Сергей Олегович Страхов
Киев – наш город
-
Какого папы? Ты здесь – никто! Я здесь хозяин!
Юрис хватает Лизу за волосы. Галка выскакивает из-за Лизы сзади хватает Юриса за ногу и кусает. Юрис выпускает Лизу и отшвыривает ногой девчонку. Лиза выхватывает у Юриса бутылку из-под водки и бьет Юриса по голове.
Но Лиза все поняла. Пермского края она боялась до истерики, до мелкой дрожи в руках и ногах. Поэтому, ничего никому не рассказывала: ни про настоящего отца, ни про богатства отчима, а собрала дочку Галину и дернула в Киев. Зоя в строжайшем секрете один раз организовала встречу Марии и Лизы с престарелой их мамой и бабушкой Оксаной. На встречу Галку не взяли. На сходке порешили, что Зоя будет вести все квартирные дела Оксаны и поможет сохранить, на всякий пожарный, её квартиру в центре города.
Общий коридор перед квартирой Страховых. Перед дверью стоят Лиза с Галкой. Лиза нажимает на кнопку звонка. Открывается дверь. На пороге стоит Зоя, всплескивает руками.
– О, Лизочка! Какими судьбами? Это твоя девочка? Давайте, проходите в квартиру.
Зоя, Лиза сидят за столом напротив друг дружки.
– … Сколько мы провозились с твоей бабушкой, чтобы её квартиру для тебя сохранить.
– Один раз только и виделись.
– Бабуля твоя – что партизан. Про вас С Марией до самой смерти никому ни слова не сказала. И все меняла, меняла квартиры. В результате, однокомнатная на Саксаганского превратилась в двухкомнатную в нашем доме.
– Царство её небесное. А как же удалось сохранить?
– Намучились, пока Серегу не прописали к твоей бабушке, якобы, дальнему родственнику, ухаживать за пенсионеркой. И врачей, и соседей подкупали. И характеристику Сереге купили. Он же у нас хулиган, хорошую просто так не дали бы. Но повезло. Олега сослуживец – Рюмкин в председатели райисполкома выбился. Только это и спасло.
– Как же его с такой фамилией в председатели то приняли? – совершенно серьезно, не понимая юмора в принципе, удивляеся Лиза.
– Фамилия у него, как раз, нормальная – Рюмшин. Но заложить за воротник любит. Вот свои между собой его и называют: Рюмкин. Он Олега уважает, да и выпивали они вместе частенько. Даже ничего платить не пришлось, – смеется Зоя.
– А как же мы с Галочкой?
– Да теперь проще простого. Серега перед армией с тобой распишется и тебя с Галкой пропишет, а придет из армии – разведетесь, он выпишется и всё.
-
Действительно просто. Мне главное, чтобы Галочке здесь было хорошо.
Зоя выходит на балкон, смотрит вниз.
– Ну, за Галку, как раз, не волнуйся. Она уже во дворе верховодит.
Лиза выходит к Зое на балкон. Во-дворе стоит Мальвина, вокруг неё Костик, Женя, дети со двора. Мальвина рассказывает всем что-то, жестикулируя.
– И ничего не бойся. Мы тебя в обиду не дадим. Я Тамаре обещала. А она – Марии, – твердо успокаивает Зоя Лизавету.
Дальше Лиза, при содействии Рюмкина, путем нехитрых махинаций с документами и небольшой взятки, изменила фамилию с Круминьш на Кручинину. Так, якобы, она звучит на русском языке.
Неудивительно, что после всего пержитого кошмара в детдоме, мама, как только повстречала на танцах бравого летчика-испытателя, лейтенанта Олега Страхова, то влюбилась в него с первого взгляда. Темные личности всегда заставляют сердце девушки биться сильнее. Мама сразу же вышла за него замуж. Она подсознательно теперь хотела иметь хоть одного защитника в жизни. И хотя она была красавицей, но беззаветно любила всю свою жизнь этого лейтенанта, больше ни на кого не заглядывая. Что же касается Страхова, то любил ли он маму? Думаю, что нет.
