Сергей Савочкин
Тишина камней

Рийя Нон. Шаг 1. Побег

Взрослые не собирают карги в Глупость, потому что укус полузмеек, живущих в верхних слоях почвы, смертелен для них. Только дети да слабые на голову невосприимчивы к яду желтых, пищащих червяков длиной с ладошку. Именно отец рассказал Рийя Нон об этом, как и о многих других, важных и не очень, вещах. Он научил сына всему, что тот узнал за четыре гвальда жизни. И вот теперь Кабиан Халла, лучший заготовщик шкур ближайших обителей цнои, мертвым лежал на столе, а Мельзинга, старуха-обрядчица, суетилась с инструментами, изредка дергая парня за рукав.

– Очнись! Ну же! – Она вложила в его вялую руку разделочные ножницы. – Ты должен это сделать сам – так нити сущих станут еще крепче. Сам, – слышишь?

Рийя отрешенно кивнул. Рубец у правого глаза заныл, веко отозвалось надоедливым тиком. Еще утром Ри сидел у ложа умирающего отца и выслушивал последние наставления, а теперь вынужден совершить топа́хи, обряд погребения. Нет, он не боялся, движения его были отточены и безупречны: на протяжении последнего гвальда Рийя помогал Мельзинге с обрядами, и старуха всячески хвалила ученика за старания. Отец не возражал: дело нужное, да и помогать друг другу в обители Энфис считалось обязательством каждого верующего в нити сущих, а ремеслу выделки шкур он обучил сына уже давно.

В комнате для обрядов не было окон, лишь пара отверстий в крыше для оттока гари чадящих свечей. По стенам висели пучки пахучих трав, которые Рийя менял каждый серп Льяд, ведь на растущую луну сила собиралась в зелени, а на затухающую, в горб Льяд, уходила в корни. Под самой крышей, привязанные за стропила, теснились в ряд дубовые веники для менял из Атаранги, и тут же мотались на зажатых в расщелинах хвостах ссохшиеся трупы грызунов.

Мельзинга сверкнула взглядом, недовольно поморщилась, и, затянув потуже пояс своего халата, отошла в сторону, набивая курительную трубку табаком. Она всегда выглядела недовольной. Даже когда, казалось, и жаловаться-то не на что, старуха ворчала и шмыгала носом. Даже когда хвалила, она делала это в свойственной только ей манере: придирчиво, с сомнением.

Обнаженный труп Кабиана Халлы безмятежно ждал топахи. Рийя приготовил мешочек с завязками, выбрал палец, который несколько дней назад отцу прокусил заяц, и, глубоко вздохнув, отрезал его ножницами. Вслед за пальцем в мешочек отправился кончик языка – инструмент пару раз соскальзывал, и Рийя Нон уже начал нервничать, но успокоился, разжал челюсть, подтянул сухой, потемневший язык, отсек часть. Мужской детородный орган отрезался проще всего, а вот самым сложным для Рийя всегда было извлечение глазного яблока. Хоть затуманенный глаз ни капли не казался живым, размыкать веки, поддевать и вытягивать мягкий серый мешочек, который частенько лопался, Рийя Нон было неприятно. Когда он делал это впервые, еще подростком, в наказание за побег с Майей, его даже стошнило.

– Ты все опять напутал! – задребезжала Мельзинга из темного угла. – Сначала язык, потом – глаз! Язык, глаз, палец, член! – Она что-то громко пережевала и сплюнула. – Ты всегда оставляешь глаз на потом. Думаешь, это не важно? Это тебе не узлы на ленточках проверять! В кова́ри недотянул узел – ничего страшного, но топахи – другое дело! – Старуха подошла ближе. Скрюченная от возраста и болезней обрядчица едва доставала пояса Ри. Она дотронулась до рукава ученика, голос смягчился: – Эдда эрайли криф, Рийя Нон, – нити сущих крепче прочих, – никогда, слышишь, никогда не забывай. Каб Халла навсегда останется с тобой и будет оберегать. Как и при жизни.

