Сергей Николаевич Прокопьев
Кулай – остров несвободы
Поединок у святого источника
– Не могу не вспомнить поединок с милиционерами у святого источника, – вспоминает ещё одну монастырскую история монахиня.
Её мне доводилось слышать ранее. История стала почти мифической в Омской епархии, у каждого рассказчика имелись свои краски и детали. Интересно было послушать от непосредственного участника событий.
– К тому времени я уже освоилась в монастыре, – начала монахиня. – Куда девалась та Лена, которая по стеночке ходила, боясь лишнее слово проронить. Игуменья не один раз повторяла:
– Ой, смирение – не твоя добродетель!
Согласна, зато милицию приструнила на долгое время!
Озеро в монастыре глубокое, рыбное, из святого источника вода бежит в него. Милиция ничего умнее не придумала, как сети ставить. Будто это природный водоём в степи, а не монастырская территория. Посторонний дедок возмущался на митрополита: чё ты с удочками расселся, монастырь здесь! Милицию такие тонкости не волновали. Тогда милицию ещё в полицию не переименовали, так что буду по-старому называть. При монастыре работал пункт правопорядка. Круглосуточно милиционеры дежурили и приспособились использовать озеро в своих целях. Сетёшки ставят, рыбу ловят. Владыка мне поручил охранять озеро. Понятно, не старушкам-монахиням давать такое послушание. Сразу решила, снимать сети не буду, таскаться с ними, безжалостно резала ножом. Из дома привезла острый нож и безжалостно кромсала милицейские снасти. В конце концов отвадила рыбаков с погонами от озера. Рыбы нет, а сети я так полосовала – ремонту не подлежали. Жаловаться, естественно, не жаловались игуменье. Но слышала однажды, один милиционер другому говорил:
– Клёвый карась ловился в озере! Но какая-то зараза все мои сети порезала. Руки бы обломать!
Это ещё, думаю, неизвестно, кто кому обломает.
Вскоре представился случай и в отношении рук. Продемонстрировала доблестной милиции, что монахини не только четки перебирать умеют. В то лето милиция обнаглела дальше некуда. На главных воротах монастыря днём монахини дежурили. На ночь эти ворота закрывались, но были ещё одни, хозяйственные, через них машины заезжали, святую воду в цистерны закачивали, возили на завод разливать в бутылки. Милиция приноровилась запускать в них по вечерам, когда все паломники разъезжались, своих людей. Территория монастыря огромная, а монахинь да инокинь с десяток не наберётся. Приезжали послушницы помогать монастырю, но тоже немного.
На ночь пустел монастырь. Этим милиция пользовалась. Церкви, часовни не интересовали стражей порядка, тогда как святой источник облюбовали для ночных увеселений. Своих знакомых в монастырь запускали поздно вечером и сами развлекались. Развели вопиющее непотребство: пьяные компании – мужики, женщины – в святом источнике. Монахини, послушницы по утрам мешками мусор собирали после ночных «паломников».
В памятный вечер милиция сама надумала расслабиться. Несколько милиционеров с дамочками. Что отмечали – неведомо, но отмечали по полной: бутылки, закуска. Начало июля, Петровский пост, а у нас в святом источнике разлюли-люли-малина – пьяная тусовка. Шум, гам, словно в пустынном месте на Иртыше. Кто-то перекушал, на бережке тело своё безвольное расположил, кто-то в святом источнике бултыхатеся, кто-то в озеро залез. В двух шагах храм Иоанна Предтечи, в двух шагах Голгофа, а тут под сенью крестов милиционеры гужбанят, женщины визжат.
Батюшка смиренный был, отец Владимир, видит, что я завелась, говорит:
– Не вздумай вмешиваться!
– Батюшка, – успокоила его, – вы не ходите, мы сами справимся.