Олег Страхов был родом из старинного русского города Старица – вотчине царской семьи Ивана Грозного. Олег приехал в Киев по направлению, по окончании с отличием лётного военного училища, на работу на авиапредприятие Антонова. Пока Олег Николаевич летал, он был образцовым офицером и с достоинством представлял нашу древнюю дворянскую фамилию.
После славного служения России опричником Ивана Грозного нашего давнего предка Федора Страхова, за ним осталось масса грехов. А как без этого при такой работе? Фамилии пришлось их замаливать в семи коленах. Все последующие предки стали священнослужителями.
Николай Николаевич Страхов родился в Белгороде 16(28 октября) 1828 года в семье священнослужителя. Отец философа был довольно высокообразованным человеком, магистром Киевской Духовной академии, преподававшим словесность в белгородской гимназии. Однако, отец Николая Николаевича рано умер, и Страхова воспитывал брат матери, также высокообразованный представитель русского духовенства, являющийся ректором Костромской духовной семинарии. В ней же в 1840-44 годах учился и сам будущий русский философ.
С детства у Страхова пробудился глубокий патриотизм. Позднее он следующим образом его выразил: «С детства я был воспитан в чувствах безграничного патриотизма, я рос вдали от столиц, и Россия всегда являлась мне страною, исполненной великих сил, окруженною несравненною славою: первою страною в мире, так что я в точном смысле благодарил Бога за то, что родился русским. Поэтому я долго потом не мог даже вполне понимать явлений и мыслей, противоречащий этим чувствам; когда же я, наконец, стал убеждаться в презрении к нам Европы, в том, что она видит в нас народ полуварварский и что нам не только трудно, а просто невозможно заставить его думать иначе, то это открытие было мне невыразимо больно, и боль эта отзывается до сегодня. Но я никогда и не думал отказываться от своего патриотизма и предпочесть родной земле и её духу – дух какой бы то ни было страны».
По окончании семинарии Николай Николаевич вначале поступил на математический факультет Петербургского университета, а затем перевелся на естественный факультет педагогического института. Закончив его в 1851 году, молодой естествоиспытатель на протяжении нескольких лет преподавал физику и математику в гимназиях Одессы и Петербурга.
В 1858 году он знакомится с замечательным поэтом, критиком и мыслителем почвеннического направления мысли А.А. Григорьевым, а уже в следующим году, с вернувшимся из ссылки Ф.М. Достоевским. В 1859 году Страхов публикует свою первую серьезную работу «Письма об органической жизни», в следующим году «Значение гегелевской философии в настоящее время». В 1861 году Фёдор Достоевский вместе со своим братом Михаилом и А. Григорьевым начали издавать журнал «Время», в который и был приглашен Страхов.
Конечно Страхов был славянофилом: «Всякого славянофила подозревают в том, что он сочувствует деспотизму и питает ненависть к иноземцам. И вот я хочу сказать, что я, как бы ни был грешен в других отношениях, от этих грехов свободен». В итоге сами статьи Николая Николаевича наряду со статьями и повестями Достоевского стали одними из значительных событий в общественно-политической жизни России.
В 1863 году, во время польского восстания, именно статья Страхова стала основным поводом к закрытию «Времени». В апрельском номере Страхов поместил первую часть своей статьи «Роковой вопрос», в которой перечислил требования мятежников. Это был своего рода фирменный полемический прием Страхова – изложить все аргументы своих оппонентов, чтобы затем по пунктам его разгромить.
Однако, уже после выхода «Рокового вопроса» знаменитый публицист М. Катков увидел в этом чуть ли не польскую пропаганду. Кроме того, сотрудник Каткова Петерсон поместил в «Московских ведомостях» под псевдонимом «Русский» гневные статьи против «Времени» братьев Достоевских и требуя закрыть журнал. Сам журнал в результате данного недоразумения был вскоре закрыт. В 1864 г. в прежнем составе редакции Достоевский и Страхов начали издавать журнал «Эпоха».
