Сергей Skolorussov
Прометей. Ледяное безмолвие
Глава двенадцатая
28 марта
Москва
Контакт! Есть контакт!
Ярослав никак не ожидал появления Мары:
– Ты почему не уехала? Случилось что-то?
– Нет. Всё нормально.
– Почему тогда ты здесь?
– А что мне делать там?
– Спасаться.
– Теперь никто не знает наверняка, где самое безопасное место. А просто так создавать толпу, вместе со всеми плакать и рыдать, пересказывая страшные новости, мне не хочется. Я не привыкла ничего не делать в ожидании неизвестности.
– Здесь легче что ли?
– Да, «легче»! – произнесла девушка с нажимом, словно пытаясь эмоциями прекратить поток очевидных вопросов. – Здесь я буду при деле. А это всегда легче. По крайней мере для меня.
– А документы? А наше изобретение? Это разве не важно? Ты считаешь, что это пустячки?
– Не считаю. Но их Бузмаков и без меня передаст. Не надорвётся.
– Вит уехал?
– Уехал. Я его уговорила. Убедила! – она повысила эмоции в голосе до предела.
– Угу, ты кого угодно убедишь, – буркнул в ответ завлаб.
Кузнецова приехала с вещами, то есть насовсем. Ей постелили на кухне, так как другие комнаты уже не обогревались.
Ярослав долго не мог заснуть. За себя он не переживал. Но теперь ему было за кого переживать. Сначала в нагрузку к его и без того сложной задаче с ним осталась бабушка. А теперь ещё и Мара. Наворчавшись вволю, он уже почти заснул, когда до него стали доноситься приглушённые звуки, похожие на чей-то негромкий разговор. «Странно, кто это там бубнит? А, наверное, Мара с кем-нибудь по голофону общается», – подумал изобретатель, натягивая одеяло на голову. Но в этот момент он услышал, как дверь в его комнату тихонько отворилась. Это были не галлюцинации. Дверь на самом деле открылась. На пороге стояла девушка, силуэт которой обозначал свет, едва проникающий сюда из кухни.
– Мара? – удивился Ярослав, садясь в постели.
– Можно зайти?
– Естественно. Тебе всё можно.
– Звучит обнадеживающе.
Она вошла и осторожно присела на край кровати. Они смотрели друг на друга и молчали. Молчали и смотрели. Никто не решался сказать хоть что-то. Хоть что-то пустяковое, хоть что-то важное. Мара посчитала, что она и без этого совершила невероятное, сумев перешагнуть через собственные фобии. Девушка никогда не предполагала, что когда-нибудь сможет так смело зайти в комнату Яра. Что же он молчит? Пауза затянулась и стала тягостной. Наконец парень кхекнул, выдавив комок из горла, и прошептал:
– Мне показалось, что ты с кем-то разговаривала.
– С бабушкой. Она меня разбудила.
– «Бабушка»? Зачем?
Мара улыбнулась:
– У тебя удивительная бабушка. Просто улётная бабулечка. Она сказала: «Я вижу, что ты его любишь. Иди. А то этот телок так до конца жизни и не отелится. Он тоже тебя любит. Но не надейся – он не придёт. Поэтому иди сама. Другого момента может и не представиться. Иди… Вы не будете счастливы друг без друга. Я знаю». Вот так вот… Так она сказала.