Была у нас послушница Таня. Младше меня, двадцать восемь лет и каратистка. А я самбо серьёзно занималась. Девяносто килограммов веса во мне тогда было. Не хилая. Подходим с Таней к источнику. Там как сельдей в бочке набилось. Мужики гогочат, женщины визжат. Мы попытались словом Божьим вразумить милиционеров. Воззвать к совести: монастырь, святой источник… Они полезли в бутылку. Мы с Таней пытались мирно разрулить ситуацию, дескать, граждане милиционеры, покиньте территорию монастыря, перейдите на берег Иртыша. Там не хуже, даже лучше. Они начали дерзко вякать, материться. Посылать нас с Таней в разные места.
Стало ясно, словом Божиим этих рабов Божиих не урезонишь, пора переходить на понятный им язык. Пообещала небо в алмазах, если сейчас же не соберут вещички и не очистят территорию монастыря от своих пьяных персон. Старалась говорить предельно вежливо, но уже начала закипать.
Как стражи порядка они начали руки распускать, один за пистолетом полез. Тут я не выдержала. На соревнованиях обязательно наступал момент, когда «пятнадцать человек на сундук мертвеца и бутылка рома!», и тогда было не удержать. Перешли мы с Таней к активным действиям. Таня миниатюрных габаритов и ножка тридцать шестого размера, но если она прилетала в физиономию, то интерес физиономии к водным процедурам и отдыху на площадях святой обители пропадал.
Милиционеров человек пять дееспособных было, остальные отдыхали, мы эту пятёрку к отдыхающим присовокупили. Оружие забрали, одежду сгребли, оставили в трусах и фуражках. Фуражки пытались взять, да неудобно было тащить, рук не хватало. Таня потом сетовала:
– Зря в озеро не покидали.
Таня не хуже меня «пятнадцать человек на сундук мертвеца!». Её один страж порядка за плечо до синяка цапнул, после чего она в раж вошла и понеслась. Положили мы стражей порядка рядком.
Их дамочки видят, весёлый вечер закруглился, платьишки похватали, боясь, как бы мы их не присовокупили к забранной милицейской форме. Одна комплимент отпустила:
– Вы, девчонки, прямо спецназ!
Наутро к игуменье приехало милицейское начальство. Меня вызвали на разборки, я поведала без утайки, всё как есть. Полковник потом сказал мне, игуменья как раз вышла:
– Даёте вы дрозда! Никогда бы не подумал, монахини так могут!
– Я, – говорю, – в вашем «Динамо» самбо занималась. А Таня каратистка.
– И правильно сделали! – похвалил. – Я им ещё со своей стороны добавлю.
Дал мне номер личного телефона. Мол, если какие проблемы, звоните.
Вернули ему оружие, одежду, уехал, игуменья давай меня отчитывать:
– Как ты могла? Уму непостижимо, монахиня устроила рукоприкладство!
Владыка наоборот. Я думала, тоже ругать начнёт, приготовилась защищаться.
– Молодец, девчатки! – похвалил владыка, девчатками нас молодых называл. – Так их, чтобы источник не поганили.
Больше милицейских гулянок не случалось при мне. Похоже, начальник дал своим хороший нагоняй.
***
Читая газеты, документы
Побеги из кулайской ссылки случались часто. Люди бежали болотами, понимая, что рискуют остаться в них навсегда. Иногда выводить из ссылки брались проводники из местных… На болоте расстояние не вёрстами меряется, тут каждый шаг может стоить жизни. И стоил. То тут, то там беглецы встречали незахороненные трупики детей. Видели мать, прислонившуюся к дереву, держащую на руках двоих детей. И мать, и дети были мертвы. Были случаи, мне о таких говорили с точными адресами, когда матери приходилось решать, кого из детей в болоте бросить, чтобы вывести остальных живыми…
Седому обессилевшему старику удалось пробраться через болото. Он вышел на окраину Петровки, повергнув в ужас своим видом сбежавшуюся ребятню. Был он измотан усталостью, доведён до полуобморочного состояния голодом. А в руках держал журавлёнка. Что помешало ему, истощённому, в дороге съесть птицу? Может, верил он в неё как в талисман своего спасения? Дойдя до деревни, старик рухнул без сил. Крестьяне подобрали его, отнесли в деревенский клуб, и сердобольный народ, не рассчитав, накормил его (на голодный-то желудок) досыта. Вот так, на пороге своей свободы старик и умер.
