Сергей Абдалов
Гладный
ГЛАВА 3
– Садись, поешь. – скомандовала мать Егору, ставив на доску шипящую сковороду с яичницей. -И из дома сегодня ни ногой, пока мужики волка этого не найдут. А и отлежаться тебе надо, всю ночь тебя тошнило.
Лениво, Егор подошёл к столу и морщась отодвинул от себя сковородку:
– Не… Сытый я, мам. Словно телёнка ночью съел.
– Ночью? – ухмыльнулась женщина. – И где же ты нашёл этого телёнка?…
Тут в сенях забрякали стеклянные банки на полках, послышался спешный топот мужских ботинок по деревянным ступеням. Дверь в дом распахнулась, как от сильного ветра и в дом вбежал отец Егора. Испуганно, поглядывая на сына, он знаком головы подозвал к себе жену. Отведя её в сторону, отец склонился над её ухом и что-то коротко сообщил. Поднеся фартук лицу, женщина вдруг глухо простонала, перейдя через мгновенье на протяжный вой…
На улице было шумно. Почти все жители Хвора, сновали туда-сюда, громко бранились и трясли в злобе руками. Женщины с длинными вицами в руках загоняли непослушную детвору домой, и причитали, словно стояли около чьего-то гроба и оплакивали усопшего. Откуда-то с начала деревни, медленно вышагивала лошадь, запряжённая в телегу. Ведя её за узду рядом шёл понурив голову дед Аким. На телеге, рядом окровавленного серого одеяла, под котором лежало чьё-то тело, на коленях стоял отец Коли и вцепившись в одеяло, что было мочи кричал.
Когда дед Аким остановил лошадь около дома родителей Коли, мужики стащили отца с телеги и под руки увели его в избу. Ещё несколько человек подняли растерзанное тело мальчика и занесли его вслед за отцом, а дед Аким, взобравшись с ногами на телегу и встав на неё, снял фуражку. Оглядев окруживших телегу людей, старик поднял над собой руки:
– Люди! Волк окаянный, что забрёл в наши леса много лет назад, снова вернулся в землянку! Вновь он напал на человека! На маленького мальчика! – голос старика дрогнул, но собравшись с духом, он продолжил, списав дрожь в голосе на кашель. – После похорон Николая, то бишь послезавтра, все, кто имеет дома ружьё, собираемся перед моим домом! Вспорем брюхо убийце! Дух мальчика должен быть спокоен!
После этих слов, дед Аким перекрестился и, спустившись с телеги, медленно побрёл в дом погибшего мальчика.
Егор бежал к озеру. Этого не может быть! Коля просто ушёл на озеро, не предупредив его, чтобы наловить побольше рыбы, а потом хвастаться, что он лучший рыболов. Мальчик в телеге не может быть его другом, ведь погибают и умирают только глубоко взрослые люди, с маленькими такого не происходит. Он слишком мал, что быть растерзанным волком или просто внезапно умереть… Но на озере не было ни души. Тишина и зеркальная поверхность воды, отражающая встающее солнце в своей поверхности.
– Коля!
Егор кричал что было сил, может Коля на другом конце берега, может он и прячется от него. Мальчик бегал вдоль озера в поисках друга, но даже спустя час, Коля не был найден, а охрипший Егор, сидел на коленях и рыдал, смотря на своё отражение в чистой воде озера. Только сейчас он вдруг заметил, что с ним самим что-то не так. Неизмеримое чувство сытости распирало его изнутри. Время уже было далеко послеобеденное, а он не хотел, есть совсем. Прислушиваясь к этим ощущениям, он вдруг осознал, что его уже даже тошнит от этого чувства и вскоре, тяжесть подобралась к горлу, и Егора вновь стошнило прямо в воду. Вытирая лицо рукой, мальчик с ужасом увидел, что у него окровавленная ладонь, вытирая ему рот. Вставая с колен на дрожащие от страха ноги, мальчик с отвращением посмотрел на то, что сейчас плавало на поверхности воды, то, что вышло из его желудка. Окровавливая чистый цвет озёрной воды, наверху плавали несколько человеческих пальцев и что-то ещё кровавое, напоминающее кусок сырого мяса. Вглядываясь в пурпуровое месиво, Егор вдруг увидел в покрывшейся рябью воде своё отражение и вскрикнул. Из воды на него смотрело вытянутое лицо, не имеющее глаз и носа, с толстыми, свисающими до подбородка губами. Пятясь назад, Егор с криком припустился бежать от озера прямиком назад в деревню.
