Сергей Терентьевич Семенов
В благодатный год
– Сколько? Чай, сам знаешь: семь рублей шесть гривен оброку да два рубля десять пастуший.
– Как семь шесть гривен? Прежде ровно по семи сходило! – удивился Клим.
– И по шести с четвертью с половины брали, да то время ушло, – сказал староста, – нонче как раскладка, так и прибавка.
– Отчего же это? – спросил Клим.
– Оттого… Начальства больше стало. Больше начальства, больше и сбору, такой порядок.
Клим тяжело вздохнул, достал деньги, отдал старосте и пошел прочь от него.
– Два рубля семь гривен осталось, что на них делать, куда их потянуть?
И горечь, появившаяся в его сердце, все шире и шире разливалась в груди. Он опустил голову, нахлобучил шапку и медленными шагами двигался по ряду. Долго он шел, не намечая вокруг себя ни суетни проходивших по рядам мужиков и баб, ни клянчанья торговцев у палаток, только на конце села он очнулся, и очнулся потому, что его окликнули. Клим поднял голову: перед ним стоял Селиван.
– Ну что, расторговался, что ли? – спросил его кум.
– Расторговался.
– И я все продал. Только что, брат, за бесценок почти.
– Не говори, – махнул рукой Клим и тяжело вздохнул.
– И ты, знать, продешевил?
– И продешевил, и промерялся, одно к одному.
– Не выручил, что загадывал-то?
– Куда тут!
– Значит, и с нуждами не справишься?
– Остатный овес продам, справлюсь.
– А на семена опять займать?
– Что ж ты поделаешь-то! ничего не попишешь.
– Так надо бы в трактир идти, – сказал Селиван.
– И я так думаю, – молвил Клим, – денег осталось столько, что только пропить их и следует.
И кумовья отправились в гостеприимное заведение.
После обедни управившаяся жена Клима, вместе со своим девятилетним сыном, придя на базар, долго ходила по рядам, отыскивая мужа, но Клима нигде не было видно. Она спрашивала про него у попадавшихся ей однодеревенцев, но те никто давно не видал его. Баба разыскала свою лошадь и нашла в ней только пустые мешки. Сердце в ней тревожно забилось.
– Все продал, а ничего не купил. Где ж он делся-то?
И, подумав с минуту, она ответила самой себе:
– Не в трактир ли ушел с продажей чайку попить? Николка, пойдем.
И она вместе с сынишкой отправилась к трактиру.
Подойдя к высокому двухэтажному зданию, в котором помещался трактир, баба только было хотела подняться на лестницу, как из дверей показался ее муж. Он вышел, распахнувши свою шубенку; лицо его было красное, веселое, шапка сдвинута на затылок. Правой рукой он обнял, тоже распотевшего и раскрасневшегося, кума Селивана и о чем-то горячо рассуждал с ним. Сердце у бабы замерло: «запил» мелькнуло у нее в голове, и ноги ее подкосились.
– То есть… я тебе говорю… во всякое время… и больше ничего… – лепетал коснеющим языком, шибко пошатываясь, Клим, спускаясь с кумом по лестнице. – Если бы ты был мне… не кум, не друг, не приятель, тогда… дело девятое… а то ведь ты мне – во кто!.. Эх!.. давай поцелуемся.
И кумовья, снявши шапки, стали лобызаться.
– Что это вы, по рукам, что ли, об чем ударили, что целуетесь-то? – подходя к ним, спросила баба.
– А, кумова жена! – воскликнул Селиван. – И ты на базар прибрела?
– Не вам одним гулять-то, надо и нам черед справить, – сказала баба.
– Следует, право, следует! – пробормотал Клим, скашивая один глаз на жену, и вдруг запел хриплым голосом и довольно несвязно:
Погуляем и попьем,
Во солдатушки пойдем, –
Во солдатушки пойдем,
Мы и там не пропадем.
– Не возьмут в солдаты-то, куды ты там годишься: из-под пушек гонять лягушек? – проговорила баба. – А ты вот что скажи: что же это ты, не кончимши дело, гулять-то пошел?
– Какое дело?.. Что не кончимши?.. У нас все дела покончены.
– Все покончено, а ничего не куплено: ни рукавиц, ни валенок, ни еще чего. Эх ты, хозяин!
– Ну, купим, об чем толковать-то?.. Все купим: и рукавицы, и валены, и печены, и жарены…
– Ну, так пойдем, чего же прохлаждаться-то?.. Уж пора… А то давай деньги, я одна все куплю, а ты ступай на телегу, где уж тебе таскаться со мной.
– Деньги? Изволь… получай деньги, – проговорил Клим и, порывшись в кармане, вытащил оттуда рублевку и несколько медяков, которые и подал жене.
– А еще-то? – спросила баба.
– Еще?.. Спроси еще у богатого мужика, а у меня нет больше: старосте отдал.