И. Коровякина. «Молодой сибиряк», 22 октября 1988 года, г. Омск
Медвежий след
Не всё так просто в нашем мире. Интерес к Кулаю совпал со временем, а может, был инициирован им, когда положили глаз на Крапивку, то бишь, Крапивинское нефтяное месторождение, магнаты от нефти. Память о Кулае они почтили – у границы кольца болот, окружающих Кулайское урочище, у самого узкого места, полоски размером в три километра, по которой прокладывается зимник, поставили Поклонный крест.
Средств на него, слава Богу, не пожалели. Углубились в болотистое место на четыре метра, сделали свайное поле, на него бетонный стакан в шесть тонн водрузили, холм отсыпали, над ним вознёсся восьмиметровый Поклонный крест с надписью «Дань потомков Вере и Памяти жертв Кулая».
Крест поставили за два года до прибытия батюшки в Васисс. Батюшка готов был на следующий день, как приехал к месту службы сорваться ко Кресту, да местные остановили. Поздно, сказали, зимник поплыл, не продерёшься.
– До августа, – давали совет знающие люди, – лучше не соваться. А там проще пареной репы – до речки Берёзки на машине, дальше, увы, дорога такая, что никакой дороги, только на своих двоих десять километров. К осени гнуса меньше, звери сытые.
– Да я не вкусный, – хорохорился батюшка.
– А ты знаешь, что на Крапивке не разрешается рабочим между посёлками пешком ходить, только на машинах – медведи. Людям не разрешается, а топтыгину ничего не стоит самому зайти в посёлок. Если гора не идёт к Магомету… И заходят. В августе звери запитаные, не так кидаются на человека, безопаснее.
В Преображение Господне батюшка отслужил литургию, а на следующий день Вениамин Петрович, директор лесхоза, выделил ему уазик с водителем, к Поклонному креста ехать. Если зимой дорога по зимнику на Кулай хоть яичком катись все километры от Петровки до Нижнего Кулая и дальше, летом всего-то восемь из них на машине проходимые – до речки Берёзка.
– Тебе бы сейчас супертехнику какую-нибудь, – сказал водитель уазика! Говорят, есть такая, Да её здесь никто не видал. И я тоже. А на моём аппарате эту дорогу не взять.
– Придётся пешком, – взял батюшка сумку с облачением. – Дойду с милостью Божьей.
Идёт батюшка, по сторонам лес чахлого болотного вида. И духота. Листочек не дрогнет, травинка не колыхнётся. Ни дуновения. Воздух стоит. Солнце ещё не распалилось в полную силу, а уже духота над рямом.
Батюшка наставления местных помнил. Под ноги – мало ли – смотрел. Это в Васиссе говорил, что «невкусный», оставшись один на один с диким краем, так не думал. И увидел медвежий след. Охотники учили не бросаться со всех ног к машине. Не терять голову. Легко сказать – «не терять». Холодок пробежал по спине. Тишина, как на кладбище, сучок не треснет, шишка с ёлки не упадёт. Батюшка провёл визуальный анализ находки, место сырое, тогда как след подсох. Вмятины от когтей чуть оплыли. Явно не полчаса назад мишка прошагал. Скорее, вообще не сегодня. Рядом собачий след.
«Охотник с собакой, – подумал батюшка, – одна собака, что бы тут бегала».
Предположил он правильно в отношении одинокой собаки. Что касается охотника – нет. Вернувшись в Васисс, начнёт рассказывать Вениамину Петровичу о паломничестве ко Кресту. Тот заулыбается на «охотника с собакой».
– А ты следы охотника видел? – спросит.
– Вроде не было.
– И не может быть. Какой здравомыслящий охотник будет шарашиться в эту пору, ему что делать нечего? Какая сейчас охота?
– А собака откуда?
– Оттуда! Волчий след ты встретил!
– Так это что, угол не только медвежий, но и волчий!
– А то! И змеиный, и клещевой. Комар был?
– Ещё какой!
Медвежий след не остановил батюшку, он продолжил путь.
