bannerbannerbanner
полная версияСудьбы в режиме танго

Сергей Валериевич Добряков
Судьбы в режиме танго

Полная версия

Тевлик Субботовский
Сюита из литературных парафразов и серьёзных вещей

I. Легенда о Тевлике Субботовском и Александре Блоке

Весенним вечером 190… года Тевлик Субботовский встретил у себя на Лахтинской улице поэта Александра Блока, жившего в доме по соседству. Поскольку родителям Тевлика срочно понадобилось купить что-то в лавочке на Большом проспекте, а отец при этом не мог оторваться тоже от какого-то срочного дела, ничего удивительного, что энергичный ребёнок оказался на улице в столь поздний час. (Не маму же выгонять из небогатого семейного круга за покупкой!)

В свою очередь, поэт Александр Блок весь вечер осмыслял принципы мироздания в узком кругу друзей и коллег. Так как мысли у Блока легче кружились при содействии красного вина, ничего удивительного, что, когда он слезал с извозчика, из кармана пальто выпала рукопись одного из бесценных шедевров поэта. (Последнее, впрочем, установилось позднее.)

Извозчик отъехал, а Блок, не обращая внимания на утрату собственного автографа, тихо пошёл домой, где его, согласитесь, уже несколько заждалась Любовь Дмитриевна.

Но Тевлик Субботовский был не только наблюдательным, а ещё и сознательным мальчиком. Сорок с лишним лет спустя его даже можно было бы назвать тимуровцем. Поэтому Тевлик связал факт внезапного обнаружения рукописи с личностью уходящего и подвыпившего поэта. Он поднял автограф, догнал Блока, извинился, вернул ему бесценный шедевр и даже довёл автора до подъезда.

Потом Блок поднялся в свою квартиру, а Тевлик побежал по своим делам и даже вовремя вернулся домой с покупками.

Так что помните, дамы, господа и дети обоего пола, какие события иногда влияют на развитие великой литературы!

А ведь Тевлику Субботовскому очень долго даже не приходило в голову, что за подвиг он совершил с точки зрения культуры!

03.08.2017

II. Речь в защиту творческого наследия И. С. Тургенева,
произнесённая с воспоминаниями о личности Тевлика Субботовского
1

Милостивые государыни и милостивые государи!

Оглядываясь, так сказать, на прошедшие эпохи русской культурной жизни и выделяя среди них советский период, я могу сказать, что освоение бесценного наследия Ивана Сергеевича Тургенева, производимое в рамках школьных программ, сыграло с нашим обществом дурную шутку.

Проходя «Бежин луг», «Муму», роман «Отцы и дети», а также всё, что там ещё полагалось проходить, наши школьники оставались заложниками инфантильного подхода к действительности. Это выражалось в том, что они полагали: если училка навязывает что-то из-под палки, ни уму, ни сердцу это «что-то» не скажет. И душевно осваивать широкий контекст творчества Тургенева совершенно незачем.

Не буду спорить с застарелым чувством человеческого протеста. Предложу уважаемой мною аудитории лишь оценить, как именно ранним летом 190… года воспринимал прозу Тургенева всё тот же Тевлик Субботовский с Лахтинской улицы.

2

Я готов мысленно перенестись на верхний этаж ещё довольно нового тогда дома, в коем семья Тевлика Субботовского нанимала квартиру.

Люди были не самые богатые. Что же удивительного, что, живя в Петербурге, они селились где повыше?.. Так вот. На дворе – белая ночь. В каморке Тевлика – полумрак. На тумбочке перед его узкой спартанской кроватью свеча горит. Да, чуть не забыл: штора полузадёрнута, а окно полуоткрыто. Ветра нет.

Лично Тевлик Субботовский не лежит, а сидит на кровати, вплотную пригнувшись к свечке. Его босые ступни касаются пола. Видимо, из-за некоторой духоты он обходится без ночной рубашки. Ноги и бёдра просто обёрнуты одеялом, торс обнажён. Смуглое лицо, увенчанное коротко стриженными чёрными волосами, склонено над книгой, лежащей на тумбочке рядом со свечечкой.

Все эти детали, милостивые государыни и государи, важны нам на предмет создания полноценного эффекта жанровой сцены…

Ассоциации можете установить сами… Если же аудитория считает, что означенный эффект недостаточно сильно проведён, мы добавим, что чёрные глаза Тевлика очень даже внимательно бегают по строчкам.