Ярослав не знал, что ответить. Он был скован. Нет не потому, что ситуация для него была тягостной. Тягостной из-за того, что его заставляют поступать так, как он не хочет. Нет, всё не так. Всё, наоборот. Конечно, бывают в жизни случаи, когда не любишь человека, а он заставляет тебя взглядом или поступками зависеть от него, поступать якобы правильно, но не согласно велению твоего сердца. Такая мнимая зависимость создаёт ощущение, что ты этому «нелюбимому человеку» чем-то обязан. Он же любит тебя! Он страдает! И ты, якобы, должен его чем-то ублажать, беречь и обещать. Но в данной ситуации всё было не так. Всё было совсем не так. Тем не менее, решиться на близость с любимым человеком Ярославу было непросто. Он уже был не мальчиком по возрасту, давно перешагнув через физиологический период влюбчивости и гиперсексуальности. Но по отсутствию прошлых историй лирических взаимоотношений, по девственности сердечных чувств, он был школяром. Никакого жизненного интимного опыта у парня не было. Ни отрицательного, ни положительного. Девственник, отдавшийся навеки единственной возлюбленной – науке. Он ещё не решил готов ли взять на себя ответственность любить Мару. Звучит слишком сухо и формально. Но это так. Она ему нравилась, очень нравилась. Даже на работе, когда они находились слишком близко друг к другу, сердце всегда напоминало о том, что он мужчина, а она женщина: стуком в висках, волнением в груди. Но Шелихов постоянно старался решение сердечного вопроса отодвинуть на второй план. Учёный, одним словом. Или трус? Может, недостаточно любил? Оставим догадки на потом. А пока он был счастлив тем, что девушка сидит на его кровати и в приглушённом свете ночника не видит пунцовый цвет его лица. Наконец он прошептал:
– И ты её послушалась?
– Дурак, – не зло произнесла Мара и поднялась с кровати. – Я всего лишь пришла пожелать тебе спокойной ночи. Спи, спокойно. Это сон. Это почти сон.
Девушка двинулась к двери. Звонко брякнули бокалы в её руке. Этот звон наконец-то вывел парня из оцепенения. Что ты за идиот! Ведь ты же её любишь! И она тебя тоже. Меня? За что? Не может быть. Может, придурок, может. Это же ясно, как аксиома. Это не требует доказательств. Она сама пришла. Ты всегда чего-то боишься. Ты боишься попасть в глупую ситуацию. Ты боишься, что тебя неправильно поймут. Ты боишься навязываться. Но здесь всё не так. Правильно бабушка сказала – ты телок! Губка поролоновая! Ты ни на что не годишься. Ты придурок! И он рванул к дверям, опередив девушку.
– Стой, стой, стой! – Ярослав ухватился за её плечи и развернул к себе лицом.
Они стояли в проёме открытой двери, слегка освещаемые кухонным светом. Шелихов, осмелев, смотрел прямо, любуясь очертаниями взволнованного женского лица. Мара слегка потупила взгляд, стараясь не смотреть на нерешительного возлюбленного. Почему? Потому. Потому, что жизненный эксперимент должен быть в идеальных условиях. Если она даже взглядом будет в него вмешиваться – это не чистый эксперимент. Это за уши притянутый результат. Она ждала развязки. Она очень любила Яра. Она давно его любила. Ещё до того, как перешла на работу лабораторию. Да и перешла она туда только благодаря своим стараниям. А старалась она изо всех сил только потому, что очень любила его. Круг замкнулся. Давным-давно замкнулся. И из него не было выхода. Замкнутый круг. Кольцо. Или петля? Неизвестно. Пока неизвестно. Ярослав, как ей казалось, не обращал совсем никакого внимания на то, что рядом с ним постоянно находится очень хорошенькая женщина. Женщина, готовая связать с ним свою судьбу по первому взмаху его руки. По искорке в его глазах. По намёку на улыбку. По изгибу пальца. Только помани. Только позови. И я приду. Сразу приду. Прибегу. Без раздумий. Позови, Слава… Позови…
– Это что? – указал Шелихов на бутылку и два бокала, которые он только сейчас увидел в руках девушки.
– Это вино. Бабушка дала. Сказала, что «Каберне» – напиток любви.
– Где она его взяла?
Так можно долго разговаривать ни о чём. Мара слегка поморщилась. Ситуация стала невыносимой. Унизительно сделать первый шаг и не найти отклика с другой стороны. Всё это мало походила на страстную сцену взаимного признания в любви.
