Сергей Марксович Бичуцкий
Уроки жизни
После моего кивка продолжил:
– С деньгами проблем не было. Расчёт должен был получить, да надумал квартиру продать. Жить там не хотел, да и зачем мне одному трёхкомнатная? Думал пока у родителей перекантоваться, а дальше видно будет. В общем, сделал всё, как задумал. На памятник денег уйма ушла, да мне наплевать было. Пока этим занимался, дома почти не бывал, а как только поставил, дела и закончились. Пришёл как-то в конце апреля или в начале мая на кладбище, водки принёс, закуски немудрённой, сел за столик, помянул, да и задумался: «Вот жили себе люди – жена, дети. Ничего плохого никому не делали, и вдруг раз – и нет их на этом свете. Забрал Господь. За что? Почему? Ну, и где ж здесь Его справедливость? А самый главный вопрос: что же дальше?». И не знаю, что. Нет ответа. Ни на один из вопросов. Пустота кругом. И страшно стало. Понимаешь? И душа ни к чему не лежит. Абсолютно! И такая безнадёга меня вдруг охватила, такая, знаешь, мгла беспросветная, что заплакал. Даже не знаю от чего – то ли их жалко было, то ли себя, то ли всех вместе. И до такой степени этот свет стал мне не мил, жизнь эта постылая и бессмысленная, что хоть сейчас в петлю. Просидел до самого вечера, и вдруг подумалось мне, что это и есть мой дом, и здесь и надо жить. До самой смерти! К родителям и не думал возвращаться. Слёзы постоянные, умирающий отец – настолько опостылело, что ненависть стала просыпаться. К родителям! Представляешь, что в душе творилось? Себя жалко, детей, жену, а на родных отца и мать наплевать. Это ж безумие какое-то! Но что я тогда соображал? В общем поехал домой, собрал вещи, родителям соврал, что вернулся на работу и уезжаю на вахту, деньги все забрал (много ещё оставалось) и ушёл. Захватил спальник, заехал в магазин, закупился водкой и продуктами, да вернулся на кладбище.
Глава 5
Участок на кладбище большой был. Всё-таки три могилы рядом. Столик соорудил, две скамейки. И для спальника места было достаточно. Так что я об этом не беспокоился, а о том, что дальше будет и не думал вовсе. Как будет, так и будет.
В общем поставил рюкзак, спальник на землю кинул, достал водку, пару огурцов солёных, хлеба, стаканчик разовый, да уселся поминать. А сумерки уже наступили. Только выпил, слышу голос за спиной: «Ты чего, мил человек, припозднился так?». Оборачиваюсь – мужик неопределённых лет. Явно не из благополучных. Да мне всё равно. Лишь бы душа живая рядом была. Пригласил помянуть жену и детей. Налил, выпили, закурили. Сидим так и молчим. Я молчу, и он молчит. И не тягостно почему-то мне было от такого молчания. Просто сидели и каждый о своём молчал, и другому не мешал. И почему-то хорошо было. Так сидели, выпивали и молчали, пока водка не закончилась.
– Уходить отсюда надо, – сказал вдруг мужик.
– Почему? – поинтересовался я.
– Сейчас обход будет. Увидят тебя, вызовут полицию, а там … сам понимаешь….
– А почему только меня?
– Дак, меня-то знают. Живу я здесь. За кладбищем сразу. А ты – чужак. Станут проверять, что за гусь, всю душу вытрясут, а, если деньги есть, то без копейки оставят. Защитники наши…. От всего защищают. Особенно от денег.
– Я здесь решил остаться жить, – воспротивился я, – со своими детьми и женой.
– Странный ты, человек! И желание у тебя странное! – воскликнул мужик. – Да кому какая разница, что у тебя в душе и что ты решил? Заметут и вякнуть не успеешь! Пойдём, говорю! А от своих ты и так недалеко будешь. Каждый день можешь тут сидеть, пока не надоест. А вечером, лучше уходить. Не ты ж первый такой?
Немного подумав, согласился. Перспектива вступить в непосредственный контакт с работниками полиции меня никак не устраивала, хотя я лично от них ничего плохого не видел, и, взяв рюкзак и спальник, пошёл вслед за мужиком.
