Сергей Тамбовский
Младший научный сотрудник-4
– А давай вместе, – скромно предложил я, – там места много… а шампанское пока в холодильнике охладится.
––
Через час примерно мы уже сидели за столом в необъятной гостиной-кухне и беседовали о житье-бытье.
– Быстро ж ты поднялся, Петя, – сказала она, опрокинул бокал с шампанским, – и высоко… не страшно на такой высоте сидеть?
– Если честно, Ниночка, – тихо отвечал я, – то страшновато… тут ветра сильные дуют, днем жарко, ночью холодно. И падать больно будет, если что… но это, во всяком случае, произойдет не сегодня, так что давай наслаждаться, пока есть чем.
– Хорошее рассуждение, – поддержала она меня, – да, а чего это Наумыч от тебя вчера хотел?
– Все просто, – я разлил виски в рюмки, – хочет, чтоб я не забывал его в случае чего. А он взамен может мне пригодиться, связей типа много у него.
– Послал бы ты его, – посоветовала она, – он ведь и тебя так же кинет, как меня, например. Гнилой человечек.
– Я подумаю, – просто отвечал я, – как виски-то?
– Самогон-самогоном, – весело отвечала она, – но пьется легко.
– Напрасно ты так гонишь на этот продукт, – заметил я, – традициям виски-варения уже не одна сотня лет, в той же Шотландии тысячи таких винокурен, и у каждой свой оригинальный секрет производства. Между прочим, в России тоже раньше делали что-то похожее, но потом перешли строго на водку, которая представляет собой бесцветный водо-спиртовой раствор с характерным вкусом и запахом. И вкус, и запах водке придают сивушные масла… их по идее надо бы удалять, но тогда водка совсем без отличительных признаков останется. Так что немного оставляют. А шотландцы и за ними англичане с американцами пошли по другому пути – спирт у них настаивается в бочках с разными добавками. Технология, как у коньяка почти. И вкус получается самый разный, в отличие от водки.
– А я вот еще слышала такие выражения, как «бленд» и «сингл-молт», – вдруг спросила Нина, – это что такое?
– Тут все просто, бленд это смесь, сингл-молт – односолодовый значит…
– А при чем тут солод?
– Ну виски же из ячменя гонят, а солод это намоченные и пророщенные зерна этого ячменя… так вот – бленды производятся из смесей разных видов и производителей, купаж он еще называется. В основном льют то, что подешевле, ну и вкус с запахом у таких продуктов соответствующий… стандартный-стандартный. А односолодовые производят строго из одного сорта, выгнанного по возможности в одной винокурне. Чем больше выдержка продукта, и чем лучше раскручена эта винокурня, тем дороже конечный результат получается. Есть сорта по пять-десять тысяч долларов за бутылку.
– Ничего себе, – удивилась Нина, – это сколько же в рублях будет?
– По официальному курсу, – быстро провел я подсчет в уме, – 3-6 тысяч рублей. А если реальный курс брать, то умножь это на 4 где-то…
– 20 тысяч? – у Нина глаза на лоб полезли, – я столько за 10 лет не заработаю. А этот вот Уокер, он какой, односолодовый?
– Увы, Ниночка, – ответил я, – это всего лишь бленд, но качественный бленд, стоит довольно высоко в линейке подобных.
– Давай уже и пиво попробуем, – поменяла тему она, – а то чешский Праздрой я только по телевизору видела…
Праздрой оказался довольно качественным пивом, с легкой горчинкой и высокой шапкой пены. Градусов только на мой взгляд в нем маловато оказалось, но Нине понравилось.
– На наше Жигулевское не похоже, – заявила она после дегустации и тут же, впрочем, перепрыгнула на новую тему, – ты вот что, Петя… ты меня не бросай – я тебе всю жизнь верная буду.
– Точно будешь? – подколол ее я.
– Точнее не бывает, – серьезно отвечала она и собралась развить свою мысль, но не успела, затрезвонил телефон, который в спальне стоял, обычный городской.
– Кто это еще? – задался вопросом я, – вроде никому этого номера пока не давал.
