Сергей Малицкий
Пагуба

Полная версия

Глава 3
Малая Тулия

На верхней галерее замка гулял ветер. Выдувал из-под балок розовых куполов труху прошлогодних птичьих гнезд и разбрасывал ее между резных колонн переходов. Постельничий блистательного иши, Ирхай, раздраженно чихнул, покосился на рослых гвардейцев, что по четверо стояли на обоих концах галереи, вытащил из поясной сумки бумажную полоску и черканул грифелем пару слов. День не задался: с утра томило сердце, словно торопилось отстучать все волнения на год вперед, ныли суставы, шумело в висках. Добро бы накатили привычные хвори, нет, повеяло чем-то новым, дыхание перехватило, пришлось поклониться правителю и попроситься на воздух, да и тут отдышаться так и не удалось. В глаза лез какой-то мусор, в уши – щебет едва вылупившихся птенцов. Второго спальничего придется выпороть, вчера еще отправлял его к дворничему, чтобы навели порядок на верхних галереях, неужели мозгов не хватило посбивать гнезда? Не из-за этого ли иша с полудня сам не свой? Хотя вряд ли. Правитель, который замечает все вокруг себя, плюет на подобные мелочи.

Ирхай подошел к ограждению и прищурился, взглянув на опускающееся к горизонту солнце. Многие мечтали подняться на верхние галереи, чтобы оглядеть с высоты и город, и окрестности, и Ирхай, когда еще бегал мальчишкой среди дворни и молодых воинов, мечтал о том же, думал, что отсюда, сверху, и солнце окажется ближе. Так нет же, что сверху, что снизу одно и то же. А город? Вот он – у его ног. Словно пласт промытых речной водой пчелиных сот. Поодаль – ремесленные слободы, похожие опять же на кубики сушеного меда, пойманные паутиной заборов и улочек. Между ними и городом – суета ярмарки, торговцы, покупатели, зеваки, которые сверху кажутся меньше муравьев. Чуть правее – пристань, лодки, широкая серая лента Хапы, устье Блестянки, земли вольных, темная громада Дикого леса. Когда ветер с востока, иногда город наполняется запахом чащи. И тогда сердце Ирхая сжимается от ужаса.

У южного купола застучали каблучки. Ирхай оглянулся и вздохнул. По галерее, в ореоле развевающихся лент и кружев, бежала Аси. На ее лице блестели слезы. Жена иши плакала нередко, неужели правитель посмел обидеть ее и сегодня?

– А, это ты? – Она хотела скрыть слезы, но, разглядев неуклюжую фигуру пожилого постельничего, опустила руку, не стала мочить рукав атласного платья.

– Вава обидел тебя? – спросил Ирхай.

Только сама Аси, постельничий да старшина Тулии Мелит – старший брат иши – позволяли себе называть ишу по имени, но и то лишь тогда, когда этого не мог услышать кто-то другой. Не считая личного телохранителя иши, который следовал за правителем неотступно, но как Хартага сам называл ишу, Ирхай не знал. Постельничий вообще не слышал, чтобы Хартага произнес хоть слово. Могло оказаться, что он нем. Интересно, а когда иша ласкал жену, он отсылал Хартагу куда-нибудь?

– Нет. – Аси, которая к тридцати с лишним годам сохранила свежесть кожи, высокую грудь и тонкую талию, раздраженно тряхнула золотыми кудрями. – Он меня не обидел… словом. Но он зол. Он разговаривал так, словно его пальцы были опущены в раскаленные угли. И когда он просил меня уйти, он говорил, не разжимая зубов. Он сказал, что не ждет меня этой ночью. Он пошел в зал совета, там Квен и Мелит. Вава… он напуган. – Аси сбивчиво зашептала: – Мне тоже страшно, Ирхай. Беда. Нам всем грозит беда, я чувствую!

– Успокойся. – Ирхай удивился схожести ощущений, коснулся кончиками пальцев локтя ишки, которая обречена была остаться бесплодной, пусть и не только потому, что у иши не должно быть наследника. – Сейчас я пойду и все разузнаю. Не представляю ни одной неприятности, которая могла бы пошатнуть Текан. Не плачь. У мужчин тоже бывают трудные дни, а твой муж – первый мужчина всей Салпы. Самого сильного быка запрягают в самую тяжелую повозку. Ему тяжелее прочих.