Рийя завязал мешочек. Высушенные и истолченные части тела – крючья, как он их называл – укажут душам предков, где находится связанный нитями, и позволят найти его мгновенно. Отец не оставит. Никогда не оставлял. Многие в Энфисе считали, что Кабиан чересчур рьяно оберегает мальчика, но тот отвечал на подобные обвинения просто: «Я не буду поступать с сыном так, как поступал со своими детьми мой отец, как вы все поступаете со своими: любите, но не показываете этого».

– Закончи топахи, как того требуют сущие, – твердо заявила Мельзинга, будто это было в первую очередь ее требование.

Рийя Нон кивнул, стараясь сохранить спокойствие, но внутри похолодело: если бы старуха узнала, что собирается он сделать с трупом отца, ее хватил бы удар. На этот раз окончательно. Он отправил бы душу обрядчицы к сущим. Всего то и требовалось привязать тело на крыше, чтобы птицы расклевали и растащили мясо до костей, а кости потом сложить на чердаке. У каждого жителя Энфиса на чердаках жилищ покоились кости предков. Но Рийя обещал захоронить отца по-другому. Обещание, данное на смертном ложе, терзало сердце парня всю дорогу, пока он вез накрытый простыней труп на двухколесной деревянной тележке. Вез домой. Может быть чуть быстрее, чем обычно, и немного сильнее он сжимал ручки повозки, но на то были причины. Лавируя между невысоких жилищ, замазанных смесью глины и соломы, он толкал поклажу по вымощенной камнем дороге, желая как можно быстрее попасть домой и все хорошенько обдумать. Цнои подозрительны и замечают любую ложь, – уж это Рийя знал: он сам один из них, – поэтому старался на глаза никому не попадаться и ни с кем по пути не заговаривать.

Тележку Ри закатил в мастерскую, закрыл дверь на крючок, и повалился тут же, на стог сена у верстака.

Солнце пробивалось через щели и припекало щеку. За стеной возмущенно блеяли козы – просились на пастбище. Рийя Нон согнул свое тощее тело, обхватив прижатые к животу ноги и, впустив наконец-то горе от потери единственного близкого человека, тут же заполнившее его до краев, тихо заскулил. Это был вопящий голос одиночества, песня ледяного ветра, ласкающего остроконечные скалы Макарири. Именно так ветер выл, когда Ри с отцом отправлялись в пещеру, чтобы выложить там для вяления мясо. Именно туда Ри нужно отнести тело.

Кабиан Халла пожелал быть похороненным по обычаям Новых земель, откуда родом была его жена, а не растерзанным птицами, как велели традиции цнои. Нон лан Кабиан умерла сразу после родов, и горевавший муж уже тогда, закопав ее на берегу извивающегося ручья, поклялся, что после смерти воссоединится с любимой, но для этого нужно быть похороненным по тем же обычаям. Рийя плохо понимал, почему именно так, ведь отец никогда не придавал значения тому, что будет с его телом после смерти, но больше всего он не понимал того, зачем Кабиан сделал углубление в пещере и натаскал туда земли еще задолго до своей кончины. Почему именно там? Конечно же, он не расспрашивал отца, а просто кивал, обещая, что выполнит любое веление. А их набралось немало. И каждое следующее пугало Ри еще больше. Но сначала нужно было решить проблему с захоронением.

Трудностей к вывозу тела ночью могло прибавить то обстоятельство, что в Энфисе гостил странствующий судья. Родная обитель Ри не отличалась суровыми устоями, в отличие от той, куда направлялся гость, – ему позволили жить у старейшины. Поглазеть на чужака, да тем более такого важного, собирались толпы детей и взрослых, поэтому днем он выходил редко, а вот ночью вполне мог. Судья прибыл вчера, а наутро собирался оставить Энфис и идти выше, по склонам подножья Макарири, к обители Дим ар Гель, где и произошло преступление.

Перевозить труп ночью, когда из нескольких десятков жителей каждого знаешь до кончика пальцев, – это одно, а когда на пути может встретиться совершенно посторонний, да еще и человек, наделенный властью давать суждение поступкам и выбирать наказание, – это совсем другое. Тут нужна смелость, которой Ри у себя частенько недосчитывался, самостоятельность, которой у него не было и в помине, и безрассудство, – а уж этого качества юноша сторонился, как заразы.

