Сергей Николаевич Прокопьев
Минсалим, Мунир и полёт с шахматами
– Где шахматы? – рявкнул на Мунира.
Тот метнулся в самолёт, вернулся с коробкой.
– Убить тебя мало! – сказал Минсалим и поставил снбе окончательный диагноз: живой.
И живо зашагал к зданию аэропорта.
На улице Энтузиастов
Ишим встретил бархатным вечером. Прохлада опускалась на солнцем натруженную землю. Жаль, нашим героям было не до красот короткого сибирского лета. Их подстёгивала судорожная мысль: вперёд. Минсалима даже стегала. Авиапопутчики, пока друзья искали шахматы, растворились. Включая козу, талантливо сыгравшую для Минсалима чёрта. У скромного зданьица аэропорта одиноко стояла женщина в форме. Минсалим обратился к ней с животрепещущим вопросом: как им доехать до вокзала.
– Никак! – весло сказала женщина.
День у неё сложился удачно, пребывала в отличном настроении. Не скрывая его от посторонних, широко улыбалась, сообщила безрадостную весть:
– Никак не добраться. Рейсовых автобусов уже нет. Никак.
– Нам срочно на вокзал надо, – проговорил Минсалим и обратился к арсеналу «волшебных слов»:– Сударыня, имею честь нижайше просить вас оказать нам помощь.
– Ух, ты! – восхищённо округлила глаза женщина в ответ на «сударыню», «имею четь» и крикнула парню, идущему к одиноко стоящему «пазику»:
– Вася, ты куда? Добрось ребят до вокзала.
Вася на вокзал не хотел, Минсалим и здесь призвал всё красноречие, но теперь из другой области, рассказал про шахматы и что Омский музей ждёт не дождётся произведения искусств. Васю особенно тронул факт: дополнительный авиарейс был организован по требованию косторезов, и он согласился сделать крюк.
Мы сели в автобус, я отобрал у Мунира шахматы, сколько раз уже терял. Автобус тронулся, мои мучения продолжились. Дорогу или бомбили, или перепахали – «пазик» мотало из стороны в сторону почище чем Ан-2 над Иртышём-океаном. Одной рукой я прижимал к себе коробку, другой вцепился в ручку кресла напротив. В ответ на скачки «пазика» я или бился головой о стекло, или бодал Мунира. К его чести, он был на чеку, в любой момент был готов подхватить шахматы, если я смертельно ударившись головой о стекло, выпущу драгоценный груз. Мунир полностью протрезвел, а если и не совсем, голова его, как вскоре доподлинно выяснится, начала продуктивно работать на результат, к которому мы стремились весь последний месяц. На Ишимском жэдэвокзале народу собралось не меньше, чем в Тобольском аэропорту перед вылетом Як-40 – ни яблоку, ни вишенки упасть было некуда.
– До ближайшего поезда в Омск двадцать минут, – посмотрел расписание Мунир.
От кассы во все углы вокзала шла длинющая очередь, бесполезно было искать её конец. Стоять не перестоять в такой. Но никто не хотел слушать, что наш поезд через двадцать минут. В ответ звучало – «у всех через двадцать». Тогда Мунир, сделав грудь колесом, объявил:
– Граждане, как вы не можете понять. У нас билеты забронированы! Это археолог из Японии везёт музейный экспонат.
Лицо у меня, конечно, имеет сходство с кругом луны, глаза, прямо скажем, узковатые, и всё же, положа руку на сердце, мало смахиваю в профиль и анфас на коренного жителя страны восходящего солнца, но не стал возражать, закивал головой, подтверждая почти на английском:
– Джапан, джапан!
Вовремя память выстрелила нужным словом.
Мунир в доказательство научности и музейности нашего путешествия вытащил из кармана фигурку шамана, которую я ему подарил. Не расставался с ней.
– Вот один из найденных под Тобольском экспонатов! Видите, какой древний.
Самое интересное, народ расступился. Мунир сунул в кассу деньги, ему выдали два билета – коричневые картонные прямоугольнички с выбитыми на них цифрами. Без ума счастливые мы выбежали на перрон.