«Между тем в нём не было ни той таинственности, которою щеголяют юноши, одарённые самолюбием, бледностью, чёрными волосами и “выразительным” взглядом, ни того поддельного равнодушия, под которым будто бы скрываются громадные силы; нет: он весь был, как говорится, нараспашку; но когда им овладевала страсть, во всём существе его внезапно проявлялась порывистая, стремительная деятельность; только он не тратил свои силы по-пустому и никогда, ни в каком случае не становился на ходули».

Прочтя вот это, Тевлик Субботовский, видите ли, оторвался от книги. Судя по выражению лица этого умного подростка, ему сейчас понадобилось решить какую-то задачу не проще математической.

Эрудированному человеку должно быть ясно, что Тевлику попалась в руки повесть Тургенева «Андрей Колосов». Пренебрежём необходимостью указывать на дальнейший текст и связанные с ним реакции юного читателя. Скажем только, что по мере приближения к финалу степень озадаченности Тевлика пропорционально увеличивалась.

«Господа, я думаю, вы, как все порядочные люди, были влюблены хоть раз в течение своей жизни и на собственном опыте узнали, каким образом зарождается и развивается любовь в человеческом сердце; а потому я не стану слишком распространяться о том, что происходило во мне тогда».

Вот на этом месте лицо Тевлика Субботовского, смело можно сказать, застыло. Даже окаменело. Он даже как будто был в целом мире только вдвоём с повестью. Но ведь из людей в комнате и не было никого, а папа с мамой спали за стеной. Смело можно было воспринимать одного лишь Тургенева.

Ещё прошло время… И ещё!

«Вы мне скажете: “Что ж тут удивительного? ваш Колосов полюбил девушку, потом разлюбил и бросил её… Да это случалось со всеми…” Согласен; но кто из нас умел вовремя расстаться со своим прошедшим? Кто, скажите, кто не боится упрёков, не говорю упрёков женщины… упрёков первого глупца? Кто из нас не поддавался желанию то щегольнуть великодушием, то себялюбиво поиграть с другим, преданным сердцем?»

Излишне указывать, что, дочитав повесть до конца, Тевлик уже с трудом сдерживал свои эмоции. На его лице внимание к книге дополнилось растерянностью и одновременно чувством чего-то очень тягостного. Тевлик закрыл книгу, отложил её. Посидел, разогнувшись. Видимо, от своей позы подросток немного устал. Но он пробовал собрать свои впечатления, и это ему плохо удавалось.

Напольные часы за стеной тикали. Тевлик как будто отозвался на их звук сквозь потоки своих мыслей. Вернулся в реальный мир.

Это выразилось в том, что он задул свечку. Потом поднял ноги на постель, вытянулся на ней. И повернулся лицом к стене.

Может быть, он вспомнил, что вставать придётся рано?

3

Утром, после завтрака Тевлик Субботовский стоял перед столом, за которым сидел его отец. Человек это был уже немолодой, с довольно жёстким и напряжённым взглядом. К тому же носил очки. Но по мере того, как отец просматривал бумаги и щёлкал на счётах, лицо его светлело. И взгляд смягчался.

– Ты можешь служить счетоводом, – сказал отец. – Если со мной что-нибудь случится, хорошая арифметика сделает тебе тонкий кусок хлеба. Потом ты будешь смотреть, как можно подняться по жизни и похожа ли она на лестницу.

– Я всему классу делаю шпаргалы по математике, – отозвался Тевлик. – Вы же знаете. И никто не заявлял претензий.

– А плату ты со всех берёшь?

– Нет. Кое-кому я просто по дружбе помогаю. Но они этого не выдают.

– Значит, ты умный человек и правильно ведёшь себя с людьми. Есть клиенты, и есть друзья. С друзей денег брать не надо, просто надо помогать им за взаимную поддержку. Но плохо, когда друзья и клиенты в одних стенах. Кстати, вот хорошо, что ты мне напомнил. Скоро надо будет у тебя директора и инспектора подмазывать. Если они тебя из процентной нормы уберут, это же горе для учащегося еврея!

– Я ни на одном экзамене не провалюсь.

– А креститься ты не думаешь? Вот из нормы без взятки и выпрут. И провалить они тоже могут. Не забывай!

