Сергей Малицкий
Печать льда
– Десять семей – десять магистров!.. – прошептал Рин.
– Именно так, – кивнул Камрет. – И отец твой – старший из них, потому и камень в перстне у него не черный, а белый. Перстни-то эти тоже непростые: были в прошлые времена маги, не избалованные еще заговоренным льдом, которые умели подобные штучки сотворять. Это теперь они повывелись! А тогда-то многие из них с годами перебрались на здешний холм. Уж больно их все, что на холме и вокруг творилось, интересовать стало! Так и получился из них тот самый Темный двор. Они же перстни смастерили магистерские. Правда, мастеров таких в Темном дворе нынче не осталось, да и тогда непросто такая работа сладилась. Еще бы, теперь незачем годами силу постигать – так, нахватался верхушек, кристаллик в приговор вставил, и вот уж ты чудотворец! А раньше… Да хоть и перстни эти! Их же просто так на палец не наденешь, если не суждено носить, а надевши – не снимешь уж! Хотя с таким богатством, как магический лед, твой предок мог в Айсе золотом крыши покрыть, не то что кольца диковинные сладить! В конце концов, и кольца эти только знак для магистрата, что каждый член его имеет право стоять во главе соответствующего магистерского дома Айсы. И если, когда магистры суд вершат, голоса поровну делятся, то голос отца тяжелее прочих идет. Даже настоятель Храма только советы может давать, а голоса не имеет. Поэтому должен ты, парень, к такой же доле готовиться.
– Отец то же самое говорит, – закивал Рин и добавил: – Но мал я еще. Пока и клеймение не прошел… А о Погани расскажешь? А то ты словно глухим прикидываешься, когда я о ней заговариваю! Откуда она? Храмовники говорят, что от гнева Единого, Шарб-звонарь Зверя поминает, а мальчишки что-то о Хозяйке Погани тараторят. Правда, что она до сих пор по улицам Айсы ночами бродит? А кто ее узнает, тот, с клеймом или без, на месте в факел обращается? А почему клеймо ставят в Кривой часовне? И как колдовской огонь в ней на голом камне пылает?..
– Пылает, – согласился Камрет и задумался. – Но это уже вовсе другая присказка.
– А о восстановлении дворца, в котором теперь магистрат обретается, расскажешь? – заныл Рин. – О том, как дорогу прорубали через Пущу? Как со всей Скамы всякий убогий пытался в Айсу сбежать? Как скамские да иные короли пытались город взять? Про то, как не осилили защитников Айсы и заключили торговый союз с ней? Про то, как храмовники Храм свой строили? Что творится за стенами Темного двора теперь? Ведь служил ты при дворе, Камрет, служил! Отчего маги Темного двора всю власть по колдовству Храму отдали? Про Погань расскажешь? Что молчишь-то? Она-то откуда взялась?..
– Все оттуда, – задрал глаза к темному потолку Камрет, очнувшийся от нахлынувших раздумий. – Все от Единого. И дождь живительный, и ливень беспощадный. Не от зла небесного, а от естества его и от страданий наших. Все от естества, только естество на части делится и среди тех частей много чего есть, но одна горит ярче прочих. Это боль, парень!.. Так вот Погань от боли. И что там внутри ее – Зверь или Хозяйка какая, или то и другое в одном обличье – дело-то последнее. Главное – боль. А боль – это кара. Значит, и Погань – кара! Только не спрашивай меня, за что эта кара и на чью голову она послана. Ни на чью! Срослось так, и пока не вырубишь, не разберешься, отчего побеги судьбы так сплело да перемотало. Когда в Пуще обозы дорогу прожигали, они деревья в уголь обращали, до мелкой лесной живности поджигателям и дела не было, а ведь для твари насекомой всякий костерок что твоя Погань!
– Так след от костерка в полгода травой забивается! – шмыгнул носом Рин.
– От костерка – да, – хмыкнул Камрет. – А если костерок за горизонт раскинулся?.. Не думаешь, что для такого кострового наши полгода равны десятой части от мига его жизни? Вот так-то, парень… А все прочие твои расспросы от скудности твоей юношеской происходят. Не засыпай многими вопросами ни мудреца, ни дурака, потому как во всякий миг у тебя должен быть только один вопрос, на который ты ответа добиваться и должен!
