Сергей Фомичёв
Начальник Америки
Размышления прервал выстрел.
Посчитав, что имеют дело с простыми торговцами, разбойники потребовали лечь в дрейф, выстрелив из единственной маленькой пушечки на носу передовой лодки. Небольшое ядро булькнуло рядом с бортом, не причинив вреда. Странно что они вообще вздумали предупреждать.
Численное превосходство было на стороне нападавших, но пираты проявили беспечность, приняв невооружённые на первый взгляд шхуны за лёгкую добычу. А когда на шхунах убрали все паруса, кроме кливеров (ветер задувал в левую скулу), налётчики совсем расслабились и направились к добыче, словно китобои к мёртвым китам. Помимо той, что дала сигнал, других пушек на лодках не было, да и ружья держали в руках немногие. Большинство пиратов вооружились саблями, пиками, ножами и даже дубинами. Одеянием они тоже не слишком отличались от рыбаков, то есть красовались смуглыми голыми торсами. Лишь один из них, по-видимому, предводитель шайки, был одет в некогда темно-зеленый, а теперь затёртый и выгоревший камзол и обут в давно не чищенные ботфорты. Отдавая команды, он размахивал пистолетами, наверняка ржавыми. Хотя цветом кожи предводитель не отличался от подельников, все его движения, жесты, команды, даже поза в какой он стоял на носу флагманской лодки, выдавали человека, прикоснувшегося к благам цивилизации.
Между тем, Яшка с Нырковым убрали паруса вовсе не от испуга, а чтобы те не мешали бою. Всё на шхунах принесено было в жертву скорости и маневру, для батареи или стрелков просто не оставалось места. Поэтому приходилось убирать паруса, а гики закреплять на противоположенном от боя борту.
– Готовсь! – крикнул Яшка и переложил руль.
Шхуна повернула градусов на пятнадцать, Босый стравил шкот, кливер обмяк.
– Вынести кливер на ветер! – крикнул Яшка.
Босый быстро выбрал другой шкот, парус наполнился вновь, а шхуна повернулась нужным бортом к атакующим лодкам.
– Пли!
Волнения в дельте не наблюдалось, поэтому парни стреляли как на учениях. Шестифунтовки были заряжены картечью. Расходясь конусами, заряды вспенили грязную воду, точно дождевой шквал. Кипящие полосы быстро достигли передовой лодки, и свинцовые пули принялись рвать дерево. После того как пороховой дым отнесло в сторону, настал черед фальконетов. Третьей очередью стал залп из мушкетов. Затем ударили пушки «Мефодия» и его фальконеты, а к этому времени шестифунтовки «Кирилла» уже успели перезарядить. Вторую лодку разбойников разнесло в клочья. По воде пошли разводы крови, выжившие бултыхались, стараясь сориентироваться, куда плыть, некоторые тонули. А передовая лодка, получив очередную дюжину дырок, потеряла ход и погружалась медленно, как бы расползаясь под ногами неудачливых, но выживших разбойников. Одним из уцелевших оказался предводитель.
– Ядрами по остальным! – крикнул Яшка.
На плаву оставалось шесть лодок и они приближались. Однако не так быстро, чтобы не успеть получить свою порцию металла.
Предводитель в зеленом камзоле это понял. Он метнулся к единственной пушке, навел на «Кирилла», а за неимением фитиля воспользовался кремневым замком пистолета. Тот дал искру с первого раза, пушка выстрелила, ядро ударило по носу «Кирилла». Раздался треск дерева и звон металла. Слон охнув повалился на бок, его фальконет выбило из гнезда и бросило на палубу. Кроме того, щепками перебило снасти. Кливер заполоскал, а в руках Босого оказался лишь обрывок шкота.
– Шэнь тащи запасной трос! – крикнул он.
Шхуну развернуло слабым встречным течением, потащило обратно в море и что ещё хуже – прямо на «Мефодия». Некоторое время это не позволяло консорту стрелять.
А вражеская пушка продолжала посылать ядро за ядром, отвлекая на себя огонь Лёшкиного фальконета и мушкетов его спецназа. Предводитель не обращал внимания на ответные выстрелы, на тонущую лодку под ногами. Надо отдать ему должное, он был дерзок, а отвага привлекла ещё несколько человек, что помогали заряжать пушку, спасали от воды на руках бочонок с порохом и заряды.