Крест увидел из-за поворота. Справа от дороги, на возвышенности стоял он в мареве знойного дня величественный, одинокий, чужой в лесном и болотном краю. От Креста исходило тревожное чувство, будто вобрал в себя всю боль Кулая, но удержать не смог, она сочилась скорбью из железа и бетона, уходила во все стороны, давила тяжестью, проникала в сердце тревогой, заставляла думать о тех, кто лишь в одну сторону прошёл мимо этого места, и тех, кто покинул Кулай с обожжённой душой. Удачно убежал или уехал по разрешению властей.
Каждый раз приходя ко Кресту, прежде чем служить панихиду, батюшка устраивал субботник. Вырывал траву, которая лезла из щелей деревянного трапа, ведущего на холм, чистил площадку у Креста. По зимнику мимо ездили нефтяники на Крапивку, ходили лесовозы – пустые на Кулай, гружёные обратно. У Креста валялись пластиковые бутылки, окурки, бумажки. И водители оставляли после себя, а ещё родственники кулайских поселенцев приезжали на святое место, помянуть своих. Привозили искусственные цветы, веночки. Оставляли у креста конфеты…
Уберёт мусор батюшка, отслужит панихиду, сядет на трап и увидит длинный обоз из саней, идущий на Кулай. Встанет перед глазами картина: измученные лошади, запряжённые в сани, безрадостные лица спецпоселенцев, в полушубках, шапках, платках, всадники на конях – охрана, истоптанный в кашу сотнями копыт снег. Тянется-тянется обоз, пересекает узкий перешеек болота под снегом, втекает под высокие сосны острова.
– Место особое, – делится своими впечатлениями о Поклонном кресте монахиня. – Знаете, как благодатью накрывает! И слёзы душат. Помню, первый раз приехала с батюшкой, панихиду служим. Стою, и такое чувство, воздух вокруг густой-густой. Поёшь, а звук будто вязнет, замедленно уходит в сторону болот, с отставанием возвращается эхом. Петь тяжело, словно в плотном кольце, и слёзы не удержать.
– Монахиня у нас особа чувствительная, – улыбается батюшка, – меня в самый первый раз комары накрыли.
Ни мази, ни спрея антикомариного он не взял в то своё самое первое паломничество к Кресту, элементарно забыл. Это в следующий раз, собираясь сюда, первым делом мазь сунет в сумку, вспомнив, бои с комарьём… А тогда измучил его гнус. Был бы ветер, всё не так доставал, без ветра комар беспрепятственно летел куда хотел, а хотел одного – в батюшку впиться.
Отслужил батюшка панихиду, пропел перед Крестом «Вечную память» мученикам, кого забрал болотный край, отдохнул и пошёл обратно. В одной руке сумочка с требником, крестом, кадилом и бутылочкой с водой (в ручье набрал), в другой – ветка, безостановочно летающая вокруг головы. К движениям ветки комары быстро приноровились, пока идёт вверх – снизу вопьются, пошла влево, правую часть физиономии облепят, норовя сквозь бороду пробиться. Закон диалектики – единство и борьба противоположностей – ещё как в борьбе за выживание актуален.
Идти тяжело не только из-за гнуса. Дорога – сплошные колдобины – большегрузная техника разбила по весне. Будто по пахоте шагаешь. И духота. Батюшка в Таджикистане отдавал воинский долг Родине. В летней форме одежды панама вместо пилотки. И не снимай, заголишь голову на несколько минут и солнечный ожог обеспечен. Однако в таджикском пекле легче дышалось, чем в кулайской жаре. Болотная влажность добавляла изнуряющей экзотики.
Выбился батюшка из сил – упасть бы и не вставать. И вдруг эврика – при дороге глубокая бочажина, до краёв наполненная чистейшей водой. Батюшка стянул подрясник (спина белая от соли) и плюхнулся в кювет. Стегануло кожу холодом. Выскочил и тут же повторил водную процедуру – ещё раз плюхнулся. Блаженство!