– Не знаю. Я замёрзла. Иди спать, Ярослав. Отложим распитие бутылки до лучших времён.
– До каких? Когда закончим лабораторные испытания?
Она только вздохнула в ответ:
– До тех пор, пока ледниковый покров сойдёт не только с лица земли, но и с сердец некоторых землян.
На кухне брякнула чайная ложечка. Бабушка на кухне? Ничего себе! Она же неходячая?! Точно, как я сразу не сообразил? Мара сказала, что в её комнату пришла бабушка…
Шелихов прошмыгнул мимо девушки. Бабуля сидела за столом и пила чай. Увидев внука, покачала головой.
– Ну вот, что я говорила? Телок, – обратилась она к Маре, обозначившейся за плечом Ярослава.
– Бабулечка, ты ходишь!? – удивление Ярослава было неподдельным.
Было чему удивляться. Три года тело пожилой женщины прочно ассоциировалось исключительно в тандеме с кроватью. И вдруг она сидит.
– Ты мёртвого из могилы поднимешь своей инфантильностью.
– Но как?
– Не знаю, чудо.
– Сегодня?
– Давно. Но начинала с малого. Чего обо мне болтать, дурачок. Я бы ни за что не осталась обузой на твоей шее, если бы не поднялась с кровати. Чего встал? Славка, не будь телком. Другого в твоей жизни не будет. Нет вариантов. Она же тебя не простит. Не простит унижения. Я бы такого ни за что и никогда не простила. Сделать первый шаг самой не просто. Это героический поступок, – бабуля не выдержала и взорвалась: – А ты телок, давай, сиди с бабушкой! Сиди! Чего тебе ещё в жизни надо?
Ярослав качнулся всем телом и перевёл взгляд на девушку. Она не смотрела на него, уставившись куда-то в сторону. В косяк кухонного проёма. Мара! Бабуля права. Я придурок. Ты не простишь. Я сам себе не прощу. Ярослав наконец понял, что, если сейчас он не возьмёт инициативу в свои руки, этот волнующий момент в его жизни так и останется досадной оплошностью.
– Мара!
Но девушка уже созрела, чтобы вернуть всё на круги своя:
– Если можно, покиньте помещение. Я хочу спать. День был трудным…
…Сна не было. Чему тут удивляться? Дурак, ты, Ярик. Ой, дурак! Счастья своего не видишь. Не просто не видишь, но и отталкиваешь его от себя всеми возможными способами. Навертевшись, накрутившись, наворочавшись вдоволь, Шелихов отправился по направлению к кухне.
Здесь было темно и тихо. Но свет, проникающий через открытую дверь из коридора, высветил плечи и голову девушки, торчавшие из-под одеяла. Она лежала, отвернувшись к стене.
– Мара, ты спишь? – шёпотом спросил Ярослав.
Она тут же резво развернулась:
– Нет, не сплю! Страдаю, вся в слезах! Меня разрывают чувства! – неожиданно Мара перешла на интимный шёпот: – Голос милого звучит колокольчиком в ушах, пробуждая чувства. Его мужественный профиль видится в туманном от слёз взгляде. Ты здесь, милый? Ты явился? Возьми меня! Я твоя…, – произнесла она нежно и проникновенно. Но тут же перешла на откровенную грубость: – Ты это от меня хотел услышать? Шелихов, иди спать!
– Маша, Машенька, – Ярослав осмелел и присел на краешек кухонного дивана. – Не обижайся. Бабушка встала – эта новость номер один. Она три года лежала в параличе. Ну, что ты? У нас ещё много времени впереди. Какие наши годы?
Девушка натянула одеяло на голову. Изнутри этого «саркофага» глухо донеслись язвительные слова:
– Конечно, ты абсолютно прав. У нас ещё вся жизнь впереди. Огромная бесконечная жизнь. А если мы здесь замёрзнем, нас откопают через миллион лет и оживят. Представляешь, у нас целый миллион лет. Лежи спокойно, друг мой и не дёргайся. У нас куча времени. А разницы нет: что ты замороженный будешь лежать, что совсем холодный ко мне, хотя и живой!
