посещать храмы. Казалось бы, почему, да и кто бы об этом знал? Знали наши доблестные органы безопасности и регулярно с рвением, достойным другого применения, докладывали – «стучали» в горком. И ещё нельзя было принимать в партию евреев, а горком комсомола давал одну из рекомендаций. С этими табу я был внутренне не согласен, но свое несогласие не афишировал.
У меня в секторе учета работала девушка, армянка, трудолюбивая, вежливая, аккуратная, с незаконченным высшим бухгалтерским образованием, ее звали Карина. Имя редкое, поэтому и запомнил. Она вышла замуж, родила ребенка и ушла в декрет. Однажды меня вызывает первый секретарь горкома партии Михайлова. Дело обычное. И говорит: «Что же у тебя, Сергей Владимирович, сотрудники аппарата крестят детей? Ты хоть знаешь об этом?» Откуда я мог об этом знать, кагэбэшники мне не докладывали. «Разберись, надо её, эту девку (да еще имя какое-то – Карина!), уволить и исключить из комсомола!» Я попытался заступиться. Но услышал: «Ты что, не понимаешь?! Иди».
Пришел к себе в кабинет и задумался. Армения – дружеская республика с христианской культурой. У них древний обычай крещения. Об этом я знал, потому что в свое время закончил так называемый вечерний институт марксизма-ленинизма по тематике «Основы атеизма». У нас, к слову, был настолько замечательный преподаватель, что после его лекций почти все коммунисты стали чуть ли ни верующими. Я много раз бывал в Троице-Сергиевой лавре и сам с друзьями, и с иностранными делегациями. Конечно, относился в вере с уважением. Тем более знал, что бабушка тайком крестила и меня, и брата, и сестру. А любимая тётя Лика давала мне читать старинную Библию. И тут такое. Я сам отец и представляю, какая травма была бы у молодой матери. Это хорошо рассуждать одинокой женщине – уволить! А молодая мать в декретном отпуске, и уволить ее по закону нельзя. Но я нашел выход. У меня, уроженца Северного Кавказа, полностью отсутствовало понятие национализма. Моими друзьями детства были и армяне, и греки, и адыгейцы, и черкесы, и чеченцы, и евреи, уже не говорю об украинцах и татарах. И это чувство, точнее, отсутствие негатива к другим народам, у меня сохранилось на всю жизнь.
Я обратился к одному знакомому директору фабрики из соседнего Щелковского района, армянину, взять на работу хорошего специалиста. И рассказал ему эту историю. Он согласился, армяне очень дружный и сплоченный народ. Я пригласил Карину и, ничего не говоря о крестинах, сказал, что её очень хотят видеть на работе там-то и там-то. А в горкоме особых перспектив, честно говоря, нет. Она с радостью согласилась. Я познакомил её с будущим руководителем, всё срослось, и с легким сердцем подписал ей увольнение «в порядке перевода» и снял с комсомольского учета в нашей организации. «На счастье!»
Михайлова как-то вскоре между делом спросила меня: «Ну ты разобрался с этой, как ее, Кариной?» «Да, Нина Васильевна, ее уволили, и в нашей комсомольской организации она больше не состоит», – абсолютно честно соврал я. «Ну, хорошо, смотри внимательней». «Конечно!»
И еще один сюжет. Была в нашей комсомольской организации девушка Лена Позднякова, освобожденный секретарь комсомольской организации фабрики «Серп и Молот». Там делали мешковину из вьетнамского сырья – джута. Девушка активная, перспективная, симпатичная, со средним специальным медицинским образованием. Кандидат в члены КПСС, вроде как из рабочих. И надо же тому случиться, у неё возник роман с главным энергетиком района Карповым. Серьезный роман, энергетик разводится, чтобы жениться на Лене. Аморалка, ЧП!
Бывшая жена (ее ревность тоже можно понять), как это водилось раньше, пишет жалобу в горком: «Так, мол, и так, молодая девка увела моего мужа из семьи». А дальше соответствующие подробности и эпитеты на двух страницах.
И опять меня приглашает Михайлова. Дает письмо: «Читай!» Прочитал. «Ну, что с твоим секретарём делать будем, какой пример женскому коллективу фабрики? Безобразие, распутство!» Я виновато молчу, как будто сам соблазнил энергетика, жду. Нина Васильевна негодует: «А ведь она ещё и кандидат в члены партии, какой позор!» Я говорю: «Давайте я попробую эту деликатную ситуацию обдумать и потом вам доложить». – «Ну ладно, договорились!»