А это оказался Андрюша Миронов собственной персоной… на вопрос, откуда у него мой новый номер телефона, он ничего не сказал, а просто напомнил о позавчерашнем обещании.
– Да-да, я помню, Андрей Александрович, – отвечал я, – и все свои долги аккуратно отдаю. Только вот одно небольшое затруднение есть – отлучаться из этой квартиры мне можно только в экстренных случаях. И ненадолго.
– Тогда я могу к вам… к тебе, то есть, приехать, – предложил он, – через час-полтора к примеру.
– Хорошо, – ответил я, – сейчас я решу вопросы с охраной – перезвони через десять… нет, лучше через пятнадцать минут.
– А кто это? – спросила Нина, – Андрей Александрович?
– Да Миронов же, – ответил я, – ты с ним за одним столом недавно сидела.
– И чего ему надо?
– Того же, – вздохнул я, – что и всем остальным – быть богатым и здоровым.
И я начал накручивать черную вертушку с целью провентилировать вопросы безопасности с девяткой…
––
Через час народный артист уже стоял на пороге моей квартиры, переминаясь с ноги на ногу. На этот раз без супруги.
– Заходи, будь как дома, – широко распахнул дверь я и тут же продолжил, – что будешь пить?
– А что есть? – поинтересовался он, поздоровавшись кивком головы с Ниной.
– Шампанское есть, Новый свет, – начал перечислять я, – а еще виски Джонни Уокер, черная этикетка, и пиво… чешское закончилось, остался немецкий Пилзнер.
– Богато живешь, – улыбнулся Андрей, – новоселье что ли отмечаешь?
– Да, угадал, – признался я, – так что налить-то?
– Давай сначала дело сделаем, а потом все остальное, – ответил он, крутя головой по сторонам.
– Возражений нет, – сказал я и припомнил рекламу из 90х годов, – сначала акции, потом чай.
– Какие акции? – не понял Андрей.
– Обыкновенные, – пошевелил я пальцами в воздухе, – но можно и привилегированные, с гарантией получения дивидендов. Не заморачивайся, это у меня само собой вылетело.
Я наказал Ниночке приготовить тот самый чай, пачка со слоном имелась в одном из шкафчиков, а мы с Мироновым прошли в дальнюю спальню, плотно притворив дверь за собой.
––
Через полчаса он уже сидел за нашим столом, явно повеселевший и сменивший окраску лица с бледно-голубой на розовую.
– Это Галина поспособствовала тебе с квартиркой? – поинтересовался он, отхлебывая одновременно из двух стаканов.
– Бери выше, Александрович, – я тоже перешел на его двухстаканную методику, – квартиру мне устроил сам Леонид Ильич.
– Не врешь? – посмотрел он мне в глаза и увидел там бездонную безмятежность, – вижу, что не врешь… высоко же ты залетел, Петя… Петрович.
– Сам знаю, – отвечал я, – даже страшно временами становится. Только давай вот что… давай тему сменим – расскажи лучше что-нибудь про свой театр.
– Про сатиру-то? – зачем-то переспросил он, – а что про нее рассказывать, и так все на поверхности. Плучек руководит, мы выполняем его мудрые указания.
– А мне про Ширвиндта интересно, – осмелилась задать свой наболевший вопрос Нина.
– И что тебе именно про него интересно? – повернулся к ней Андрей.
– Такой отличный артист и почти не снимается в кино – почему это так? – конкретизировала свой интерес Нина.
– Почему не снимается? – возразил Миронов, – а Трое в лодке? А Небесные ласточки? Рязановский «Вокзал для двоих» скоро на экраны выходит, там он тоже есть.
– Ну с тобой-то не сравнить, Александрович, – помог я Нине, – у тебя в год по 3-4 фильма с главными ролями, а у Ширвиндта по одной картине в эпизодах. Главных-то ролей по сути и нет… не считая Троих в лодке.
– Что тут можно ответить, – задумчиво сказал Андрей, протягивая мне опустевший стакан, а когда я обновил его содержимое, продолжил, – профессия актера, к сожалению, напоминает роль женщины во взаимоотношениях с мужчиной. Сидишь и ждешь, пока тебя под венец позовут – инициатива наказуема и там, и тут. Вот не зовут Александра Анатольевича на главные роли и ничего тут поделать нельзя…
– А денег много это кино приносит? – расхрабрилась Нина на такой скользкий вопрос. – По сравнению с театром, например.
