Сергей Skolorussov
Прометей. Ледяное безмолвие
Глава тридцать первая
13 апреля
Москва
Любовь на дне ледника
Днём обрушилась северная стена здания. Хорошо, что помещение, в котором работали Мара и Яр, находится на другом конце. Но грохот их сильно напугал. Любой звук в тихих катакомбах ледника кажется громче, чем обычно. Так вот значит, как ледник рушит всё на своём пути! Вот как истирает в порошок всё, что находится на поверхности земли. Вот как он двигает каменные глыбы на огромные расстояния. До этого молодые естествоиспытатели об этом только читали. Теперь убедились воочию. Всё правильно, пока Москва была обитаема, неутомимые роботы-парогенераторы день и ночь объезжали периметры зданий, отпаривая своды над ними. Теперь, ледник получил карт-бланш. Теперь никто не ограничивал его безжалостные разрушительные наклонности.
Наступила ночь. Здесь её наступление можно узнать только по часам и привычкам организма раз в сутки отдыхать. Но сегодня спать не хотелось. Влюблённые устроили романтический ужин при свечах. Свечи, оставленные бабушкой, тихо догорали на всех горизонтальных поверхностях комнаты: подоконнике, столе, шкафу, полу. Их свет падал с разных сторон на обнажённые фигуры девушки и парня. Они сидели на постели, поджав ноги, взявшись за руки, упёршись коленками друг в друга. Сидели и смотрели глаза в глаза, иногда осторожно дотрагиваясь до обнажённых частей предмета своего обожания. Тактильные, чувственные игры любви…
Мара простила Яра. Простила за ту маленькую выходку, всплеск негативных эмоций, слабость духа. Конечно, простила. Только Ярослав не мог простить себе своё малодушие, своё унижение. Страх и паника, оказывается, способны его победить. Это счастье, что рядом с ним любимая. Она права: оптимист не тот, кто просто слепо верит в лучшее будущее. Настоящий оптимист тот, кто делает всё, чтобы эти мечты сбылись…
Мара простила Ярослава. А как его не простить? Это счастье, что рядом с тобой любимый. Вот он: родной, близкий, горячий. Горячий в этом холодном мире вечного льда. Почти вечного.
Ужин был недолгим. Недолгим, но царским. Они пили разбавленный спирт, закусывая его кутьей. Божественный напиток, пища богов… Удивительное наслаждение.
Было жарко. Печка пылала, раскаляясь добела от набитого в топку угля. Но им казалось, что их греет не спирт и не печка, а исключительно любовь. Романтический вечер, романтический ужин, романтический свет. Тени на стене, колыхаясь в пляшущих огнях свечей, медленно приближались друг к другу. Вот слились воедино очертания голов в поцелуе, а следом слились и контуры тел. Любовь. Она расцветает везде, где есть он и она. Стоны – песня любви. Её можно услышать даже на дне самого глубокого ледяного колодца…
Глава тридцать вторая
13 апреля
Сочи. ОУСО ФСБ
Шелковица – это дерево
Алиса привычно выключила всю аппаратуру и встала, чтобы пойти на обед, но в это время в дверях её кабинета с улыбкой на лице появился Артём Шустицкий.
Артёму в этом году должно стукнуть тридцать. Но по его поведению и внешнему виду ему никто столько не давал. Чисто, студент. Худой, среднего роста, с ультрамодной причёской на голове. На первый взгляд, он ничем особо не выделялся на фоне других парней. Тем не менее Артёмка слыл известным ловеласом, не пропускающим ни одной юбки. И, надо признать, «юбки» на него тоже были очень падки. Он пользовался повышенным вниманием женщин. Трудно назвать причину этого феномена. Чем он привлекал первых красавиц – непонятно. Разве что бездонной глубиной глаз, голубой цвет которых удивительным образом сочетался с чёрным, словно смоль, цветом его волос. Или пухлыми губами, воспроизводящими его улыбку слишком настойчиво и призывно. Сам он считал, что его успех на этом поприще кроется в хорошо подвешенном языке и во всенародной славе восхитительного любовника. Но не будем заглядывать так глубоко, а примем факт его популярности за истину, которую никто в конторе не пытался оспорить.