Дома Егора никого не было, видимо все сейчас были у Кольки дома. Тошнота не прекращалась, а сытость так и не проходила, не было ни малейшего намёка на голод. Егор подошёл к зеркалу, что стояло в комнате матери на столике и, опустившись на колени, посмотрел на себя. Что-то не так было в его внешности. Те же русые волосы, тот же взгляд из-под чёлки, но всё это было словно… чужим. Проводя рукой по лицу он только что осознал, что не чувствует своих прикосновений. Высовывая язык, дразня своё отражение, он не чувствовал языка во рту, а моргая, не ощущал, как смыкаются глаза. Даже взяв в охапку свои волосы, и что есть силы, дёрнув за них, он не ощутил боль! Дрожа всем телом, он отставил зеркало в сторону и, усевшись на полу поджав ноги к самому подбородку, вдруг начал вспоминать. Он не знал, что ему нужно было вспомнить, но сердце и голова Егора хором кричали: «Вспомни! Вспомни кто ты!» Егор сопротивлялся этим мыслям. Как можно вспоминать своё имя, если он знает, что его зовут… Иван… Иван! Дрожь в теле не утихала. Подползая к кровати, мальчик вскарабкался на её и свернувшись в клубочек, вдруг завыл, кусая кулак у руки и слёзы градом посыпались на его щёки… Его зовут – Иван!…
***
Неурожайный год, наполненный засухой и болезнью скота, закончился лютой зимой. Морозы стояли такие, что стволы берёз не выдерживали холода, ломаясь пополам, как под ударом колуна. Метели сменяли бураны, тем на смену снова приходили метели, и не было конца этим дням. Николай и Ольга, родители десятилетнего сына Ивана, собирались в лес, навозить на санях дров домой. Всё лето ушло на борьбу с засухой, и заготовить дров на зиму удалось немного. Приходилось иногда выходить в лес, когда не было ветра и набирать там хвороста. Мальчику наказали сидеть дома, топить избу остатками поленьев и следить, чтоб собака Жучка, трёхгодовалая псина, что жила теперь дома из-за холода хоть иногда выходила на улицу по её требованию. Оставили сыну котелок с варёной картошкой, и ушли, как сказали, до вечера. Чтобы как-то ускорить время ожидания, мальчик начал играть с собакой, которая очень приветливо относилась к такому занятию. Но игры хватило не больше чем на час, и грусть вновь овладела настроением Ивана. Подбросив в печь несколько поленьев, мальчик сел на табурет около окна, оттаял дыханием на стекле маленькое пятнышко и стал смотреть в него как в дверной глазок в ожидании родителей. Вскоре, напряжённые глаза мальчика сомкнулись, и он уснул.
Проснулся Иван от того, что Жучка громко царапала когтями деревянную дверь избы. Дом изрядно подстыл и Ваня, поеживаясь, подошёл к печи. Около неё лежало с десяток поленьев, а сама она была холодная как окно, возле которого проспал Иван. А ведь ему уже снилось, что отец пришёл домой и растопил печь так сильно, что вокруг начал таять снег.
Надев отцовскую фуфайку и валенки с шапкой-ушанкой, Ваня плечом надавил на дверь. Открываясь с трудом, она как лопата собрала собой изрядный сугроб снега и открылась лишь наполовину. Этого хватило, чтобы выбежать Жучке на улицу. Уже светало, и мороз заметно усиливался, царапая лицо, словно наждачной бумагой. Снега было почти по пояс и бледные тучи, что хмурясь, опускались на берёзовую рощу, говорили о том, что его будет ещё больше. Жучка отсутствовала минут двадцать, после чего, забежала домой, тряся лапами и залезла, поскуливая под стол. Иван захлопнул за ней дверь и вошёл в избу.
В животе урчало. Чтоб приготовить себе еду, нужно было растопить печь, а чтобы её растопить, нужно было из полешка настругать лучины. Ваня взял топор, что лежал около поленьев и принялся его стругать. Опилки, что получились, он закинул в печь, а сверху втиснул в печь дрова. Зажечь получилось только пятую спичку, но опилки, прогорев, быстро потухли. Мальчик подошёл к мешку с картошкой, взял одну и, потерев её как яблоко о рукав, принялся грызть. Картошка была съедена, но голод не затих. Хотелось чего-то горячего. Иван залез под стол к собаке и, обняв её прилёг рядом:
– Терпи Жучка, атаманом будешь… К вечеру родители придут, наедимся…
… Пятый день без родителей, еды и тепла, убил в мальчике моральную устойчивость и веру в лучшее. Тоску и страх подстёгивала нескончаемая метель, что держала весь дом в кромешной тьме из-за залепленных снегом окон и морозных узоров, в которых Ваня видел лишь смерть с косой да чертей, что устроили эту погоду. Жучка уже, не играла – заваленная снегом дверь не давала ей возможность выйти на прогулку, а холод и голод превратили её в настоящую волчицу. Она лаяла и огрызалась на Ваню, даже когда он просто проходил мимо, а однажды, по-вражьи, укусила его за ногу. Мальчик отгородился от собаки за печкой, сдвинув к ней шкаф, а верх печи забросал разным шмотьём и табуретами. Около стены он сделал импровизированный топчан, который обложил родительскими фуфайками и одеялами. Там он и жил. Не вылезая наружу, а Жучка пронзительно выла на весь дом от неимоверного голода.
Однажды, днём или ночью, Жучка всё же пробралась за баррикады Ивана. Глаза-животный, наполненный злостью и бешенства, и человеческий-заполненный слезами страха, встретились лишь на одно мгновенье. Уже через секунду одичавшая собака как ненавистный хищник, кинулась на хозяина и сомкнула свою пасть у него на горле. Раздалось неистовое рычание, что после сменил виноватый скулёж опомнившегося домашнего животного, но точка не возврата была уже поставлена, и безысходный вой собаки прокатился на весь дом…