– Конечно, – не стал запираться Миронов, – несравнимо больше… мне за Бриллиантовую руку четыре тыщи выплатили. За Соломенную шляпку – все пять. А театр… ну что театр… место постоянной работы – двести рэ плюс премии иногда. Плюс гастроли, там тоже что-то добавляется.
– А возвращаясь к Ширвиндту, – захотел продолжить тему я, – артист от бога же, комедийный талант у него невероятный, да и коммерческая жилка, насколько я знаю, имеется. Почему бы ему самому не замутить что-то такое? Что приносило бы дополнительный доход и способствовало продвижению его личности в массы?
– О чем ты? – не понял Миронов, но ответить я ему не успел – зазвонил черный эбонитовый аппарат, стоящий на краешке кухонного стола.
– Пардон, – извинился я, снимая трубку.
Выслушал, что мне там сказали и извинился ещё раз:
– Срочные дела, коллеги – вынужден вас оставить на некоторое время.
Госпиталь, где-то в Тихом океане
– Mike, he seems to have woken up! (Майк, он кажется очухался) – это было первое, что я услышал, когда пришел в себя на больничной койке.
А приключения-то продолжаются, подумал я, кажется попал я не совсем в нашу советскую больничку, судя по этой фразе – тут Майка какого-то поминают, в наших лечебных заведениях таких не водится. А ко мне тем временем склонился гражданин в белом халате и с совершенно лысой головой.
– Эй, как тебя там! – бесцеремонно потряс он меня за плечо, – как дела?
– Петр я, Питер то есть, – прохрипел я ему в ответ и добавил, – спасибо, пока живой… а где это я?
– Авианосец «Дуайт Эйзенхауэр», военно-полевой госпиталь номер два, а я госпитальный санитар Майкл Джексон, – сообщил он мне.
– Ни хрена себе, – вырвалось у меня, – тот самый Майкл Джексон?
– Не, не тот, – потряс он головой, – просто в Америке очень много Джексонов. Голова не кружится? – продолжил он опрос.
– Немного, – признался я, – а как я сюда попал?
– В результате спасательной операции, – сообщил он, усаживаясь рядом, – когда это ваше корыто взлетело на воздух, мы начали вылавливать из воды, кого смогли. Ты одним из выловленных оказался.
– А второй корабль, – спросил я, – который русский – он чего делал?
– То же самое, – хладнокровно отвечал Майк, – думаю, двух наших ребят они к себе забрали. Ну ничего, скоро поменяемся.
– То есть здесь еще кто-то из русских имеется? – ухватил я эту нить из его рассуждений.
– Конечно, еще четверо, одна из них женщина.
– И где эти четверо?
– Трое в соседнем отсеке, – пояснил этот санитар, – а женщина на корме.
– Понятно, – буркнул я, хотя понятного здесь было очень мало. – Поговорить-то с ними можно?
– Нельзя, – отрезал он, – не сегодня во всяком случае.
Я немного подумал и сформулировал следующий вопрос:
– А какие у меня повреждения?
– Сотрясение мозга и перелом правой руки, – ответил тот, ткнув пальцем в мою руку.
И действительно, только сейчас я заметил, что она в гипсе.
– А когда нас поменяют?
– Сначала с вами побеседует наша служба безопасности, а потом уже определимся и с обменом, – любезно просветил меня Майк. – Ты пока лежи и не дергайся, вредно для здоровья дергаться. А к вечеру тебя посетит офицер безопасности.
– А пожрать мне дадут чего-нибудь? – задал я главный вопрос.
– Это без проблем, – Майк поднялся, заглянул в открытую дверь отсека и сделал какой-то знак невидимому собеседнику.
Через минуту мне привезли на тележке вполне сносный завтрак… или обед… но не ужин – сказано же было, что безопасники вечером придут, значит это не вечер.