– Взбодрился в придорожной купели, – рассказывал отец Андрей, – кожу от комариных укусов остудил, веселей зашагалось. Что значит, вода-водичка. Усталость как рукой сняло. Ещё одна бочажина попалась, снова занырнул. Полдороги прошёл, немного осталось. Иду, только что не посвистываю, вроде и духота ослабла, комар не так достаёт. Вдруг веселье разом слетело. На дороге медвежьи следы. Подошва широкая… От длинных когтей пять углублений чётко отпечатались… Я, само собой, не такой следопыт, чтоб сходу определить – три минуты назад зверь ступал или полчаса миновало, но что след свежий сомнений не вызывало. Вот отпечатки моих сапог, утром в направлении Креста идущие, а это медвежьи встречным курсом. Он, как и я, двигался к Берёзке. Похоже, из лесу вывернул на дорогу. Будь эти следы утром, обязательно заметил.
И что делать? Назад не повернёшь. Или отдать себя на прокорм комарам в ожидании пока мишка подальше уйдёт, или идти вперёд всем смертям назло.
Последний житель Кулая рассказывал. Охотником был, потому и не хотел уезжать из тайги. В начале пятидесятых три семьи осталось в Нижнем Кулае. Две позже уехали, он с семьёй ещё лет десять жил. Вольготно было, никто над ним не стоял, а прокормить себя всегда мог. Неверующий. Небольшого роста, крепкий, хотя за восемьдесят, всегда в шляпе. Весна, лето, осень с короткими полями шляпа серого цвета. Неразговорчивый. Однажды попросил пасынка на Кулай взять. Узнал, я собираюсь на вертолёте лететь. Пасынок, молодой мужик, родился на Кулае. Но лодырь последней степени. С вертолётчиками я договорился поклонный крест и ограду для кладбища забросить на Нижний Кулай. Пасынок единственное – помог крест донести до кладбища и звенья забора. После чего исчез. Пришёл, когда мы уже заканчивали забор ставить. Наврал, что заблудился. Сам у речки просидел.
– Зверя уважать надо, а я в молодости – герой, – рассказал мне охотник, когда пришёл просить за пасынка. – Обнаглел и доигрался, кабы не лошадь, заломал бы меня. Найду берлогу и ну топтаться на ней, раскачивать, заводить медведя. Слышу, заворчал, проснулся, яриться начинает. Кому приятно, когда спать не дают. Я отбегаю и жду с ружьём наготове, он выскакивает и получает пулю. В тот раз возьми и вынырни с другой стороны, не с той, откуда я ждал. Выстрелить я выстрелил, да впопыхах промазал. Метнулся к саням, медведь за мной, вскользь достал лапой, фуфайку разодрал, когтями по спине прошёлся, успел я упасть в сани. Хорошо, лошадь раньше времени не рванула… Так бы пел ты мне свои панихиды в Нижнем Кулае.
Вспомнился этот рассказ охотника у медвежьего следа. Но думай, не думай – надо что-то делать. Были у меня с собой чётки… К нам в Тару приезжал старец Зосима из Абалакского монастыря, я попросил благословение читать «Богородичное правило». Он благословил и чётки подарил. С ними ходил к Кресту. Начал читать у медвежьего следа «Богородичное правило». Первые десять молитв «Богородица, Дево, радуйся…» раз прочитал стоя на месте. Вслух, громко, чтобы до мишки дошла молитва. Предупредил топтыгина. На тропаре: «Милосердие двери отверзи нам, благословенная Богородице…» – пошёл по его следам. Читал всю дорогу в полный голос, нараспев… В одном месте след свернул с дороги в тайгу. Молитву ли медведь услышал или дела неотложные ждали в урмане… Мне, собственно, всё равно, главное – пути наши разошлись…
Глухарь
Ни один поход батюшки к Поклонному кресту не обходился без приключений. Монахиня Евдокия летом к Кресту не ходила, куда ей с астмой. Батюшка в августе до Успения совершал паломничество к границе болот. Не пугали медведи, волки и комары. Зимой вдвоём ездили, да и что там по зимнику, сел на машину и до самого Креста катишь, горя не знаешь, и часа не пройдёт – месте. Летом путешествие на весь день. Рассказываемый случай произошёл на второй год пребывания батюшки в Васиссе. В тот раз медвежьего следа не встретил, волчьего тоже. С комарами успешно боролся при помощи спрея. Терпимо шагалось. У Креста порядок навёл, панихиду отслужил. Посидел и обратно.