– Есть у меня такой вопрос! – шумно выдохнул Рин. – Что за тени ходят вокруг меня и днем и ночью? Никто их не видит, только кошак наш вздрагивает, да усы топорщит, а некоторые из теней я уже узнавать стал! Вот и теперь прямо за спиной твоей женщина какая-то стоит, Камрет. Стоит, словно сказать что хочет, а вымолвить ни слова не может!
– Я знаю, Рин, – вздохнул Камрет, опустив плечи. – И след у нее поперек лица, словно молния его рассекла…
– Ты тоже видишь?! – удивленно прошептал Рин.
– Да, парень, – качнул головой Камрет. – А ведь это мать твоя, парень. Помню я ее, помню. Только ответить на твой вопрос не могу… Но ничего, подскажу тебе, как с видениями твоими справиться, подскажу, не обижу. Есть у меня тонкое колечко с наговором…
Глава 3
ХАКЛИК И ДЖЕЙСА
Рин проснулся от боли. Боль начиналась в больших пальцах ног, натягивалась стальной бечевой в коленях, выжигала переднюю поверхность бедер вплоть до живота, ползла к поясу и, пронзая сердце, впивалась в затылок. Она была знакома. Десятки раз он точно так же выбирался из-под нее после безрезультатных попыток исцелить отца.
Парень шевельнулся и, не открывая глаз, начал освобождаться от недуга, расталкивать его в стороны, как липкую паутину, опутывающую тело и проникшую внутрь. Сначала выпрямил ноги и потянул на себя носки, затем глубоко выдохнул и тут же прижал подбородок к груди, выгнулся вперед, пока боль не лопнула, хлестнув его по затылку. Слезы выступили на глазах, заломило в висках и в горле, появился вкус крови на языке. Сдержав стон, Рин потянулся к шее, убедился, что шнура с перстнем нет, шмыгнул носом, проглотил комок, застрявший в горле, и открыл глаза.
Он лежал в собственной, напоминающей пустой каменный ящик комнате, но падающий через узкое окно бледный свет не позволил ему угадать, утро или вечер накатывает на город. С трудом сев, Рин прижался спиной к единственному украшению стены – потертой шкуре желтого волка, подтянул ноги под себя и закутался в ветхое одеяло.
Обретенная перед забытьём странная легкость не исчезла, но сместилась куда-то в желудок и мучила голодом. Вдобавок изможденное тело пробивала холодная дрожь. Одежда лежала на потемневшей от времени скамье, тут же стоял кувшин с водой и торчал из высверленного в деревяшке отверстия меч.
Рин долго рассматривал влажные пятна на боку кувшина, затем замотанную тряпицей собственную руку, наконец пересилил слабость и опустил ноги на каменный пол. К горлу подступила уже привычная тошнота, перед глазами закружились мерцающие круги. Даже здесь, почти в центре Айсы, доставала Погань неклейменого. Или же не в Погани было дело, а в том, что с того самого дня, когда, подойдя в ряду сверстников к пламени в Кривой часовне, Рин получил ожог вместо посвящения, нет ему ни покоя, ни радости? И не оттого ли отец его умер раньше срока?..
Вряд ли. Выгорело у него что-то внутри за долгие годы, вот и умер. А выгорать начало, когда он жены лишился. Давно уже, очень давно. Тогда еще Рин, по рассказам Хаклика, едва ходить начал. Так и сгорал Род Олфейн заживо, пока не свалился с высохшего пальца перстень. Загремел по каменному полу, закатился под тяжелую кровать, а пока Рин поднимал его да возникший в кольце крест, перегородивший путь для пальца, рассматривал, отец в кучу пепла и обратился. Даже губы не к чему оказалось приложить.
Отчего же не поддалась его хворь Рину? Сколько раз он терял сознание у ложа отца, а все без толку!..
Вода в кувшине оказалась не только холодной, но и вкусной. Листья лимонника плавали в питье не просто так. Рин поставил кувшин и, с трудом распутывая шнуровку, начал одеваться, не спуская глаз с меча. Меч был чужим. Пустые ножны от сгоревшего родового меча Олфейнов лежали рядом.