– Спасибо, Майк, – довольно искренне поблагодарил его я и добавил еще один моментик, – а газеты тут у вас есть какие-то? Новости почитать чтоб…
– Ты сам подумай, – наставительно ответил он, – какие могут быть газеты посреди Тихого океана… есть местная газетка, освещает деятельность нашего корабля и называется «Эйзенхауэр ньюс» – ее могу принести.
– Ну хотя бы, – поморщился я, – если нетрудно, то принеси – на безрыбье и рак рыба.
На английском эта поговорка звучала так – Better a small fish than an empty dish. А газетенка оказалась весьма любопытной, на аналогичные советские типа «На страже Заполярья» или «Крылья Отчизны» походила очень мало. Первая полоса была посвящена предстоящим учениям под названием «FleetEx’83», в которых должны были принять участие аж три авианосца… ну детали конечно тут не раскрывались, но в общем и целом было понятно, что затея эта очень серьезная, включает маневры вдоль советской экономической зоны и даже условное бомбометание по территории условного противника.
Перелистываем… вторая страница – будни боевой и политической подготовки US Navy. Мутные фотографии бравых вояк на фоне чего-то железного. Проценты выполнения личных планов по подразделениям.
Третья страница – новости остального мира… так, маленькая заметочка про корейский боинг… прочитал три раза и ничего не понял. Информация была предельно размыта и разбавлена дежурными выпадами по отношению к ужасной советской военной машине. А вот то, что товарищ Рейган по этому поводу сказал, было в двух последних абзацах… радует хотя бы то, что выражение «империя зла» никак не прозвучало.
И последняя страничка… письма родственников, объявления по купле-продаже, погода на неделю… про корейский десантник и про нас четверых конкретно ни звука. Доел пищу (круто сваренное яйцо, манная каша и стакан кофе с молоком), отложил газетку в сторону и стал смотреть в иллюминатор за неимением других объектов, привлекающих внимание…
Безопасник явился в шесть вечера местного времени, судя по хронометру, висевшему на стенке. Он вежливо поздоровался, представился уоррент-офицером Питером Вачовски (поляк что ли), открыл блокнот на чистой странице и начал:
– Имя, год и место рождения, национальность, образование, место работы?
– Петр Балашов, – начал отвечать я.
– Тоже Питер? – слегка изумился он, – бывает и такое. Но ты продолжай, я записываю.
– 23 года, русский, родился в Нижнереченске, закончил политехнический институт по специальности «радиотехника», там же и работаю – в Институте прикладных проблем.
– Что делал на Камчатке? – задал Питер следующий вопрос.
– Участвовал в экспедиции нашего института, – ответил я и, не дожидаясь уточнений, сам рассказал чего мы там исследовали, – внутренние океанические волны были целью наших экспериментов.
– Знаем мы ваши волны, – ухмыльнулся он, – радар вы налаживали в Березовой бухте. Но ладно, об этом не будем. Ты откуда английский так хорошо знаешь? – перепрыгнул он вдруг.
– Затрудняюсь с ответом, – пожал плечами я, – наверно лингвистические способности хорошие – вот и выучил.
– ОК, – задумался на секунду этот Вачовски, – как ты попал на корейский десантник?
Третий раз об этом спрашивают за последние дни, подумал я и со вздохом начал отвечать:
– Наш самолет маршрута Ключи-Магадан потерпел аварию возле одного из островов Курильской гряды…
– Какого именно острова? – перебил он меня.
– На нем написано не было, – огрызнулся я, – но примерно мы его определили, как Симушир. Все пассажиры и экипаж остались живы при этом… и два дня мы провели на острове, спасать нас так никто и не прилетел…
– Ты продолжай, – подогнал мои мысли Питер, – я внимательно слушаю.
– И вот на вторую ночь на этом острове, когда мы у костра грелись, – историю с бандитским вертолетом я и тут решил опустить, лишнее это, – нас нашел этот самый десантник… он прямо на пляж причалил, и корейские ребята забрали нас с собой. Ночь мы в трюме провели.
– Так, – почесал он в затылке, – а откуда корейский военный корабль взялся возле Курильского острова?
– Понятия не имею, – честно признался я, – сам задавался этим вопросом, но ни одного ответа на него не придумал. Просто взялся и все тут…
– И что случилось утром? – перевернул он страницу блокнота.