Приглашаю Лену официально в горком комсомола. Потом разговор один на один. Все ей объясняю, что будем делать? Плачет: «Его люблю, и он меня любит!» Хотел спросить: «Больше, чем комсомольскую работу, больше, чем партию?», но, конечно, подобрал другие слова: «Иди подумай, не переживай». Как-то все наладилось, я договорился с главврачом горбольницы, и Лена, имея среднее медицинское образование, перешла на работу в порядке перевода на должность заведующей молочной кухни. Снялась у себя на фабрике с партийного учета, а на новом месте не встала. «На счастье!» Между делом, выбрав момент, без подробностей сказал Михайловой, что на фабрике избрали нового секретаря комсомольской организации. «Ну и ладно».
Вскоре Карпов и Позднякова поженились. Я даже был у них дома на новоселье как дорогой гость и, конечно, стал постоянным клиентом молочной кухни, у нас как раз родились сначала сын, потом дочка.
И еще один случай. Секретарем комсомольской организации крупного НИИ был избран Дима Клячко, Дмитрий Александрович. Работал хорошо, но, как любой научный сотрудник, для своего карьерного роста должен был прижаться к КПСС. Иначе нельзя. Мы с ним были в добрых отношениях. Однажды он приходит ко мне с просьбой – дать рекомендацию в партию. Поясню, что для вступления кандидатом в члены КПСС нужны были три рекомендации от членов партии со стажем, не менее пяти лет. Рекомендация от горкома комсомола приравнивалась к одному из них. Дима уже имел рекомендацию в своем НИИ от партийного секретаря, должен был получить рекомендацию горкома комсомола и просил мою рекомендацию. Я, естественно, согласился. И вот мы с ним сидим у меня в кабинете, заполняем документы, там нужны были Димины паспортные данные. Он дает свой паспорт, а тогда в нем указывалась национальность, и там написано: «еврей». Я, как уже говорил, был полным противником национализма, в том числе и семитизма. Поэтому отнесся к этому абсолютно спокойно. А в партийных документах о национальности ничего писать было не надо.
И вот на заседании партийной комиссии рассматривают дело о приеме кандидатом в члены КПСС Клячко Дмитрия Александровича. Я тоже там участвую в процессе. Председатель комиссии зачитывает рекомендации и с хитрым прищуром говорит мне: «Так, Устименко, своих подтягиваешь?» Намекая на общие украинские корни наших с Дмитрием Клячко фамилий. «Да, а что, уже нельзя?» – в шутку отвечаю я. Все единогласно проголосовали «за», если бы они, коммунистические ортодоксы, знали, кого я подтянул – еврея, то, наверное, сошли бы с ума. Не знаю, пригодилась ли Диме эта его партийность, осчастливила или навредила? Надо при случае спросить, ведь мы до сих пор с ним дружим.
Как член бюро горкома партии, по должности я видел много всего. Наряду с полезными и нужными для людей решениями случались и другие. Несколько примеров. Серьезного специалиста одного из НИИ в Ивантеевке приглашают на работу в вышестоящую организацию в министерство. Он – член партии. Выносится вопрос на бюро ГК, имеет ли он право покидать район. Чудеса! Умница, ученый, интеллигент. Все члены бюро говорят, что он должен остаться здесь, никто не думает: наш умница будет двигать науку страны дальше. Упрямец против, все равно ухожу! Куда ты уйдешь?! Выговор с занесением! Волчий билет в никуда. Кому это нужно?
Можно вспомнить, как директора крупнейшей дорожно-строительной компании осуждали за то, что он в садовом домике позволил себе сделать балкончик. Или выгнали из партии секретаря парткома колхоза, орденоносца, за то, что на свадьбе ее дочери подавали вино через неделю после принятия сухого закона. Я принимал и не мог не принимать участие в этих комедиях. Когда были совсем гнусные дела, воздерживался, получая косые взгляды соседей – членов бюро. Бюро – французское слово, в Советской России аналога не нашлось.
Почему я об этом решил написать? Потому что я, работая в партийной номенклатуре, видел ее несправедливость, видел, как эта бездушная машина буквально ломала судьбы людей. Странным образом люди, которые работали в партноменклатуре, сами по себе были нормальными, даже добрыми и человечными. Но когда они собирались официально, на бюро, собраниях, комитетах, почему-то сразу перевоплощались в бездушные шестеренки партийной машины. Мне это было омерзительно. И я опять стал думать, как мне изменить жизнь и профессию. Изменил.