– Ты сегодня не такая, как всегда…
Она вновь откинула одеяло с лица и перебила:
– Шелихов, иди спать. Поздно уже в уши лелей лить. Тем более, что ты на это не мастак.
Не мастак, не мастак… Слова обидные. Но не они подвигли парня к решительным действиям. А ведь она права – годы летят. Ещё как летят! Если он сейчас уйдёт, они так и пролетят бездарно, канув в безвозвратную бездну. Впрочем, он об этом не думал. Он это чувствовал. Он положил руки на одеяло и слегка стянул его вниз. При этом его рука коснулась оголённого плеча.
Контакт! Есть контакт! Иногда достаточно одного контакта, чтобы двигатель взвыл на самых высоких оборотах.
В следующий момент он её обнял. Обнял жарко и страстно. Губы искали губы… Руки искали тело… А сердце искало сердце… Нашлись и слились в жаркое пламя. В пылающий факел любви в центре холодной льдины.
И Бутылка «Каберне» была испита до дна вместе с чашей любви…
Глава тринадцатая
30 марта
Бочаров ручей, Сочи
Ковчег
Президент уединился с начальником ФСБ в кофейной комнате, которая служила помещением для разговора тет-а-тет. Запив глоток горячего кофе ледниковой водой, Стрекалов негромко обратился к собеседнику:
– Игорёк, я просил, чтобы эта комната всегда была чистой.
– Да, Юрий Константинович, так оно и есть. Мы систематически проверяем. Ничего нет.
– Странно, – президент откинулся в кресле и замолчал, зондируя поведение подчинённого.
– Что «странно»? – не понял Джужома.
– Странно: ты говоришь, что всё чисто, а обращаешься ко мне по имени отчеству, как будто нас подслушивают.
– Извини, Юра, замотался. Не обращай внимание – я туплю в последнее время.
Стрекалов слегка усмехнулся:
– Как раз сейчас это ни к чему. Сейчас от тебя требуется предельная собранность.
Игорь Артёмович всем своим видом показал, что он внимательно слушает. Президент продолжил:
– Ты в курсе, что шансы на третий вариант развития событий набирают высоту. Они всё выше и выше. С каждым днём. У нас нет времени. Почти нет.
– Согласен, – кивнул Джужома.
– Промедление смерти подобно. Не помню, кто это сказал. Но он сказанул верно. Вот об этом я и хотел с тобой поговорить.
– Слушаю.
– Надо что-то делать. Страну не спасти и планету, очевидно, тоже. Через двадцать лет всё устаканится и успокоится навеки. Но не буду гнать волну, ты знаешь не меньше меня. Возможно, даже больше.
Джужома зафиксировал закрытие глаз. Это означало полное согласие с услышанным. Его визави продолжал излагать в своей привычной «президентской» манере, позабыв, что перед ним сидит человек, знающий его как облупленного:
– Нам народ, судьба и история поручили спасти человечество от полного вымирания. Этим мы должны заняться, отодвинув всё остальное на второй план. Всё остальное тленно. Этот мир уже на пути в могилу. Гиблый вектор развития ситуации, как это ни горько звучит, не переломить. На то божья воля. Но мы можем, мы способны… Подчеркну: не просто способны – мы обязаны спасти человечество. Как спас его Ной во время потопа. Понимаешь меня?
– В принципе, да. Ной не спасал всех. Он спас избранных. Видимо, есть возможность создать убежище?
– В точку. За что тебя и люблю – за сообразительность.
– И что это будет?
– Сначала хочу тебя предупредить: об этом не должен знать никто. До поры до времени даже с Сарочкой не делись.
– Так Марго ей расскажет.
Жёны Джужомы и Стрекалова были близкими подругами.
– Не расскажет. Она ничего не знает. Юра, так надо. Если это просочится наружу – нас порвут. Мы исчезнем ещё до полного обледенения планеты.