В 1867 году он смог вновь вернуться к издательской деятельности, став на некоторое время редактором журнала «Отечественные записки», в 1869-71 гг. редактировал журнал «Заря». В «Заре» в 1869 году ему удалось опубликовать работу Н.Я. Данилевского «Россия и Запад», а также фактически открыл миру Толстого, опубликовав свои статьи о Льве Николаевиче Толстом и его романе «Война и мир», что и привело двух русских мыслителей к обширной переписке и близкому знакомству.
Главным выразителем его политических взглядов, вызвавший большой общественный резонанс получило его сочинение «Борьба с Западом в нашей литературе» (1883), где более отчетливо, чем в других сочинениях, проявилось его страстное увлечение идеями А.А. Григорьева, что явно сближают его концепцию «органицизма» с «почвенниками», Шеллингом, Шопенгауэром, Толстым, Н.Я. Данилевским, К.Н. Леонтьевым, В.В. Розановым, О. Шпенглером.
Страхов в своих статьях и борется за то, чтобы вернуть русское сознание к родной почве, к русскому народу. Вот что по этому поводу он пишет: «Нам не нужно искать каких-либо новых ещe не бывалых на свете начал, нам следует только проникнуться тем духом, который искони живет в нашем народе и содержит в себе всю тайну роста, силы и развития нашей земли».
Более того, в данном случае Страхов один из первых в русской мысли поднимает вопрос о духовной самобытности России. Он неоднократно подчерчивал, что в России духовная работа лишена связи с жизнью, с «нашими собственными национальными инстинктами». Мы гонимся за призрачными мнимыми целями и стремимся подогнать просвещение в нашем народе на европейский лад. Страхов считает необходимым изменить нашего просвещения и проникнуться тем духом, который искони живет в народе, который и дает то самое «направление государственному кораблю, несмотря на ветреность кормчих и капитанов».
Философская деятельность, литературная и публицистическая критика Николая Страхова сделали его одним из ведущих русских почвенников. Его знаменитые сборники "Борьба с Западом в нашей литературе", "Письма о нигилизме" – классические тексты, говорящие о русском суверенитете, о духовной самобытности России и о борьбе с западным влиянием.
По сути, русское почвенничество Николая Николаевича Страхова было цивилизационным русским национализмом. Народ представлялся ему как "огромный балласт, лежащий в глубине нашего государственного корабля", который "один даёт этому кораблю его прямое и могучее движение, несмотря ни на какие внешние ветры и бури, несмотря ни на какую ветреность кормчих и капитанов". И если убрать эту национальную устойчивость у корабля, отрицать её или не брать в расчёт, то русское судно неминуемо потерпит государственное кораблекрушение.
Важное значение Николая Николаевича в русской мысли как раз во многом и состояло в том, что сам идеолог русского почвенничества хотел, чтобы было написано на его могиле как рефрен его жизни: "Один из трезвых между угорелыми", что является и моим девизом.
Это, так сказать, официоз. В обычной человеческой жизни Николай Николаевич очень близко сошелся с двумя глыбами: Фёдором Достоевским и Львом Толстым. У Фёдора Михайловича Николай Николаевич был свидетелем, со стороны жениха, на второй свадьбе.
И если с Толстым у Страхова были ровные дружеские отношения, соответствующие темпераментам обоих, то с Достоевским дружба напоминала корабль во время бури. Бесконечные поездки за границу и прогулки по улицам с целью изучения людей, потом размолвки и расхождения по личным вопросам. После смерти первой жены Фёдора Михайловича зорко посматривали на дам, в чем были соперниками. Схождения и бесконечные сидения у Страхова за утренним и послеобеденным чаем. Рулетка Достоевского, где он только раз выиграл одиннадцать тысяч франков и бесконечные одалживания денег у Страхова, в результате чего тот должен был бегать по знакомым и одалживать, как для себя.
Но они дружили и понимали друг друга. И когда после выхода "Преступления и наказания" Николай Николаевич помести разбор шедевра в «Отечественных записках», писанный очень сдержанным и сухим тоном, Федор Михайлович, прочитавши ее, сказал Страхову очень лестное слово: "Вы одни меня поняли".