– Тебя как зовут? – спросил я.
– Михаил Степанычем! – отозвался мужик. – Раньше звали. Сейчас – Михеем!
– Лет тебе для Михея как-то многовато.
– Лет-то многовато, да положение моё не то, чтобы привередничать! И ещё – у нас каждый сам по себе.
– То есть?
– Кормить тебя никто у нас не будет. И делиться тоже. У нас здесь свобода. Никто никому ничего не должен! Что насобираешь, тем и живёшь! Ясно? Один день – густо, другой – пусто!
– Дак ты не один?
– Одному плохо, – вздохнул Михей, – тяжко. И так никому не нужен, а коли один, то и вовсе мрак. И поговорить не с кем. Да я, вообще-то, с женой. Нас с квартирой обманули, вот здесь и поселились. Соцработниками представились. Опоили чем-то, дак мы с Настей документы и подписали. Оказывается, дарственную. С нотариусом приходили. Всё чин чином. Одна шайка, короче. Пытались потом что-то доказать, дак у нас даже заявление в полиции не приняли. Вот такая у нас власть, мать её за ногу. За литр водки, считай, трёхкомнатную в центре отдали.
– А власть-то здесь причём?
– А разбираться никто не захотел. Все они одним миром мазаны, Игорь!
– А имя-то моё откуда знаешь?
– Дети-то твои похоронены?
– Ну, да.
– Оттуда и знаю.
– Понятно, – догадался я.
Добравшись до конца кладбища, Михей пролез в дырку в ограде. Я последовал за ним. Метров через тридцать среди густого кустарника показалось полуразрушенное довольно большое кирпичное одноэтажное строение – ни окон, ни дверей. То ли разграбили, то ли и не ставили вовсе – одни провалы. Штукатурка на стенах давно обвалилась, но неприятие это не вызывало. Кладбище ведь. Будто не только людей здесь хоронят, но и здания. Зашли внутрь, и в конце длинного коридора Игорь увидел полоску света. Туда и направились. Подойдя к единственной железной двери во всём здании, Михей, по-хозяйски, открыл. Неяркий свет одиноко горевшей электрической лампочки освещал просторное помещение. Оконных проёмов не было. Посредине стоял довольно приличного вида стол, пять разнокалиберных стульев, а вдоль стен – каталки, на каких мертвецов возят. На некоторых были затрапезные матрасы. За столом сидели два мужика и играли в шахматы. Никто внимания на нас не обратил. Всего в комнате, кроме меня и Михея, было шесть человек. Пять мужчин и одна очень пожилая женщина, жена Михея, которая сидела прямо под лампочкой и что-то зашивала. Одеты все были, кто во что горазд, но более-менее опрятно. В углу стоял кулер с водой. Вдоль стен три электронагревателя довольно приличного вида.
– Это – Игорь, – представил меня Михей, ни к кому конкретно не обращаясь. – С нами будет жить.
Интереса это сообщение ни у кого не вызвало. Понимая, что надо как-то «вливаться» в коллектив, я развязал рюкзак, достал оставшийся литр водки и всю имеющуюся еду, и выложил на стол. Шахматная партия тут же завершилась. Жена Михея отложила в сторону штопку, и принялась накрывать на стол. Невесть откуда появилось несколько тарелок, алюминиевых кружек и вилок. Неожиданный праздник разбудил в этих потухших людях интерес к жизни. Мой, явно не вписывавшийся в принятые каноны, поступок разбудил в их сознании какое-то давно забытое чувство человеческой сопричастности. Михей, взявший на себя роль тамады, разлил водку, истово перекрестил стол и себя, со словами: «Дай, Бог!» опрокинул в рот кружку. Остальные молча последовали его примеру. Выпив, стали закусывать. Еды было не так много, но вполне достаточно, чтобы не стесняться, но мои новые сотоварищи по большей части только занюхивали и откладывали закуску на потом. Сказывалась, видимо, привычка на всём экономить. Всё это происходило в полном молчании. Михей, со словами: «Чего тут тянуть?», открыл вторую бутылку и разлил водку. Теперь, не дожидаясь команды, выпили сразу. Выпили и понемногу закусили. Жена Михея тут же начала убирать еду со стола и складывать в большой целлофановый пакет. Глядя на неё, я неожиданно для самого себя спросил:
– Зачем вы еду убираете?