– Понял, – скепсис всё же проскользнул в интонации начальника ФСБ. Шила в мешке не утаить.
– Раз «понял», то первое, что ты должен сделать – это изолировать всех, кто в курсе этого проекта и кто будет работать над ним. Это должно быть сделано сразу после того, как ты закроешь дверь моего кабинета.
– «Изолировать»?
– Да! Не в смысле «изолировать от жизни». А в смысле «изолировать от всех». Чтобы и от них не было утечки, и с ними извне не было никакой связи. Несанкционированной нами с тобой связи.
– Понятно. Но как? Каким образом?
– Решай сам. Я даю тебе в этом деле запредельные полномочия. Такие, как Сталин давал Берии для разработки атомной бомбы. Всё, что тебе понадобится, бери и решай вопрос. Игорёк всё надо делать очень быстро. Очень. Речь идёт о нас с тобой, о России-матушке, о судьбе всей цивилизации, – Стрекалов вновь свалился на привычную патетику.
– Да понял, понял. Только ты пока не сказал в чём суть. Конкретики не хватает.
Президент откинулся в большом мягком кресле и через паузу высказался:
– Это Соболевский предложил. Голова у него варит. Не зря мы его поставили во главе Академии наук. Ты, наверняка, знаешь о Долине гейзеров.
– На Камчатке? Естественно.
– «Долина» – звучит так, словно это большое пространство. В действительности же она совсем миниатюрная. Но на территории этой малютки очень большой выход гейзеров, горячих источников, озёр и рек. В этом наше спасение.
– Купол будем строить?
– Точно. Молодец! Хватаешь на лету. Земля вскоре замёрзнет, но её недра спасут нас. Арсений просчитал примерное выделение тепла в данной точке земного шарика и утверждает, что его вполне хватит для обогрева нового ковчега человеческой цивилизации. Миниатюрного такого домика, который будет иметь площадь порядка девяти тысяч квадратных км.
– Погоди, погоди – «тысяч»? Ты уверен?
– А! – Стрекалов махнул рукой и засмеялся. – Я оговорился. Не привык к таким мелким масштабам. Конечно же речь идёт о девяти квадратных километрах. Это сколько гектар?
– Девятьсот.
– Девятьсот дальневосточных гектар… О, совсем ничего. У некоторых в недавнем времени загородные дома были больше. Но нет времени на пустую болтовню. Соболевский рассчитывает, что в таком ковчеге смогут долгое время выживать 50 тысяч человек.
– На девяти квадратных?
– Да, на девяти. Я тоже сначала не поверил, но затем заглянул во всемирную энциклопедию. В Монако сорок тысяч человек проживало на двух квадратных километрах.
– Но вряд ли жители Монако употребляли только то, что выращивали и производили сами.
– Резонно. Я такой же вопрос задал. Он начал говорить про выращивание грибов в подземных пещерах, растений в подвесных садах и про прочую лабуду. Тем не менее, я согласен скорее с тобой, а не с ним. Мы должны составить списки на пятнадцать тысяч человек и на десять тысяч обслуживающего персонала.
– А не мало ли будет?
– Тебя не поймёшь: пятьдесят – много, двадцать пять – мало.
– Я не о том. Не мало ли 10 тысяч рабочих, чтобы кормить пятнадцать тысяч человек?
– Может, и мало. Узнаем позже. Но думаю, что списки нам надо составлять на пятнадцать тысяч человек. С несписочным персоналом мы решим позже. Раз Соболевский говорит о пятидесяти тысячах – значит, численность работников мы всегда можем увеличить.
– Понятно.
– Кстати, сразу про работников. Ты, помнится, рассказывал про разработку специального чипа для приговорённых к высшей мере.
– Он давно изобретён. Ещё двадцать лет назад. Лежит и ждёт своей участи.
– Напомни, в чём суть.
– Чипированный преступник перестаёт быть таковым. Он лишается возможности самостоятельно мыслить и принимать решения. «Чип-зек» будет делать то, что заложено в программу чипа. Мало того, даже самая трудная и примитивная работа будет доставлять ему естественное физиологическое удовольствие. Здесь речь идёт о завязке чипа с рецепторами получения кайфа.
Джужома неприятно улыбнулся. Но Стрекалов оставался предельно серьёзным:
– Хорошая штука. Я думаю, что мы сделаем на неё ставку при решении вопроса о работниках. Чего так смотришь? Там всего 9 квадратов. Все на виду будут. Зависть – одна из причин бунтов. Надо предусмотреть, чтобы в нашем историческом ковчеге не было никаких революций. Даже поползновений не было. Даже болтовни о ней.
– Соглашусь, – кивнул начальник ФСБ. – С этим проблем не будет. Можем хоть завтра начать массовое чипирование.
Президент поморщился:
– Рановато пока.
– Кого в списки включим?
– Пока составляй расширенный список: правительство, естественно; учёных всяких нужных; артистов, как без них; интеллигенцию вшивую тоже придётся брать. Да, жалко, что теперь деньги уже практически ничего не решают. Можно было бы продавать входные билеты на аукционе, – президент осклабился от своей «шальной» мысли. – Это был бы самый дорогой аукцион в мире…
– Зачем нам интеллигенция? Давай лучше девчонок побольше, так сказать, для сохранения генетического материала…
– Хорошая мысль. Надо расширить конкурс «Мисс Россия», – президент задумался. – Мысль хорошая… Да, интересная у тебя работа предстоит. Я бы сам взялся, но времени свободного нет. Совсем нет, – Стрекалов мечтательно вздохнул, но тут же вернулся из своего заоблачного мира фантазий в реальность: – Впрочем, начни с правительства. Посмотрим, сколько наберётся. А там уже будем решать по персоналиям и вообще: кого брать, а кого нет. Селить придётся семьями, поэтому все не попадут, даже при всём нашем желании. Именно поэтому я говорю о полной секретности мероприятия.
– Погоди, Юра, у меня есть кардинальный вопрос.
– Спрашивай.
– А почему именно Долина гейзеров?
– Есть другие варианты?
– Не знаю, но мне кажется, что современная атомная энергетика может обеспечить комфортное проживание такой замкнутой группы людей не только на Камчатке.
Президент ухмыльнулся:
– Опять я тебя люблю за сообразительность. Точно такой же вопрос я задал Соболевскому.
– И что?
– Он доказал мне, что атомной энергетики хватит ненадолго.
– Почему?
– Шахт урановых по понятным причинам вскоре уже не будет. А топливо долгое время держать нельзя. Я до конца не понял, но там что-то связано с периодом полураспада. Короче, ураном на продолжительное время не запасёшься.
Глава четырнадцатая
31 марта
Сочи
Пустые хлопоты
Бузмаков, как только добрался до конечного пункта своего путешествия, сразу бросился выполнять задание начальника. Настроение у него было приподнятым. Здесь, на крайнем юге страны, уже вовсю чувствовалось приближение весны. Снег активно таял, сливаясь в ручейки и лужи, деревья украсились зеленцой набухших почек. Запах весны пробудил многоголосое песнопение птиц, наперебой прославляющих возвращение Солнца. Всё это, давно забытое, кружило голову технолога пьянящими мечтами о нормальной жизни. Хорошо… Ай, хорошо! Хорошо-то, хорошо, но Мара там, на севере. Она осталась только ради того, чтобы закончить их общее трудное дело. Эх, Маша, Маша… Замечательная ты девчонка. Лучше я не встречал. Ладно, лирика лирикой, но пора и к делу. Я не могу её подвести. Не могу…
Вит не стал искать директора своего института. Он прекрасно знал, что Гольдберг пустышка. И как учёный, и как человек, и как руководитель. Он ничем не поможет. Об этом напутствовал и Шелихов: «К Натанычу даже не суйся. Зря потеряешь время. Иди сразу к Соболевскому. Только он может вникнуть в суть».
Но Соболевского на месте не оказалось. В приёмной сказали, что как минимум две недели академика не будет. Он в срочной командировке. Пришлось тащиться к Гольдбергу. А к кому ещё?
Владимир Натанович сидел в тесном помещении с ещё более крошечной приёмной, в которой всё же помещалась его дородная секретарша. Но она даже не успела доложить шефу, как тот сам вышел из своего чудо-кабинета:
– Ирочка, меня сегодня уже не будет.
– К вам тут человек из Москвы.
Гольдберг наконец увидел Вита и снизошёл:
– Слушаю. Вы кто?
– Бузмаков. Технолог из лаборатории Шелихова.
Директор ухмыльнулся и недовольно выдал:
– И где этот ваш «Ломоносов»?
– Шелихов в Москве. Заканчивает опыты.
– Какие, к чёрту «опыты»!? – Гольдберг нервно дёрнулся. – Я месяц назад издал приказ о закрытии лаборатории. Считайте, что вы уволены по статье, без выходного пособия и без продовольственной карточки. Всё.
И он решительно двинулся на выход. Бузмаков взглянул на «Ирочку», словно пытаясь получить ответ, что ему делать дальше. Та в свою очередь ответила не менее выразительным взглядом и пожала своими вовсе не худыми плечами.
Пришлось бежать за шефом и объясняться на ходу. А куда деваться?
– Владимир Натаныч, мы практически закончили. У нас очень перспективный материал.
Гольдберг дошёл до лифта и нажал кнопку. Даже не глядя в сторону Бузмакова, он недовольно пробурчал:
– Милый мой, какие ещё к чёрту «перспективные материалы»? Всё рушится. И наш институт тоже закрывают. Через неделю я, как и вы – безработный.
Но Бузмаков, активно напирая, не отставал:
– Да вы поймите! Это великое изобретение. Возможно оно спасёт мир.
Лифт открылся. Директор вошёл внутрь и выставил перед собой руку, не пуская в кабинку Вита, успев сказать перед закрытием дверей:
– Идите со своим «великим изобретением» знаете куда? Адрес можете спросить у секретарши. Она лучше знает.
И уехал.
Как же так? Бузмаков готов был схватиться за голову. Что делать? Даже слушать, скотина, не хочет. Урод, бездарь, пустышка! Ноль без палочки, усевшийся в удобное кресло. Мы не жалели себя. Мы делали, старались. Готовы были сдохнуть, замёрзнуть, погибнуть. И ради чего? Чтобы этот… Тварь… Тыловая крыса… Последний нелицеприятный эпитет всплыл в голове неизвестно откуда. Тем не менее, попал в самую точку. Тыловая крыса! Крыса! Крыса!! Крыса!!!
Так, но что же делать? Мара с Ярославом надеются на меня. Что делать? Надо! Надо найти того, кто меня выслушает и поймёт всю важность нашего изобретения. Идти было некуда, и Вит вернулся в приёмную.
– Ирина Эдуардовна, вы кажетесь самым адекватным специалистом, который может мне помочь.
– Хорошо поёшь парень. Но в данной ситуации тебе уже никто не поможет, – «Ирочка» была спокойна, равнодушна и непреклонна.
Но и Бузмаков был неумолимо настойчив. Порой секретарши понимают и знают гораздо больше своих шефов. Только молчат до поры до времени, не желая выказывать этого.
– Ирина Эдуардовна, мне тоже было бы на всё наплевать. Тем более, Гольдберг прямо сказал, что я отныне безработный.
Секретарша спокойна укладывала в большую картонную коробку свои вещи, казалось, вовсе не слушая Вита. Откуда только берутся эти контейнеры для личных вещей? Всё меняется, а они неизменны. Что сто лет назад, что теперь.