Еще Кабиан Халла просил остерегаться возможного прибытия своего брата, Когана, и, когда говорил об этом, то путался и бормотал несуразицу. Эдда эрайли криф,  – да, нити сущих по незримым связям сообщат о близкой кончине кровного родственника, и Коган имеет право по традициям цнои претендовать на имущество, жену и детей умершего брата, но что у них брать? Шкурки да вяленое мясо?

Отец рассказывал, что Коган сбежал из дома еще неокрепшим мальчиком, воспитывался у староверов на севере, и однажды, когда он встретился с ним, тот уже твердо стоял на пути мечты: промышлял поиском небесных камней в отряде известного своей жестокостью каргхара – добытчика каргов, как называли охотников. Это случилось, когда Кабиан и беременная Нон искали безопасное пристанище для новой семьи. Отец не договаривал, скорее всего, что-то из той встречи запало ему в душу и осело тяжким грузом, оттого он и был уверен, что брат обязательно явится.

Но больше всего Ри страшило последнее обещание: отправиться в Ноксоло на поиски родственников матери. Не единожды луна Льяд обновит свой лик, прежде чем пеший человек доберется до Ноксоло, белого города, первого в Новых землях на пути староземельца, путешествующего к Гавани Гире́й.

Ри никогда дальше Атаранги не заходил, да и там бывал лишь раз во время глупой затеи с Майей. Мир вне родных стен Энфиса пугал: безумие там соседствовало с неверием в нити, охотники пили кровь своих жертв во время хеллизии, а небогляды вшивали в голову младенцам карги, чтобы те, когда вырастут, чуяли падение камня за день пути… И да, карги! – будь они прокляты! Невежественные эклиотики боготворили их, но каждый цнои знал: им карэг орʼвал! – никаких каргов! Они ослабляют нити сущих и могут попросту разорвать связь с предками. От осознания того, что за пределами Энфиса и далее на запад карги встречаются на каждом шагу, Ри трясло. Он взывал к сущим, чтобы те дали ему сил противостоять соблазнам неверующих.

Может быть, брат отца не такой уж и плохой человек? Может, стоит его дождаться? Он наверняка поможет. Все помогают друг другу в обителях цнои. «Помоги или корми червей», – любил повторять старейшина Энфиса, а Мельзинга, стоя у него за спиной, удовлетворенно кивала седой головой. Отец лишь потирал нос, он частенько говорил, что традиции цнои переосмысливаются разными обителями по разному, и иногда это приводит к трагедии.

«Где же ты, папа?» – Рийя сжался еще сильнее, желая превратиться в комочек,  чтобы ветер подхватил и разбил его о скалы Макарири. Рубец у глаза полыхал и жалил, Ри сдержался, чтобы не укусить себя у основания большого пальца руки, но постепенно боль утихла. Любая боль надоедает душе однородностью и серостью скорби. Так и боль Ри покричала-покричала и умолкла. Связь с отцом не утрачена. Умерло лишь тело. Эдда эрайли криф. Папа не оставит. Никогда не оставлял.

День угас. Вечер растаял. Ночь расстелила покрывало тьмы. Лесные постояльцы выползли, выпорхнули и какофонией звуков заполонили пространство, сделав его почти осязаемым. Пора.

Ри поднялся и, выглянув в щель, тихонько открыл дверь. До леса, через обитель, шагов двести по мощеной дороге, но Ри пойдет в обход: хоть дальше, но колеса не будут греметь о камни. Тело отца накрыл несколькими слоями шкур, под них же спрятал и лопату. Если кто-то встретится, у местных вопросы не возникнут. Вопросы  появятся, когда наутро крышу жилища умершего осветит солнце Нари, а вороны не поживятся долгожданной мертвечиной.

Путь через Энфис, судья, намерения дяди Когана, – все меркло перед страхом, связанным со словом «Ноксоло», поэтому он вывез тележку и покатил по намеченной дороге, подавив в себе зародыши трусости.

Если Ри встретит гостя обители, значит не выполнит обещания, данные отцу, предаст связи эдды, ведь обмануть странствующих судей не удавалось никому. Цнои не говорят о каргах, и Ри мог лишь догадываться, что подобное влияние досталось этим людям не просто с позволения владетеля Тэи из рода Гирей, но и при помощи таинственных свойств небесных камней. А как еще объяснить те жуткие истории, которыми втайне от взрослых детишки щекотали друг другу нервы? Популярнее слухов о всесильных судьях были разве что легенды о Забе Майе, великом охотнике-одиночке.

Судья, гостивший в Энфисе, прибыл по вызову эклиотиков, обвинивших жителей обители Дим ар Гель в убийстве одного из странствующих монахов. Они вполне могли так поступить. Обряды и постулаты цнои из Дим ар Гель превзошли по строгости устои остальных обителей Старых земель вместе взятых. Они просыпаются с обрядом, носят воду, воздавая почести предкам, садятся обедать, оставляя сущим не половину трапезы, как делают это все остальные цнои, а три части из четырех. Даже чтобы сходить по нужде, существует строгий обряд.

Эклиотики давно ждали провокации именно из Дим ар Гель, мечтая развязать себе руки в старой, уже поросшей корнями, вражде. Хоть цнои никогда не посягали на главенствующую роль эклиотиков в религиозном влиянии ни в цитадели правящей династии, Гавани Гирей, ни на границе с Дикими землями, но издавна свербели в священных задницах догматической занозой. Тени щупалец сущих и шепот мертвого языка не давали спокойно спать многим из знатных эклиотиков. Судья был послан для формального узаконивания причины, по которой приверженцы новой веры могли свободно искоренять веру старую.

Ри не знал о подробностях нашумевшего в округе убийства, но считал, что, скорее всего, дело в недоразумении, а именно, в недопонимании некоторых обрядов Дим ар Гель. Такого, например, как «Убей первого встречного чужака – он враг сущих, ибо чужак, в одиночку крадущийся…». Ри не помнил постулат в полном объеме, но был уверен, что именно в нем закралась искра, породившая пламя. Эклиотики послали монаха на верную смерть. Да и судье, если по уму, следовало бы обзавестись проводником из местных.

Но Ри все это нисколько не беспокоило. Тревога, следующая за парнем по пятам, заставляла напрягать зрение и слух стократно. Еще пара жилищ, и он нырнет в объятья леса. Еще несколько шагов. Где-то там, слева, за длинным коровником Тары Гнева с высокими рядами спрессованных навозных кирпичей, за домом Сомы лан Пишвы, на соломенной крыше которого гнил наполовину съеденный труп ее мужа, пустыми окнами следило за Ри жилище старейшины, а неспящий судья потягивался на пороге и морщился от вони. Вероятность того, что так оно и есть, и что он может услышать повозку Ри, царапало нервы и заставляло продвигаться к намеченной цели почти не дыша. И даже когда Рий Нон скрылся под покровом леса, беспокойство не оставляло его.

Одни птицы трещали, курлыкали, ухали, другие же терпеливо наблюдали с нижних, голых веток сосен за проникшим в ночное благоухание. Слепни, комары и прочие гнусы Думрока, любителя поотрывать бошки, чьим именем пугали зазнавшихся детишек, атаковали Ри со всех сторон. Он поправил руку отца, вывалившуюся из-под покрывала, и прибавил шаг. А потом и вовсе припустил бегом, словно его преследовали. Дорога до самой пещеры была укатанной, препятствий не предвиделось.

Проехав полпути, Ри остановился, щелкнул языком, как учил его отец, чтобы приглушить на время птиц,  прислушался – никого.