– Проснулся? – раздался от двери скрипучий голос.
– Как видишь, Хаклик, – пробормотал Рин, пытаясь унять дрожь в пальцах.
Старый слуга присел на скамью, взял в руки жилет и стал помогать распутывать завязки.
– Эти вельты ни демона не смыслят в айской одежде, – пробурчал старик, поблескивая лысиной и надувая обрюзгшие, с фиолетовыми прожилками щеки. – А один из них наверняка украл твой плащ, пояс и колпак!
– Я не знаком ни с одним вельтом, – осторожно заметил Рин.
– Зато один из них знаком с тобой, – крякнул Хаклик. – Не помнишь здоровяка в пять локтей ростом с обожженной щекой и с рыжей бородой, широкой, как скребок уличного мусорщика?
– Нет! – удивленно признался Рин.
– Зато он отлично тебя помнит, – поджал губы старик. – Хотя что такое сутки для вельтского остолопа? Не поручусь, что он вспомнил к вечеру, где был с утра, вином от него пахло за десять шагов! В любом случае именно он притащил тебя вчера утром на тележке и, кстати, заметил, что твоя прогулка обошлась добрым людям в тридцать монет серебром. Я уж подумал, не завернул ли ты в какой трактир? Где у нас нынче добрые люди собираются?..
– Вчера?! – напрягся Рин. – И я провалялся все это время без чувств?
– Насчет чувств ничего не скажу, но храпел ты как здоровяк. – Слуга бросил жилет и спросил шепотом: – Что скажешь, молодой Олфейн? Как прогулялся? Вельт сказал, что Камрет хочет говорить с тобой.
– Это все? – Рин потянул на голову одежду.
– Жам из магистрата был вчера в полдень, вернул магистерский щит на дверь.
Хаклик опустил подрагивающие пальцы все еще сильных рук, одна из которых позапрошлой ночью удержала стенолаза на узком карнизе, на колени и уставился мутными глазами на хозяина, пытаясь поймать его взгляд.
– А дядя? – спросил Рин.
– Дядя? – усмехнулся слуга, неуклюже повернулся и, задрав рубаху, показал вздувшуюся красную полосу на спине. – Одно радует, стражникам на крыльце досталось еще крепче. Твой дядя снимал стражу, парень, пинками и зуботычинами, едва меч не выхватил. Я даже думал, не поискать ли на ступенях пару выбитых зубов, у меня-то во рту их почти совсем не осталось… А дядя заодно и по комнатам прошелся, даже в штольню спустился – опять искал что-то. Впрочем, нет там ничего – так, изморозь одна. Тебя пытался разбудить, так приложил о лавку, что я испугался, не пришиб ли он тебя! Ключ от ворот в Водяной башне забрал. Зачем он ему?.. Ворота те уж лет двести как не закрывались! Зубами от злости скрипел твой дядюшка, Рин. Я уж думал, что прибьет он меня, хотя ему и прибивать не нужно, словно наговор какой знает: посмотрит в глаза, и хотел бы чего скрыть, а все одно – не сумеешь! Жам его, правда, спугнул, хотя и сам испугался. Фейр, кстати, уже знал, что ты нашел опекуна, и непременно наведается еще раз, чтобы расспросить тебя о нем. Я сказал Фейру, что ты ходил к Грейну. Боюсь, что не поздоровится старику. Но, признаюсь, если бы я знал имя опекуна, то не смог бы утаить.
– Я тоже не знаю его, – признался Рин. – Мне пришлось нелегко ночью, добрый Хаклик, но я все сделал как надо, вот только имени спросить у опекуна не успел. Он вышел из Погани израненным, пришлось подлечить его и… силы оставили меня. Но, наверное, его имя знает Камрет? Жам-то уж точно должен знать! Иначе зачем бы он возвращал магистерский щит?
– Жам выглядел так, словно клеймил ночлежку, набитую клопами и бродягами, – покачал головой Хаклик. – И головой вертел, будто боялся, что Фейр ему голову отшибет. А когда тот прошел мимо, Жам уж точно наложил в штаны. Уверен, что, если он хоть что-то знает, твой дядя уже знает не меньше. Надеюсь, твой опекун сможет за себя постоять? Лучше бы он сидел где-нибудь в глухом углу и не высовывался. Твоему дяде ничего не стоит натравить парочку головорезов на любого смельчака Айсы! Правда, раз в месяц опекуну все равно придется присутствовать на собраниях магистрата, и ближайшее – через два дня. Человек он хоть достойный?
