Сергей Терентьевич Семенов
В благодатный год
– Пятнадцать рублей все выручишь, – немного подумав, сказал Селиван.
– А выручу, – молвил Клим, – значит, и остатный овес не трону; будут еще какие нужды – лен, когда улежится, продам да исправлю, как-нибудь обернусь.
– Что ж, помогай бог, кто себе добра не желает.
– Да, вот что еще нужно купить, – вдруг вспомнил Клим, – крышку на седелку да Николке своему доску грифельную с букварем, – шибко просил шельмец.
– Что ж, учиться хочет?
– Просто отдыху не дает: все в училище просился, – отдай да отдай, тятька, в училище. Я говорю: глупый, если бы училище-то в своей деревне было, ну тогда бы можно, а то почесть три версты, ведь тебе там надо фатеру приискивать, харчи возить, да в чужих-то людях, как ни на есть, нужно и обувку, и одежонку, и бельишко получше, а где нам на это взять?.. «А как же, говорит, другие-то ребята выучатся, а я так неграмотный и буду?», а сам в слезы ударился. Ну, жалко мне его стало. – А ты, говорю, коли хочешь – у них учись. Приедут они на праздник-то домой, а ты и попроси кого из них показать тебе. Послушался мой парень. Ономясь пришел Вихарного мальчишка, Петюшка, из школы, – он и пошел к нему, просидел утречко, бежит сам не свой: «Тятька, тятька! я семь слов узнал. Петюшка говорит, что мне букварь нужно покупать да доску: он меня кажинный праздник будет обучать». – Ну, ладно, – говорю, – вот на базар поеду, куплю.
– Ишь ты, – улыбнувшись, молвил Селиван, – что значит мальчишка-то – и похозяйственней; а у меня твоя крестница все только насчет нарядов и заботится; такая ведь мразь, под стол не согнувшись пройдет, а вчера вечером лепечет: «Тятька, на базар поедешь?» – «Поеду». – «А мне какого гостинца купишь?» – «Какого же, говорю, плетку ременную». – «Нет, говорит, плетку не надо, а купи мне платье золотистое да платок французский».
– Ишь ты, паршивая! – молвил Клим и весело рассмеялся.
– Огари-и-стая девка! – протянул Селиван и еще шире улыбнулся.
III
Через полчаса кумовья въехали в Чередовое, пробрались стороной за закоулками на середину села и остановились около двора одного знакомого сельчанина. Выпрягши лошадей и задав им корму, они остановили воза и пошли глядеть, что делается на базаре.
Базар, действительно, собрался большой, все село было запружено им. По сторонам дороги вдоль улицы были раскинуты палатки торговцев. В палатках было навалено в огромном количестве и бакалея, и красный, и теплый товар, и разная посуда. На площадках расположились ссыпщики и скупщики хлеба. Между палатками на проулках пестрою толпою кишел народ, а в народных толпах толкались разносчики с калачами, спичками, замками, крестиками и всякой мелочью, ходили бабы со связками грибов, слонялись кошатники, забирая конский волос, щетину и шкуры опойков, льняные закупщики метались, отыскивая продажный лен. Толкотня, шум, гам, ругань и колокольный звон переливались в холодном осеннем воздухе, резали уши, били по вискам и наводили на свежего человека какую-то одурь, от которой он сразу не мог и опомниться. Кумовья раза два прошли по рядам, скользя по всему глазами и тщетно стараясь уловить что-нибудь путное слухом. Но этого им не удавалось: торговая волна еще только бурлила перед их глазами, но не захватывала их. И только очутившись на одной площадке, на которой широкой рекой текла закупка хлеба, они очувствовались и остановились и стали глядеть, как идет закупка. Постояв с минуту, кумовья увидели, что хлеб берут с большим разбором, цену дают невысокую, и, несмотря на это, от продавцов отбою нет: так их много понаехало. Уж целые груды мешков лежали, насыпанные как только можно завязать, несколько десятков возов стояли, нагруженные полным-полно, а хлеб все везли и везли.
– А дело-то не хвали, – чмокнув губами и тряхнув головой, сказал Селиван, – цена-то на хлеб упала.
– Что ж ты поделаешь? – сказал Клим и, как-то грустно сморщив лицо, поправил шапку на голове.
– Пойдем поглядим, что в другом месте деется, – проговорил Селиван.
В другом месте было то же, а еще в одном уже кончили закупку: все мешки и воза у торговца были заняты и все деньги израсходованы.
– Надо скорей продавать, а то и брать, пожалуй, не будут, – молвил Селиван.