Вот и сейчас он явно решил приударить за симпатичной и пока немного загадочной для него блондинкой. Без каких-либо прелюдий он прямо с порога спросил:
– Слушай, Алис, а кем тебе приходится полковник Андреев?
Девушка внимательно взглянула на гостя, явно примеряя вопрос – зачем он спрашивает? Так и не поняв, коротко ответила:
– Отцом.
– Правда? Почему тогда ты по отчеству Константиновна, а не Евгеньевна?
– По кочану. Зачем тебе это надо знать?
– У, какая ершистая! Иголки выставляешь, словно ёжик, которого лапой трогает лиса. Просто так спрашиваю, чтобы разговор завязать.
– Странная манера заводить знакомство, суя при этом свой нос туда, куда не надо.
Всё с той же знаменитой улыбкой на лице, Артём легкомысленно пожал плечами:
– В том и проблема, – он неопределённо взмахнул руками, – желания познакомиться у меня хоть отбавляй, а информационного повода для начала разговора – кот наплакал.
– Я ухожу. Если что-то хотел сказать – говори.
Алиса имела в виду работу, но Шустицкий понял её слова в контексте «клюнула и согласна выслушать предложение». Поэтому он тут же вкрадчиво «замурлыкал»:
– Знаешь, Алисонька, чтобы у нас было больше поводов для дружеских бесед, я хочу пригласить тебя в одно классное место. Не будем обманываться, ресторан я не потяну. Для госслужащих путь туда ныне заказан. Но мне студенческий товарищ, он армянин, от щедрот своей кавказской души подогнал бутылочку. Бутылочку чудесного напитка, произведённого из плодов шелковицы, экзотического теперь для нашей страны кустарника.
– Дерева, – поправила его девушка. – И почему я должна принять твоё предложение?
– Ты даже не выслушала до конца, – демонстративно расстроился кавалер.
– Я понятливая. Зачем время тянуть?
– Вот, это хорошо, что ты понятливая, умная и образованная. Видишь, как мне не хватает общения с образованными людьми? Я даже не знал, что шелковица – это дерево. Прошу тебя, возьми надо мной шефство…
– Хорошо, как скажешь, – неожиданно быстро согласилась Алиса. – Завтра я тебе принесу первый том Большой российской энциклопедии.
Улыбка Шустицкого чуть потухла, но всё же он продолжил усилия:
– Есть надежда, что ты мне почитаешь её вслух? Может, уже сегодня начнём?
Ему ответил густой мужской баритон:
– Сегодня не получится, – за спиной стоял командор. – Прямо сейчас ты едешь в Майкоп.
Глава тридцать третья
14 апреля
Майкоп
Пещера затворника
Президент подошёл вплотную и уважительно произнёс:
– Мы давно следим за вами, Наиль Ахмедзиевич. Очень давно.
– И что? – благоговейно пролепетал Рашев.
– Мы впечатлены. Пожалуй, никто, вообще никто, не сделал для процветания нашей страны больше, чем вы. Никто. Даже я не могу похвастаться таким обилием заслуг.
– Спасибо, – голос Рашева окреп и приобрёл окрас самоуважения.
– За спасибо сыт не будешь.
– Несомненно, вы правы. Я исхожу из того же, – собеседник президента пришёл в себя и стал употреблять слова, которые, как он считал, обязаны вызывать уважение к нему, как к представителю академической науки. Одновременно с этим изменилась его поза и выражение лица: – Господин президент, я очень горд тем фактом, что моя скромная деятельность в большой науке привлекла ваше пристальное внимание. Знаете, нам скромным учёным, положившим жизнь и здоровье на поприще мировых научных достижений, очень лестно ваше внимание.