– Пока могу точно сказать, что мой опекун не выше меня ростом и вряд ли намного сильнее, – пробормотал Рин. – Во всяком случае, пяти локтей в нем точно нет. Но он охотник, потому что пришел со стороны Погани.
– И ты поменялся с ним мечами? – спросил Хаклик, осторожно касаясь отполированной чужой рукой рукояти.
– Не знаю, – нахмурился Рин. – Но моего меча больше нет. Погань забрала его, Хаклик… И ничего не дала мне взамен!
– Нет меча с гербом магистра! – Слуга обескураженно надул щеки. – Старого меча, что был выкован не из самой лучшей стали. Клинок его подпортил твой дядюшка, но этим мечом гордился твой отец, потому что помнил рукопожатия твоих предков, парень, за последние двести лет. Теперь у тебя другой клинок… На нем нет никакого герба… Мне ведь его на бечеве за окно спустить пришлось, чтобы Фейр не унес или лезвие не покалечил. Ты думаешь, мы найдем деньги, чтобы заплатить оружейнику за новую рукоять? Хотя айский канон магистрата не требует специального оружия…
– А ты думаешь, что мне еще придется клясться городу в верности на мече магистра? – горько усмехнулся Рин. – Клейма на моей руке все еще нет, а опекун не имеет права голоса, его задача только присутствовать в магистрате и хранить дом. Старшим среди магистров останется старший по возрасту, то есть седой Гардик. Так что меч магистра мне пока не нужен.
Слуга покачал головой и сцепил пальцы на коленях.
– Зато теперь у Фейра нет причин убивать меня! – Рин постарался придать голосу бодрость. – Теперь он должен оберегать меня, потому что если гибнет последний из рода, то права на дом перейдут к опекуну и его родственникам!
– Или к твоему прямому родственнику. А Фейр и есть твой родственник, единственный и весьма близкий! – заметил слуга. – Или ты думаешь, что Фейру недостанет наглости и решимости истребить твоего опекуна вместе со всей его родней?.. Я потушил овощи и испек лепешки. Поешь, прежде чем отправишься к Камрету… Да! И не ищи гуляку в его норе, иди к Северным воротам в вельтскую харчевню.
– Если Фейр убьет меня, магистром станет опекун, – отрезал Рин. – Если опекун будет убит… дальний родственник наследует имущество дома, но не магистрат! Конечно, если его не изберут магистром вследствие уменьшения их числа… Такое случалось лет пятьсот назад, но не с домом Олфейнов! К тому же ты забываешь, что Фейр станет убийцей! Не думаю, что он решится преступить законы города столь нагло.
– Фейр хитер… – поскучнел Хаклик. – Если он решит кого-то убить, то найдет способ. Ему не обязательно размахивать мечом, хотя вряд ли кто в городе умеет это лучше его. Завтра или послезавтра его милостью расстанется с жизнью твой опекун, который не будет сожалеть об этом, потому что явно лишился разума, когда согласился на твое предложение. И потом уже никто не станет твоим опекуном!.. А еще твой дядя рано или поздно сможет протолкнуть через магистрат закон, что в случае смерти магистра и отсутствия прямых родственников, признанных Храмом и прошедших обряд клеймения, право магистрата переходит к дальним сразу, без всякого опекунства! Ну а до принятия такого закона ты еще поживешь, парень!.. Он многое может, Рин. Возможно, он даже не станет убивать тебя. Объявит сумасшедшим, обвинит в преступлении или в святотатстве, упрячет в темницу, из которой ты не выйдешь… И пока ты будешь разгребать и пережевывать вываленное на твою голову дерьмо, он завладеет не только домом, но и гербом!