Аси кивнула, всхлипнула и побежала к южному куполу, от которого начиналась крутая лестница в ее покои. Гвардейцы разошлись в стороны, пропуская правительницу. Нет, на верхней галерее было хорошо. Дышалось легче, не пахло копотью из масляных ламп. Да и не наблюдалось ни суеты, ни угодливых физиономий вельмож, ни испуганных рож челяди. В самом деле, кто еще, кроме стражи, мог подняться на верхние галереи? Одна лестница проходила через покои ишки, другая вела наверх из покоев иша. И та и другая охранялась ветеранами гвардии. Выходит, только сам иша, ишка, две ее сестры, Ирхай, Хартага да один из двух братьев иши? Может, и не стоило разорять гнезда? Когда-то Аси восхищалась щебетом птенцов. Да уж. Нелегкая судьба выпала дочери урая Хилана. Кем она была в двадцать с небольшим? Засидевшейся в девках красавицей, на которую однажды обратил взор сын урая Хурная, робкий и обстоятельный долговязый парень, начинающий седеть с юных лет кессарец Вава? Знал ли он, что станет ишей? Вряд ли. Никто этого не знал. Прошлый иша был еще не стар, править бы ему и править. Тогда отчего Вава выбрал Аси? Да, ее старшая сестра Тупи была замужем за Мелитом – старшим братом будущего иши, и это могло послужить поводом для знакомства, но не для женитьбы. Что Вава нашел в Аси? Пленился ее кудрями и тонким станом? Но у младшей сестры Аси – Этри – и стан тоньше, и кудри гуще, пусть они и пепельного, а не золотого цвета, да и на лицо она явно красивее своей сестры. Да и что толку от стана, если Аси не может иметь детей? Почти сразу после знакомства с Вавой заболела, простудилась, упав в ледяную воду Хапы, едва не лишилась разума, ни с кем не разговаривала больше года. Целый год заново училась ходить. Долго приходила в себя. Но впервые улыбнулась, когда увидела именно Ваву, который, к тому времени став ишей, в свою очередь не забыл о веселой смешливой девчонке, не согласился на предложение будущего тестя обратить внимание на его младшую дочь, решил навестить среднюю. Тогда Аси и пошла на поправку. И вот как срослось: Аси не может иметь детей, а ише нельзя иметь детей, и, кроме Аси, ему никто не нужен. Вот так-то.

Ирхай оглянулся, вздрогнул, услышав хруст под ногой. Наклонился, разглядел выпавшего из гнезда и раздавленного птенца, раздраженно сплюнул и тяжело задышал. Все-таки следовало выпороть спальничего. Постельничий кивнул, соглашаясь сам с собой, и поплелся к лестнице в покои иши, проклиная спину, вздумавшую заболеть в самом начале лета, и отказывающие ему в этот день голову, суставы и сердце.

Иша, несмотря на вечерний час, и в самом деле отыскался в зале совета. Он сидел в мягком высоком кресле, закутавшись в темно-красную тунику, ежился, словно под оклеенными кожей вепря сводами гуляли зимние сквозняки, тянул к выложенным перед ним на бронзовое блюдо раскаленным углям руки. За его спиной, присев на высокий хурнайский стул, замер напоминающий сжатую в комок пружину Хартага с коротким копьем в руке. Справа на широкой скамье сидел, опустив голову, старший брат иши – старшина Тулии седой Мелит. Тремя ступенями ниже, в центре округлого зала, стоял посеченный шрамами и морщинами воевода гвардии Квен.

Ирхай привычно упал у порога на колени, хотя мог преклонить только одно из них, поднялся, ухватившись за резной дверной косяк, и поплелся к правой скамье. Если уж делить неурочные посиделки, то со спокойным и мудрым Мелитом. Тем более что иша и в самом деле был не в себе. Обычно спокойные глаза его провалились, поблескивали искрами тревоги и ненависти. Пальцы слегка подрагивали.

– Ты слышал? – глухим, словно растерявшим все высокие ноты голосом обратился к постельничему иша. – Ты слышал? Я приказал высечь старшину северной башни, а Квен снял у него с руки лоскут кожи, да еще вздумал защищать негодяя.