– Ни одного человека из команды корабля мы утром не обнаружили, – сказал я, – пусто было во всех помещениях, которые мы обследовали. Ну то есть потом-то мы нашли, куда они делись, но это уже через сутки.
– И куда они все делись?
– На корму, в помещение какое-то большое – там они и лежали все вповалку без признаков жизни, – честно рассказал я.
– Вам это привидеться не могло? – задал он вдруг такой странный вопрос, – ну что они там лежали.
И я понял его намек на лету.
– Вполне могло, мистер Вачовски, – не моргнув глазом ответил я, – во всяком случае под присягой я этот факт утверждать не возьмусь.
– Ок, – еще раз сказал дознаватель, – в общих чертах мне все ясно. Ты будешь находиться в этом госпитале еще день-два, а затем… затем по обстоятельствам – либо передадим тебя советским властям… – и он замолчал.
– А второй вариант какой? – вежливо поинтересовался я.
– Потом узнаешь, – отрезал он, – а сейчас вот что, Питер Балашов – ты вставать уже можешь?
– Не пробовал, – ответил я и сделал попытку подняться – как ни странно, но она прошла довольно гладко, слегка пошатывало меня, но не сильно – Получается, что могу.
– Тогда вот что, у нас на корабле никто толком русского языка не знает, так что предлагаю тебе поработать переводчиком у остальных ваших ребят, которых мы в море подобрали. Я сейчас их опрашивать буду.
– А что мне за это будет? – на автомате вырвалось у меня.
– А что тебе надо? – ответил он вопросом на вопрос.
Я задумался на секунду, а потом выдал:
– Посмотреть новости по телевизору. У вас ведь тут наверняка ловятся какие-то каналы…
– Договорились, – улыбнулся он, – только сначала перевод, а потом новости.
И он поддержал меня за локоть, и мы так вдвоем вышли в длиннейший коридор, теряющийся вдали как справа, так и слева.
– Нам сюда, – показал направление он, и мы переместились вправо примерно на пятьдесят метров и на два десятка дверей.
Навстречу нам попалась странная пара, одетая в военную форму, мужчина в годах и девушка-блондинка. И я с ужасом опознал в мужчине Наумыча, а в девушке Оленьку… при этом Наумыч еще и подмигнул мне. Закрыл глаза, потряс головой, снова открыл… фу, показалось – ничего общего, кроме бороды у мужика и цвета волос у девушки они не имели.
– Ты чего, голова кружится? – поинтересовался Вачовскм.
– Да, было немного, – не стал отпираться я, – но уже прошло. Можно двигаться дальше.
И мы зашли в еще одно помещение с табличкой «Military field hospital №3». А внутри там стояли уже не две койки, как у меня, а целых четыре штуки. И на них лежали и сидели наш капитан… ну бывший, конечно, капитан… Ираклий, мой дружбан Серега и Виталик-радист с золотого прииска. Четвертая койка была свободной.
Срочные дела на Кутузовском
Как вы наверно и сами все догадались, звонила Галина Брежнева и предложила она немедленно подняться сами понимаете к кому на четвертый этаж. Поднялся, причем немедленно… подвергся небольшому обыску на входе и был допущен в сияющие чертоги града на холме.
– Папа хочет с тобой поговорить, – заявила мне с порога Галя, – так что иди давай и говори… только поаккуратнее там, – зачем-то добавила она в конце.
– Значит, это со здоровьем не связано? – уточнил я.
– Нет, не связано, – подтвердила она, – иди уже, а то он ждать не любит.
И я зашёл все в ту же маленькую спальню в самом конце его необъятной квартиры – Ильич лежал там на диване в полосатой фланелевой пижаме в очках и читал газету. Известия, как я разглядел, а не Правду почему-то.
– Аааа, – сказал он, скосив взгляд на меня, – пришел… ну садись, побеседуем.
Я послушался и сел на стул рядом с диваном по стойке смирно, только что под козырек не сделал.
– Добрый вечер, Леонид Ильич, как здоровье? – спросил я, чтобы не молчать.