Здесь Рашев немного смутился. Зачем я употребил термин «поприще»? Болван. Надо было сказать «на плаху». Впрочем, и «плаха» не очень подходит. Грубое слово. Эх Наиль, Наиль! Ты теряешь своё прежнее красноречие и имидж большого учёного. А! Точно, в данном контексте надо употреблять «на алтарь». Вот ведь, башка! Рашева разрывал избыток чувств. Ему, из кожи вон, так хотелось понравиться президенту. Понравиться больше всех. Боже мой, Наиль, теперь тебя ждёт повышение и целая россыпь наград! Ведь не просто так президент заявился к тебе домой и рассыпается в любезностях. Боже мой… боже мой… Ба! Неужели я займу пост этого дуралея Соболевского?! Ес-с! Я сделаю всё, чтобы с него слетел весь этот напыщенный лоск. Я сделаю всё, чтобы его лишили всех регалий и не взяли в «ковчег». Я не забыл, как он задвинул мою кандидатуру, когда подбирали директора нашего института. Ничего, ничего – он сдохнет в нищете и в забвении. Я вычеркну его имя не только из истории науки, но даже из мелких брошюр и статей, написанных, якобы, им. Я прекрасно знаю, как они пишутся. Сам не раз пользовался услугами никому не известных авторов, так и оставшихся в небытие. Бездарь! Бездарь! Бездарь!
Поборов волнение и всплеск внутренних эмоций, Рашев обратился к гостю красиво поставленным голосом восточного льстеца:
– Юрий Константинович, вы прекрасно выглядите. Просто прекрасно. Мы с супругой часто обсуждаем ваше правление. Это просто счастье и наслаждение жить в одну эпоху с вами. Да, а вы сегодня завтракали? Айбанат Алисовна, подсуетись.
– Не беспокойтесь, я сыт, – президент улыбнулся: – У вас я оказался по одной простой причине. Вы знаете, что мы строим «ковчег»?
– Да, наслышан.
– Так вот, человеческая цивилизация крайне заинтересована, чтобы в нём спаслись самые уважаемые, самые мудрые и самые заслуженные представители науки. Только такие гении, как вы, способны дать полноценное потомство, которое сможет быстро восстановить и продвинуть нашу цивилизацию в постледниковую эпоху. На вас мы выделили персональную квоту, – президент закрепил сказанное дружеским рукопожатием.
– «Персональную»? – эта новость раздосадовала Наиля. Он завёлся с пол-оборота. – Да вы что? Опять? Накануне Гольдберг, этот ничтожный пустозвон, который самостоятельно не написал ни одной строчки в своих фальшивых бездарных диссертациях, тоже предлагал мне персональную квоту. Но у меня жена, пятеро детей, тёща, тесть, родители. Два брата, сестра и племянники, наконец! А Фатима? Как мы без неё? Кто будет готовить нам обед?
Стрекалов слушал и кивал головой. Рашев подумал: «Молодец я! Не промолчал трусливо, а смело потребовал то, что мне обязаны дать по заслугам. Айбанат будет довольна. Она мне ухо в мочалку превратила, шепча, крича и требуя выбить необходимые заслуженные квоты».
Наконец президент кивнул головой особенно сильно и произнёс:
– Вы меня убедили. Мы вам дадим не одну, а две квоты.
– «Две»?! Нет, так дело не пойдёт! Заберите у этого прощелыги Гольдберга все четыре квоты, выделенные на наш институт, и отдайте их мне. Это хоть как-то будет напоминать справедливость.
– Хорошо. Всё будет так, как вы пожелаете, – гость панибратски похлопал «знаменитость» по плечу. Рука показалась тяжёлой – было больно. В тот же момент, без явной причины, ладонь президента шлёпнула Рашева по щеке: – Просыпайтесь! У нас нет времени… Просыпайтесь.
Наиль Ахмедзиевич открыл глаза и вернулся в реальность. Она была далека от его грёз. Сон был во сто раз приятней. «Великий учёный» спал на раскладушке, поставленной в узкой рукотворной пещере, выкопанной на дне высохшего колодца. Он не мог без посторонней помощи покинуть своё убежища – не было лестницы, по которой можно было выбраться на свет. Три раза в день в колодец опускалась верёвка, с помощью которой ему доставлялась еда и забирались излишки деятельности его организма. Он прятался в доме своих дальних родственников, живших на окраине Майкопа. В настоящий момент Рашев готов был согласиться, чтобы его кормили на один раз меньше, чем обычно. Лишь бы не видеть то, что он видел сейчас. В его тесной конуре сгрудились два мордоворота. Зверские выражения их лиц не сулили ничего хорошего. Впрочем, возможно, что такими ужасающими их рисовали его страхи и всполохи свечей. Тем более, что одним из «мордоворотов» был щуплый Артём Шустицкий.
– Не губите меня! – Наиль шлёпнулся на колени. – Я всё скажу! Всё! – руки Артёма покрылись подобострастными поцелуями. – Только не убивайте! Я всё расскажу! И про ковчег, и про квоты, и про всё остальное!
Реальный, а не приснившийся, гость брезгливо вырвал руку из хватки Наиля и сделал шаг назад:
– «Про ковчег»?
– Да! Да!
– Нас не интересует ковчег. Мы по другому поводу.
– Всё, что угодно… всё что угодно… – дрожащим голосом лепетал горе-учёный, предпринимая новую попытку добраться губами до рук Шустицкого.
Тот отступал назад, но хозяин коморки напористо преследовал его. Наконец Артём упёрся в стенку грота, не выдержал и громко скомандовал:
– Стоять!
В небольшом помещении его крик показался оглушительным. Настолько громким, что даже спецназовец вздрогнул и непроизвольно щёлкнул затвором автомата. Рашев замер, словно подвергся мгновенной заморозке.
– Сядьте! – Шустицкий указал на спальное место отшельника.
Наиль Ахмедзиевич покорно сел и отрыл рот, чтобы что-то сказать. Но гость вновь его перебил:
– Молчать! Отвечать только тогда, когда я прикажу. Понятно?
Рашев покорно кивнул. Артём понизил голос до спокойного:
– Нас интересует «Прометей». Он у вас?
Хозяин пещеры молчал, боясь открыть рот без приказа.
– Отвечайте.
– Извините, уважаемый, но я не понимаю, о чём вы меня спрашиваете. Какой-такой прометей-мометей? – неожиданно для себя маститый учёный прикинулся торговцем восточными сладостями.
Вот что с нами делает страх! Шустицкий посчитал это за хитрость:
– Не юли! На меня смотри! Глаза – в глаза! Где «Прометей»?
Рашев немного пришёл в себя:
– Я на самом деле не знаю, что такое этот «прометей»?
– Это научный проект особой государственной важности, – отчеканил Шустицкий, не отрывая от собеседника пристальный взгляд. – Мы знаем, что вы имеете к нему отношение.
– Ни сном, ни духом. Истинный крест, – зачем-то перекрестился пещерный затворник, вряд ли являющийся адептом Христа.
– Врёшь! Зачем ты тогда прячешься? От кого?
Вопрос практически убил Рашева. По крайней мере, тяжело ранил. Он не знал, как на него ответить. Раскрыться было страшно. Рашев до конца не осознавал, с кем он разговаривает. Поэтому он осторожно спросил:
– А вы кто?
Шустицкий кивнул и шлёпнул рукой по нагрудному карману. Тут же над его плечом возникло голографическое удостоверение сотрудника ФСБ. 3-d фотография вращалась, показывая голову владельца документа во всех ракурсах.
– Понятно?
– Фу-у-у, наши… – облегчённо выдохнул Наиль Ахмедзиевич.
– Кого вы испугались? Вас преследуют?
– Нет, – учёный расслабленно повёл плечами и даже попытался встать.
Но Шустицкий не терял нить допроса. Никаких поблажек!
– Сидеть! – скомандовал он резко. – У меня большие полномочия. Я с вами ещё не закончил.
Рашев вновь уселся на место, согласно кивнув головой:
– Я весь внимание.
– Расскажите всё, что знаете про «Прометей».
– Но я ничего не знаю… Правда, правда, совсем ничего.
– Тогда почему вы прячетесь? – повторил свой вопрос гость.
Рашев помолчал и пожал плечами:
– Врачи советуют. У меня проблемы с лёгкими. Вот-вот должны подвезти особую соль.
Артём ухмыльнулся, встал и начал расхаживать перед сидящим на раскладушке хозяином:
– Не советовал бы вам упорствовать. Речь идёт о государственных интересах. За ложь вы можете поплатиться. Жестоко поплатиться.
Рашев синхронно с рассказом гостя либо выражал соответствующие эмоции, либо кивал головой. Шустицкий продолжил:
– Мы знаем много. Достаточно много, чтобы уличить вас во лжи. Поэтому отвечайте подробно и обстоятельно. Я записываю ваши ответы, – он хлопнул по другому нагрудному карману, и над ним возникло видео с Рашевым, сидящим на кровати. В углу кадра можно было прочесть надпись «Оперативная съёмка».