Надо отметить, Японию Мунир вспомнил не с бухты-барахты. Минсалим, в процессе работы над шахматами, поведал другу версии своего происхождения, их было несколько, среди прочих, как это не покажется странным, имелась японская. В татарский детский дом Минсалима привезли в возрасте, когда он уже разговаривал. По внешности ребёнок совсем не относился к славянскому типу, но лепетал по-русски. К ноге малыша была привязана бирка с именем, годом рождения и именами родителей. Фамилию сказал тот, кто привёз сироту на новое место жительства. Был ли это бюрократический прокол или элементарное разгильдяйство, в бирке заключалась вся семейная история ребёнка. Потому-то и появились у Минсалима целый ряд версий своего рождения. Японская, самая экзотическая, имеет следующие корни. В детский дом пришла мама одной девочки. Минсалим ещё в школу не ходил. Он, как и остальные малыши, страшно удивился. Как так: им говорили, что их мамы – воспитатели, и вдруг у этой девочки собственная мама. Минсалим помнит ту маму. На голове платочек, на ногах кирзовые сапоги. Она принесла три пряника, посадила девочку себе на колени и вручила ей пряники. Вечером после отбоя в комнате малышей начался рёв: где моя мама? Минсалим тоже залился горькими слезами. Спали малыши на первом этаже, койка Минсалима у окна, выходящего на восток. Воспитатель села к нему на кровать и начала успокаивать. Показала на окно: «Миша, вот там, далеко-далеко на востоке, где по утрам встаёт солнце, есть страна Япония. Она расположена на островах. На одном из них, острове Кусю, в деревне Косакама живёт дедушка Мето Мото Сан. Это твой дедушка. Каждое утро он поднимается рано-рано, идёт на берег моря и собирает водоросли. А потом сдаёт их в приёмный пункт, получает деньги и так живёт. Ты вырастишь и обязательно вернёшься к нему». Услышав про японского дедушку Минсалим успокоился, уснул, и ему приснился остров Кусю. Над ним летали большие белые птицы, на песчаном берегу дедушка с седой бородой собирал зелёные водоросли, а он ему помогал.
Школьником Минсалим нашёл на карте остров Кусю, из больших японских островов он был ближе всего к Китаю. Деревня Косакама не была отмечена, решил – совсем крохотная. Так как воспитатель не рассказала ему историю попадания из Кусю в Тобльск, он с годами логически сам нарисовал ей, и с удовольствием делился ею друзьями. Дедушка Мето Мото Сан в поисках лучшей доли поехал с внуком в из капиталстичекой Японии в социалистический Китай, там у Минсалима была русская няня, из тех русских, что строили и работали на Китайской Восточной железой дороге, той самой КВЖД. Она научила Минсалима русскому языку. Но социализм в Китае был такой, что китайцам ни русские, ни японцы были не по нраву. Минсалима по КВЖД отправили в Читу, а дедушку по морю обратно на Кусю. В Чите посмотрели на Минсалима – мальчик смахивает на татарина, значит, надо его в Тобольск в татарский детский дом.
– У всех одна родословная, – говорит про себя Минсалим, – у меня целый веер – выбирай на свой вкус
Наиболее прозаическая татарская версия появления Минсалима на свет. Согласно ей Минсалим родился близ Тобольска в татарской деревне, мама умерла при родах, отца к тому времени не было. Остался с братом и сестрой. Те в таком возрасте, что ходили в колхоз зарабатывать трудодни. Малыш оставался дома один. В соседях жил мулла, из окна увидел однажды: Минсалим ползал по дороге и ел грязь. Сам весь грязный, в струпьях. Дело шло к осени. Мулла понял: пропадёт мальчишка и отдал в дом ребёнка.
Минсалим предполагает, когда он родился, старая женщина, принимавшая роды, воскликнула появившемуся на свет малышу: «Салям!» Поздоровалась. Тем самым дала имя – Салим. Осматривая мальчишку, увидела родинку, закричала от радости: «Мин!» Обрадовалась: Аллах заметил ребёнка, а чтобы другие об этом знали – отметил, оставив прижиганием коричневое пятнышко на коже. Мин – родинка в переводе. Так к имени Салим прибавилась сакральная приставка, которую должны знать только родители и мулла. Не для обыденного употребления. Мулла, отдавая ребёнка в дом малютки, решил: некому больше тайну хранить – и обнародовал сакральную часть. С тем и отправил маленького Минсалима в большую жизнь.
В дом ребёнка он попал в возрасте, когда начинают запоминать слова. Вокруг говорили на русском, Минсалим присоединился к разговору. Но вскоре кому-то пришла в голову идея оптимизации системы воспитания сирот, дом ребёнка расформировали, при этом в отношении Минсалима решили: мальчик из себя татарин, значит, место ему в татарском детдоме. Привязали к ноге бирку из клеёнки и отправили в Тобольск.
Капустная версия почти сказочная. Вопрос родителей в детском доме во все времена более чем актуален. Малыши приставали к воспитателям: кто наши папы и мамы? Воспитатели, дабы не травмировать психику детей, привлекали распространённые байки, перефразируя их на детдомовский лад. Девочек в детдом приносят аисты, а мальчиков воспитатели находят в капусте. Минсалим человек творческий, в отношении себя нарисовал картину:
– Я так жрать хотел, что съел всю капусту и оказался на голом поле. Стою в чём мама родила, жрать больше нечего, поле пустое. Худущий в детстве был, за любой травинкой мог спрятаться, а тут капусту до последнего листика стрескал и оказался на семи ветрах! Воспитателям даже искать не пришлось.
Минсалим мечтает когда-нибудь взяться за работу, на которой изобразит найденного в капусте детдомовца. Но всё никак не сядет за неё.
Есть хантыйская версия. В дошкольном возрасте Минсалим часто видел странные сны. Совершенно не вписывались они в окружающую реальность. Во сне летал над сказочными просторами, внизу сверкала безбрежная белая земля, и небо расцвечено волшебными красками. Волшебный сон, но Минсалим не на шутку обеспокоился: не с головой ли неполадки? Боялся поведать кому-нибудь о чудных снах, как бы в дом умалишённых не упекли. Нянечка рассказывала, когда его в детдом привезли, то поначалу собирались в дом глухонемых сдать. Несколько дней ни слова не говорил. Сидел немтырём. Всё почему: по-татарски ни слова не понимал, а по-русски никто с ним не заговаривал. Странные сны повергали Минсалима в уныние: грешил на голову – помрачились мозги, дают сбои. Когда с крыши упал, его друзья-товарищи стращали – можешь дураком стать. Много позже, став косторезом, поехал в творческую командировку на Крайний Север к хантам и поразился: он уже был в этой сказочной стране, летал над нею в сновидениях.
Хантыйскую версию Минсалим развивает следующим образом. Как мальчики рождаются? Женщина кладёт в изголовье карабин или топор. У мамы Минсалима карабина не было, топор муж использовал в хозяйстве, зато имелся никому не нужный костяной топор. Его и положила. Ухищрение сработало, ребёнок родился мужеского пола, но без признаков жизни. Мама подумала: всё потому, что топор не из металла. Кликнула шамана диагноз установить: живой мальчик или нет? Шаман взял Минсалима за ноги и вынес на улицу, где январь лютовал Крещенскими морозами. Такое бесцеремонное обращение с собой новорождённому не понравилось, возмущаясь, заорал во всё горло. Дескать, вы в своём уме – холодно ведь!
– Эта версия больше всего нравится женщинам, – улыбается Минсалим. – Они с сочувствием спрашивают: «Шаман причинное место не отморозил тебе?» – «Вроде нет». – «У тебя дети есть?» – «Трое». – «Может, мне своего мужа на мороз вытащить? Что-то детей нету».
Такие варианты родословной в арсенале у Минсалима. Но пора нам вернуться к теме шахматного, точнее – с шахматами, путешествия наших героев. В поезде, следующем из Ишима в Омск, Минсалим прошёл в своё купе, сел на жёсткую лавку и подумал с тоской в сердце: «Неужели и здесь будет качка?» После чего прилёг и тут же мертвецки уснул. Разбудил толчок в бок и голос Мунира:
– Станция Березай. Хошь, не хошь, а вылезай!
За окном была ночь. Тёмная, как в знаменитой военной песне, только пули не свистели.
Косторезы вышли на привокзальную площадь. Богатый событиями день раз за разом подкидывал транспортные задачи. Минсалим знал, от вокзала ходят автобусы и троллейбусы. Но площадь была пустынной, глазу зацепиться не за что. Ни пузатых автобусов, ни рогатых троллейбусов, ни юрких с зелёными глазками такси. Вдруг подъехал тупоносый «пазик».
– Друг, довези! – одним прыжком подскочил к нему Мунир. – Нам в музей! Мы опаздываем!
На этот раз Мунир разволновался и говорил сбивчиво, боясь – автобус фыркнет мотором и растворится в ночи, они останутся на безлюдной площади.
– Музей давно закрылся! – строго сказал водитель, глянув на руки Мунира.
Тот имел неосторожность в вагоне закатать рукава, явив миру разукрашенные татуировками от запястий до плеч руки. Плюс к ним перегар всё ещё имел место.
