Сергей Семенович Монастырский
Сороковой день
– Так, знаю, что завтра ты не можешь, по четвергам у тебя фитнес…
– Нет, могу, – вдруг говорила Милка.
– А фитнес?
– Вов, я больше туда не хожу.
– Почему?
– Ну, дорого.
– Сколько?! – львиным рыком спрашивал Вовка. И, конечно, оплачивал.
…Так прошел почти год. И вдруг Милка пропала. Не отвечала на звонки, не только телефонные, но и в дверь. Исчезла из его жизни.
Ну, то, что исчезла, Вовку к тому времени собственно не расстроило, страсть давно улеглась, а обязанность оставалось. Поэтому особенно он Милку не искал. Ну, не он же ее бросил, – она его!
Ну, как бы, и слава богу. Однако, тайна ее исчезновения, долго томила, Потом перестала.
***
Ну что, Мил!– продолжал он прерванный воспоминаниями разговор, спустившись с облака в ее квартиру.
– Это я. Теперь уже точно в последний раз.
– Ну, о чем говорить будем? – присмиревшим голосом спросила Милка, усаживаясь на диван. – Ты зачем-то пришел? Сам понимаешь, секса то не будет!
– А жаль! – не упустил подначить Вовка. – Слушай, Мил! – перешел он к делу. – А почему ты тогда внезапно исчезла. «Без здрасти!, без досвидания!?»
Милка долго молчала, то ли собиралась мыслями, то ли вспоминала,
как это было.
– Понимаешь, Вов, – начала она. История наша для меня в те дни закончилась.
Во-первых, уж ты извини, стало скучно. Я наизусть знала, что будет на очередном свидании. Сначала ты разольешь по бокалам привычное вино. Потом посидим, вяло сообщая накопившиеся новости. Потом – а это, кстати, – всегда, получалось по времени – плюс минус через двадцать минут, ты прижмешь меня к себе. Потом начнешь неспешно снимать с меня все, целуя каждое оголившееся место. Потом поведешь к постели, потом еще полчаса в разных позах, причем очередность смены поз ты никогда не менял…. Потом ты уходил. Уходил к своей законной семье, к своей законной жизни. А у меня на этом жизнь обрывалась. Ну, не знаю, думала я в конце – концов, не всем же быть замужем. Все-таки он хороший любовник и меня обеспечивает. Но и обеспечивать, Вов, ты стал все меньше и меньше. Помнишь, ты водил меня по торговому центру на тридцать тысяч!? А потом к каждому празднику прикреплял к букету конвертик с десяточкой и все! Короче: Любовь угасла, любовник больше трех рублей на меня тратить не считает нужным…. Зачем мне, ты, Вовка? И я исчезла. Без драм, слез, объяснений, расставаний! До следующего любовника!
Мама
Улетев от Милки, Вовка вернулся на свое, теперь уже привычное место – на облако.
Нельзя сказать, что услышав эту историю, он был, сильно расстроен. Вовка с удивлением понял, что он теперь вообще не способен на эмоции – он был мертвым. Да и что расстраиваться, или радоваться – жизнь прошла, все случилось, как случилось, не исправить, ни поступить по-другому уже невозможно.
Не хотелось улетать в вечность с тайнами – вот он и любопытствует.
Главным его беспокойством была все-таки мама. Что-то было не так в последние годы. Не так, как должно быть. А должно быть, по мнению Вовки хорошо, может быть даже радостно, ну за исключением проблем со здоровьем, возрастом.
Но не было особенных проблем со здоровьем, да и возраст был еще не страшным – едва перевалило ей за семьдесят. И чего бы ни жить?! Да после смерти отца, жила она уже долге годы одна, квартира была вполне хорошая, денег хватало – пенсия была большая, да и Вовка покупал на свои ей все, что нужно. И заходил каждый день, за редким исключением, возвращаясь с работы, благо расстояние между их домами на машине было в десяти минутах. И по выходным частенько они с женой звали ее на обед.
Но как-то последние два года ушла она в себя, разговаривала неохотно, вяло, часто Вовка, открыв дверь ее квартиры своим ключом, заставал ее спящей в кресле перед телевизором, или с распухшими от слез глазами. На вопрос о причинах, мать гладила его по голове и слабо улыбалась.
– Да все у меня, сынок, хорошо. Иди домой. Все в порядке.
Вовка топтался на месте немножко, но в душу к маме не лез – шел домой.
… Самое трудное было сейчас для Вовки – появиться перед мамой. Это не к Милке дверь открыть. Хоть и мертвый был уже Вовка, но понимал – мать только что пережила главную боль в своей жизни – смерть сына, и вот, нате вам, – опять он перед ней.
Но не мог он уйти сейчас с не понятным чувством вины перед матерью.
… Вовка тихо вошел и стоял возле двери, мама так же, как и раньше сидела в кресле, глаза ее были закрыты, черная тень висела под веками, тени от солнца прорезали морщинистое ее лицо.
– Сынок, это ты? – тихо, почти беззвучно спросила мама. Она не шевельнулась, не открыла глаза, лишь губы ее дрогнули.
– Я, мам.
– Посиди со мной.
– Я здесь, мам, я не уйду.
– Ты не мог бы здесь и остаться?
– Я, умер, мам.
– Бог жесток, – сказала мама, – умереть должны сначала родители. И оттуда сейчас, видеть своих детей, и радоваться за них.
– Мам, ты прости, но так уж получилось.
– Ты меня, сынок, прости. Я на тебя обижалась. Мало времени со мной бываешь, как-то все бегом, вроде бы по обязанности. А сейчас – был бы только ты жив! И больше ничего не надо!