Достоевский вообще был непростым человеком с глубоким справедливым самомнением. «Я один стою миллиона» – говаривал Федор Михайлович моему прапрадеду, что, конечно, соответствует действительности. Кто через десять лет будет знать любого нынешнего русского, кроме Путина? Не говоря уже о Зеленском или Байдене. А Достоевского знает весь мир и поныне. Мне приходилось общаться с Голливудскими людьми. Там от Федора Михайловича все в восторге. А ведь какая разница в менталитете двух народов!
Но, как и положено двум гениальным людям, в конце концов, Федор Михайлович и Николай Николаевич поругались-таки основательно.
Слух о том, что ставрогинский сюжет для Достоевского биографичен, возник еще при его жизни. Одним из первоисточников слуха стал Иван Тургенев. Он рассказывал, что Достоевский сам признался ему в растлении девочки. Однако в 1913 году эта история получила продолжение. В октябрьском номере журнала «Современный мир» было опубликовано письмо Николая Страхова к Льву Толстому, написанное еще в ноябре 1883 года. Здесь ставрогинский грех вновь приписывался Достоевскому со ссылкой на другой источник. Речь шла об аналогичном признании Достоевского профессору Дерптского университета Петру Висковатову, который якобы и рассказал все это Страхову.
Почему Николай Николаевич так взбеленился? Да все очень просто. Перед смертью Фёдор Михайлович обвинил Николая Николаевича в том, что этот тихоня, на самом деле, не тот, за кого себя выдает. Есть грешки за ним.
И точно, грешки были. В результате чего, хоть Николай Николаевич и считался холостым священнослужителем, забеременела его управляющая по дому и была выслана в деревню Сытино, где и родился мой прадед Фёдор Николаевич, проработавший всю жизнь фельдшером на теплоходе. А от него уже произошел мой дед Николай Федорович, кавалерийский офицер, друживший и служивший совместно с братом маршала Победы Леонида Говорова – Михаилом Говоровым. Как он сам рассказывал «на полном скаку, вместе, рубили головы басмачам».
Так уж повелось, что еще после первого Страхова – Фёдора в нашем роду все были Фёдоры да Николаи. И только отец мой, Олег Николаевич, отвалил от этой традиции. Видать замолили-таки грехи предки.
В любой компании отец был первый; в баскетбольной команде, несмотря на свой невысокий рост – лучший разыгрывающий; отлетавшись и перейдя на строительство самолетов – первый в своем цеху; серьезно увлекшись фигурным катанием, заделался одним из самых авторитетных спортивных судей в городе по этому самому катанию.
Но спирт, льющийся на таких предприятиях рекой, сделал свое дрянное дело – батя стал выпивать. Из благополучной семьи летчика-испытателя мы потихоньку стали дрейфовать в сторону бедности, но мама пока еще не работала. Мы довольно быстро получили комнату в общей квартире на Святошино и перебрались поближе к цивилизации.
Самолеты строились, все друзья отца шли в гору и переезжали в Москву на руководящие должности, а мы все беднели. Батя успел еще получить земельный участок. Затем, как очень ценный, хотя и пьющий специалист, получил, наконец, полноценную квартиру на новом жилом массиве Борщаговка, на улице имени того самого героя – генерала Потапова Михаила Ивановича, который, когда немцы были уже под Москвой, в полном окружении сражался с ними еще под Киевом. И это была лебединая песня отца. Маме пришлось идти работать.
С этого и начинается наше повествование в первой книге. Там же, в том же дворе, я и познакомился со всеми персонажами этой саги.
Глава 3
Ну вот я и дома. Все сидят за праздничным столом. На столе стоят «Киевский торт» и «Наполеон», в тарелках – пирожные, откусанные куски торта. На столе – бокалы с шампанским, на блюдцах – чашки с чаем и кофе. В телевизоре: Голубой Огонёк. Отец читает матери и Лизе стихи Есенина. Обе слушают этого деятеля с открытым ртом. Галка танцует сама под песню Карела Готта. Валерка Акула сидит, подперев скулу рукой, уставившишь на Галку. Марина сидит напротив и удивленно меня рассматривает.