– Для этого Фейр слишком нетерпелив. – Рин поднялся. – Я знаю, что ты не слишком добр к Камрету, Хаклик, но старик мудр, и он сказал мне совершенно точно: согласно древним законам Айсы, которые не знали ни клеймения, ни храмовых обетов, есть лишь один безоговорочный способ лишиться герба и права на магистрат – потерять его вместе с честью. Но для этого я должен оскорбить кого-то из магистров, чтобы заслужить вызов на поединок. Пролить кровь или оскорбить герб одного из домов! Ты можешь это себе представить? Клянусь Поганью, я все сделаю, чтобы этого не случилось!
– Многие на моей памяти сделали все, чтобы добиться весьма скромных целей, но не добились и малой их доли, – проворчал Хаклик. – К тому же не стоит клясться Поганью или еще какой мерзостью, потому как грош цена таким клятвам. Пусть даже Храм славит Погань так, что скоро мы будем возносить ей молитвы, как Единому!
– Просто сорвалось с языка, извини, – вздохнул Рин. – Грейн учил, что клясться не следует вовсе. Простые слова должны быть крепче любых клятв, а если они теряют цену, то ничего не стоят и клятвы, ибо они тоже составляются из слов. Эх, Хаклик! Когда умирал отец, я думал, что умирает всего лишь самый близкий мне человек, а когда он умер, оказалось, что умерло все. Ничего дорогого после смерти отца у меня не осталось.
– А твой дом, твое имя? – надул губы слуга. – У тебя впереди еще вся жизнь! Прирастешь и дорогим, да еще таким дорогим, что потерять его будет дороже, чем расстаться с жизнью!
– Моя жизнь, как жизнь моего города. – Рин скрипнул зубами. – Тонкие стены и Погань вокруг.
– Здесь, в Айсе, твой дядя страшнее Погани, – сухо заметил Хаклик.
– Вот об этом я и отправлюсь поговорить к Камрету, – сказал Рин, рассматривая диковинный меч.
– Седельный, эсток… – уточнил слуга. – Тебе не подойдет, парень. Ты, конечно, со всяким оружием ловок, но этот годится только для верхового боя да против доспеха. Им как пикой орудовать надо, и длина его почти три локтя… Кстати, ножны оставь, они и сами по себе дрянь, да и ты не лошадь, чтобы носить такую железку на боку в чехле. Я вот кольцо сюда приладил, цепляй к поясу и то насмешек не оберешься. Эсток… С юности с такими не встречался. Работа чудная, но искусная. И сталь отменная… Я не назову не только мастера, который бы мог выковать нечто подобное, но даже не намекну на то, из какой страны прибыл этот образец! А ведь я разбираюсь в этом деле, разбираюсь…
– Верно, из той страны, откуда пришел мой опекун? – усмехнулся Рин. – И там седельные мечи в ходу. Что ж, если забыть об удобстве, он длиннее меча магистра. А если я прицеплю его к поясу без ножен, значит, мне не придется вытаскивать из них меч!
– Лучше бы тебе не пришлось обнажать меч совсем, – проворчал Хаклик. – Я прожил много лет, молодой Олфейн. Поверь мне, если однажды обнажишь меч, то уже никогда не уберешь его в ножны, даже если будешь забивать его туда молотом!
– Ты по-прежнему любишь присказки, – кивнул Рин. – Я спрашиваю в который раз: хочешь, отпущу тебя? Мне бы не хотелось, чтобы ты… пострадал из-за меня.
– Ты все еще не имеешь никаких прав, – нахмурился слуга. – У нас нет денег, а долгов столько, что даже если мы будем собирать кристаллы целый год, не выплатим и десятину. А ты знаешь, что мы не будем их собирать. И не кори себя: ты не мог спасти отца от той хвори! Не простая она была, не простая… Держись, парень, и помни: для меня ты все еще маленький постреленок.
– Я убил той ночью человека, – прошептал Рин. – Разбойника. Но я впервые убил человека! И он сгорел в Поганом пламени.
– Жаль, что его звали не Фейром, – вздохнул старик. – А что касается пламени… Кто теперь не сгорает из тех, что добрались до края жизни? Или ты не знаешь, что в Айсе не осталось ни одного погребальщика? Погань заботится о мертвецах…
Камрет жил в тесной клетушке в Нижнем городе, но время проводил в трактирах и на постоялых дворах. Рин так и не понял, что больше предпочитал его престарелый, но удивительно бодрый приятель – обильную выпивку и еду или задушевную беседу, поскольку тот отдавал все свободное время и тому и другому. Кости ему в трактирах на самом деле бросать не разрешали, но старик словно особенно об этом не горевал. Он заводил друзей так же легко, как некоторые приобретают врагов, и если зарабатывал на друзьях, то исключительно с учетом их трезвого и обдуманного на то согласия.