– Налаживается, – буркнул он, – твоими молитвами в том числе. Я вот что хотел сказать… – и он взял тяжелую мхатовскую паузу, вот честное слово не меньше полминуты.
– Вот ты, как лицо незаинтересованное и далекое от наших кремлевских интриг, скажи – что там в глубинке про нас думают? Про руководство страны и про меня лично?
– Хм… – чуть не подавился я, не ожидал такого вопросика на засыпку, – разное думают, Леонид Ильич…
– Можешь звать меня дядя Лёня, – милостиво разрешил он.
Вот же племянничек отыскался, подумал я, но решил не скрывать фактов:
– Страна у нас большая, проблем и нерешенных вопросов хоть отбавляй, так что иногда поругивают, если честно… анекдоты опять же рассказывают…
– Знаю я про эти анекдоты, – поморщился он, – некоторые совсем похабные.
– Есть и такие, – ответил я, – но если смотреть вглубь, то ведь про непопулярных личностей и персонажей анекдотов не слагают. А про Василия Ивановича, Штирлица, чукчей и про вас слагают, причем сотнями.
– В хорошую компанию я попал, – усмехнулся Брежнев, – Штирлиц, чукчи и я. Ну ладно, хватит про анекдоты – расскажи лучше про себя, давно я не беседовал с людьми из народа.
– Это пожалуйста, – не стал упираться я, – мне 22 года, только что закончил политехнический институт, работаю а Институте прикладных проблем в Нижнереченске…
– Аааа, это куда мы этого неуемного академика сослали, – припомнил он, – вместе с его стервозной бабой.
– Точно, где-то у нас они оба живут, – подтвердил я и продолжил о себе, – так вот, семья у меня неполная, отец умер, когда мне 3 года было…
– От чего? – поинтересовался Ильич.
– Говорили, что простудился на учениях, он у меня военным был, да так и не вылечился… – кратенько высказался я, – так что живу с матерью, она учительница. Вкратце вроде все… как говорят в армии – «доклад закончил».
– Сколько ты там получаешь в этом своем институте? – задал такой неожиданный вопрос Брежнев.
– Ставка 130 рублей, плюс разные надбавки плюс вредность 15% – итого на руки около двухсот выходит. Жить можно.
– А с квартирным вопросом у тебя все хорошо? – продолжил он бомбить меня бытовухой.
– Сейчас мы с мамой живем в однушке… сталинка, потолки высокие, кухня огромная. Пока хватает, но когда женюсь, наверно надо будет что-то предпринимать…
– А откуда у тебя эти способности взялись? – перешел он к более предметным вещам.
– А вам разве не рассказывали? – удивился я, – ну тогда могу ввести в курс дела – у нас в институте есть такой стенд под условным названием «Крот»…
– Крот? – удивился Брежнев, – это который под землей норы роет?
– Да, он самый… почему его так назвали, не знаю, возможно потому что тоже под землей, метров на десять ниже уровня улицы.
– Продолжай, – подогнал он меня.
– Так вот – я был одним из участников экспериментальной программы по этой теме. И вот в один прекрасный день, когда сидел и паял какой-то модуль, что-то на этом «Кроте» пошло не так… сигнализация завыла, лампочки замигали. Нас всех заперли в своих лабораториях и выпустили только через час-полтора. А на следующий день я и обнаружил у себя необычные возможности…
– И как ты это обнаружил?
– Монеты стали к рукам прилипать. А потом мать вылечил, как меня заверил хирург из 40-й больницы.
– От чего ты ее вылечил?
– От онкологии, Леонид… то есть дядя Леня, от нее, родимой. А потом пошло-поехало…
– Интересная история, – задумался Ильич, – а не боишься, что эти способности как пришли к тебе, так и обратно утекут?
– Боюсь, дядя Леня, – честно признался я, – но если смотреть на вещи шире, то ничего ведь страшного со мной не случится, верно? Вернусь в свой родной ИППАН и буду паять модули для научных исследований.
– Ты вот что… – перешел он в сидячее положение, – пока у тебя эти способности на месте, давай-ка полечи меня от чего-нибудь.
И тут мне в голову пришла неожиданная мысль.