– Дедушка даже в кантонистах веру не менял. Вы же рассказывали.

– Вот за твёрдость его и уважали. Даже антисемиты. Православные тоже свою веру очень сильно сберегают. Они могли понять и твоего деда. Но с людьми всё равно ладить надо. А теперь особенно.

– Это потому, что реакция?

– Революция была не лучше. Во-первых, она прогорела, из-за чего разные люди обозлились. А погромы и при ней были. Сейчас, по крайней мере, всё тихо… А ты опять читал целую ночь?

Последний вопрос прозвучал резко и неожиданно. Тевлик даже смешался.

– Но он совсем не бережёт глаза! – Отец сделал обеими руками какой-то резкий жест. – Слушайте, евреи и христиане! Этот бохур опять читал а ганце нахт! Он хоть понимает, что его глаза будут его кормить, как бурлаков в революцию таки не кормит родная зелёная дубина?!

Отец даже хотел вскочить со стула. Но сдержался.

– Это был Иван Сергеевич Тургенев, – тихо ответил Тевлик. – А вы, папаша, сами говорили, что надо читать всё лучшее в русской литературе. Я и нашёл время.

– Ночью надо спать. Это дело аристократов и богатых бездельников – не спать, а развлекаться ночью. Сейчас ты уйдёшь куда-то?

– Я договорился погулять.

– И с кем?

– С Колей Лутониным.

– Он, кстати, всё пытается отдать мне деньги за те ночлеги и пропитание. Я не беру. И ты чтоб не брал!

– Что вы, папаша, он же друг!

– Тем более не бери. Кстати, его доходы мне плохо нравятся.

– Чем? Он же слуга в приличном доме.

– Между прочим, он служит барыне, да ещё вдове. И слугам, да ещё таким, как мальчик-бой, платят меньше, чем ему. Тут что-то не то. Но я таки не имею права порочить парня, да ещё круглого сироту. Хорошо… В шестом часу я жду тебя в мастерской. Опять будешь считать. А от этого Гринберга лучше не ждать ничего совсем точного. Но ведь очень большой заказ. Если справимся в срок и клиент быстро рассчитается, можешь с мамой поехать на дачу в тихое и приличное место. Я даже имею в виду куда. Остальное пущу на жизнь и на взятки… А сейчас возьми пирожков, чтоб не бегать по этим лавкам! Таки учись экономить, но друзья всё равно должны любить тебя за расходы!.. Ну иди, Тевье…

 
4

Нам ещё предстоит выяснить, исчез ли в течение этого дня Тургенев на второй план. А Коля Лутонин, о котором шла речь, теперь ждал Тевлика Субботовского всё на той же Лахтинской улице, близ выхода на Большой проспект.

– Здравствуй, Коля.

– О… Здорово, Толяка!..

Коле можно было дать уже лет шестнадцать. Если и поменьше, то очень ненамного. По одежде его действительно явствовало, что он служит, и у приличных хозяев. И если парень даже подголадывал когда-то, теперь он, во всяком случае, откормился. Очень крепкий, русоголовый, с правильными и тонкими чертами лица, Коля производил симпатичное впечатление. Вот только глаза… Тевлику казалось, что его друг их позаимствовал у взрослого мужчины, да ещё прошедшего через что-нибудь вроде тюрьмы… Мрачный, твёрдый и умный взгляд как будто даже перестал делать юным лицо Коли Лутонина.

– Ну, чего добыл?

– Я взял пирожков дома. Думаю, на день нам хватит. Вот только с напитками не вышло.

– Не беда. Запьём чем-нибудь. А может, ещё и жрать не очень захотим. Я у этой моей курвы как у Чванова или у Донона, ты же знаешь. Лопай – не хочу.

– А куда мы всё-таки?

– На взморье. Есть там местечко. Тихо, купайся целый день. И одежду воровать не будут.

– Только это не очень далеко? Меня отец сразу после пяти в мастерской будет ждать.

– Не боись. Только пойдём сейчас быстрым шагом.

Ребята двинулись. Вышли на Большой проспект. Пошли куда-то в сторону реки Ждановки.

– Коля, а хозяйка тебя не хватится? – спросил Тевлик.