– Про запас, – без тени сомнения ответила старушка.
– Не надо ничего складывать про запас. Я предлагаю изменить ваше правило «каждый за себя». Я никогда так не жил, и согласиться с этим не могу. Так труднее выжить, да и, мне кажется, делает из нас нелюдей.
– Горя мало хлебнул, потому и предлагаешь. Бывает по несколько дней жрать нечего. И чё? Надыбал немного жратвы и на всех делить? – с недоверием спросил седоватый мужик с недобрым лицом.
– Это и предлагаю. Лучше всем вместе голодать, чем совершенно оскотиниться, – резко ответил я. – Да и в ближайшее время голод никому не грозит. Шиковать не обещаю, но голодными сидеть не будете.
– Ты что ли накормишь? – продолжил седой.
– Да! – ответил я. – Сразу скажу, что у меня есть немного денег, и рассчитывал я только на себя, но, коль такое дело, от вас их утаивать не буду. Всё будет поровну. И, если кому-то вдруг взбредёт в голову украсть эти деньги, то прежде подумайте, что украдёте не только у меня, но и у своих товарищей. И ещё запомните – деньги уходят, а дела остаются. Как хорошие, так и плохие.
– Насчёт этого не беспокойся. У нас с этим строго. Был у нас один такой, дак мы его выгнали. Замёрз потом где-то этой зимой. Из-за куска колбасы замёрз, – успокоил Михей.
– Ну, и лады, – успокоился я. И тени сомнения почему-то не было, что обманут. Нутром чувствовал. Вроде и люди, опустившиеся на самое дно, а честности в них куда больше, чем во многих снаружи лощённых праведников.
В общем, поселился я там, да как решил, так и жил. Договорились по очереди заниматься хозяйством. Дежурному с утра выдавал деньги на продукты, а сам уходил к могилам жены и детей. И нисколько не жалел о том, что сделал. О родителях почему-то даже не вспоминал. Понемногу познакомился со всеми – и с кладбищенскими работниками, и с участковым. Поначалу недоверие было, но со временем привыкли, и не докучали. Так и жили. Днём – с семьёй, а вечером – в новом пристанище. Условия там, конечно, не шик, но главное – вода и электричество были. Это, оказывается, здание старого морга. Оборудование и мебель забрали, а свет и воду отключить позабыли. Ну, ты ж знаешь, как у нас. Раздолбаи кругом и рядом, особенно в начальстве. Но это раздолбайство нас очень выручало. У Михея руки «золотыми» оказались. По его просьбе электронагреватели с помоек натаскали. Из десятка неисправных, сделал три работающих, тем и спасались от холода. А помещение, в котором жили, оказалось бывшей мертвецкой. Холодильники там с трупами стояли. Холодильники вместе с трупами, понятное дело, в новый морг забрали, а на их месте поселились новые мертвецы, только живые ещё. Да…. Чего я там только не наслушался! Волосы дыбом порой вставали от человеческой жестокости и несправедливости. Но больше всего меня поражала даже не сама людская жестокость и подлость, а то смирение, с которым они всё это рассказывали. Такое с ними творили, что любой, мне кажется, должен был бы отомстить. Просто обязан! А они – нет! Рассказывали так, будто и не с ними это происходило. Месяца три так прошло. Слушал я, слушал, и задумывался всё больше и больше: «А что ж я тут делаю?». А главное: «Зачем делаю?». И так меня эти вопросы начали мучать, что не вытерпел я и однажды попросил кладбищенского священника поговорить со мной. Мы уже волей-неволей начали здороваться, так как я почти каждый день с ним сталкивался. Он меня не трогал, ожидая, видимо, когда я сам к нему обращусь. Так оно и произошло. Всего один разговор, а он мне всю душу перевернул. Я ведь крещённый был, а в храме, наверное, два-три раза за всю жизнь был, поэтому о самой Вере ничего не знал вообще. В общем, рассказал я ему свою историю, а он меня и спрашивает:
