Сергей Николаевич Прокопьев
Минсалим, Мунир и полёт с шахматами
Золотой прииск давал доход примерно в течение месяца. Но самый урожайный момент приходился на заключительный этап сезона – подметание футбольного поля. Лёд сойдёт, полностью растает, затем нужно выждать время, чтобы газон хорошо просох, иначе можно испортить. Детдомовцы ревностно следили за состоянием поля, наконец, обращались к директору с инициативой – вызывались подметать поле. Директор знал причину, по которой сироты рвались наводить чистоту на подведомственной ему территории, и великодушно разрешал. В благодарность за «субботники» давал возможность проходить без билета на платные мероприятия. Старшие ребята подбирали бригаду подметальщиков, выдавали веники. Всё было продумано – уважающий себя бизнес не должен зависеть от чужого инструмента.
– В один год сорок три рубля намели! – вспомнила рекордную уборку Рая-Рамзия. – Я тогда пятёрку нашла.
– А ты как червонец нашёл? – спросила у Мунира.
– На льду. Даже не понял поначалу, вчетверо был сложен.
– Ладно, Рая, мы пойдём, – Минсалим прервал денежные воспоминания, – нам ещё билеты регистрировать.
– К Сашке обязательно зайдите, – сказала Рая-Рамзия. – Он будет рад.
– Не знаю, – уклончиво ответил Минсалим, не испытывал он желания отвлекаться от главного, как чувствовал, не к добру это. – Времени мало разговоры разговаривать. На обратной дороге лучше.
– Сашка сам найдёт, – нисколько не смутилась Рая. – Я ему позвоню.
Сашка в аэропорту был при хорошей должности – начальник перевозок.
Квасить от слова квас
Жара в тот день разошлась не на шутку – за тридцать градусов. В небольшом зале ожидания не продохнуть. Народу не то, что яблоку негде упасть, горошине места не найти. Людей, как в бочке сельдей. Все охваченные порывом – лететь. Одни с билетами в кармане, эти с лёгким волнением ждут старта, другие со страшной силой жаждут сделаться обладателями полоски бумаги, являющейся пропуском на воздушное судно, уносящего в небесные выси. Имелись ещё и третьи. Их Минсалим с Муниром встретили у стойки регистрации. У них полоски-билеты имелись на руках, но не с теми цифрами, чтобы сегодня попасть на Як-40, летящий по маршруту Москва–Горький–Тобольск–Омск.
У стойки в надежде на чудо в первых рядах стояла пожилая пара – муж с женой. Их борт летел днём позже, а им хотелось во что бы то ни стало сегодня.
– Я встану перед вами на колени, – в отчаянии говорила женщина девушке за стойкой. – Отправьте. У нас дочь замуж выходит. Муж военный, всё на раз-два решилось в загсе. Вечером свадьба, завтра убывают к месту службы на Дальний Восток.
Девушка в форме хотела сказать: «Я бы сама куда-нибудь от всех вас улетела замуж», – но терпеливо произнесла:
– Если кто откажется или не явится – вас отправлю.
– Молодые люди, – женщина вцепилась в Минсалима с Муниром. – Уступите свои места. Мы готовы вдвойне заплатить. А вы завтра на наших местах улетите!
– Нам тоже срочно, – сказал Минсалим.
Он не стал уточнять, что у него свой пожар, своя свадьба. И если не улетит на этом самолёте, то ради чего последний месяц пахал с Муниром как лошадь.
– Вам-то зачем срочно? – не унималась женщина, торопящаяся в Омск почувствовать себя тёщей.
Минсалим не мог сказать, что он художник, везёт дорогостоящее произведение искусства. По настоянию жены специально надел невзрачные брюки, рубашку попроще, дабы не привлекать к себе внимание. Лихие люди не только в дремучие века подкарауливали на Сибирском тракте купцов, они и сейчас имеются. Брякнешь лишнее, намотают на ус и встретят, когда повезёшь на кармане сумму в целый автомобиль. Тобольск всегда славился ухарями. Не зря здесь построили мрачно величественный тюремный замок. Недавно накрыли группу современно мыслящих квартирных воров. В городе появились видеодвойки – телевизор и видеомагнитофон в одном комплекте. Нефтехимкобинат закупил за валюту и наградил передовиков возможностью приобретения дефицитной техники за советские рубли. Видеофильмы в те наивные времена были страшной диковинкой. Обладатели видеомагнитофонов считались счастливчиками, как же они могли смотреть чернуху, порнуху, боевики и другие запретные плоды западного кино. Было таких крайне мало в городе.