– Ирина Эдуардовна, – Вит неустанно продолжал долбиться в закрытую дверь, – я не по пустякам беспокоюсь. И вовсе не ради орденов или премии.
Женщина, не отвлекаясь от сбора вещей, монотонно переспросила:
– Ради чего тогда?
Бузмаков не сразу подобрал аргументы, неопределённо помахав в воздухе рукой:
– Э-э-э… ради чего, ради чего? Ради всех. Ради нас с вами. Ради жизни на земле. Э-э-э… наше изобретение… Вот это, – он потряс красной кожаной папкой. – Это на самом деле вовсе не изобретение.
Секретарша фыркнула:
– Фи! Так выкиньте его в ведро! Завтра отсюда будут вывозить горы ненужных бумажек, которые даже на растопку негодны.
Бузмаков посчитал, что она посмеялась над его папкой с бумажными документами. Это Шелихов вернул в техпроцесс допотопное делопроизводство. Свой шаг он объяснил предельно просто: «При минус шестидесяти электронное устройство сдохнет, а бумага стерпит». «Они здесь не знают, как трудно там, на севере – в Москве», – подумал в досаде технолог. Но эту тему развивать не стал. Не в ней суть.
– Вы не поняли. Это не изобретение, – Вит сделал театральную паузу, нагнав на выражение лица максимум серьёзности и значимости. – Это не изобретение. Это спасательный круг для всего человечества. Правда-правда. Я не вру. Иначе меня бы здесь не было. Я в этом участвовал, – он вновь потряс папкой. – Я там был, я видел и я в полной мере понимаю значение этого изобретения.
Сказано было очень веско. Женщина отвлеклась от своего занятия:
– Я не могу вам помочь. При всём моём уважении. Гольдберг не врёт: институт закрыт, коллектив распущен, а все документы в течение этой недели будут отправлены в мусоросжигательный крематорий.
– Что же делать?
– Вам надо найти человека, который бы выслушал вас, понял и смог помочь.
– Кого?
– Я не знаю никого другого, кроме академика Соболевского.
– Да был я там! Был! Но его нет. Он в длительной командировке.
– Соболезную. Но другой кандидатуры у меня нет.
– Кошмар, – Бузмаков плюхнулся на стул.
– Не знаю, сходите к Рашеву. Хотя он ничем не лучше Гольдберга. Одного поля ягоды. Но вдруг?
– А он здесь?
– Да. Он ещё две недели будет здесь неотлучно. Ему поручены работы по ликвидации института. Кабинет «614».
Бузмаков ушёл, и Ирина на время забыла о нём, погрузившись в свои насущные дела…
… Примерно через час она вышла на крыльцо с картонной коробкой в руках и стала искать взглядом машину своего брата, который обещал её подвезти. Но брата не было. Зато с высоты крыльца она увидела голову Бузмакова. Изобретатель стоял на автобусной остановке в толпе беженцев, заполонивших улицы города. «Не уж-то договорился с Рашевым? – удивилась секретарша Гольдберга. – Иначе как объяснить, что спустя целый час этот парень всё ещё здесь. Очевидно, разговор был долгим».
Неожиданно рядом с парнем тормознул микроавтобус с сильно затемнёнными окнами. Выдвижная дверь отъехала в сторону. Из темноты салона протянулись чьи-то руки, и тело технолога тут же исчезло в утробе фургона. Дверь захлопнулась, автомобиль взвизгнул покрышками, распугав прохожих, и моментально исчез из виду. Всё это выглядело нереальным. Нереальным до такой степени, что уже через пару минут женщине стало казаться, что всё это ей привиделось. А был ли Бузмаков? Кто его знает? Может и не был. Столько событий, столько волнений, столько потерь. Трудно одинокой женщине выживать в эпицентре катастрофы вселенского масштаба. Очень трудно. И в этот момент Ирочка чихнула. Вонь подпалённой резины подтвердила, всё, что она видела – вполне реально.