– Да она… Спасибо, если к трём продрыхнется! Вчера вот хорошо – быстро напилась и заснула рано. Я хоть выспался без этого… А то ванны меня заставляет брать вместе с собой! Это, говорит, волшебные оргии, как в Древнем Риме… А Степановна, ну кухарка, я тебе о ней рассказывал… Так она скажет, что услала меня в дамский магазин. Ну, это правда – я туда заскочил и попросил не торопить со счетами. Недовольные они, конечно. Но в хорошем тоне.

– Что, уже долги делает?

– Все бы так мотали… Нет, нам-то со Степановной что… Мы на расходы возьмём, заикнёмся, что придётся подороже. А она: «Тратьте, сколько хотите, я сегодня безотчётна и холодна! И вообще, для моего милого, хорошего мальчика я и с деньгами расстанусь». Так что приварок нам обоим. Это к жалованью.

– А… мужчины рядом не появляются?

– Из-за этого и деньги коплю. Вот найдёт себе нового мужа. Или любовника со средствами. А я на улицу ступай. Прямо как в романе этом… «Мелкий бес». Ты читал его вроде?

– Мы тебя снова примем. Отец не бросит.

– А потом? В нахлебники опять? В мастерскую он меня не возьмёт – говорил же, пальцы не для иглы. И на завод не устроюсь – там за слово поперёк знаешь, как сейчас вылетают?.. Не воровать же идти! Хотя ребята предлагали.

– А земляки тебе что же? Неужели не помогут?

– Отца-то помнят. А в промысел могут и не устроить. Родне дорогу торит каждый.

Помолчали…

– Я вот думаю, – протянул Коля. – Денег выдою чуток побольше и смотаюсь от этой декадентки. К себе. Туда. Там дядька мой на отруб вышел по реформе, ну, и хозяйство обустраивает. Но ему подавай не рот, а руки. А в руках будут деньги. Договорюсь – по-хорошему примет. И развернёмся. Со ссудой дядька связываться не хочет. А тут поднимемся. У меня тем более городское училище… хоть и учился я в нём мало. А на деревне грамота очень котируется. И сыграть можно.

Иностранные слова Коля произносил легко. И с каким-то особенно жёстким смаком.

Неизвестно, что бы ответил Тевлик. Но за спинами ребят раздался учтивый девичий голос:

– Коля? Здравствуйте! Толя, и вы тоже здесь!

Ребята живо обернулись. И ответили почти дуэтом:

– Доброе утро, Катя!

– Ну, уж не совсем утро…

– Да всё равно! – Тевлик даже не понял, вырвалась эта реплика у него или у Коли.

Самое интересное… Катя, эта гимназисточка, держалась очень дружелюбно. Но всё равно… Может быть, от кого-то из своих предков она переняла манеру…

5

…Держаться так, что всё вокруг как бы отскакивает от тебя! Вам, дамы и господа, эта манера знакома? Ну хоть описания её читали?!

А вот девочка в шестнадцать неполных лет её выдерживала! Да ещё так, что дворовые ребята, чего доброго, поползли бы за ней куда-нибудь на коленях!

Во всяком случае, Коля Лутонин сделал предельно вежливое лицо.

А Тевлик Субботовский смотрел на Катю так, будто бы она сейчас сообщила ему новый смысл жизни, сама того не понимая.

– Я очень рада вас обоих видеть. Скоро мой день рождения, и я ещё сильнее рада пригласить вас, Толя. И вас, Коля, конечно, тоже… Пожалуйста, не подозревайте, у мамы ведь никаких предрассудков нет. Даже когда мы имением владели, у неё их не было! А уж тем более сейчас! Зоя у нас вообще теперь на курсах и передовая, не глядя ни на что! Пожалуйста, приходите оба и ничего не стесняйтесь!

– Катя… Безусловное спасибо… Только я бы не хотел вам указывать на мою нелёгкую службу… Я не смею с этой целью обращать к себе ваше благосклонное внимание!

– Коля… Поверьте, что не надо говорить красиво! Вас и без речей можно уважать! Я жду вас, в какой бы блузе вы ни пришли, простите меня! Мы все будем рады!.. Толя, а вы могли бы сделать для меня одно маленькое задание?

Пауза, очевидно, заполненная мимикой двух лиц… А может быть, и всех трёх.

– Толя… Поверьте, я никогда не прошу у людей ничего лишнего. Помните, как вы на прошлом моём рождении декламировали?.. Ну, Лермонтов, Минский, Брюсов… Поверьте, я не забыла! У вас же память – дай Бог каждому!