И вдруг прошла серия краж видеодвоек. Воры целенаправленно без промаха бомбили нужные квартиры. Будто на руках имели списки с адресами тех, кто стал обладателем видеотехники. Следствие поначалу так и подумало, стало искать утечку списков на нефтехимкобинате. Вычислять наводчика, который сливал информацию в воровскую среду. Всё оказалось значительно проще. Это сейчас мы имеем возможность смотреть сто телеканалов двадцать четыре часа в сутки, а тогда телевещание прекращалось в двенадцать ночи и до утра телезрители могли отдыхать. Кроме обладателей видеодвоек. Те имели возможность круглые сутки просиживать у экранов телевизоров.
Ну, и что? – спросите вы. Да ничего. После двенадцати ночи гаснут экраны у банальных телезрителей, и только у «двоечников» имеет место мерцание в окнах, красноречиво говорящее внимательному глазу: за этими стёклами люди продолжают наслаждаться видеопродукцией. Дело техники определить номер квартиры.
Посему Минсалим цель своего полёта не обнародовал супружеской паре. Не стал говорить, что у Мунира в руках шедевр косторезного промысла, который сегодня должен пополнить фонд Омского музея изобразительных искусств имени Михаила Врубеля. Есть в нём картины Михаила Врубеля, а теперь будет произведение ещё одного Михаила – Минсалима.
Мунир гордо держал коробку. Ему-то как раз очень хотелось рассказать, что имеет прямое отношению к шедевру, который находится в его крепких руках. Накануне вечером Мунир сходил в баню, постригся. Несмотря на жару, надел рубаху с длинным рукавом, задрапировал кожу верхних конечностей, изобилующую наколками. Это сейчас татуировки в моде, тогда данные художества были в ходу в местах заключения. Мунира Бог уберёг от тюрьмы. «Дурак был в армии», – объяснял происхождение наколок. Что называется – издержки молодости.
Наши косторезы подали билеты девушке, которая тоже была не прочь улететь куда-нибудь на собственную свадьбу, и тут появился Сашка. Он был в форме, отглаженных брюках, при галстуке, в фуражке с кокардой.
Представительный, среднего роста, широкоплечий, уверенный в себе мужчина. Женщина-тёща ринулась было к нему:
– Помогите улететь!
На что Сашка сказал:
– У меня обед!
Да так убедительно тоном начальника отрезал «обед», что женщина-тёща не стала продолжать монолог, в котором козырем должно было прозвучать «готова встать перед вами на колени». Поняла: Сашку коленями не проймёшь.
– Пошли на обед! – позвал он друзей.
До отлёта было полтора часа, Минсалим решил не отказываться от приглашения собрата по детдому.
Сашка жил неподалёку от аэропорта в двухэтажном доме, квартира на первом. В домашней обстановке Сашка снял фуражку, китель. Засуетился на кухне, достал из холодильника большую кастрюлю окрошки, нарезал толстыми ломтями хлеб, пригласил за стол:
– Рубайте, мужики!
Окрошка была отличной. Мужчины заработали ложками. Сашка, как и его сестра Рая-Рамзея пустился в детдомовские воспоминания… Всё правильно: боевые товарищи вспоминают окопные будни, армейские – службу в вооружённых силах, детдомовцы – детдом.
– Помните мушкетёрские плащи из флагов? – спросил с энтузиазмом Сашка.
Разве могли такое забыть!
В то лето под стенами и в разрушенных башнях древнего кремля, на зелёных склонах Троицкого мыса мальчишки-детдомовцы развернули мушкетёрские баталии. Сходились стенка на стенку мушкетёры короля и гвардейцы кардинала, скрещивались шпаги, звучало «один за всех, все за одного» и, конечно, победное «ура!» Всё как описано у Александра Дюма. Не помню, было ли у него «ура», да в русской транскрипции мушкетёрских боёв как без него.
Надо обязательно сказать о существенной детали летней жизни детдомовцев – из одежды им выдавались только трусы. Потому и в библиотеку ходили в таком наряде. Ниже раскроем секрет этой особенности гардероба воспитанников данного заведения, а пока не будем отвлекаться от темы мушкетёров. Так вот – какой из тебя мушкетёр, если ты, извините, в трусах? С голым животом. Верховодили в играх старшие мальчишки, они давали добро на участие в боевых действиях, и в трусах категорически не принимали. «Иди с девчонками играй», – презрительно говорили. Водиться с девчонками уважающему себя мальчику было позорно. Могли и тёмную за это устроить. А настоящий мушкетёр или даже гвардеец кардинала должен быть в плаще, при шпаге, шляпе с перьями. Перья не проблема, курицы, что бродили в округе, ходили с общипанными хвостами и крыльями, шляпы мастерили из газет. Шпагу тоже недолго из палки соорудить, на гарду, что защищает руку от оружия противника, шли жестяные крышки от стеклянных банок. Самый сложный вопрос – плащ. Из чего делать? Где взять подходящий материал? Голь на выдумки хитра. На плащи пустили флаги союзных республик, что хранились на чердаке детдома у завхоза. Само собой, лежали не просто так – подходи и бери. У завхоза имелась кладовка, в ней под хорошим замком содержались от праздника до праздника стяги на отличных древках. Но, как говорится: не такие шали рвали!