На той дороге хорошо молилось, хорошо думалось. Батюшка или «Богородичное правило» читал, или размышлял на тему скита. Жил им. Горел им. Собирал утварь, утратившую надобность с приходом технического прогресса. К чему гладить брюки утюгом, в котором исходят жаром уголья из печки, когда есть электрического накала – сунул вилку в розетку и наводи стрелки. В ските о какой розетке может идти речь. Брюки ладно, можно без стрелок, но в мятом облачении как литургию служить? Был у батюшки в коллекции чугунный утюг, который на плиту ставится для нагревания. Приносили прихожане подобные артефакты, особенно старались детишки, что в воскресную школу ходили. Тщательно исследовали чуланы и чердаки своих домов, бабушек и дедушек. Одних утюгов штук пять скопилось в батюшкиной коллекции. Два самовара, кои сапогом раздуваются. Паяльник кузнеца принесли. Длинная металлическая ручка, на конце наподобие молотка. Клещи кузнеца задарил сосед, у него дядя был искусным ковалем… И наковальню предлагал, батюшка отказался: кузню открывать на Кулае не собирался.
Дизель пообещал устроить начальник лесхоза Вениамин Петрович через военных.
– Батюшка, – обещали вертолётчики, – горючку мы тебе закинем. Люди на Южном полюсе с дизелем живут, что уж тебе на Кулае без электричества.
Дизель – хорошо, но надо ко всем непредвидимым случаям готовиться.
Планы были по силам, в их реальности отец Андрей не сомневался. Думал и о себе, и об иерее, что придёт на смену в Васисс. Церковь максимально старался обустроить, домик до ума довести. Крышу отремонтировал, печника нашёл, тот переложил печь. «Ташкент будет!» – пообещал. И не обманул. В подполье батюшка закрома обновил, гнилые доски заменил… Баню поставил. В Таре мужики котёл по сходной цене сделали, получилась отличная банька…
– Поп без бани не поп! – говорил отец Андрей. – Не бегать же в подряснике с мочалкой по соседям – пустите иерея помыться!
Вениамин Петрович однажды пришёл попариться и похвалил:
– Батюшка, у тебя в парной барана можно жарить! Хорошая банька получилась, поверь, я в банях разбираюсь.
Думая о бане на Кулае, батюшка решил ставить в стороне от церквушки и келейного корпуса. Сначала планировал рядом, потом решил – нет. Баня объект пожароопасный…
Любил размышлять на дороге ко Кресту, что и как в скиту устраивать. В тот раз вот также задумался, вдруг в двух шагах сбоку взрыв. Как в немом кино. Звука нет, а столб пыли вынесло выше головы. Батюшка отпрянул назад. До того неожиданно: тишина, солнечный день, ветерок, и вдруг фонтан пыли из-под ног… Батюшка как от удара отпрыгнул… К встрече с медведем был готов, с волком, но с фугасом…
Глухарь подложил. На обочине в пыль зарылся и блаженствует… Курицы страсть как любят в пыли купаться. Лапами хохлатка ямку выроет, одним боком уляжется, другим, животом прижмётся… Тут же что-то перед собой поклюёт, снова лапами начинает грести. Хоть и говорят, курица одна от себя гребёт, остальные, под себя норовят, пыль у неё по сторонам не разлетается, вся идёт на свои нужды… От паразитов таким образом очищается. Глухарь не зря принадлежит к курообразным. Тоже пылевые ванны подавай. Принимал у дороги, а тут батюшка весь в раздумьях. Идёт, ничего не подозревает. У этой болотной «курочки» размах крыльев не сравнить с наседками из курятника – до полутора метров. Представляете, какой столб пыли может с перепугу поднять! И поднял! Сам напугался, заполошно замахал крыльями, улетая, и батюшку в ступор ввёл.