– Катя… Я же просто специально разучил! Много их было, этих стихов? Ведь нет!

Судя по этим репликам, Коля и Тевлик почему-то ненадолго забыли друг о друге. А вот о Кате думали они оба.

– А я вам теперь новое задание сделаю! (Господи, как живо и весело прозвучала вот эта фраза!) А вы, пожалуй, и выполните для меня! Вы помните, у нас по соседству недолго жил поэт, Александр Александрович Блок? Кто-то только и знает, что он женат на дочке профессора Менделеева! А ведь он может встрепенуть Россию и нас с вами не хуже, чем Некрасов когда-то…

– Так Россия уже встрепенулась. Только кончилось всё, как всегда!

– Коля, простите ещё раз, я понимаю, что сейчас трудно не быть пессимистом. Но если бы вы знали, как Блок верит, что можно пройти сквозь любое несчастье… Он это видит. Он это чувствует!

– Особенно если есть кому поддержать…

– Толя, так поэтов и надо поддерживать! Всю жизнь! Это лишь Виктор Гюго поддерживал всю жизнь сам себя! А Огарёва держал Герцен! А Гейне и Пушкин лишились передовой поддержки. И как же они плохо стали писать о людях! По-моему, это высшая форма человеческой дружбы – поддерживать гения. Увидит он, как люди его и друг друга выручают, – тогда и хорошие стихи обо всех напишет! По-моему, ради этого надо жить!

Очень длительная пауза. И самое интересное – не сценическая.

– Послушайте, Толя, мы сделаем… Вы мне, когда вам удобно, положите записку под дверь. Не позже завтрашнего вечера. Только напишите, когда появитесь на улице. Этот срок вы оговорите на послезавтра. Согласитесь, потом уже будет поздно. А так я вам быстро вынесу Блока. Вы прочтёте, выберете, подготовитесь… Поверьте, вам от этих стихов будет хорошо, как от музыки!..

– Музыка тоже различная бывает.

– Толя… Но ведь можно осознать, что это – ваша музыка. И что бы с вами потом ни стало… А вдруг она вам поможет? И силы укрепит?

– (После паузы.) Катя, нам сейчас торопиться надо. Вы, может, простите?..

– Да-да, я понимаю… Но на моём рождении вы оба у нас – желанные гости! Пожалуйста, Толя, Коля… До свидания!

6

Что же, расстались три умных подростка… Катя в конце концов свернула с Большого на Лахтинскую. А ребята оказались не на Ждановке, а в каких-то мелких улочках, где они, однако же, довольно хорошо ориентировались. Возможно, Колю и Тевлика интересовали максимально быстрые выходы к той же Ждановке и на Крестовский остров.

Но тут мы не будем градофантазировать.

Шли ребята быстро. Думаю, что это отвлекало их от потребности высказаться. Наконец остановились. Перевели дух. И вот тогда Коля произнёс очень длинный монолог, в составе которого всё же присутствовало пять или шесть цензурных слов.

– Коля, – заметил Тевлик, ознакомившись с содержанием услышанного. – Коля, я уже почти три года как совершеннолетний. По нашим обычаям. У нас это называется «бармицва», я тебе рассказывал.

– Моего деда тоже в четырнадцать лет женили. При крепостном праве. Только не на барышне. Но то – семья. А я с развратной… Скажешь, альфонсом при ней хорошо быть?

Тут Коля уточнил в форме риторического вопроса, какой именно частью тела он, по существу, зарабатывает себе на жизнь.

– Или, думаешь, я на такую барышню грязное ведро смогу вылить? Да я, когда её вижу, обо всех классовых различиях забываю! Только для матушки её я всё одно буду нищим и слугой, какие б деньги ни получил… А она вот воздушная. Как только в погань будет окунаться? Но я её туда загонять не стану – не такой я человек!

– Так у неё смелость есть. А тебе она, по-моему, обязана блаженством!

– Чего?

– Это у Тургенева так называется. Я читал. Сейчас вот, ночью… Знаешь, она понимает, какой ты стойкий и что выдержал. От этого и чувствует блаженство. Что ты сильный, несмотря на несчастья.

– А как дама мне платит? Этого же ни одна барышня парню не простит! Слушай… Может, она вообще тебя полюбит? За стихи, конечно… А там… Потом… На ноги встанете – так и пожениться сможете. Потом, конечно.

– Это ты загнул…

– А чего? Вон Витте на еврейке женат. На крещёной, конечно. А ты не знаешь? Так эти суки великосветские к ним на любые приёмы бегают! Если денежки и влияние есть, ведь наплюют. А черносотенцы, дураки, будут думать обратное! Ну, глупым так и надо!

– Коля…

– Ну чего «Коля»? Катерине поэзия нужна, а я не Фёдор Сологуб!

– Ей поэзия нужна, чтобы по земле весело ходить!

– А я ей тут мешаю? Ты вот чего… О подарках ведь надо думать. Я тебе денег дам, а ты о книгах реши. Ей же книги нужны. А я в этом… Только для культурности и читаю. Только ведь думать приходится, когда прочтёшь!.. Сделаем так. Ты покупаешь… Какие-нибудь две разные книги. Это ты сам решишь. А подарим порознь.

– К ней ты всё-таки придёшь?

– Барышням в приглашениях не отказывают. Эту мою шкуру я… Ну, напою побольше вечером. Чтоб она мне потом сутки жить не мешала! И – с книгами заявимся! А потом я от Кати навеки отдалюсь.

– (Не сразу.) Коля… Я ни на что не надеюсь.

– Так завоёвывай! Ты ж её почти покорил. Просто она ещё тебя не выделяет. А с Блоком этим проявишься – так и поймёт, что ты для неё. И главное, ты тонкий.

– (Пауза.) Коля… А ты считаешь… Ты – великодушный?

– Я барышню щажу. Потому что знаю жизнь, как она не знает… Я вот, если на отрубе укреплюсь… Посмотрю там, найду непорченую какую… Особенно если отец небедный.

– А о Кате будешь жалеть.

– Моё дело, Толяша! Понял? Мне вообще… Эта моя на дачу поедет. Хорошо, хоть долго выбирает.

Хочу, говорит, в лесном уединении, вдали от толпы и с близкими людьми… Ну ясно, ей там со мной спокойнее баловаться… Ладно, я хоть ещё как следует пожру!

– А потом всё равно в деревню?

– Это у вас в местечках нет хорошей земли. А то вы бы и немцам в колониях фору дали!.. Вы же умеете!.. Жалко вас! Ладно, я чего-то сегодня очень умный. О подарке давай думать. Деньги с меня, я тебе говорю!

– Есть Кнут Гамсун, норвежец. Он о любви пишет знаешь как? И о природе тоже… Ну и… Куприна можно.

– А у Куприна «Белый пудель» – здорово! Или «Штабс-капитан Рыбников», о японцах… Я тоже читал… Короче говоря, Европу ты от себя делай. А Куприн – от меня. Если решили, помолчим давай. Может, у меня очень глубокие чувства…

7

Вот в связи с этими чувствами, дамы и господа, я и попытаюсь перейти на стихотворение. Только в прозе. Не знаю, может, выйдет совсем и не пародия. А просто подражание. Даже без реминисценций и без скрытых цитат. Это у меня иногда получается.

Рубеж вод Невы и Финского залива. Где именно – уточнять не будем. Захотите – так и доберётесь от Лахтинской улицы. Солнечно. А с берега можно разглядеть две головы – тёмную и русую… Далеко заплыли ребята. Но вот – возвращаются.

 

Коля Лутонин плывёт уже медленно. Тевлик Субботовский плывёт вслед за ним. Тоже старается рассчитывать свои силы. Наконец добираются до берега. Выбрались из воды. Стоят…

– Ты вот чего… – тянет Коля. – Я не пойду на рожденье. Всем напорчу, и себе тоже. Я книгу надпишу, и ты передашь. Ещё открытку налажу. Не боись, я грамотный. А дальше Катерина твоя. С умом только к ней…

– Решил сразу потерять?..

– Мать терять было страшно. И отца потом. Ты вот своих оберегай. А барышни… Пошли поедим. Я всё сказал.

На этом поэзия и воспоминания обрываются.

8

Всё сказанное и описанное выше мы позволяем себе свести к нижеследующим суждениям.

а) Никакая дидактика, связанная со школьными программами, не способна помешать непосредственному восприятию наследия И. С. Тургенева. Особенно если оно ещё актуально, а подростки отвыкнут читать лишь в очень далёком будущем.