– Мунир, – спросил Сашка, – ты, кажись, подал идею с флагами?
– Может, не помню.
Какие получились шикарные плащи. Плотный, струящийся шёлк насыщенного красного цвета, и полосы по нему в зависимости от принадлежности флага той или иной республике: зелёные или синие, голубые или белые. Плюс пятиконечные звёзды и серпы с молотами. У мушкетёров, скорее всего, серпы и молоты не были в ходу, не наносились на плащи, но это детали. Орудуя ножницами, нитками с иголками детдомовцы соорудили из стягов мушкетёрскую одежду. Летали в ярких плащах по стенам Тобольского кремля. Древки тоже не выбросили – пошли на оружие, строгали из них шпаги.
Завхоз был в шоке, когда осенью перед демонстрацией в честь Великой Октябрьской Революции пошёл за флагами, дабы в духе советской идеологии украсить колонну детдомовцев.
– У него челюсть отпала, – смеялся Сашка. – Поймал меня в коридоре, чтобы помог флаги притащить. Открыл замок и обомлел: пусто, какие-то плакаты старые и всё. Я делаю морду тяпкой – ничего не знаю. Он смотрит на замок, дверцу – следы взлома отсутствуют.
Минсалим съел окрошку, в отличие от Мунира от добавки отказался, пошёл в соседнюю комнату. В ней царил полумрак, окно было задёрнуто плотной шторой. Минсалим сел в большое кресло. Из кухни раздавались голоса друзей, в один момент они превратились в музыку, так поёт река на перекате. Минсалим заснул. Сказалось напряжение последних дней. Ночь перед отлётом спали в мастерской, там имелся широкий диван, да всё одно – не дома.
Минсалим напоследок внимательно осмотрел одну за другой все фигурки, сделал несколько поправок. Хотел представиться в Омске достойно. В музее Врубеля хранятся работы тоболяков. В военном 1944-м скульптора Алексея Ремизова отозвали с фронта и отправили в Тобольск, поставили художественным руководителем артели косторезов, изделия которой шли за рубеж за валюту, столь нужную воюющей стране. После войны Ремезов организовал в Омске выставку «Победа» из работ фронтовиков-косторезов: письменные приборы с пушками и миномётами, авторучки в виде винтовок Мосина, автоматы ППШ. Всё это с искусной гравировкой. Косторезы участвовали в освобождении Праги, Вены, Берлина. Казалось бы, завтра могут убить, но художник есть художник, в Европе любовались зданиями в стиле барокко, ампир… Рассматривали орнаменты, мотали на ус.
Сквозь сон я услышал шум двигателя, характерно ревущего на взлёте, вскочил на ноги, под сердцем нехорошо ёкнуло: неужели? Сашка обещал подвести прямо к трапу. «Всё будет тики-тики! – уверял. – Как важных персон проведу! Не надо со всеми толпиться!»
На друзья-детдомовцы всё также сидели за столом. Но какие-то не такие. Возбуждённые голоса, отвязанные жесты. На столе перед ними красовалась почти пустая трёхлитровая банка с мутной коричневой жидкостью на дне.
Первое, что я выпалил:
– Где шахматы?
– Да вот! – посмотрел вокруг себя Мунир. И не нашёл коробку.
– Нету, – сказал удивлённо.
– Разуй глаза! – Сашка ткнул пальцем в сторону подоконника. – Вот она в полной целости и абсолютной сохранности. У меня из дома ничего не пропадает.
– Сашка, – я успокоился в отношении шахмат, но тревога по поводу нашего рейса точила сердце, – я слышал шум двигателя взлетающего Як-40. Разве сегодня есть ещё рейс?
– Всё будет тики-тики, – сказал Сашка и жестом начальника пододвинул к себе телефонный аппарат. – Момент!
Выражение его круглого лица, слушающего трубку, начало резко меняться от беспечного на тупо озабоченное.
– Улетел, – объявил он, оторвав трубку от уха.