Лоб иши покрывал болезненный пот. Волосы торчали слипшимися клоками.

– О ком речь? – как можно мягче спросил постельничий, присаживаясь рядом со старшиной Тулии.

– О старшине Эппе, – склонил голову воевода Квен, широкоплечий воин, который при предшественнике иши заправлял ловчими. – Я наказал Эппа своею волею до того, как его приказал наказать блистательный иша, и наказал жестоко, шрам на руке останется до конца его дней, но теперь, когда я слышу веление блистательного иши еще и высечь ветерана, мое сердце обливается кровью. Плетка не оставит шрамов, но я лишусь старого гвардейца. Он не переживет позора. Он не луззи, чтобы наказывать его плетьми. Я не противлюсь воле правителя, я молю о пощаде для старого воина.

– Я вправе высечь плетьми любого, – отчеканил иша. – Даже любого из вас!

– Разве я позволил себе хотя бы на мгновение усомниться в твоем праве, блистательный иша? – встал на одно колено Квен. – Я готов принять плети на свою спину. Один на один с тобой, правитель. Пусть все выйдут, и я скину одежду. Хотя Хартага пусть останется. Он ведь что-то вроде твоей тени? Но если ты захочешь сечь меня даже во внутреннем дворе замка, я уже не говорю о порке на площади, тебе придется сечь мое мертвое тело. Моя честь стоит дороже моей жизни!

– А чего тогда стоит моя честь? – уронил глухие слова иша.

– Всего Текана, блистательный иша, – раздался от дверей в покои грубый голос Далугаеша.

Долговязый, шурша кожей легких доспехов, встал только на одно колено, хотя должен был опуститься на два. А вот идущие за старшиной ловчих его спутники: старый Кастас, обрюзгший, лишенный, кажется, не только волос на голове, но ресниц и бровей, урай Хилана, отец Аси, и сухопарый, вечно улыбающийся худышка Данкуй – старшина тайной службы иши, – опустились на оба колена, хотя могли обойтись и одним. Ирхай неприязненно покосился на высокого, с глазами навыкате, Далугаеша. Ни одного мгновения он не подозревал старшину ловчих в измене или еще в каких умыслах, но даже находиться в одной комнате с самым смертоносным мечником Текана без дрожи не мог. Хотя разве Далугаеш скрещивал меч с тем же Хартагой, Квеном, Данкуем? Кто из них мог бы стяжать звание лучшего? Каждый когда-то прослыл доблестным воином, а значит, и изощренным убийцей. Не считая Хартаги, о котором Ирхай вообще ничего не знал, кроме того, что Вава притащил телохранителя за собой из Хурная, когда оставлял город под опеку младшего брата Кинуна. Зато Ирхай кое-что знал об остальных. Данкуем, по слухам, пугали детей во всех Вольных землях, да и в Текане многие страшились произносить его имя. А Квеном однажды напугали целый город – Харкис. Навсегда напугали. Пусть и не он тогда был воеводой. Но кое-чем занимался именно он.

– Я смотрю, иша, у нас тут сама собой образовалась Малая Тулия? – поднял голову до того молчавший Мелит. – Воевода, постельничий, старшина ловчих, старшина тайной службы, урай Хилана, я и, конечно, в первую очередь ты, правитель Текана, – все собрались. Только смотрителя не хватает, но толстяк не заставит себя ждать, быстренько приползет. Так вот, пока его нет, хотелось бы услышать, что за беда нас настигла? Ведь только беда всего Текана может заставить так биться твое сердце? Может быть, вольные сошли с ума и собираются захватить ярмарочную площадь под стенами Хилана? Или чудовища Дикого леса научились плавать и Хозяин чащ гонит их в воды Хапы? Или на Текан надвигается мор? А может быть, ушлый торговец обманул какого-нибудь луззи? Или же небо побагровело и на Салпу надвигается следующая Пагуба? Нет, все гораздо проще. Вся проблема в чьей-то глупой шутке и в том, сечь или не сечь несчастного брюзгу и служаку Эппа, который проглядел шутника. А ведь Эпп был одним из лучших ловчих когда-то. Не он ли учил в свое время уму-разуму, скажем, того же Далугаеша?

