С. В. Королев
Краткая история экономических учений в фокусе теории права

Полная версия

S.V. Korolev

SHORT HISTORY OF ECONOMIC DOCTRINES INTHE FOCUS OF LEGALTHEORY

Monograph

Moscow

YUSTITSINFORM

Korolev S.V.

Short history of economic doctrines in the focus of legal theory: monograph / S.V. Korolev. – M.: Yustitsinform, 2017. – 464 p.

The monograph deals with evolution of basic schools of economic thought as contrasted with legal theory. Special attention is given to confrontation of basic legal principles (equality, justice, rule of law) with leading dogmas of classical economic theory (market self-adjustment, freedom of enterprise, etc.). The author concludes that the basic legal principles are more correlated with non-orthodox economic teachings (Marxism, Institutionalism) as compared with dominant dogmas of «economics».

The book is intended for students and postgraduates studying law, economics and sociology.

Key words: economic theory, legal theory, basic principles of law, equality, justice, rule of law principle, market self-adjustment, freedom of enterprise, nonorthodox economic doctrines.

© LLC «Yustitsinform», 2017

Введение

Ученые – это люди, имеющие е голове метафизические идеи, которые ими либо скрываются, либо нет. Одни из них в глубине души хотели бы проверить существование Бога, а другие желали бы, напротив, удостовериться, что Бога не существует. Одни хотели бы утвердиться в признании детерминизма, другие, наоборот, удовлетворились бы сознанием, что миром правит случай. Каждый сходит с ума по-своему, у каждого есть своя идея-фикс, и согласно этому каждый производит свои собственные теории.

И. Морин (Morin Е. Science et Conscience de la complexité)

Статус экономической науки как «царицы» общественных дисциплин неэкономистами обычно воспринимается как аксиома. Престиж экономической науки высок не только в рамках научного сообщества, еще выше этот авторитет среди профессиональных политиков, от которых зависит жизнь, а простых граждан. Однако автор этих строк ставит под сомнение научный смысл термина «экономическая наука», по крайней мере в единственном числе.

Дело в том, что под аморфную вывеску «экономическая наука» можно подвести несовместимые концепции: например, монетаристскую традицию в духе Чикагской школы и концепцию национального дивиденда Клиффорда Дугласа. Внутри ортодоксального сообщества «ученых-экономистов» проблема решается просто: все неортодоксы либо игнорируются, либо оказываются объектами насмешек. Все это заставляет так или иначе оглядываться на постулаты т. н. классической экономической теории, когда речь заходит о вопросах экономического порядка. Как раз один из таких «вопросов» в значительной степени представляют собой публичные финансы, рассматриваемые с точки зрения теории публичного права или – в конечном итоге – в контексте теории неотчуждаемых прав человека.

Для ортодоксальных экономистов – за редким исключением – вообще не существует независимой (от экономики) юридической проблематики. Для них существует лишь экономическая рациональность, или целесообразность. Впрочем, бывают крайне продуктивные исключения. Достаточно в этой связи упомянуть эпохальный труд институционалиста Джона Коммонза «Правовые основы капитализма»^[1]. Но с другой стороны, Коммонза лишь с натяжкой можно отнести к экономической ортодоксии. Для него юридическая практика чисто объективно, через свои конвенционные, нормативные характеристики, оказывает определяющее влияние на пути развития капитализма. К сожалению, подобный подход не разделяется экономической ортодоксией.

Более того, некоторые ортодоксы стремятся все (sic!) социальные науки, включая право, свести к системе экономических категорий и фикций вроде homo oeconomicus, принципа «предельной полезности» и т. п. Это симптоматическое явление внутри самой экономической науки получило название «экономический империализм».

Речь идет об экономической школе, которая стремится маргинализовать остальные области не только экономического, но вообще социального знания. К счастью, экономисты – люди очень разнообразные, поэтому некоторые из них рассматривают «достижения» экономического империализма в терминах психиатрической больницы^[2]. Экономический империализм тем более опасен, что он способен незаметно привести к дезориентации представителей других социальных наук, прежде всего юристов, которые под гипнозом экономических принципов порой утрачивают собственные юридические ориентиры.

Общая, или сквозная, методология данной монографии предполагает, прежде всего, контекстуальный подход, характерный для американского прагматизма и предполагающий принципиальный отказ от следования предзаданным принципам и аксиомам. Это, впрочем, не означает претензию автора на стерильную объективность и отсутствие каких-либо нормативных установок. Указанный контекстуальный подход принял форму того, что можно определить как персоналистский метод. Это означает, что исследование построено как своеобразный каталог персоналий, в котором представлены, на наш взгляд, наиболее значимые для экономической науки мыслители, а не отдельные (деперсонифицированные) экономические проблемы.

Обращению к такому методу вызвано тем обстоятельством, что в творчестве большинства корифеев экономической науки очень сложно отделить строго экономические воззрения от политических, социальных и, самое главное, мировоззренческих установок. Разумеется, такая направленность монографии сильно релятивирует самостоятельность экономической теории, стирая грани между нею и другими общественными науками. Однако, строго говоря, персоналистский метод не является чем-то абсолютно новым. Его можно рассматривать как разновидность идеографического метода, разработанного представителем неокантианства Генрихом Риккертом специально для гуманитарных наук.

Среди авторов, представленных в рамках первого раздела, следует выделить труды меркантилистов (В. Петти, П. Буагильбер), классиков (А. Смит, Д. Рикардо, Т. Мальтус). Второй раздел представлен трудами диссидентов (Ж. Ш. Сисмонди, К. Сен-Симон, П. Ж. Прудон), «научных социалистов» (К. Родбертус, К. Маркс) и маржиналистов (Г. Госсен, Л. Вальрас, К. Менгер. А. Маршалл). Следует отметить, что данный выбор во многом предопределен каталогами традиционных учебников по истории экономической мысли. Особое значение при работе над первым разделом имели учебник по истории экономической мысли под редакцией В. С. Автономова и др., учебник Я. С. Ядгарова и классический труд французских экономистов Ш. Жида и Ш. Риста «История экономических учений». Большую роль при подготовке монографии сыграли также индивидуальные и коллективные монографии современных экономистов, посвященные анализу эволюции экономической мысли. Здесь следует отметить таких исследователей, как М. Блауг, М. Добб, Э. Стрейсслер.

Меньше в экономической науке разработана проблематика третьего раздела, где рассматриваются гетеродоксальные учения, т. е. «отреченная литература», так или иначе призывающая к смене экономической парадигмы. Здесь, строго говоря, заканчивается территория «экономике» и начинается «ничейная зона» между экономической наукой, социологией, политологией и юриспруденцией.

В рамках третьего раздела автор исследования рассматривал работы Г. Джорджа, С. Гезелля, Р. Гольдшайда, К. Дугласа, труды основателей институционализма Т. Веблена и Д. Коммонза и концепцию конвенционной экономики Д. М. Кейнса. Учение последнего автора уже post mortem против его воли было «интегрировано» в экономический mainstream. Однако мы не думаем, что Кейнс является представителем экономической ортодоксии, т. е. «кейнсианцем» в духе профессора Хикса. Более того, среди экономистов Кейнс – один из наиболее юридических мыслителей. Здесь с ним может поспорить только упомянутый выше Джон Коммонз.

При рассмотрении многих проблем экономической мысли автор исследования затрагивает различные вопросы теории права, истории государства и права, а также теории конституционного и административного права. Здесь автор исследования опирался на труды таких зарубежных и отечественных ученых, как С. А. Авакьян, А. С. Автономов, И. А. Бачило, A. Б. Венгеров. Г. А. Гаджиев, Г. Еллинек, О. фон Гирке, B. Г. Графский, В. Е. Гулиев, X. Кельзен, С. А. Комаров, М. А. Краснов, П. Лабанд, Е. А. Лукашева, В. И. Лысенко, A. В. Малько, Л. С. Мамут, Н. И. Матузов, М. Н. Марченко, B. С. Нерсесянц, А. В. Оболонский, Б. А. Страшун, Б. Н. Топорнин, Т. Я. Хабриева, Ю. Хачек, А. И. Черкасов, В. Е. Чиркин, Ю. Л. Шульженко.

Раздел I
Меркантилисты и классики

Глава 1
Эпоха меркантилизма и физиократы

§ 1. Меркантилисты Англии и Франции как финансисты par excellence

Историю ортодоксальной экономической науки в известном смысле можно рассматривать как опыт теоретического преодоления меркантилизма, по крайней мере вплоть до т. н. кейнсианской революции, которая в какой-то степени представляет собой рецепцию меркантилистского наследия. От экономической науки необходимо отличать экономическую политику, которая тесно переплетается с политикой в области финансов. Можно утверждать, что у экономической и финансовой политики всегда были некие общие ориентиры, нередко независимые от постулатов экономической науки.

Без особого преувеличения можно утверждать, что финансовая политика – в той или иной степени – всегда представляла собой практический меркантилизм, в то время как экономическая наука со времени физиократов и вплоть до маржиналистов отстаивала идеалы свободной торговли. Лишь кейнсианская революция сильно поколебала идеал фритредерства, но это произошло как раз потому, что Джон М. Кейнс не скрывал своих симпатий к меркантилизму и в своем творчестве соединил прежде несводимые традиции: (1) цели и задачи меркантилизма и (2) постулаты классической политической экономии.

Меркантилизм возник в Англии, Италии и Франции в эпоху становления национальных государств (XVI в.) и «первоначального накопления капитала» (К. Маркс). Ранний меркантилизм представлял собой светскую идеологию, направленную на преодоление господствующих религиозных представлений в области хозяйственной деятельности. В немецкоязычных странах аналогичная идеология возникла несколько позднее (XVII в.) и развивалась в рамках т. н. камералистики (см. ниже). По мнению меркантилистов – как ранних, так и поздних – целью хозяйственной деятельности является торговая прибыль (итал. mercante — «торговец»). Соответственно, хозяйственные интересы каждого государства сводятся к тому, чтобы посредством внешней торговли обеспечить преобладание вывоза товаров над ввозом. В результате в государственной казне образуются и наращиваются денежные остатки в виде золота и серебра.

Отсюда золотое правило раннего меркантилизма: всячески поощрять экспорт и стеснять импорт. При этом производство товаров на экспорт поощряется не ради самого производства, а для максимизации доходов государства от возрастающих объемов экспортных пошлин. Соответственно, импортные пошлины в эпоху раннего меркантилизма выполняют в основном фискальную функцию. Лишь в эпоху развитого меркантилизма импортные пошлины стали по преимуществу выполнять протекционистскую функцию. Как видим, идеология меркантилизма неизбежно приводит к протекционизму. Однако при этом целью защиты является национальное богатство, понимаемое как золото и серебро, хранящееся в государственной казне. Защита отечественного производителя является лишь субсидиарным средством для должной наполняемости казны. Только в этом ракурсе следует понимать таможенные барьеры и государственную поддержку экспортных отраслей национальной промышленности.

Меркантилисты импонируют прямотой и ясностью своих принципов. Они не скрывали, что целью внешней торговли является неэквивалентный обмен, так как, по их мнению, только таким способом можно обеспечить приумножение общественного богатства. Для меркантилиста прибыль от внешней торговли является как бы суррогатом военной добычи – более предсказуемым в отношениях между «цивилизованными государствами», чем результаты открытого военного столкновения. Меркантилизм вообще можно рассматривать как идеологию торговой войны. Однако знаменитый принцип «разори соседа» является не столько проявлением имманентной меркантилизму агрессивности, сколько средством накопления национальной казны для осуществления публичных интересов, в частности для оплаты всевозможных общественных работ.

Нельзя согласиться с тем, что, сосредоточив экономический анализ на сфере обращения, меркантилисты делали это «в отрыве от проблематики сферы производства»^[3]. Другое дело, что сфера производства интересовала меркантилистов лишь косвенно, а именно как сфера, должная, в конечном итоге, обеспечить прирост прибавочного продукта, способного циркулировать в сфере обращения. При этом меркантилистская политика поддерживала внутреннее производство следующими косвенными методами: 1) закупка за рубежом дешевого сырья для развития мануфактурного производства внутри страны; 2) протекционистские тарифы на ввозимые товары, могущие составить конкуренцию продукции отечественных мануфактур; 3) поощрение роста населения.

Последний пункт следует рассмотреть подробнее, так как он представляет особый интерес для теории права и правовой политики. Для успешной внешней торговли, как известно, особое значение имеет конкурентоспособность национальных товаров. В свою очередь, конкурентоспособность напрямую зависит от более низкого, чем у конкурентов, уровня издержек производства. Последние же можно удерживать на низком уровне прежде всего за счет минимизации издержек на заработную плату. Отсюда «многие меркантилисты считали желательным, чтобы население было одновременно многочисленным и бедным»^[4].

По мысли меркантилистов, экспортные отрасли промышленности всегда должны иметь избыток того, что Маркс позднее назовет «резервной армией труда». Поскольку не все рабочие руки могут быть заняты на производстве экспортной продукции, весь остаточный контингент трудовой армии должен быть задействован на общественных работах. Как разновидность демографической политики поздний меркантилизм интересен тем, что совмещает в полицейском праве меркантилистского государства задачи экономические, правоохранительные и социальные.

Так, избыток рабочей силы косвенно стимулирует конкурентоспособность экспортных отраслей национальных мануфактур. Организация общественных работ для избыточных рабочих решает правоохранительную задачу, т. е. обеспечивает должный порядок и общественную безопасность. Другими словами, общественные работы – приемлемая альтернатива социально опасной праздности «черни». В то же самое время организация общественных работ решает и социальную задачу, т. е. обеспечивает выживание той части низших сословий, которая образует резервную армию труда.

Важной теоретической проблемой меркантилизма являлся вопрос о функции денег. Ранние меркантилисты были склонны отождествлять деньги с функцией накопления, наращивания богатства. Такая концепция на практике не только вела к иммобилизации значительных финансовых ресурсов в виде золота и серебра, но и препятствовала внутреннему экономическому росту. Поэтому поздние меркантилисты, прежде всего в Англии, пришли к выводу о том, что главной функцией денег является функция обращения. Торжеству этой идеи во Франции воспрепятствовали стойкие традиции кольбертизма – французской версии меркантилизма.

Можно утверждать, что английская и французская школы меркантилизма заложили основы того, что позднее стали называть, соответственно, «английским» и «французским» путями капитализма. Так, всемирно известный писатель и менее известный меркантилист Д. Дефо (1660–1731 гг.) отстаивал концепцию расширения сферы обращения посредством расширения внутреннего рынка товаров массового потребления. Напротив, суперинтендант финансов французской короны Жан Баптист Кольбер (1619–1683 гг.) систематически ужесточал налоговое бремя на фермеров в целях мобилизации финансов для стимуляции производства элитарных товаров на экспорт. По мнению многих историков, именно узость внутреннего рынка предопределила относительное отставание Франции от Англии в период перехода от феодализма к капитализму.

Как видим, английские меркантилисты вплотную подошли к проблематике внутреннего спроса. Они впервые в Европе подвергли сомнению до тех пор непреложную аксиому раннего меркантилизма о том, что денежная масса сама по себе должна представлять ценность, т. е. монеты должны быть непременно из золота или серебра. Английские меркантилисты полагали, что приемлемой заменой золотых и серебряных монет могут стать банковские билеты. В результате в 1698 г. Чарльз Монтагю, тогдашний лорд казначейства, принял проект некоего банкира Вильяма Паттерсона о создании «фонда для вечного процента», или – что то же – Банка Англии. Лорд казначейства пошел на этот шаг, разумеется, при полной поддержке нового короля, голландца по происхождению, который после Славной революции 1688 г. занял английский престол под именем Вильгельма III.

В начале своего правления новый король был больше всего озабочен тем, в какой степени Англия, править которой его пригласили, сможет помочь его континентальной родине в войне против Франции. Ясно, что состоятельные англичане не торопились поддерживать континентальные амбиции своего нового короля. В этих условиях абсурдные трансграничные планы Вильгельма III нашли достойную «пару» в не менее абсурдном проекте Вильяма Паттерсона конституировать в Англии постоянный национальный долг.

По плану Паттерсона английское правительство навсегда превращалось во внутреннего должника с условием, что правительство никогда не будет возвращать национальный долг, но будет его только обслуживать, т. е. выплачивать проценты.

При этом Паттерсон согласился обеспечить короля золотом и достаточным количеством билетов из своего банка под согласие монарха считать Паттерсона «единственным банкиром Казначейства»^[5].

Английский Банк является живым воплощением того, как абсурдные проекты со временем становятся банальными социальными институтами, не подлежащими сомнению. Но каким бы «нормальным» ни казался проект Английского Банка лорду казначейства Чарльзу Монтагю и экстравагантному голландцу, ставшему английским королем, «обычного благоразумного предпринимателя тех дней он не мог не поразить своей дерзостью, граничащей с абсурдом»^[6]. Впрочем, здравомыслящему человеку и теперь трудно уразуметь логику правила, закрепленного в уставе Банка Англии: “The bank of England hath benefit on the interest on all monies which it creates out of nothing” («Банк Англии обладает правом на процент со всех денег, которые он создает из ничего»)^[7].

Поздние меркантилисты были прагматиками, а не кабинетными учеными: функция денег как средства обращения привлекла их внимание под давлением обстоятельств. В XVII в. стала сокращаться добыча золота и серебра. В результате масса металлических денег не успевала возрастать в соответствии с потребностями промышленности и возрастающего населения. В какой-то степени меркантилисты сами способствовали появлению этой проблемы мерами по стимуляции роста населения и мануфактурной промышленности. В это время банкирское сообщество и пришло к мысли о необходимости учреждения дуальной системы публичных финансов, в которой металлические деньги, находящиеся в обращении, должны служить «обеспечением» для такой же суммы бумажных денег, эмитируемых коммерческими банками и циркулирующими «наравне» с золотыми и серебряными монетами. Разумеется, билеты английских банков не всегда можно было использовать как средство трансграничных платежей для расчетов с иностранными купцами, но британские подданные могли их использовать для внутренних расчетов.

Выводы для теории права и правовой политики

В современной перспективе такой постулат меркантилизма, как поощрение роста населения, можно интерпретировать как совокупность государственных мер, направленных на концентрацию всевозможных товаро- и услугоносителей^[8] в наиболее динамичных локалитетах (= «кластерах инноваций»). Разумеется, задача заключается в том, чтобы правильно распределять потоки такой концентрации, предупреждая диспропорции и, быть может, стимулируя появление новых «кластеров инноваций», в том числе и в депрессивных регионах страны.

Достаточная концентрация (услугоспособного) населения, в свою очередь, позволяет учесть другой актуальный императив позднего меркантилизма, а именно расширение производства отечественных товаров массового потребления посредством увеличения емкости внутреннего рынка.