– Дак правильно! – тут же добавил назидательно, будто я утверждал обратное. – Уже четырнадцать часов. Он и улетел.
Пока я безмятежно спал, эти супчики-голубчики время зря не теряли. Сашка вспомнил: у него в подполье бражка. «Она как квас! Всё будет тики-тики!» – пообещал Муниру, нырнул в подполье, и они наквасились.
Мы вылетели из дома со скоростью взмывшего в небо Як-40, ворвались в зал ожидания. Я готов был убить Мунира, а ещё сильнее Сашку.
Народу в зале ожидания заметно поубавилось. Не только яблокам, арбузам можно было беспрепятственно падать с полотка. Потенциальные пассажиры интерес к авиации потеряли – нужный самолёт покинул пределы аэропорта.
Тёщи с тестем, представительной пары у стойки, женская часть которой готова была упасть на колени ради полёта на свадьбу, не было. Улетели вместо нас без падений на колени. Билеты я покупал по блату, в кассе детдомовка Фаина работает, места были в первом ряду, сразу за кабиной командира. Самые удобные, колени не упираются в кресло напротив, его просто нет. Но не мои колени, тёщины летели в Омск с комфортном.
Я был разъярён. Песню «Я убью тебя, лодочник!» ещё не сочинили на потребу публике, но я сказал Сашке так же многообещающе, как герой драматической баллады:
– Я убью тебя, если не отправишь сейчас же!
– Дак на пароходе можно! – Сашка не хотел смерти. – Теплоход скоро подойдёт, я вас отправлю с великой радостью. Всё будет тики-тики!
– Задушу, если ещё раз скажешь дурацкое «тики-тики». Пароход трое суток плюхается, а нам сегодня, понимаешь ты, сегодня надо! Завтра будет поздно!
– Машину наймём! – Сашка продолжал искать варианты своего спасения. Он хотел жить.
– Какая машина?! Это не в Тюмень, дурья твоя башка, ехать – в Омск! Ты это понимаешь – в Омск?
На «дурью башку» Сашка кровно обиделся, развернулся и пошёл в свой отдел перевозок. Я двинул за ним.
По дороге Сашка остановил подчинённого, начал громко ругать. Я решил: злость сгоняет, переживает – подвёл нас.
Легче мне от его переживаний не стало. Как только Сашка перестал кричать на подчинённого, кричать начал я, не на подчинённого, а на его начальника.
– Хоть что, Сашка, делай, но мы должны сегодня улететь! – на высоких тонах начал я. – Ты оставляешь без средств существования всю мою семью. У меня Серёга должен скоро родиться, а ещё нужно кормить Ярослава и Юрку. Я все работы бросил, чтобы шахматы сделать. В Омске сегодня эту композицию ждут. Опоздаю и никаких денег не получу.
Ещё много слов наговорил.
Сашка на меня глаза вытаращил:
– Миша, я никогда не слышал, чтобы ты матерился!
– Я ещё бить могу крепко! Что ты за начальник – спаиваешь пассажиров!
Сашка одел фуражку, до этого держал форменный головной убор в руке. Мне показалось, в фуражке он сразу протрезвел, в глазах появились проблески мыслей. До этого нёс, что попало: пароход, машина. Тут решительно сказал:
– Жди! – и удрал, оставив меня в своём кабинетике.
Окно выходило на лётное поле. Пустое, тоскливое. Вдалеке, на краю, стоял одинокий Ан-2. По полю ходили две коровы. Их никто не гнал. Авиации они не мешали.
Позор, какой позор! Никогда в жизни никого не подводил, а тут и себя, и всех на свете. Лена сама нашла меня, предложила работу… Надо звонить ей, говорить, что сижу с шахматами в Тобольске. Для начала позвонил жене, она подлила масла в огонь.
– Вы уже в Омске? – обрадовалась. – Быстро долетели. Звонила Лена, сказала: будет встречать в аэропорту. Встретила?
– Ага! С духовым оркестром и жаркими объятиями. Только целовали, к сожалению, других. Самолёт улетел без меня и шахмат. А я и шахматы сидим в Тобольске!
– А Мунир улетел?
– Лучше не напоминай про него!
В этот момент вбежал с деловым видом Сашка.
– Миша, всё тики-тики! Резервные лётчики согласились на полёт «Д» – дополнительный. До Ишима, дальше вам всего ничего останется – четыре часа на поезде, они там беспрестанно ходят, как-никак Транссибирская магистраль.
Минсалим не верил своим ушам.
– Где ты самолёт возьмёшь? – спросил с подозрением.
– Да вон!