– А давайте я вам речь поправлю, Леонид… то есть дядя Леня – вы же государственный человек, речи произносите каждую неделю, совсем же не дело так невнятно бормотать при этом…
– Это застарелая болячка, – признался он, – ну если сможешь, то займись, я не против…
Я с трудом, но припомнил основные версии, почему Ильич так сильно шепелявил и путался в словах. Их, кажется, штук пять было. Главная – это хреновые протезы, которые мало того, что мешали языку, так еще и постоянно норовили слететь. Инсульт, как причину этого затруднения, категорически опроверг тот же Чазов – не было у Брежнева никаких инсультов, один только инфаркт еще в 50-х годах. Далее по убыванию шло ранение в челюсть во времена Малой Земли (очень маловероятная причина), воспаление слизистой из-за чрезмерного курения, излишнее потребление седативных средств и пародонтоз, который генсек так и не удосужился вылечить за все время своего генсекства. Ну что же, сказал я сам себе, назвался груздем – не говори допустим. Для начала диагноз поставим…
– Повернитесь боком, пожалуйста, – попросил я его.
– Так? – он сделал пол-оборота к окну.
– Нормально, – ответил я, – не шевелитесь примерно с полминуты.
Через положенные полминуты я разрешил ему сесть прямо и начал допрос:
– Так когда, говорите, это затруднение возникло?
– Ты знаешь, – задумался он, – лет 10 назад наверно… при Никите у меня все хорошо с речью было и потом на 23 и 24 съездах я доклады спокойно делал… значит после 71-го года.
– Тогда мы так и запишем, – задумался я, – а зубные протезы вам когда поставили?
– Не помню точно… – даже немного растерялся Брежнев, – самые первые еще в 60-х… а самые последние года три назад.
– Я краем уха слышал, что для исправления этого дела даже привлекали Давиташвили, – всплыл такой факт у меня в мозгу.
– Это Джуну что ли? Да, приходила она пару раз, но никаких улучшений после этого не последовало.
– Ладно, – вздохнул я, – попытка, как говорил Лаврентий Палыч, это еще не пытка – попытаюсь сделать что-нибудь чуть лучше Джуны. Ложитесь на спину, дядя Лёня…
Тут в дверь заглянула встревоженная Галина, но Ильич только махнул ей рукой – скройся, мол, тут все идет по плану. Она и исчезла опять. А я сел на стул и снова пораскинул мозгами… а, была – не была, пойдем для начала по пути наименьшего сопротивления, бритву Оккама у нас пока никто не отменял.
––
Через десять минут я закончил процедуру, сказал Ильичу, чтоб расслабился, но сигарету по его просьбе не дал.
– Отвыкайте, дядя Леня, – строго ответил я ему, – вредная это привычка… и глупая. Леденец не пробовали сосать? Вроде помогает в таких случаях…
Тут я заверил, что повторю процедуру завтра или послезавтра, а он ответил, что завтра переезжает на ближнюю дачу в Заречье… ну как-нибудь договоримся, добавил Ильич. Тут уже твердой походкой вошла Галина вместе с дежурной медсестрой, она и заявила, что папе надо отдохнуть. Я намек понял и откланялся.
– Подожди, – нагнала меня Галя в прихожей, – вот тебе подарочек от меня лично.
И сунула мне в руки картонный прямоугольник, на котором синим цветом было крупно написано «Секция №200».
– Знаешь, что это? – спросила она.
– Слышал, – буркнул я, – в ГУМе на первом этаже, если не ошибаюсь.
– Не ошибаешься, – ухмыльнулась она, – пропуск на двух человек, но одноразовый.
– Там ведь надо бы финансы приличные иметь, чтобы впустую заход не получился, – сказал я.
– Не беда, – махнула рукой она, – я позвоню – все покупки на мое имя запишут, а ты отдашь потом, когда раскрутишься.
На этом я окончательно покинул владения генсека и спустился на свой второй этаж.
– А Андрюша уже ушел, – сообщила мне с порога Ниночка, – дела у него, сказал, срочные. Оставил вот подарочек.
И она протянула мне два синеньких билета, я посмотрел на них, подумал, что сегодня какой-то подарочный день, и задал сразу три вопроса:
– В сатиру? На сегодня? Что там дают?