Мелиту дозволялось больше, чем другим. Ему и младшему брату иши – Кинуну. Но Кинуна в покоях иши не было.

Иша побагровел, но не сказал ни слова, хотя скулы его заходили желваками. Ирхай едва заметно вздохнул. Если бы иша был в бешенстве, он стал бы бледнее зимнего неба, и с губ его не сходила бы улыбка. В такие минуты даже Мелит предпочитал покидать покои иши едва ли не ползком. Хотя сам Ирхай видел таким ишу только один раз, и случился этот раз почти десять лет назад. Тогда Вава, средний сын бывшего урая Хурная, только-только был провозглашен Большой Тулией – собранием ураев всех кланов – правителем Текана. Еще не впиталась в камни уничтоженного Харкиса рассыпанная поверх развалин соль. Еще не просолилась в чанах хиланского Храма Пустоты почти тысяча пар ушей стертого с лица Текана клана Сакува. Еще не был предан огню старый иша, найденный мертвым на верхней галерее, на которой еще не стояли гвардейцы. Именно тогда, сразу же после избрания и последующего рукоположения нового смотрителя, правитель Текана вызвал к себе этого самого смотрителя, чтобы понять, зачем был уничтожен клан Зрячих? Что за святотатство произошло за высокими стенами Харкиса, что старый смотритель приказал перебить почти тысячу подданных иши? Мало того, уничтожение Сакува началось с истребления выходцев из клана Зрячих в рядах самой гвардии, чтобы потом, в схватках на улицах Харкиса, добавить к этой полусотне несчастных более тысячи отборных гвардейцев. И это без подсчета перебитых в Харкисе женщин, детей, стариков.

Тогда новый смотритель (а старый умер едва ли не в один день с ишей) был еще не столь толст и лыс, как теперь, но столь же словоохотлив. И все же молодого ишу, который, кажется, готов был придушить лоснящегося храмовника, он выслушал молча и вслед за тем не только не пополз прочь от повелителя, как сделал бы любой из вельмож, исключая разве только одного Квена, а начал говорить. Сначала, заставив правителя побелеть от бешенства, он сказал, что понятия не имеет, каким образом принималось решение вырезать под корень клан Сакува. Потом добавил, что единственной причиной такого решения могла быть реальная угроза Пагубы и что, по его разумению, с этого самого дня во всем Текане должно быть запрещено любое упоминание Сакува, а уж тем более щиты и оружие с символикой клана Зрячих. Затем, не повышая голоса и не стирая с лица извечной улыбки, смотритель объяснил выходцу из Хурная, что все подобные решения относительно жизни или смерти подданных иши диктуются священной Пустотой. И неподчинение им и в самом деле может повлечь ужасную Пагубу, которая уменьшит число жителей Текана не на две тысячи человек, а вдвое или втрое больше. Кроме того, прищурился смотритель, в далеком прошлом случались Пагубы, когда в живых оставался один из десяти, потому как слуги Пустоты не ограничивались поселками и слободками, но уничтожали и оплоты, входили и в города. Затем смотритель рассказал, что все повеления Пустоты доносятся смотрителем до иши в первую очередь и выполняются только после обсуждения сопутствующих обстоятельств, тем более что сам смотритель не вправе повелевать ни гвардией, ни ловчими, ни даже последними дворцовыми служками. Он может только беспрепятственно входить в города и дома, чтобы проверять верность служения Пустоте детьми Салпы. Наконец, смотритель поклонился и добавил, что если новый иша не совладает с огнем, который бушует в его сердце, и убьет нового смотрителя, то на его место снова придет новый смотритель. И вся эта череда призваний продолжится опять-таки до следующей Пагубы, а история не знает еще ни одной из них, которую удалось бы пережить ише Текана.

В тот день Вава все-таки сдержал себя. Тем более что новый смотритель благоразумно удалился, сообразив, что на повторное предложение убить его иша может и откликнуться. Сейчас же иша пока еще был далек от состояния бешенства. Но не слишком далек. Так в чем же состояла причина его волнения? Неужели в том самом появлении щита клана Сакува на ярмарочном столбе? И чего волноваться? Щит уже снят, а клана Сакува, уничтожение которого, как понял Ирхай, было условием отсрочки очередной Пагубы, давно уже нет. Или небо уже побагровело над Теканом? Найти наглеца и отсечь ему башку, мало ли соглядатаев Данкуя бродит по ярмарке?

– Сядь, – выдохнул иша в сторону воеводы и положил подрагивающие пальцы на подлокотники кресла. Самообладание постепенно возвращалось к правителю Текана. Все-таки, когда десять лет назад умер предыдущий иша, Ваву избрали на его место не потому, что его брат был старшиной Тулии, и не потому, что он согласился не иметь детей – то есть готов был пойти на то, что его возможная избранница будет лишена лекарями Хилана этой возможности навсегда, – а потому что Вава был самым сдержанным и рассудительным изо всех ураев. Или казался таким. Хотя говорили, что, если бы не та история с Сакува, ишей должен был бы стать урай именно клана Зрячих.

– Хорошо, начнем сначала. – Иша перевел взгляд на одутловатое лицо собственного тестя. – Как все уже знают, сегодня утром на белом щите клана Паркуи появился глаз. Надеюсь, клан Чистых не собрался переименоваться?

– Без сомнений, это сделал какой-то безмозглый шутник, – подобрал дрожащую губу Кастас. – Я бы выдернул ему руки и ноги, прежде чем отсечь башку, но как его отыскать? Утром на ярмарке стражи нет, туман наползает со стороны Хапы, ловкач сумел остаться незамеченным. Вся стража Хилана сейчас выведена на ярмарочную площадь! Глашатаи обещают за голову ловкача немалый куш!

– Действительно ловкач, – скучающим тоном заметил старшина тайной службы Данкуй. – Забрался по гладкому столбу на высоту двадцати локтей и ловко намалевал углем глаз на белом щите. А ведь столб намазан жиром, без лестницы смельчак не обошелся бы. Без большой лестницы. Значит, он был не один. К тому же стражники заметили глаз только в полдень, уж точно его видели множество луззи, но никто не донес. Меня это беспокоит даже больше, чем дурацкая шутка сама по себе. Хотя выдернуть шутнику руки и ноги следует непременно. Как раз перед тем, как его казнить. А вот Эппа, блистательный иша, я бы и в самом деле пожалел. Верность стражей Хилана, как любовь близких, любовью и питается.

– Потом будем говорить о любви, тем более что и твои соглядатаи тоже проглядели щит, – оборвал Данкуя иша и вновь обратился к воеводе. – Давай начнем с самого главного. Мог ли ловкачом быть выходец из клана Зрячих? Клана, уничтоженного по велению Пустоты. Это все помнят? Квен, ведь это было твоим делом?

Иша выделил слово «твоим».

– Все ли Сакува были убиты?

– До единого, – снова поднялся Квен. – Тысячу семьдесят два воина гвардии потеряли мы сами под Харкисом, в том числе три сотни ловчих, но уничтожили всех Сакува до единого. Начиная с нищего попрошайки и заканчивая ураем Харкиса. Точнее, начиная с урая Харкиса. Включая пятьдесят Зрячих – гвардейцев, уничтоженных еще в Хилане, двадцать трех Зрячих, которые были в отъезде, и шестерых беглецов, пытавшихся спастись в крепости Парнс.

– Итого? – поднял брови иша.

– Девятьсот восемьдесят три Зрячих, – твердо сказал Квен.

– Из которых воинами разного возраста было всего лишь триста сорок человек, – скривил губы Мелит. – Ведь гвардейцы Сакува были уничтожены не в бою, а казнены? Их убили в спину ловчие. В спину, потому что в открытом бою мало кто мог с ними справиться, а сами Сакува никогда не становились ловчими. Ведь ловчий отказывается от своего клана? И все это согласно вольностям, которые были пожалованы Зрячим столетия назад. Я согласен, что Сакува были опасны, но триста сорок человек? И это вместе с юнцами и стариками. И ни у одного, кстати, не было ружей. Ружьями ведь имеют право владеть только доблестные гвардейцы? Не слишком ли велики потери?

– Ты не подденешь меня, Мелит, – хмуро отозвался Квен. – И не потому, что тогда я командовал только ловчими. Ты же сам говоришь, что равных Сакува в схватках не было? Разве только немногие умельцы из клана Смерти, воины которого обучаются убийству с колыбели, могли бы перещеголять лучших воинов Сакува. Боюсь, если бы не их самоуверенность и не внезапность нападения, нам не хватило бы и двух тысяч гвардейцев, пусть даже они были бы обвешаны ружьями. К тому же ружье перезаряжается довольно долго, а лучник натягивает тетиву мгновенно. Из Сакува не могли управляться с луком только грудные младенцы и древние старухи.

– А среди вольных не могут скрываться выходцы из клана Зрячих? – наморщил лоб иша. – Из тех, кто покинул Текан задолго до того дня? Из тех, чей след затерялся давно?

– Исключено, – покачал головой Данкуй. – Я слежу за вольными почти десять лет, они держатся кланами и за речкой, но беглецов от Сакува там не было никогда. Зачем им было уходить за реку? Ведь Сакува не делились на арува и луззи. Самый грязный бедняк Сакува мог говорить с ураем Зрячих на равных. С уважением, но на равных.

– Какая мерзость, – шумно высморкался в платок урай Кастас.

– Значит, было девятьсот восемьдесят три Зрячих, – кивнул иша. – Что же, смотрителю были представлены девятьсот восемьдесят три пары ушей?

– Девятьсот тридцать три, – отозвался Квен. – Гвардейцев Сакува поместили на погребальный костер с ушами. Но почти все девятьсот тридцать три пары отрезались у меня на глазах.

– Кроме? – насторожился иша.

– Кроме тех, кто был убит вне стен Харкиса, – пояснил воевода. – Правда, те, кто оказался в отъезде, были потом доставлены на развалины Харкиса, убиты и разделаны у меня на глазах, но тем самым беглецам пришлось расстаться с ушами на предзимнем перевале, к тому же старшина стражи Харкиса перед смертью бросился вместе с внуком урая Сакува в пропасть.

– И? – потребовал продолжения рассказа иша.

– Я уже докладывал эту историю в подробностях, – опустил взгляд Квен, – но могу повторить ее столько раз, сколько потребуется. Беглецов было шестеро. Перед смертью дочь урая Харкиса, которая стояла с обнаженным мечом на лестнице перед нами, приказала последним воинам спасать ее сына. Мы стояли с ней лицом к лицу, она чертовски хорошо владела мечом, положила немало наших. Нас было десятеро на той лестнице против бешеной бабы, десятка Зрячих и крохотного мальчишки, которого Далугаеш успел ранить, лицо ребенка было залито кровью.

– Точно так, – прогудел старшина ловчих, – я рассек ему лоб, руку и грудь, но убить не сумел. Его мать, без сомнения, была одной из лучших фехтовальщиц Сакува, она оттеснила меня. Да и мальчишка довольно ловко отмахивался кинжалом.

– Мы использовали последние заряды, чтобы убить дочь урая, но не смогли сразу последовать за беглецами, потому как схватка еще не закончилась, – продолжил рассказ воевода. – Трое воинов Сакува остались сражаться за ее тело и забрали за собой еще шестерых наших. Но едва нам удалось справиться с ними, я отправил за беглецами лучших ловчих. Они преследовали их несколько дней и настигли на подходе к перевалу. Но даже и в последней схватке воины Сакува остались верны себе. Уже раненные залпом из ружей, они ринулись в бой и убили большую часть преследователей. Но погибли и сами. Как я уже говорил, старшина Сакува бросился с обрыва вместе с маленьким седоком. Четверо Сакува погибли с мечами в руках. Ловчие отрезали уши четверке, сбросили тела в воду, а потом спустились в долину Бешеной речки, где стали искать тела старшины и ребенка. В течение трех дней река вынесла их всех. И четырех с отрезанными ушами, и тело старшины, и тело ребенка, и труп лошади. Конечно, их было невозможно узнать, кожа была содрана с лиц и тел, одежда истерзана в лохмотья, но уши и старшины, и внука урая уцелели. Ловчие отрезали их и представили мне на развалинах Харкиса. Тому свидетельством были рассказы десяти уцелевших воинов.

– Получается, что в лице Сакува мы уничтожили самого страшного, почти непобедимого врага, – медленно проговорил иша. – К тому же выполнили повеление Пустоты и избежали Пагубы. И все-таки кто-то изобразил знак клана Сакува на щите клана Паркуи. Осквернил его, – повернулся к ураю Хилана иша. – Что скажешь, дорогой Кастас?

– Кто-то выжил, – сдвинул брови урай. – Я не сомневаюсь в словах Квена, что были уничтожены все, кто находился в городе. Но что, если в их число попал кто-то случайный? Что, если он был сочтен как Сакува? Какой-то гость, бродяга, торговец? Если это так, выходит, что Сакува убиты не все?

– Исключено, – отрезал Квен. – У меня были торговцы, которые знали всех Сакува в лицо и по именам, и ни у одного Зрячего не были отрезаны уши, пока кто-то из купцов не узнавал мертвого и не называл его имя. И это имя было выколото на каждой паре ушей. К тому же каждое имя сверялось с писчими ведомостями клана. К каждой строчке была приложена пара ушей.

– А эти торговцы ходили с ловчими к перевалу? – прищурился иша. – Они смотрели на трупы, вынесенные рекой?

– Там не на что было смотреть, – ответил Квен. – Но были опознаны доспехи, оружие, даже сапожки, которые заказывал урай Сакува для внука. Детское белье имело вензеля рода Харти! Кого еще они могли найти под порогами Бешеной речки? Или в те дни, когда начинаются первые вьюги и даже мудрецы Парнса не показывают носов из келий, горная речка выносит труп за трупом?

– Может быть, зацепка в другом? – ухмыльнулся Данкуй. – Урай Сакува не выдавал дочь замуж, однако внука он признал, хотя и не хвастался им на каждом углу. Мальчишке на момент гибели было где-то лет пять, и он не от одного из стражников Зрячих, урай признал бы любого из Сакува членом своей семьи, значит, кто-то может мстить за убитого сына, пусть даже незаконнорожденного. Кто-то из других кланов. Я бы постарался поковыряться в чужих ушах да извлечь оттуда отголоски старых слухов пятнадцатилетней давности.

– Вот и займись, – задумался иша. – Извлеки старые слухи. Да проверь их. Найди этого молодца. Кто бы ни осквернил щит клана Чистых, я хочу знать имя отца внука урая Сакува.

– Слушаю и слушаюсь, иша, – кивнул Данкуй.

– Далугаеш?

– Я слушаю, блистательный иша, – прогудел старшина ловчих.

– Разыщи десяток тех ловчих, что вылавливали из реки трупы, и расспроси каждого – по отдельности. В подробностях и обо всем! Где бы они ни были, пусть даже разбежались по выслуге лет по всему Текану!

– Не выйдет, блистательный иша, – дрогнувшим голосом отозвался Квен. – Никого из десятка нет в живых.

– Почему? – не понял иша.

– Погибли, – пожал плечами Квен. – Кто-то отравился, на кого-то напали в темном переулке, перерезали горло и ограбили, кто-то просто умер, кто-то утонул, погиб на пожаре. Никого не осталось. Десять лет – немалый срок.

– Вот как? – снова начал бледнеть иша. – А сколько еще ловчих расстались с жизнью за последние десять лет?

– После уничтожения Харкиса – никто больше не расстался с жизнью, кроме этих десятерых, но это произошло не за один день, – процедил сквозь зубы Квен и опустил голову.

– И это не показалось тебе подозрительным? – с хрипом просвистел иша. – Так кого мне сечь сразу после Эппа? Или снимем лоскут кожи с руки воеводы? Далугаеш?

– Я слушаю, блистательный иша, – снова прогудел старшина ловчих.

– Разузнай все, что можешь, – срывающимся голосом приказал повелитель. – Опроси членов семей этих ловчих, их приятелей, трактирщиков в тех трактирах, где они пили. Всех, кого сможешь. Мне нужен результат. Я хочу знать все. И мне нужен этот ловкач. Понятно?

– Слушаю и слушаюсь, иша, – кивнул старшина ловчих.

– Если им окажется тот же человек, которого будет искать Данкуй, щедро награжу обоих, – медленно проговорил иша. – Я хочу видеть, как шутнику отрежут уши. Живому. Или пусть мне принесут его голову! Голову с ушами, и отрежут их при мне! Квен?

– Да, блистательный иша, – отозвался воевода.

– Те, кто уцелел после ратных подвигов в схватке с дочерью урая Сакува, живы?

– Да, – кивнул Квен. – В живых остался я, Далугаеш и еще двое ловчих.

– Нет, – подал голос старшина ловчих. – Одного из двоих уже нет. Остался только Ганк. Экв мертв.

– Когда? – резко повернул голову Квен.

– Сегодня, – растянул губы в холодной улыбке Далугаеш, – после полудня. Нас осталось трое, почтенный Квен. Ты, я и Ганк.

– Вот как, – откинулся в кресле иша. И вдруг и сам расплылся в сладкой, нехорошей улыбке, от которой у Ирхая похолодело в груди. – Ну что же? Выкладывайте. Все выкладывайте, все сделайте, чтобы я перестал удивляться до прихода смотрителя. Если буду удивляться с ним вместе, то кто-то не отделается даже поркой. Пока я знаю только о щите и о том, что сегодня на ярмарке видели черного сиуна. Кстати, Эпп и видел! Не оттого ли он медлил и не снимал щит Сакува со столба?

– Нет, – мрачно проговорил Квен. – Не оттого. Черный нередко мелькает на улицах Хилана. Он диковинка, но не повод для сбора гвардии. К тому же черного сиуна видел не только Эпп. Черного видели и его стражники, и не менее двух сотен зевак, что толпились на балаганной площади. Черный принял участие в цирковом состязании, проиграл его и даже расплатился за проигрыш, после чего исчез. Но Эпп окаменел возле столба со щитами не поэтому. Ему явился Сиват.

– Сиват? – удивленно воскликнул Данкуй. – Праздный гуляка? Призрак Хилана? Давненько его не было. Веселенькие времена грядут. Сиват, значит…

– Или ночной бродяга, – кивнул Квен. – Никто, кроме Эппа, не видел его, но я верю своему старшине. Сиват редко являет себя смертным, только в трудные времена, но все описывают его одинаково: на нем ветхая, распадающаяся клоками одежда, у него босые ноги, длинные волосы, закрывающие почти все лицо, колпак с широкими полями, темные, словно влажные глаза. Он остановил Эппа у столба и сказал ему о щите следующее: «Пусть висит».

– Так, может, он сам его и повесил? – воскликнул Кастас.

– Свали эту шутку еще на сиуна Хилана, которого никто толком не видел в последние лет пятьдесят, – проворчал Мелит. – К тому же Сиват не сиун. У сиунов нет имен. Сиват призрак. Я листал старые свитки, упоминания о нем прослеживаются на несколько Пагуб назад. Он проходит сквозь стены, а значит, это призрак. Как он может быть связан со щитом? Сиват-наблюдатель. Кое-кто из прежних летописцев называл его «любопытным призраком».

– Положительно, ярмарка в этом году полна сюрпризов, – с застывшей на лице усмешкой протянул иша. – Сиуны участвуют в состязаниях, да еще умудряются проигрывать в них. Призраки являются старым ловчим среди белого дня. Значит, Сиват… А если все-таки счесть его сиуном? Я слышал, что они тоже появляются там, где хотят, и проходят сквозь стены? Или сиуны упираются в них лбом?

– И что? – почувствовав, что боль в груди становится нестерпимой, едва вымолвил Ирхай.

– Все помнят пророчество мудрецов Парнса? – глухо спросил повелитель. – Брат, что скажешь? Ведь ты любишь разворачивать старые свитки?

– Пророчествам несть числа, – пожал плечами Мелит. – Всегда найдется парочка верных, особенно если разгрести тысячи глупых.

– Я говорю о пророчествах, связанных с сиунами, – повысил голос иша. – Трижды явит себя сиун в течение суток – жди беды.

– Подождем второго и третьего явления, – заерзал Кастас. – Тем более что Сиват действительно не сиун. Сиват – вольный ветер, а сиуны привязаны к кланам или к городам. Все знают, что сиун Хилана – каменный столб. А черный сиун – это сиун Араи. Он уже сто десять лет бродит неприкаянный, со времен последней Пагубы, когда слуги Пустоты сровняли Араи с землей. Время от времени сиуны появляются. Словно смерчи или миражи над волнами Ватара. Но пророчества… Подождите поднимать панику, я удивляюсь, что никто не видел сиуна Харкиса. Кто там…