– Я, конечно, читала твои письма, переданные мне контрабандой, что вас там плохо кормят, но не до такой же степени. На тебе же одни кожа и кости, ты же на мумию похож.
– И это правда! – Смеюсь в ответ.
– Валера, завязывай так усердно пялиться на Галкину жопу, – не очень громко, но достаточно, чтобы меня слышала Галка, неподдельно возмущаюсь.
– Какая жопа? Я в душу ей хочу заглянуть!
– Ой, как у вас здесь всё запущенно, – полусерьезно говорит Марина, встает и, захватив пустую посуду, выходит на кухню.
– Рано ей еще в душу заглядывать. Что у тебя со Светкой?
– Так. Потрахиваю её иногда.
– Понятно. Никаких отношений, кроме сношений.
Галка всё слышит, но не подает вида. За эти два года она из угловатого подростка превратилась в красивую девушку уже с вальяжной походкой, сногсшибательной фигурой и задницей, как грецкий орех. Есть на что посмотреть. Но для меня она по-прежнему «малая», и я называю её Мальвина.
– Акула, обидишь малую, – показываю Валерке кулак.
– А я что? Я ничего, – разводит Акула руками.
Акула в два раза больше меня. Смеемся вместе.
Валерий Агулов – Акула, русский. На два года старше меня. Высокий, имет спортивную фигуру. Хороший спортсмен, постоянно занимается спортом. Волосы неопределенного русого цвета, обычной длины. Выглядит неопрятно. Некрасив, немного похож на акулу.
Из семьи интеллигентов. Отец и мать были преподаватели в институте. Имеет сестру, подавшуюся в религию и там затерявшуюся. Учился хорошо, после армии сам поступил в Университет на заочный. Умер отец, мать ушла на пенсию и нужно было содержать семью. Увлекается литературой, пишет статьи и юмористические рассказы, но главное его увлечение – пишет стихи. Возомнив себя бардом, сам научился играть на гитаре, исполняет свои довольно посредственные стихи.
Умен, начитан, разбирается в политике, знает основы религии.
В тоже время – совершенно неорганизованная личность. Не отвечает за свои слова. Никогда не приходит вовремя, почти никогда не выполняет обещания. Очень амбициозен и считает себя всезнайкой, хотя суждения его однобоки.
По жизни ведомый, хотя для себя считает, что он ведущий специалист во всем. Совершенно подчиняющаяся личность. Меланхолик. Ресторанам и гулянкам с девушками, предпочитает уединяться в лесу и там бродить один. С женским полом отношения покорные, сразу же подчиняется, но и часто меняет их, а может быть, они его.
Обидчив и злопамятен. Не простил своему товарищу по спорту Куде, что тот имел связь с девушкой, которая нравилась Акуле.
И хотя уровень умственного развития у него высок, применить его в жизни он не может, благодаря своему странному характеру.
Про таких говорят: с ним я бы в разведку не пошел. Но я бы пошел.
Тут поднимается из-за стола Лиза.
– Пора и честь знать. Галочка, давай собираться. Мне завтра
(смотрит на часы) уже сегодня в ночную смену идти.
Спохватился и Акула.
– Я, пожалуй, тоже уже пойду. Провожу наших женщин, чтобы чего не случилось. Ночь ведь за окном.
И хоть «наши женщины» живут в нашем же доме, но я не возражаю. Я уже немного поплыл. Ведь еще сегодня утром я ходил взад-аперед по тюремной камере, а сейчас сижу дома и выпиваю. А ведь сколько всего за эти сутки случилось.
– Хорошо, Валерка, я завтра прямо с утра к тебе заскочу, – выдавливаю из себя.
А ведь еще нужно точно узнать у сестры, что с Максом. С сестрой проговорил до утра. Невеселый вышел этот разговор.