Для серьезных заработков ему хватало и заезжих простаков. А зарабатывать удавалось немало. И в умении разговорить любого молчальника равных Камрету не было. А уж когда он сам начинал плести какую-нибудь историю из древних времен, порой в трактир народу набивалось больше, чем могло поместиться в случае раздачи дармовой выпивки. Правда, когда Камрету не хотелось ни с кем общаться, он натягивал на лицо такую отвратительную мину, что вчерашние друзья предпочитали обходить старика по другой стороне улицы. Впрочем, Рин ни секунды не сомневался, что какие бы рожи тот ни корчил, от разговора с ним старик не откажется.
Раздумывая об этом, Олфейн наскоро перекусил, помахал руками, пытаясь разогнать то ли пыль и паутину, затянувшую углы некогда первого дома Айсы, то ли поселившуюся в плечах немощь, набросил на плечи ветхий плащ Хаклика и прицепил к поясу эсток. Новый меч был длиннее прежнего, но все-таки не слишком велик, хотя приноровиться к нему явно следовало. По крайней мере, ромбовидный в сечении клинок если и предназначался для рубящего удара, то явно не в первую очередь. В любом случае вытягивать его из ножен оказалось бы не слишком удобно, и Рин махнул рукой на собственный явно нелепый вид.
Еще несколько минут заняли пустые увещевания Хаклика и рассматривание герба дома Олфейнов, который вновь заслонил светлый круг на тяжелой входной двери. На магистерском щите поблескивал древней бронзой зигзаг Иски, разрезающей каменный холм на части, сияли Водяная башня и лодка.
– Рин! – послышался тонкий голос.
Олфейн оглянулся и поморщился, словно от головной боли. Улица, как он и ожидал, была пустынной, но у ступеней стояла дочь звонаря Шарба – Джейса. Девчонке было уже за семнадцать, но детское выражение лица делало ее похожей на пятнадцатилетнюю, хотя тонкая талия и высокая грудь украсили бы любую ровесницу Рина. К счастью звонарка, как называли ее сверстники, не пыталась прибавить себе возраста чернением светлых бровей и ресниц, она лишь неизменно туго перевязывала рыжие волосы красной лентой и тщательно следила за аккуратностью бедной одежды. Впрочем, никто не приглядывался к ее одежде. В Верхнем городе девчонка слыла первой красавицей и, по убеждению многих, могла бы считаться первой красавицей Айсы, если бы звонарь разрешал ей разгуливать по городу без присмотра.
По мнению молодого Олфейна, исключая нищету и безродность ее отца, о которых Рин вовсе не задумывался, у Джейсы был один-единственный недостаток. Каким-то странным образом девушка утвердилась в мысли, что Рин ее суженый, и последние несколько лет пыталась убедить в том же самом и своего избранника. Кто знает, не будь она столь настойчива, возможно, он и вправду утонул бы в ее зеленых глазах?
– Смотри, Рин! – Звонарка потянула к локтю рукав и показала охватывающее запястье синеватой полосой клеймо. – Я ходила к Поганому огню!
– В стражницы нанимаешься? – недовольно буркнул Олфейн, сойдя со ступеней и двинувшись в узкий переулок.
Выходить на главную улицу ему не хотелось. То ли дело улочка Камнерезов, на которой даже днем между зданиями стояла тень. Верхние этажи мрачных домов выдавались вперед, почти соприкасаясь друг с другом, а внизу, между штабелями тесаного камня, в пыли и каменной крошке бегали чумазые дети, радуясь узкой полоске солнечного осеннего неба над головой. Где-то под домами раздавался стук – лучший камень добывался именно в этой части холма, в штольнях, которые имелись под каждым жилищем. К сожалению, глубина проходов в каменном основании города количества собираемых кристаллов не увеличивала, но зато пыли и мусора приносила изрядно.