Страх перед встречей с судьей утих и растаял. Цнои панически боялись всего, что связано с каргами, и, конечно же, подобные опасения передались и Ри. Кабиан Халла не разделял суеверий, связанных с небесными камнями, но часто повторял, что бед от них больше, чем пользы, и что они с мамой выбрали это место неспроста, а чтобы уберечь дитя. И Рийя не понимал: почему он не может остаться в безопасности? Зачем ему покидать обитель и идти через все Старые земли в Ноксоло? Даже если и есть там родня матери, они не обязательно будут рады появлению нового родственника, а тут все свои: Мельзинга, Тара Гнев… да все. Пусть даже путь окажется безопасным, ведь хеллизия позади, и охотники за каргами разъезжаются по домам, но до полноправной Тишины еще несколько дней, а Ри никогда не отходил далеко от дома. Вылазки с отцом для проверки капканов не в счет, даже в пещеру он один бегал лишь раз, когда Кабиан захворал. И теперь у Ри тряслись поджилки – от страха перед предстоящей дорогой. Страх подгонял, но ноги не слушались.

Лесная укатанная колея постепенно превратилась в каменистую дорогу. Деревья и кустарники попадались реже. Тащить тележку становилось все тяжелее: путь пролегал по склону горы, вонзившей скальные пики в звездное небо.

Муту-Льяд своим полновесным круглым телом царила на небосводе и белым холодным светом вырисовывала резкие очертания пещеры. Ри задержался на небольшой площадке у входа, чтобы окинуть взглядом бескрайний черный лес, юбкой опоясывающий горы Макарири со стороны Старых земель.

Граница с Дикими землями. Никто достоверно не знал, что есть и чего нет по ту сторону: Макарири разделяли Тэю от Северного океана к Южному непроходимой стеной безжизненного камня и острых, как лезвие гвиртового меча, скал.

Ветер ласкал кожу Ри, успокаивая боль в грубом старом шраме, потянувшем веко вниз, из-за чего правый глаз выглядел полузакрытым. Глубоко вдохнув, пригнувшись, молодой человек шагнул в чрево пещеры и потянул за собой тележку.

Натертые ягодами можжевельника, чесноком и пахучими травами куски мяса Кабиан Халла снял несколько дней назад, потому что из скальной стены внутри пещеры пробился родник, а вяление не терпело влаги. Но и сейчас острый нюх Рийя улавливал нотки пряностей, хотя сырость и журчание воды теперь преобладали над прочими отличительными чертами именно этой пещеры. Ри знал еще о семи, но бывал лишь в трех, помимо этой. Пещера была небольшой – негде и во весь рост выпрямиться, – а от одной стены до другой могли запросто дотянуться пара человек, взявшись за руки.

Ри быстро нашел то место, о котором говорил отец: углубление, заполненное землей. Он осторожно снял тело с повозки, замер, прислушавшись к звукам сочащейся воды, и принялся копать яму. Но тут же наткнулся на что-то мягкое и мешающее лопате углубляться. Разгребя немного земли, он нащупал тканевый сверток. Ри вышел в ним наружу, под свет Муту-Льяд, развернул, и на ладонь выпал небольшой приплюснутый предмет. Мелькнула мысль о карге, и парень, взволнованно вздрогнув, выронил камень. Тот глухо ударился о землю и стал соскальзывать, но Ри вовремя остановил его, прижав ногой. Нужно рассмотреть хорошенько.

Камень легко умещался на ладони, был мутноватым, но все же прозрачным – сквозь него Льяд выглядела зловещим ухмыляющимся пятном, а звезды сверкали разноцветными точками. Не похож на карг. Хотя Ри ни разу в жизни не видел настоящего карга, но, по рассказам отца, внешне они ничем не отличались от обычных камней и проявляли цвет при определенном воздействии: пуру при незначительном нагреве приобретал фиолетовый оттенок, оранги в воде становился синими, гвирты же светились зеленым от сильного удара. Почему хлаза, которую использовали для изготовления украшений, падала лишь в океан Ди-Дор, объяснить не мог никто. Если и знал кто ответ на этот вопрос, то лишь ученые эклиотики.

Именно к ним отец отправился, будучи примерно того же возраста, что и Ри сейчас. Он мечтал постичь все тайны каргов. Но встретил Нон, и жизнь, а с ней и мечты, круто изменились.

Еще он поведал, что мелины при падении оставляют бледный неровный след, который видят лишь небогляды. А оранжевые карги ведут себя и вовсе непредсказуемо: могут рассыпаться в руках или закричать тысячей голосов одновременно в голове того, кто поднял шутеру. Красный же, самый величественный из каргов, падает лишь раз в эпоху и оповещает о ее скорой кончине. Единственным из известных красных обладал Владетель Тэи, правитель Новых и Старых земель, а также всего побережья Ди-Дора, старший представитель династии Гирей. Каждый знает: у кого в руках Йур Хаул, тот и Владетель Тэи.

Ри всегда увлекали истории отца о каргах – тот мог подолгу воодушевленно и со всей серьезностью  излагать самые невероятные сказки. Юношу забавлял тот факт, что за камнями закрепилось название из фразы мертвого языка второй эпохи, который почитают цнои: “карэг орвал” – небесные камни. Люди, ненавидящие карги, подарили им имя, прижившееся в народе.

Нет, этот прозрачный кусочек чего бы то ни было, уютно устроившийся в ладони, не подходил ни под одно из описаний, известных Ри, и определенно не принадлежал миру каргов, но почему-то юноша был уверен и в обратном: миру людей он тоже не мог принадлежать. Эта мысль будоражила и волновала кровь. Очевидно одно: Кабиан Халла оставил камень именно для сына, зная, что тот выполнит последнюю просьбу и нарушит топахи. Но он даже не намекнул о нем перед смертью. Почему же? Боялся?

Ри потряс камень, приложил его к уху, постучал о скалу, даже попробовал откусить. А потом, почувствовав себя глупым, положил подарок отца во внутренний карман рубахи и пообещал себе разобраться с этим позже. Сначала нужно закончить чужеземный обряд захоронения.

И все время, пока Ри закапывал тело, он не мог отделаться от охватившего его предположения, что отец выдумал историю о воссоединении души с любимой Нон только для того, чтобы тайно передать сыну этот прозрачный камушек. А ведь Ри с самого начала показалась нелепой его любовная затея, ведь душа каждого цнои обращается сущим после топахи и через невидимые нити помогает и подсказывает тем, с кем она была связана по крови при жизни. Папа не мог оставить его после смерти ради женщины, которую знал не так долго. Только не папа.

По пути обратно Ри лихорадочно вспоминал разговор с умирающим отцом. Его душу скручивало от озноба, когда он понимал, что большая часть подробностей предсмертных наставлений стерлась из головы. Даже лицо отца всплывало в памяти из более поздних дней. Предостережения насчет брата, требования обещаний: отправиться в Ноксоло и постараться отыскать родственников Нон, а также о захоронении… Но вот какие именно слова отец говорил о пещере, Ри никак не мог вспомнить, хоть и чувствовал, что они важны.

Уже скоро новое утро. Это тревожило. Но хоть болью не терзало.

Ри почуял запах дыма. Со стороны Энфиса. Ощущение беды не закралось предчувствием, а накрыло в одно мгновение, заполнив смятением и ожиданием катастрофы. Сердце бешенно застучало, а ноги понесли обратно к обители. К запаху присоединялся треск ломающегося дерева, крики людей, детский плач.

Выскочив из леса, Ри тут же прижался к задней стене коровника Тары Гнева. Успокоил дыхание и прислушался. Ему хотелось, чтобы сосны  тугим, глубоким скрипом да ночные жители привычными перекличками пели такие родные и нужные сейчас песни, но нет  – приглушенный топот, лошадиное фырканье и грубые окрики,  – все, что судьба смогла предложить из репертуара обрушившегося на Энфис несчастья.

Почти осязаемые нити сущих пронзили части тела Ри, сковав и заставив зажать рот рукой, чтобы не вскрикнуть от страданий навалившихся образов. Сирка, белокурая девчушка, вдвое младше Ри, успокаивала слепую мать, а та выла, не понимая, что происходит. Близнецы-малышки Тары жались друг к другу, спрятавшись в сундуке среди пропахшего пылью тряпья. Если напали охотники и найдут близнецов, то обязательно заберут, и, вшив под кожу карги, воспитают небоглядов.

Старуха-обрядчица Мельзинга стояла в толпе испуганных жителей Энфиса, выбежавших к пылающему в огне дому старейшины, и смотрела остекленевшим взглядом сквозь чужаков, сквозь несколько стен в сторону Ри. Он не мог всего этого видеть. Но видел. Эдда эрайли криф. И боль каждого цнои обители вышивала в стонущей душе юноши узоры беспомощности. Почему Мельзинга качает головой, предостерегая от действий? Кто напавшие? Эклиотики? Охотники? То, что его нащупала нить Мельзинги, Ри понял по ее неподатливой и требовательной сущности. Не успев удивиться тому, что и живые способны направлять свою эдду, он ощутил, как нить старухи хлестнула по глазам и показала врага.

Их было пятеро, но верхом только четверо: охотники на мускулистых, рослых илори с густыми, светлыми фризами. Лошади вальяжно гарцевали, под стать своим всадникам. Одно животное без наездника мирно жевало сочный куст у отхожей ямы.

В центре самый крупный  – с растрепанной бородой, в темном, округлом шлеме с узкой прорезью для глаз и рядом шипов на макушке купола. Кожаная бармица крепилась к шлему ремешками, а к ней  – наплечные пластины, ощерившиеся такими же шипами. Грудь закрыта массивным щитом с искусной гравировкой переплетающихся молний по краям, а в середине красовалось изображение диска Нари с лучами, выпирающими за края. Из-за пояса охотника торчал эфес меча с круглой дырой в вершине. Мужчина почесал под щитом,  –  Мельзинга заметила перстень с крупным каргом хлазы,  –  и спрыгнул с илори. Остальные продолжали верхом деловито двигаться, заставляя народ прижиматься друг к другу кучнее. Броня чужаков была заурядна для охотников: защитные гвиртовые  пластины, отличающиеся от обычных волнистыми следами вплавленных зеленых каргов, соединялись друг с другом кожаными ремнями. Ни у кого больше не было шлема. Скорее всего, спешившийся являлся предводителем отряда.

Он снял шлем, подвесив его к подпруге, широко шагнул навстречу ропщущим жителям. Те недовольно и обеспокоенно  загудели: отступать было некуда  – сзади полыхал дом старейшины, который совершенно растерянный сидел на лавке у соседнего сарая, а по бокам суетились конные. Маленькие, прищуренные глазки обратившегося к людям здоровяка были похожи на бездонные дыры, таящие первобытную угрозу. Он часто закатывал их, по-видимому совершенно не контролируя это действие, а темные мешки под глазами отвратительно подрагивали.

– Вам не стоит меня бояться! – громко заявил охотник. – Мое имя Коган Халла, и я пришел, чтобы забрать по праву принадлежащее мне. Всего лишь.

При этих словах сердце Ри учащенно забилось, юношу охватил жар волнения.

– Зачем ты поджег мой дом? – Старейшина поднял седую голову. Голос звучал потухше, с едва заметными нотками обиды. Сделанного не воротишь, но пожар был худшим из несчастий, поэтому хижины строились на достаточном расстоянии друг от друга, чтобы возникший очаг огня не перекинулся на соседние постройки.

– Ради всего прекрасного, что создал Шенкарок – прости окаянного Акти Мизум. – Коган Халла развел руками, – на левой сверкнул перстень, а правая была в кожаной перчатке, – показал, что не имеет злых намерений, не обнажил оружие. – Этот болван вечно напивается да что-то поджигает. – Командир отряда сурово посмотрел в ту сторону, где в траву с лошади свалился соратник. – Он будет наказан непременно. Любым способом, который ты назовешь сам.

Старейшина лишь покачал головой, а Коган продолжал:

– Если бы вы принимали хлазу, я с радостью возместил бы ущерб, но могу предложить лишь помощь рук для восстановления стен и крыши твоего…

Охотника прервал вышедший из толпы тучный мужчина в темном камзоле с вышивкой белой нитью по вороту и рукавам. На лысой макушке небольшой головной убор, называемый пупоной, в виде низкой квадратной шапочки из овечьей шерсти. Такие носили лишь судьи. По-видимому, он, поняв, что нападавшие угрозы не представляют, решил взять переговоры на себя и без особой твердости, как бы заскучав, сообщил:

– От имени владетеля Тэи из рода Гирей, данной мне судейской властью заявляю о своем присутствии и неприкосновенности.

Коган сверкнул глазами, трое всадников напряглись, натянув поводья: илори тоже не понравился неуважительный тон говорившего.

Ри показалось, что Мельзинга слышит скрип зубов.

– Конечно. – Охотник слегка склонил голову, улыбнувшись. – Мы должны чтить глас и дело странствующих судей, иначе нас ждет беспробудная анархия, как во время хеллизии. Но вы же прибыли не по наши души, верно? Насколько я знаю, судьи не вмешиваются в совершаемые деяния, а лишь в совершенные и только по вызову отчаявшихся. Повторяю: я прибыл затем, чтобы забрать свое. Надеюсь, никто не против?

Последние слова прозвучали с вызовом.

Старуха-обрядчица тоже выступила вперед:

– Но у твоего брата ничего не было! Шкурки да мех. Можешь забрать и оставь нас в покое!

Судья потянул Мельзингу за рукав, предлагая успокоиться.

Коган погладил бороду, расправляя ее по щиту. Он не торопился с ответом.

– Последний раз, когда я видел Каба, – а было это давно, признаюсь, – рядом с братом цвела роза невиданной красоты. По имени Нон. Не думаю, что лепестки ее уж совсем увяли, я бы посмотрел.

– Нон умерла при родах! – выкрикнул кто-то осмелевший. – Убирайся!

Илори Когана фыркнула и суетливо затопталась. Самый коренастый из охотников резво спрыгнул и, выхватив из бокового крыла сбруи короткий лук, присел перед командиром на одно колено. Нижняя часть его лица была прикрыта черной повязкой, а лысый череп блестел от пота. Доспех в основном состоял из переплетающихся тонких ремешков. За спиной торчал колчан с оперенными стрелами.

– Ну-ну, Пото, тише. – Коган похлопал по ребристому боку илори, будто успокаивал животное, а не телохранителя. – Никто не думал мне угрожать. – Он повернулся к охотнику, который постоянно довольно улыбался: – Руда, ты ведь обыскал дом моего братца?

Тот кивнул и еще больше натянул самодовольную ухмылку предвкушения.

– А где же его сынишка? И тело Каба где? – Коган вопрошал строго, но будто безразлично: он просто соблюдал традиции.

В толпе зашушукали об отсутствии мертвеца, и только Мельзинга заметила, что охотника интересовало только отсутствие племянника.

– Пусть выйдет! – Коган требовательно повысил голос. – Я просто спрошу, не желает ли он отправиться со мной. Если нет, то настаивать не буду. – Отмерив порцию внимания каждому жителю Энфиса, он добавил: – Обещаю, хотя могу и потребовать! Лишняя пара рук в Тишину мне пригодится. Только и всего.

Старуха, а вместе с ней и Ри, заметили капли раздражения, которые стали накапливаться в потоке слов Когана.

– Отдайте мальчишку! – вдруг нервно завизжал один из чужаков, до того наблюдавший безучастно. Его борода была аккуратно подстрижена, а в мочках ушей сверкали кольца с зазубринами внутрь. Волосы завиты в многочисленные короткие косички. Защитные пластины более, чем у других, имели гвиртовые отливы и особенно ярко отражали бушевавший пожар.

– Лиссо! – резко огрызнулся Коган, косясь на старейшину. – Успокойся!

Лиссо лишь поморщился, но промолчал.

– Я хочу лишь поговорить с ним, – поспешил перебить растущее возмущение предводитель отряда, смягчив тон.

Ри почти успокоился и хотел уже выйти, где-то внутри даже затрепетали спасительные мотивы, потускнели данные отцу обещания, а груз самостоятельного принятия решений потихоньку облегчал вес, давивший на плечи, но нить Мельзинги решительно натянулась. Ри спустился в высокий бурьян лопухов.

– Рийя Нон!

Парень вздрогнул. Он знал его имя!

– Ты не должен бояться меня! Я знаю: ты где-то здесь. Выходи – поговорим, как мужчины. Как родня. Что бы Каб не рассказывал обо мне, я скорблю вместе с тобой. И я не враг тебе! Слышишь?