– Я готов рассказать всё, – на учёного без слёз нельзя было смотреть. – Но я не знаю, что рассказывать. Правда, не знаю. Подскажите с чего начать.
– Хорошо. Начните с того момента, как вы позавчера утром явились в свой институт.
Рашев обречённо вздохнул и начал свой рассказ.
Этот день был четвергом. Но уже с прошлой пятницы никто из сотрудников на работе не появлялся. Институт упразднили. Накануне вечером ему позвонил Гольдберг, пригласив на работу. Пригласил, чтобы в нейтральной обстановке поговорить о квотах. На институт было выделено четыре квоты. Директор предложил Рашеву одну из них. Они поругались по этому поводу, и Наиль ушёл в свой кабинет. Когда, успокоившись, он явился назад, дверь в приёмную Гольдберга была приоткрыта. Из глубины кабинета раздавались крики: «Говори! Где документы? Мы всё равно найдём и тогда тебе конец!»
Рашев сообразил, что его появление не сулит ему ничего хорошего. Он решил ретироваться незамеченным, как вдруг из-под стола секретарши высунулся человек. В руках он держал свалившиеся на пол папки с документами. На секунду их взгляды пересеклись. И Наиль понял, что ему срочно надо спасаться. Со всех ног, ничего не соображая, он бросился в свой кабинет. Там, за секретной перегородкой, у него была комната отдыха. В ней он принимал важных гостей. Но преследователь увидел, как он юркнул из коридора в дверь кабинета и проследовал по его стопам. Он громыхал шкафами и ругался, находясь всего в шаге от трясущегося за перегородкой учёного. Рашев не стал дожидаться, когда потайная комната перестанет быть таковой. Он растворил окно и спустился по пожарной лестнице на землю. Такой подвиг он вряд ли сможет повторить в будущем. Слишком опасно в его возрасте лазать по верхотуре. Убегая, Наиль Ахмедзиевич заметил, что по этой же лестнице вниз спускается его преследователь. Беглый учёный решил: «Ничего, сейчас сяду в машину – он не догонит». Но у преследователя тоже оказался автомобиль. И он его постоянно догонял: всё ближе и ближе. Пару раз Рашеву пришлось притормозить, чтобы не сбить беженцев, перебегающих улицу в неположенном месте. Страшно ругаясь, он выжал из дорогой машины все её возможности, чтобы успеть проскочить светофор на зелёный свет. Не успел. Не успел – красный загорелся раньше. Но беглецу повезло. Он чудом вырулил, чтобы не врезаться в поток перпендикулярно движущегося транспорта. Этот его рискованный манёвр устроил страшную кучу-малу на перекрёстке. Наиль не знал, попал в аварию преступник или нет. Но больше его никто не преследовал.
Добравшись до дома, он забрал семью и уехал в Майкоп, никого при этом не предупредив.
– Как вы меня нашли?
– Дело техники. Надо было найти – нашли. Собирайтесь, поедете с нами.
Глава тридцать четвёртая
14 апреля
Сочи. Кабинет Калачова
Опечатка
– Он и правда ничего не знает. Мы его проверили на детекторе, – доложил Артём генералу.
– Снова тупик?
Загадочное выражение лица Артёма говорило об обратном.
– Не томи.
– Рашева, после его побега из института, преследовал автомобиль. По записям камер наблюдения мы выяснили, кто в нём находился.
Шустицкий продемонстрировал генералу снимки автомобиля, где через лобовое стекло хорошо просматривались лица преследователей:
– За рулём водитель посольства.
– Русский?
– К сожалению, нет. У него иммунитет. А второй – советник атташе по культуре. Иден Мортенсен – наш коллега.
– Значит, всё-таки американцы.
Генерал встал, машинально подошёл к окну, застыл на мгновение, задёрнул штору и резко повернулся:
– Раз Рашев ни сном ни духом о проекте не знает, то получается, что наши «друзья», тоже обмишурились, вцепившись не в того, кто им нужен.
Артём пожал плечами, скривив при этом гримасу «не ошибается тот, кто не ошибается».
– Нет, дорогой мой друг и соратник. Всё не так. Они знали, что искали. Они искали не Рашева, а технический проект.
– С чего вы взяли?
– С того, Артёмка, с того. Мы упустили маленькую деталь. Ребята из Лэнгли, назовём их так, хотя их штаб-квартира давно переехала в более тёплые края, прокололись. Но прокололись не в том, что посчитали Рашева отцом проекта «Прометей», а в том, что назвались Шелиховым и Бузмаковым. Они хотели под этими именами легко проникнуть в институт, найти проект, а после этого уже плевать на эту зацепку для нас. Но по какой-то непонятной мне причине цэрэушники не нашли то, что искали. Они вообще не думали, что застанут на месте директора и его зама – институт уже давно не действует. Но, встретив в месте своего поиска Рашева и Гольдберга, ребятки посчитали, что кто-то из этих двоих перепрятал проект. Именно поэтому довели до инфаркта Гольдберга и пустились в погоню за Рашевым. Но мы теперь, благодаря их промаху, знаем, что нам надо искать Шелихова и Бузмакова. Подумай, почему они назвались именно этими именами? Откуда они им известны? Предположу, что Шелихов и Бузмаков сидят у американцев в подвале, но, по-видимому, до сих пор отказываются на них работать. Янки прекрасно понимают, что изобретатели «Прометея», даже подписав согласие на сотрудничество, могут тихо саботировать, имитируя работу над проектом. Что-то типа итальянской забастовки. Вот если бы у америкосов были на руках все документы по «Прометею» – всё изменилось бы мгновенно. У них полно своих талантливых ребят, которые, имея готовый проект, способны его запустить самостоятельно. Вот так-то. Тем не менее, для нас ничего не меняется. У нас нет ни документов, ни изобретателей, ни самого изобретения. Жуткий цейтнот, но флажок ещё не упал. Надо спешить. Итак, проект не попал в чужие руки. Но если бумаги не у наших заокеанских друзей – тогда где? И я тебе отвечу. Они всё ещё в НИИ. Что говорил охранник?
– Что? – не понял шефа Шустицкий.
– Он говорил, что 31 марта в контору приходил Бузмаков. Мы его видели на видеозаписи. Срочно объявляй аврал. Прямо сейчас езжай с Алиской в НИИ, узнай, кто был в тот день в здании и всех тащите сюда.
На вызов в кабинет буквально вбежали: Лиза, Влад и Кацэ.
– Вы, – Калачов указал на Ахтарова и Юшкевич, – бросайте всё. Займитесь поисками реальных Бузмакова и Шелихова. Если не найдёте их самих, подробненько составьте базу всех их контактов, всех родственников до седьмого колена, всех любовниц, собутыльников и случайных знакомых. Лиза, с тебя досье: чем они дышали, что заканчивали, где работали, какие научные звания имели и главное, чем конкретно в последнее время занимались. Действуйте!
В дверях Лиза с Владом столкнулись с Нутрецовым. Генерал тут же отреагировал на его появление:
– О! Товарищ полковник пожаловали. Соизволили. Снизошли. Что так долго? Докладывал вышестоящему начальству или ботинки чистил?
Нутрецов в ответ сжал добела губы, но промолчал.
– Володенька, когда объявляют тревогу, ты у меня должен появляться ровно через сорок две секунды. Понятно? Нет? Или ты письменный приказ ждал? Раз опоздал – значит, сегодня не у дел. Можешь идти домой. Завтра в 8:00 чтобы был у меня в кабинете.
Нутрецов вышел. Калачов перевёл взгляд с входной двери на Целовальникова, который вальяжно развалился в кресле, закинув ногу на ногу.
– А ты чего такой деловой здесь расселся? – по генералу никогда невозможно было понять: серьёзно он говорит или шутит.
Кацэ к соблюдению субординации всегда относился поверхностно. Он уважал командора и наивно считал, что для взаимоотношения с начальством этого достаточно. Кирилл расплылся в улыбке и развёл руками:
– Я что, тоже свободен?
– Ага, сейчас. Ты у меня здесь жить будешь. Потому что ты человек незаменимый. Цени это звание.
– Я ценю. Мало того, я здесь давно уже живу. Даже забыл, как двери моего дома выглядят. Плохо одно – чемоданы двигаются.
– Какие «чемоданы»?
– Обычные – с моими вещами.
– Куда двигаются?
– К входным дверям. Командор, я ведь женат. Ты не знал? Эх, давно мы дома не были…
– Что ты врёшь? Я тебя, как облупленного знаю. Женат он…
– Вот ведь! Даже помечтать нельзя. Естественно, не женат. Когда мне? Всё время на работе.
– О, господи, совсем мне мозги запарил. Давай, докладывай, как там наше насекомое?
– Ja, ja, mein General. Насекомое – нормально. Всё видит, всё слышит. Только этот наш атташе больно хитрожопый. Он музыку включает и отворачивается к стене, когда разговаривает о чём-нибудь серьёзном. Но я обратил внимание, что на этой стене портрет их первого президента висит за стеклом. Пишу видео в его отражении. Подобрал программки, которые хорошо восстанавливают картинку. И распознаватель речи по губам нашёл подходящий. Уже кое-что есть. Аналитики сбивают записи в осмысленный текст. Кстати, пока здесь у вас сидел, ввёл в программку распознавания фамилии: Бузмаков и Шелихов. Чётко встали в нерасшифрованные дырки. Скажу так, атташе наш очень интересуется этими ребятами. Только по тексту можно понять, что Шелихов не здесь находится, а в Москве.
– В Москве?
– Да, хочешь, дам послушать?
– Не надо. Я тебе верю. Значит, он в Москве…
…Первым с докладом к генералу явился Шустицкий:
– Андреева пока занимается остальными. А я, как только нашёл секретаршу Гольдберга, так сразу привёз её сюда. Даже не стал без вас её допрашивать.
– Зови.
Ирина Эдуардовна подробно рассказала, как к ней приходил Бузмаков и к кому она его послала.
По приказу генерала привели Рашева. Женщина при нём повторила:
– Я ему сказала: иди прямо к Соболевскому. Он говорит: академик в длительной командировке. После этого я направила его в кабинет Наиля Ахмедзиевича.
– Ко мне? – выдохнул Рашев, прижав растопыренную ладонь к груди. Эмоциям в его мимике не было предела. Можно было даже подумать, что он вообще в своём кабинете никогда никого не принимал. Наиль Ахмедзиевич возмущённо затряс руками, словно его пытались уличить в государственной измене: – Она лжёт. Никакой Бузмаков ко мне не приходил.
– Вы не знаете Бузмакова? – задал естественный вопрос генерал.
– Конечно, нет! – убедительно ответил заместитель директора института. Ответил так, как будто от этого зависела его жизнь.
– Это же ваш работник, – генерал не менял тона. – Вот и Ирина Эдуардовна подтверждает.
– Не знаю я никакого Бузмакова, – упорствовал заместитель директора института.
– Как же так? – удивилась Ирочка. – Владимир Натанович сразу его признал. Правда, тут же объявил о его увольнении. Я ещё не выжила из ума и прекрасно помню его слова: «Вся ваша лаборатория, которая зависла в Москве, уволена без выходного пособия за самоуправство». Так прямо и сказал.
– А! – дошло наконец до Рашева. Он тут же переменился в лице и в голосе: – Да, да, да, да… я и забыл совсем. Лаборатория Шелихова. Как же… конечно… Я лично сто раз им звонил, чтобы они законсервировали лабораторию, а сами с отчётами срочно явились сюда. Но они не послушались. Пусть теперь пеняют на себя. Я не понимаю некоторых людей: есть приказ – надо его исполнять.
Артём ухмыльнулся и пробурчал что-то ехидное.
Рашев уловил его ехидство и, осёкшись, настороженно спросил:
– Они что-то натворили?
– Хотели вас с Гольдбергом убить, – Шустицкий уже откровенно издевался над Рашевым. – Это ведь Бузмаков и Шелихов явились в институт в то утро и пытали Гольдберга до тех пор, пока он не скончался.
Рашев опешил:
– Бузмаков и Шелихов?
– Это ведь они гнались за вами до того злосчастного перекрёстка.