б) Жизнь влияет на литературу, чтобы последняя моделировала жизнь. Так что в конце концов даже неясно, кто из них у кого сдувает и слизывает. Я вот не разобрался, у кого что списал.

Посему просто пожелаю счастья в наступившем ХХ веке Тевлику Субботовскому, Коле Лутонину и Кате. Об их же кумирах, чья судьба известна, по этой причине умолчу.

06–14.08.2017

III. Опыт ленинградской саги в малом формате
и с оглядками на опыт Тевлика Субботовского

Седовласый, черноглазый, смуглый и стройный старик встал из-за стола и поглядел на своих внуков, которые остались сидеть. Их было двое: достаточно взрослая девушка и мальчик-старшеклассник. На дворе, и уже без участия Александра Блока, варилась середина советских 1960-х годов. Но это только так, информация для сведения.

– Володя, – обратился старик к мальчику. – Ты всё-таки не увлекайся только джазом. Во-первых, свою независимость мне показывать не надо. Мы в твои годы, в условиях столыпинской реакции, стояли на ногах так, что ты бы не выдержал. Говорю серьёзно. Кроме того, Дмитрий Дмитриевич задолго до твоего рождения думал о джазовых веяниях. Может быть, музыковеды об этом напишут по-другому и пренебрегут моими свидетельствами современника. Ладно, я не обижусь… Скольким людям на моих глазах плевали в душу хоть сверху… А могли и сбоку. Свою совесть успокаивали тем, что вот эти вещи им как будто не нравились. Ладно, я об ином. Вот, посмотри и ты, и Ирочка.

Анатолий Семёнович Субботовский, доктор физико-математических наук (ну, Тевликом его называть уже возраст не позволяет!), поднял с небольшой этажерки книгу и переложил её на стол.

Девушка сразу всмотрелась в портрет представительного военного на обложке. Ниже этого портрета красовалась надпись: «Комкор Николай Лутонин».

– Я мог бы рассказать, – продолжал Субботовский, – какую школу этот человек прошёл на питерском дне до того, как вовремя заработать и уехать в деревню. А потом он вообще присоединился к столыпинским переселенцам, были такие. И уехал подальше Байкала. Тогда ведь тоже были переселенцы, не только каторжники. Осваивали Сибирь на тех же основаниях, что начали сейчас… Ладно, после… Того, что сложилось при Сталине… В общем, Коля мне долго оттуда писал. Конечно, редко. Но мой папа и ваш прадед эти письма так внимательно воспринимал… Болел душой за парня! Мы же его и кормили, и ночевал он в моей комнате. А главное, я ему давал читать хоть того же Тургенева – и он тогда осознал, что книга помогает ориентироваться в человеческих душах. Без этого, возможно, он бы и получил свои нашивки. И в наше время, и тем более в Первую мировую… Но в этой книге написано, как он убедил целую казачью сотню оставить нежно любимого ею атамана Семёнова! Даже если преувеличено, то не очень! Меня вот он тоже расположил… Я бы в пятнадцать лет за него… Хоть в больницу с множеством переломов!

– Тургенев… – протянул Володя.

– Только не говори, что от него скука! Ладно? Люди глупы, если не могут вовремя отбросить трафареты. О Тургеневе – лучше отбросить. Поверь, это – глубокий ум. Я вижу, тебя интересует, как он воздействовал на душу без школьных программ. А вот догадайся сам!

– Дед, ты всё-таки стихи никогда не писал? – поинтересовалась Ирочка.

– Мои таланты проявились… где? Вообще, извини, тебе бы наряду с учёбой бухгалтером поработать в отцовском предприятии, готовом всё время вылететь в трубу! По волчьим законам капитализма… Хорошо, если ты вовремя разберёшься, готова ты учить детей или же делать фундаментальную науку! – Видимо,

Анатолий Семёнович, говоря это, уже немного устал. Во всяком случае, после этой реплики он сел.

– Дед, по-моему, главное – любить детей, – отозвалась Ирочка. – Иначе никакой тупик не распадётся.

Пауза. (Володя, кстати, слушал сестру очень внимательно.)