– «Фигаро» дают, – радостно ответила она сразу на все вопросы разом, – третий ряд в центре, места королевские.
– У нас еще есть… – я посмотрел на часы, – еще полтора часа до начала. Предлагаю прогуляться по вечерней Москве.
– Я-то не против, – скромно опустила глаза Нина, – а вот твои новые работодатели против не будут?
– Все свои служебные функции я на сегодня выполнил, так что с этой стороны претензии вряд ли возникнут, – сообщил ей я.
И мы в очень быстром темпе собрались для вечерней прогулки по вечерней столице.
––
Лишние билетики в театр начали спрашивать еще на эскалаторе станции «Маяковская» – популярный театр, популярные актеры, знаковая постановка, так что все объяснимо. А на ступеньках перед входом стояла и гудела приличных размеров толпа. Раздеваться не пришлось, потому что день был теплый и мы оба без верхней одежды прибыли. Так что проследовали сразу в зрительный зал.
– Никогда в этом театре не была, – призналась Нина.
– Можно подумать, что в других театрах ты завсегдатай, – ухмыльнулся я.
– А ты не подкалывай, – ткнула она меня локтем в бок, – театрал нашелся. В Советской Армии один спектакль смотрела, «Горе от ума» – что съел?
– Извини, не подумавши ляпнул, – честно признался я и начал вспоминать, где же я побывал в своем предыдущем пришествии в этот мир.
Оказалось, что много где, даже на Таганке, но уже без Высоцкого, конечно. «Вишневый сад» там давали в авангардной интерпретации – садовник был здоровым, лысым и в кожаной куртке. И он периодически выходил на сцену и молотил руками по жестяным декорациям, получался такой гром… символизирующий наступление новых времен очевидно. И еще в Современнике смотрел Пигмалиона, там Гафт в роли профессора Хиггинса обучал приличным манерам Лизу Дуллитл в лице Яковлевой-интердевочки. А в Ленкоме видел современное прочтение Островского в пьесе «Мудрец»… на сцену там живой автомобиль выезжал.
Мои воспоминания прервала Нина:
– Смотри, Ширвиндт – как живой!
Ширвиндт и все-все-все
– Почему «как»? – спросил я её, а на сцене тем временем зазвучала музыка Моцарта из одноименной оперы..
– Потому что, – отмахнулась она, – настоящий граф Альмавива, пробу некуда ставить.
– А ты знаешь, – склонился я к её уху, – что сначала графа играл Гафт?
– Не, – ответила она, – не знаю – наверно тоже неплохо было. А почему больше не играет?
– У него с режиссером что-то там произошло неприятное, вот он и ушел в другой театр. Но Ширвиндт его достойно заместил.
– А вот и Андрюша, – прокомментировала она появление графского слуги, – а почему он Фигаро, что это значит?
– По-моему, – начал вспоминать я, – это имя придумал сам Бомарше, когда писал первоисточник. Там какие-то аналогии со словом «пикаро» вроде просматриваются, «пикаро» по-испански это плут, мошенник, хитрец. Во Франции, кстати, есть ежедневная газета «Фигаро», довольно популярная, типа нашей «Комсомольской правды».
– Ясно, – некоторое время мы вникали в действо на сцене, а потом Нина бросила такую ремарку, – а вот подруга Фигаро немного старовата для него… да и для графа тоже – что-то не верится в такую пламенную страсть у них обоих.
– Ну что тут поделаешь, – вздохнул я, – нет в Сатире молодых актрис достойного уровня, вот и взяли Корниенко.
Тут на нас зашикали сразу справа и сзади – мол, не мешайте наслаждаться высоким искусством, мы и замолчали благоразумно до самого антракта. А в антракте я повел Ниночку в буфет – надо ж всю культурную программу целиком выполнить. Отстояли небольшую очередь, сели за столик с двумя бокалами шампанского и какими-то пирожными.
– Мне нравится, – сообщила Нина, отхватив здоровенный кусок эклера, – а Андрюша вообще звезда. Ширвиндт ему совсем немного уступает… странно только, что Державина они не задействовали.