До учёного наконец дошло, что над ним откровенно издеваются:
– Нет, те, что пытали уважаемого Владимира Натановича, были иностранцами. У них был акцент. С Бузмаковым я не знаком, а Шелихова прекрасно знаю. Сам его рекомендовал на должность руководителя лаборатории.
Опытная секретарша при его последних словах слегка закатила глаза и дёрнула плечами, явно указывая на враньё Рашева.
Генерал всё видел. Он спокойно сказал:
– Толку от вас, господин Рашев, никакого. Ни для нас, ни для российской науки. Много шума, но мало толку. Одним словом: вы пустышка.
Наиль Ахмедзиевич не осмелился перечить человеку в генеральском костюме со знаками отличия ФСБ. Он обмяк и затих на своём стуле.
Но генерал не унимался:
– Если вы сейчас не признаетесь, кому передали проект, мы к вам применим радикальные меры.
Рашев вскочил, словно пружина:
– Да не знаю я! Истинный бог не знаю! Меня же проверяли на этом вашем чудо-приборе!
Артём согласно кивнул.
Калачов вздохнул, встал с кресла и подошёл к окну. За стеклом уже давно стемнело. Геннадий Васильевич развернулся лицом к «аудитории»:
– Ладно, насчёт самих изобретателей что-то начинает проясняться. Но всё равно сальдо с бульдо не сходится. Что-то тут не так. Куда проект подевался? Не могли наши заокеанские друзья им завладеть? – обратился генерал к компьютерному гению. – Что там наша «птичка» докладывает?
Кирилл прекрасно понял, какую птичку имел в виду генерал:
– Она докладывает, что «заокеанские друзья» продолжают поиски. Даже наращивают усилия. Очень активно наращивают.
– Понятно, значит, надо искать, – Калачов вновь обратился к секретарше: – Ирина Эдуардовна, а Бузмаков случайно при вас не говорил о некоем «Прометее»?
– Нет.
– А просто о проекте? Об очень важном проекте.
– О проекте говорил, – оживилась женщина. – У него в руках была красная кожаная папка. Он ей эмоционально тряс перед моим лицом. Это, говорит, проект, который спасёт Россию. Да что там Россию – весь мир. Но я не знала, как ему помочь. Соболевского нет, Гольдберг его и слушать не стал. Тогда я его и отправила к Наилю Ахмедзиевичу. Надежды мало, но всё же…
Рашев вновь эмоционально развёл руками и закатил глаза. Женщина продолжила рассказ:
– Я подумала, что он встретился с Рашевым. Прошёл час, я собралась и вышла на улицу. И там, на остановке, снова увидела Бузмакова. Парень садился в фургон с сильно затемнёнными стёклами. Где-то же он целый час торчал в нашем почти пустом здании.
– У меня пока нет провалов памяти. В тот день я раскладывал документы, стирал файлы, писал докладные. Допоздна работал. Но Бузмаков в моём кабинете не появлялся.
– У него не было этой папки в руках, когда он садился в фургон? – обратился Калачов к Ирине Эдуардовне.
– Не было. Я это отчётливо видела.
– Стало быть, папка в институте. Возможно, Бузмаков передал её ещё кому-нибудь.
– Нет, в тот день в здании никого больше не было. Только Гольдберг и Рашев. Он не мог к нему не зайти. Я Бузмакову чётко сказала: «Идите в 614 кабинет…»
Внутри Рашева распрямилась пружина. Он подскочил к женщине и грубо заорал:
– Идиотка! Я в 514 сижу, дура.
Генерал погрозил ему пальцем:
– Не забывайтесь, где вы находитесь.
Но женщина внешне не обиделась, спокойно и чётко изложив свою позицию:
– Я не обязана бегать по зданию и проверять, где кто сидит. Есть официальный сайт. Там чёрным по белому указано – кабинет 614.
Целовальников тихонько захлопал в ладоши:
– Молодцы, молодцы. С нашим бардаком никакие цэрэушники не страшны. Опечатка в сайте нам только на руку.
В кабинет быстрым шагом зашла Юшкевич. Увидев посторонних, она нагнулась к уху генерала и прошептала:
– Я нашла бабушку Шелихова. Её внук и Кузнецова остались в замороженной Москве.