– Знаешь, милая моя внучка… У тебя, конечно, упорство не только от меня. И даже не от твоего папы с его орденами… У такого деда, как Дмитрий Кузьмич, тоже можно научиться не только игре в шахматы на генеральской пенсии… Ладно, я с ним на его даче ещё сражусь… Только ты мне скажи… Когда ученик на уроке тебе заявит гадость в глаза, ты с ним скандал затеешь или продолжишь урок?

– Отвечу как можно взвешеннее. Потом продолжу.

– Правильно. А почему? А потому, что парень хочет сорвать урок. А учительница взлетит нервами. И пойдёт у хулигана на поводу, ничего не осознав. А хулигану только это и требуется. Ты с однокурсницами своими поговори… Чтобы убивали в себе истеричек. А то – никакой учёбы!

– Дед, – протянул Володя. – Знаешь, ты как будто сейчас пересказываешь собственную жизнь. Чувство такое.

– Это потому, что дети подчиняются не книгам. Чтобы работать учителем до семнадцатого года, я должен был… Видимо, всё-таки пришлось бы креститься. А когда при советской власти я пришёл в единую трудовую школу… Моё происхождение ребята там иногда поминали! Причём на уроках. Только вот потом извинялись. Я этого добился. В одних дворах росли, как-никак! Ну, если учесть, что я был и санитаром в германскую войну… Как Вертинский, я знаю. Мой папа не хотел, чтобы я из-за этого бросал студенчество. Но я бросил. Хотя бы и на время. И вам советую не бояться трудностей. И опасностей.

– Дед, – вдруг отозвалась Ирина. – А как, по-твоему, вот этот… Лутонин? Ты бы мог его встретить среди раненых?

– (Пауза). Георгиевский крест или даже побольше одного парень заработал не в тылу. До германской войны он довольно долго бродяжничал по стране. Потом был добровольцем, их тогда называли охотниками. А когда он стал большевиком, его из-за наград и ран солдаты слушали, как соловья. И потом, в Сибири и на Дальнем Востоке, ему, очевидно, тоже верили…

– А нам будут верить?..

– Лично тебе? Если ты упросишь директора не выгонять хулигана, который тебе жизни не даёт. Для кого-то это будет знаком твоей силы. Таки да, как сказал бы мой отец. А дальше – работай с мозгами этого парня. Логикой можно подействовать на всех.

– Если бы так…

– Володя, у тех, кто тебя, Володю Телицына, захочет раздавить, тоже будет работать не стремление к хаосу. Человек хочет преуспеть. Только для этого он решил раздавить лично тебя. Не смотри на меня так. Ежовщина на этом и паразитировала. И самое скверное – с этими мерзавцами до сих пор никто ничего не сделал. Ну, может быть, кто-то слушает их поменьше.

– Из-за них Бродскому до сих пор никаких ходов

нет.

– Ирочка… Хорошо, если человек вообще готов к таким вещам. Блок, в конце концов, просто нажил рак, насколько я подозреваю. А что перенесла бедная Анна Андреевна! Но… Это вопрос о том, много ли кошмаров выдержишь. Я вот выдержал ополчение, потом – здесь всю блокаду… Спасибо, хоть твоих бабушку и маму удалось выпихнуть в эвакуацию! Тем более там состоялась встреча с твоим отцом. Счастье среди горя!

– Дед…

– Ну пожалуйста, не реагируй. Ты ещё не знаешь того, что я видел в первую зиму. Пока я щажу психику. Твою и твоей сестры. Потом узнаете, у Берггольц об этом написать не хватит духу! Только мне после этого уже не было страшно ничего. Когда бабушка умерла, я, вообще, беспокоился не за себя, а за вашу семью. Хотя рядом с моими анкетными данными Сталин знает что творилось!

– Дед… А вот с этим… Лутониным ты общался? Ну, в советское время?

– Молодец, мой мальчик! Научился задавать вопросы на засыпку! Отвечаю… Как-то, когда я уже делал фундаментальную науку и даже прославился, меня погнали читать лекции на какие-то командирские курсы. Так Коля… То есть теперь Николай Демьянович… Нагрянул с инспекцией из Москвы. Проверял так жёстко… А меня узнал, и я потом с ним очень долго беседовал. Приватно. Естественно, спиртное на столе было. Прошло ещё сколько-то лет, и я уже был рад, что эту встречу никто не запомнил или не заметил. Во всяком случае, со мной всё же ничего в тридцать седьмом году не случилось.

Рейтинг@Mail.ru