Именно поэтому улочку Камнерезов не слишком жаловали горожане, и Рин рассчитывал добраться до Северной башни, не встретив никого из знакомых.
– Почему в стражницы? – удивилась увязавшаяся следом Джейса, стараясь не зацепить ветхим платьем сложенные у домов плиты и блоки. – Разве девушек берут в стражницы? Если только стряпухой, но стряпухе клеймение не требуется. Ты знаешь, я так перепугалась в этой Кривой часовне! У настоятеля Солюса отвратительная бородавка на носу! И там было не меньше сотни пришлых. Из этих, что волокут от Пущи обозы. Лошади ведь боятся Погани. Да, тележных перегонщиков! Они толпами приходят посмотреть на клейменый огонь, и некоторые из них щипали меня за ноги, посмотри, какие синяки!
Джейса обогнала Рина и взмахнула подолом платья. Олфейн поморщился и с некоторым усилием отвел взгляд от белых ног.
– Больно было… в пламени?
– Не-а! – завертелась перед ним раскрасневшаяся звонарка. – Уж по-всякому не больнее щипков! Я, правда, здорово трусила, но закрыла глаза, прошептала молитву Единому и сунула руку в огонь. А потом даже глаза открыла, боли-то не почувствовала! Только холод! А холод как раз от огня исходил! И камень, на котором огонь горит, холодный! И вот!
Девчонка снова подняла над головой руку и продолжила крутиться, развевая светлое выцветшее платье. Сразу несколько ребятишек, присвистывая, присоединились к ее танцу.
– Я тороплюсь, – отрезал Рин, протискиваясь между звонаркой и пыльной стеной.
– И ты ни о чем больше не хочешь меня спросить? – надула губы Джейса.
– Чтобы услышать еще какую-нибудь глупость? – бросил через плечо Рин.
– Стой! – выкрикнула девушка.
– Ну что еще?
Рин с раздражением обернулся. Раньше Джейса не позволяла себе произнести больше пяти-шести слов в его присутствии.
– Я не могу идти за тобой, – она едва не плакала. – Отец запретил мне уходить дальше, чем на три квартала от дома!
– И как же ты ходила к Кривой часовне? – удивился Рин.
– Камрет ходил со мной вчера! – выпалила Джейса. – Отец отпустил меня с Камретом. Он хороший!
– Не сомневаюсь. – Рин сплюнул под ноги.
– Подожди! – Девушка опустила руки. – Камрет сказал, что если ты женишься на клейменой и у тебя родится сын, то, возможно, дом Олфейнов останется тем, что он есть…
– И что из этого следует? – скривился Рин.
– Я клейменая и рожу тебе сына, – прошептала Джейса. – Я не уродина, у меня крепкая грудь, здоровое тело. Хочешь потрогать? Камрет сказал, что я даже красива! Я все еще девственница, Рин.
– Послушай, – невольно отшатнувшись, Олфейн постарался говорить медленно и негромко, потому что этажом выше уже заскрипели деревянные рамы, да и стук молотов и визг пил вроде как начали затихать. – Я благодарен Камрету за участие в моей судьбе. Я тепло отношусь к твоему отцу, Шарб без сомнения подтвердит это в любой момент. Я числю тебя среди самых близких мне людей… Но из этого вовсе не следует, что я собираюсь взять тебя в жены!
– Почему? – Глаза Джейсы наполнились слезами.
– Причин предостаточно, – скрипнул зубами Рин. – И то, что ты слишком мала, не главная из них. Если я решу спасти свой дом таким образом, ты мне не подойдешь!
– Я недостаточно красива? – подняла брови Джейса.
– Ты слишком глупа! – прошипел Рин, но тут же примирительно замахал руками, потому что слезы ручьями хлынули из глаз девушки. – Я не хотел сказать, что ты дура, вовсе нет, но ты не понимаешь самого главного!
– Что же это – самое главное? – всхлипнула Джейса.
– Мне нужна не красавица, – вздохнул Рин. – Может быть, даже совсем не красавица. Мне нужна девушка из богатой и сильной семьи, потому что в другом случае я не дам за жизнь собственной жены и пучка погасших огненных игл! Ее убьют при первых же признаках, что она понесла ребенка. Или еще раньше!