Минсалим отодвинул напарника вместе с наколками и амброй на второй план, взял переговоры на себя:
– Мы из Тобольска, мастера-косторезы, художники народных промыслов, – приподнял коробку с шахматами, – нам надо передать директору музея работу на выставку. Передать сегодня, сейчас, пока не наступила полночь. Такие условия участия в конкурсе. Иначе пролетаем как фанера над Европой. Директор живёт в городке Нефтяников на улице Энтузиастов. Добирались через Ишим, самолёт опоздал. Утра ждать не можем. Мы заплатим, сколько скажете.
Минсалим на ходу придумывал историю.
– Вася, давай довезём, десять минут ничего не решают, – смилостивилась кондукторша.
В Омске, как и в Ишиме, «пазиком» управлял Вася, омский тоже снизошёл до транспортной проблемы художников, согласился доставить по указанному адресу.
– Садитесь, – великодушно бросил.
Автобус резво побежал по ночной дороге. Тошнотворных ям, рытвин и воронок, в отличие от Ишима, в Омске не было. Вестибулярный аппарат Минсалима не имел претензий к дороге. Минсалим начал рассказывать кондукторше о наводнении в Тобольске. Она ахала и охала. Минут через двадцать пять водитель затормозил. Кондуктор показала в окно рукой:
– Ориентировочно вон тот дом.
Я увидел выступающую из темноты длинную девятиэтажку. В те достопамятные времена железными дверями подъезды не отгораживали от мира, их обитатели не знали домофонов и видеокамер, жили на зависть беспечно. Мы вошли в подъезд, и великая радость – лифт работал. В ответ на нажатие кнопки, ожил высоко под крышей, уверенно двинулся к нам. Класс! После смертельного полёта и остальных треволнений, которых хватило бы не на один год жизни, мой многострадальный организм не хотел пешком покорять вершины – Лена жила девятом. Лифт, приняв нас в своё тесное нутро, бодро пошёл на вершину. Казалось бы – всё отлично. Всё да не всё. В мою наученную горьким опытом текущего дня голову внедрилась предательская мыслишка: «А если Лены нет дома?» Мунир добавлял пессимизма со своей стороны – дышал перегаром. В коробке лифта это было невыносимо для подорванного полётом на Ан-2 здоровья.
– Не дыши, обозник детдомовский! – прикрикнул на него. – Ну, за что ты свалился на мою голову? За что? Без перегара тошнит от одного твоего вида. Раскатай обратно рукава! Лена увидит, бросится в милицию звонить. Ночь и вдруг зек разрисованный стучится в дверь! И не дыши, уже, не дыши!
– Как не дышать?
– Молча! Сейчас что-нибудь перегорит в лифте или я упаду замертво в газовой камере! И это за шаг до финиша!
Мунир обиженно отвернулся к разрисованной фломастерами стенке.
Лифт остановился, я первым выскочил из душегубки, вдохнул неперегарного воздуха, вернул себя к жизни и осмотрелся. Слева и справа на площадке по две квартиры, шагнул к нужной, нажал на кнопку звонка. Не успел подумать: только бы застать Лену дома – дверь, без поворота ключа, без щелчка отводимого язычка замка широко распахнулась, будто Лена всё то время, которое мы летели на Ан-2, ехали на «пазиках» и поезде, стояла за ней наготове.
– Какие вы молодцы! – всплеснула руками.
Я вручил ей коробку с шахматами.
Она едва не заплясала, прижимая её к груди:
– Молодцы! Молодцы!
Но я слишком хорошо помнил беды текущего дня, выпалил сакраментальный вопрос:
– А деньги?
Лена нырнула в тапочки, шагнула за порог, стукнула костяшками пальцев в дверь напротив: сим-сим откройся. Улица Энтузиастов и здесь оправдала своё название. «Сим-сим» не заставил себя ждать – дверь сказочно распахнулась, за ней стояла женщина лет сорока пяти в струящимся атласном (синее с красным) халате.
– Приехали! – воскликнула она. – Завтра могу со спокойной душой лететь в отпуск.
И вручила большой конверт. Сверху на него положила ведомость:
– Распишитесь.
Конверт тяжёлый, пухлый, из коричневой плотной бумаги. Пухлость и вес придавали три с половиной тысячи полноценных советских рублей – запечатанные строгими банковскими лентами три пачки десяток и одна пятёрок. Точно как в аптеке.
Нет, положительно не зря косторезы в страданиях провели день. Мунир больше не вызывал у Минсалима отрицательных эмоций. Они вернулись к Лене, и сказка продолжилась. В комнате косторезов ждал стол, украшенный вином и фруктами. Лена тут же добавила украшений: достала из холодильника существенную закуску – колбаску, рыбку, буженину. Минсалим принял душ, выпил фужер вина и выпал в осадок – уснул мертвецким сном.