Макс – Максимов Александр – русский еврей. На четыре года старше меня. Выше среднего роста, стройный. Густые каштановые длинные, но не очень, волосы, как и положено музыканту. Красив. C озорными глазами, постоянно шутящий и улыбающийся. Всегда одевался, как первый модник, по крайней мере, на Борщаговке.
Известный на всю Борщаговку драчун. Так как заикался, то, похоже, что это была форма самоутверждения. Но она ему удалась. В своей компании, которая все время изменялась, был безоговорочным лидером. Безудержно смел. На Борщаговке с ним не мог справиться никто, кроме Лысого, но они, чувствуя свою одинаковую силу, между собой ладили. Стать основным в районе, как Лысый, Макс не стремился, но, почему-то, Королем Борщаговки все называли его, а не Лысого.
С трудом закончил вечернюю школу, так как не стремился и учиться. Родители – интеллигенты. Мать – ведущий инженер НИИ, отец – полковник, младшая сестра – очень хитрая особа, но Макс её любил. При всей своей, с виду, грозности, родителей уважал и даже побаивался. Родители, в свою очередь, Макса разбаловали, позволяли ему вести совершенно беспечную и неорганизованную жизнь.
К религии равнодушен, к политике – также. В половой жизни невыдержан, менял женщин, как перчатки. Пользовался, даже чрезмерным, успехом у женщин. Сменил их не одну сотню.
Хороший музыкант-любитель, но на музыке не зацикливался. Играл в различных ансамблях, в основном на свадьбах, в основном из-за денег. Так как гитара была обязателтным условием во всех дворовых компаниях, то он всегда был с ней.
Никогда толком нигде не работал. В основном там, где вместо работы можно было заниматься художественной самодеятельностью – игрой в ансамбле.
Личных ярко выраженных амбиций не имел. При холерическом темпераменте это ему удавалось. Для него всё: женский пол, игра в ансамблях, драки было одним развлечением.
В тот субботний день Макс встретился с уже известным нам ВиктОрчиком – совершенно отвязным приблатненным типом из нашего двора. Этот товарищ любил корчить рожи и пугать так противников, но если этого было мало, то сразу же, и всегда первый, вступал в драку.
И хоть он был обычного среднего роста и не спортсмен, но драться он умел и любил. Особо никого не боялся, но соблюдал бандитскую субординацию и против Макса никогда не шел. При некоторой придурковатости, перед многими имел неоспоримые преимущества – ВиктОрчик был лучшим барабанщиком из всех мне известных. Его приглашали к себе играть и Лысый, и Макс, и Траф, возможно, и другие.
ВиктОра захаживал к одной из двух сестёр, живущих в соседнем с Максом доме. Макс, иногда, когда выпьет – ко второй. Работали на одном предприятии.
Сразу же после моего отъезда, Саня устроился в ближайший научный институт кем-то работать для того, чтобы отстал участковый по поводу тунеядства. Тогда свободных вакансий было море. Там работала и Сабарина, там, вообще, половина Борщаговки работала. Кто работал, кто только числился, как Макс.
Викторчик, вместо меня, стучит на барабанах. Институт, участникам художественной самодеятельности, предоставляет гитары, ударную установку, орган, усилители, да вообще всю аппаратуру. И работать не нужно.
Репетируйте себе целыми днями, да выступайте на конкурсах, хоть всесоюзных, да на внутри-институтских вечерах в честь не таких уж и редких советских праздников. Не нужно тратить деньги на аппаратуру, которая стоила баснословно дорого, да еще и зарплату в институте платят. Немного, но стабильно.
Деньги идут: когда-никогда подваливает работа от Спидолы, перед моим отъездом немного заработали. Скоро можно будет и машину купить. Конечно же, новую «копейку». Уже и жениться можно. Лафа.
Почему не выпить, не помечтать о будущем вдали от людских глаз и ментов? Как уже было заведено в последнее время, отправились на пустырь за домом. Удобно расположившись на травке, попивая винцо, начали с обсуждения репертуара на ближайшее выступление ансамбля. И тут на пустыре показалась компания из шести пацанов. Вместе с ними весело двигалась и малолетняя оторва из близлежащего двора со странной кличкой Байдарка. Компания сразу же направилась туда, где расположился и Макс с товарищем.
В этом месте, в самом начале застройки Борщаговки, коммунальными работниками были высажены пихты в надежде, что скоро здесь будет цветущий парк. Но несколько парков разбили в других местах, а про пустырь забыли. Пихты в скором времени обросли деревьями. Деревья обросли кустами. Кусты обросли высокой травой и чертополохом, которые никто никогда не косил.
Вдобавок ко-всему, в этом месте жители близлежащих домов стали выкапывать себе погреба. Квартиры-то маленькие. Хранить многочисленную консервацию, которой запасались хозяйственные горожане на зиму в громадных количествах, негде. Вот и стали, где только можно, да и нельзя, недалеко от жилых домов появляться эти колодцы, обложенные внутри кирпичом и закрытые на довольно-таки большие замки. Время от времени замки, все же, взламывали и погреба разграблялись, неизвестно даже кем и зачем, и погреба уже стояли открытые и брошенные.
Место это в народе носило соответствующее название: «Пихточки» и имело дурную славу. Может, из-за этих пустых и каких-то отталкивающих ям-колодцев, сиротливо смотрящих пустыми глазницами на каждого приближающегося, а может, из-за того, что это место облюбовали для пьянок всякие подозрительные компании. Вот и Макс тоже…
Пока компания приближалась, Саня с Викторчиком успели запастись крепкими колками, коих здесь валялось бесчисленное количество. Ну, не уходить же, в самом деле, из-за каких–то шести человек в другое место. Тем более, что все они выглядели очень уж моложаво.
Компания расположилась буквально рядом с моим непутевым товарищем и его очередным новым другом. Пьянка сначала протекала довольно-таки мирно. Тогда еще младшие хулиганы и бандиты уважали старших бандитов и хулиганов. Но только не в этом случае. Скоро, как и водится, начались приставания к Максу, а его все в округе знали прекрасно, на почве: «Ты нас уважаешь?»
– Уважаю, только отстаньте, – отбивались словесно Макс и Викторчик.
– А если уважаешь, то должен вместе с нами трахнуть нашу подружку.
Вот такое, надо сказать своеобразное, проявление уважительности. Так это понимали вновь прибывшие на пустырь юные беспредельщики.
Макс не хотел. Зачем это нужно Королю Борщаговки, высокому красавцу? На репетициях его группы всегда собиралась толпы поклонниц на любой вкус. Выбирай любую. И он выбирал! Ему не нужна эта Байдарка.
Но уже распоясавшиеся к тому времени будущие урки не отставали. Да оно и понятно. Дело подсудное. Останавливаться они не собирались. Нужно повязать всех, кто рядом, одним преступлением. А там, глядишь, с таким подельником и сами выдвинутся в первые ряды. Слово за слово. Страсти нешуточно накалились. Саня, будучи выпившим, соображал плохо, но беду почувствовал:
– Так, Виктора, вставай, мы уходим.
Викторчик был очень удивлен такому повороту событий. Чтобы Макс покинул назревающее поле боя против каких-то шести человек? Такого не бывало ни разу. Удивился, но подчинился. Уже отходя из этого мерзопакостного местечка, Саня услышал предложение предводителя этой банды, стоявшего рядом:
– Да не сцы, ты. Мы, после того, как все её трахнем, то забьем вот этим камнем. Восемь ударов по голове и бросим в погреб. Никто её еще долго не найдет.
– Да делайте, что хотите. Меня только оставьте в покое, – отмахнулся Макс уже в запаре, не предавая этим словам никакого значения.
Макс сплоховал! Дал слабину! Настроение было нешуточно испорчено, и наши герои решили зайти к двум сёстрам. Все здесь рядом. Немного еще выпили, и Саня завалился спать. А когда через несколько часов проснулся, то сразу же и вспомнил о том, что сказали на прощание молодые беспредельщики, и его прямо обдало холодным потом. Вспомнил и понял, что это была не шутка. Викторчика рядом не было.
Когда Макс прибежал в «Пихточки», то вся компания закончила свое грязное дело. Девка была пьяная в стельку и ничего не понимала. Каменюка уже лежал рядом, а все недавние выпускники школы бросали на пальцах, кто будет бить первым, кто вторым, кто третьим. Не дав банде опомниться, Саня схватил Байдарку в охапку, растолкал этих уродов и, не вступая в драку, вывалился из кустов на просматриваемое место. Еще и темно не было. Байдарку он отвел домой.
Капитан Гунько не смог отказать себе в удовольствии приехать за самим Максом. Забрали очень быстро раненько утром, не дав никому опомниться, как это всегда делается в наших краях. Уже в машине, обычном бобике, на слабые возражения Макса, Гунько, улыбнувшись на всю свою гунявую рожу, сказал ему буквально следующее:
– Она сейчас в таком состоянии, что подписывает все, что мы ей диктуем. Лишь бы быстрее отстали, – и, немного подумав,
Добавил: – А помнишь, как твой отец к нам в райотдел приходил? Важный такой? Как меня отстранили, помнишь? То-то. Долго я ждал. Теперь точно никак не отвертишься. Конечно, очень жаль, что с тобою твоего друга Гималайского не было. Очень жаль, но еще не вечер.
Меня действительно там не было. Я был еще в исправительном учреждении. И, уж точно, еще не вечер.
Быстро и суд провели. На суде, ко всему прочему, родители Макса выступили и заявили, что они отказываются от такого сына. Нет у них сына. Такие вот они были советские люди. Особенно, обласканные советской властью. Особенно военные, когда войны и в помине не было. Работа – не бей лежачего. И это в то время, когда, мягко говоря, несколько растерявшемуся от такого скоротечного поворота событий, их сыну особенно нужна была поддержка.
Пятнадцать лет исправительных лагерей усиленного режима!
Такую вот жуткую историю рассказала мне сестра. Она дружила с Сашкиной сестрой Алькой и знала всё в подробностях, да и всю подноготную этого дела тоже.
Поведала сестра и о том, что год назад была закрыта знаменитая киевская «толкучка». Видать, уже обещанный Никитой Кукурузником коммунизм не за горами. И на мой справедливый вопрос:
– А где же вы теперь вещи берете? В магазинах ведь ничего путного нет.
Сестрица дала исчерпывающий ответ:
– Достаем.
– Как достаете, где достаете, у кого достаете?
– Да друг у друга и достаем.
Кто может косметику польскую достать, а кто ткань красивую, кто машину новую, а кто кульки полиэтиленовые со всякими иностранными надписями, недавно вошедшие в моду. Буквально каждые человек теперь ходит с этим кульком. Кто может мебель достать, а кто дефицитные продукты. Кто билеты в театр, а кто билеты на поезд в летний сезон. Ничего нужного нигде свободно не продается.
И, конечно же, джинсы! С джинсами, вообще, светопредставление. Носить джинсы начали еще до так называемой исправительной, как я её называл, армии. Носили только хипняки, и комсомольцы это очень осуждали. А когда я вернулся, то уже носили все: и стар, и млад, и худые, и толстые, и начальники, и подчиненные, и богатые, и бедные, и те же комсомольцы. Все теперь хотели иметь эти заграничные штаны, хотя никто из них, уж точно, хиппи не был.
Платили за них немалые деньги. При средней зарплате в сто пятьдесят рублей, джинсы стоили на руках: сначала сто, потом сто пятьдесят, потом сто восемьдесят, а кое-где и двести. Появились специальные люди, которые могут что-либо достать. И отдельная каста – те, кто может достать джинсы.
Повлияло закрытие «толкучки» и на на семейный бюджет семьи. Сбывать теперь продукцию подпольного пошивочного цеха негде, и работа по пошиву батников приостановлена. И хоть я после и отдавал маме всю свою нищенскую зарплату, которую получал там, где числился работающим, но денег в семье, конечно, не хватало. Отдавать же из заработанных на стороне нельзя – никто ничего не должен знать. Все это всем нам еще придется переосмыслить.