– Да? – Джейса высморкалась в тряпицу. – А в городе говорят, что опасаться надо тебе! Что твой дядя справедливо зол на тебя! Говорят, что ты нашел опекуна на стороне, забыв о том, что у тебя остался близкий родственник. Ты оформил сделку в Кривой часовне, и теперь твой дядя рыщет по всему городу.
– Чего же он ищет? – нахмурился Рин.
– Твоего опекуна! – развела руками Джейса. – Ведь после обряда у него на пальце должно было остаться кольцо магистра. Конечно, если он не отрубил его себе вместе с пальцем! У тебя-то кольца ведь нет? Говорят, что ты, наверное, нашел какого-нибудь пьяного охотника и сделал его своим опекуном, а потом он протрезвел, увидел кольцо на пальце, а когда понял, что за счастье ему привалило, то забился в какую-нибудь дыру. Или вовсе ушел в Погань, но долго он там не продержится! Стражники твоего дяди ходят по трактирам и в городе, и в Поганке, и в Диких поселках. Фейр найдет твоего опекуна, Рин, и убьет его!
– Тогда я найду другого! – напряг скулы Олфейн.
– Неужели? – Джейса вытерла последние слезы. – А перстень? Фейр наверняка заберет его себе, а без перстня никто не засвидетельствует опекунство!
– И что же мне делать? – прищурился Рин.
Он едва сдерживал себя: еще не хватало выслушивать советы звонарки!
– Мой отец не сможет быть твоим опекуном, – вздохнула Джейса. – Он не клейменый и не собирается приближаться к поганому огню. Но выход есть. Если наш брак скрепит настоятель Храма, тогда он возьмет ответственность за нашу семью и за твой дом, Рин.
– И это тебе посоветовал Камрет? – Рин побледнел от ярости.
– Нет, – улыбнулась Джейса. – Это я сама узнала. Я ходила на службу в Храм, чтобы получить благословение на клеймение. Без него женщин не допускают к священному огню! Вот и разговорилась со жрецом. Он очень добрый! Он сказал, что если ты согласишься, то Храм не только станет опекуном над домом Олфейнов, но и погасит все его долги! И всего-то за двадцать лет магистрата. Двадцать лет! Как раз родится и вырастет наш сын, и…
– Джейса, – Рин говорил шепотом, но этот шепот больше напоминал сдавленный до шипения крик, – скажи мне, что ты сейчас чувствуешь? После клеймения, что ты чувствуешь?
– Ничего. – Девушка потерла запястье. – Так, пустота какая-то поначалу чудилась в животе и в груди, но я уже привыкла. Знаешь, было такое ощущение, что я превратилась в песочные часы, и из меня тонкой струйкой вытекает песок. Смешно, правда?
– Смешно, – кивнул Рин. – Если что и вытекает из тебя в виде песка, то это мозги из твоей очаровательной головы! Запомни то, чему меня учил отец: что бы ни попало в руки к храмовникам, они этого не выпустят никогда! А если они дают тебе медный грош, готовься расплачиваться золотом. Иди домой, Джейса. Не сомневайся, если я все же решусь на союз с храмовниками, я приду к тебе.
– Мастер Хельд – хороший человек, – прошептала Девушка.
– Не спорю, – растянул губы в холодной улыбке Рин. – Во главе Храма просто не может стоять плохой человек, ведь он служит Единому, не так ли? И, наверное, беседует с ним накоротке? Иди, Джейса!
Звонарка развела руки, хлопнула ими по бедрам и постаралась улыбнуться. Только улыбка у нее получилась жалкой. Рин помнил тот день, когда увидел улыбку девчонки в первый раз. Мальчишки с ее улицы бросали в Джейсу камнями, обзывали нищенкой, пытались высечь, и если бы не Рин, который возвращался домой после очередного похода к Водяной башне, может быть, и покалечили бы несчастную. Рин, сам еще мальчишка, разогнал маленьких негодяев, взял девчонку за руки и попросил Единого, чтобы она успокоилась. Джейса плакала от боли и улыбалась из-за чудесного избавления одновременно, синяки на разбитом лице исчезали на глазах, а на Рина накатывали слабость и головная боль. Впервые. Именно тогда он понял, что может исцелять раны…