Тем временем с полдюжины лодок уже приблизились на расстояние мушкетного выстрела. Которые тут же последовали. Хотя большая же часть разбойников по-прежнему сидела на веслах. Они гребли изо всех сил, понимая, что только быстрое сближение и атака дадут им шанс не только уцелеть, но победить.
Положение было серьезным. Два десятка человек не выдержат напора целой сотни головорезов, если те полезут на палубу.
К счастью «Мефодий» уже обошел «Кирилла» и встретил пиратов огнем в упор.
– Парус поставлен! – крикнул Босый.
– Лодки по правому борту! – предупредил Чижов.
Действительно от берега или вернее из зарослей леса, что располагались на востоке залива, отошло ещё с полдюжины лодок, которых в горячке боя никто не заметил. Теперь они приблизились к месту сражения.
– Надо отходить, – предложил командору Яшка.
Он был прав. Здесь не имелось ничего, что стоило риска.
Тропинин осмотрел «поле боя». Четыре лодки из первой группы держались теперь за пределами картечной дистанции, ожидая подхода подкреплений. Три затонули, одна с предводителем на борту влекомая течением оказалась уже в десятке метров от шхуны. Она накренилась так, что пушка больше стрелять не могла. Ещё минута и нос полностью уйдет под воду. Человек в зеленом камзоле поставил ногу на борт, взглянул на противника и ухмыльнулся. Затем мощно оттолкнулся и нырнул. От толчка лодка окончательно потеряла плавучесть.
– Возьмите его живьём! – заорал Лёшка. – Того парня в европейском платье! Мне нужен пленник.
Хорошо, что он научил своих мушкетёров плавать, а это было непросто, учитывая холодное течение, что омывало Северо-западное побережье. Вот и пригодилось умение. Двое его людей отложили ружья, скинули разгрузки и бросились в воду. Стрельба с той стороны сразу же возобновилась. Она, впрочем, вышла слабой, не прицельной, пули летали над головами пловцов, плюхались с недолетом, но ущерба не нанесли.
Плыть быстро предводителю не хватало умения или, возможно, мешала одежда и обувь. Так или иначе мушкетеры быстро настигли его, ударили пару раз по голове, лишая воли к сопротивлению, а затем потащили обратно к шхуне.
– Берем их на борт и уходим, – сказал Тропинин.
– Сигнал на «Мефодия»! Отходим! – распорядился Яшка. – Босый, Вэнь, готовьтесь поднимать грот.
Лодки, почуяв неладное, рванули вперед. Их никто больше не сдерживал. Только Тропинин выпустил заряд для острастки. Остальные встали у парусов, готовые поднять их по первому слову, и внимательно следили за пловцами с пленником. Как только те оказались под бортом шесть пар рук ловко затащили их на палубу.
– Поставить грот!
Парус быстро подняли. Вместе с кливером грот образовал «бабочку» и шхуна пошла в сторону моря, влекомая и течением, и ветром. Лодки преследовали их некоторое время, но скоро отстали.
***
Яшка запросил помощника о потерях и остался доволен исходом. Слона хорошо приложило оторванной от борта доской, а затем фальконетом, но он уцелел, ещё несколько человек получили легкие ранения от щепок или пуль. Этим и обошлось.
– Раны промойте вискарём, потом перевяжите, – тут же распорядился Тропинин. – И не жалейте пойла. Здесь куча всяких болезней. Попадет в кровь зараза, придется резать. А резать некому.
Командор обвёл людей взглядом и дождался кивка от каждого.
– Пленника давайте сюда, – добавил он махнув на казёнку. – Кажется, он сможет рассказать нам больше, чем рыбаки.
Тропинин не ошибся. Бенгалец говорил по-английски. Правда, говорил так, что Лёшка понимал его через два слова на третье. Но всё же кое-что уяснить удалось.
– Он говорит, что здесь неподалёку живут европейцы, – доложил Тропинин товарищам, которые английский знали ещё хуже. – Какие-то изгнанники.
– Изгнанники? – удивился Яшка.
– Надо их навестить, – кивнул Лёшка.
***
Искать очередной островок долго не пришлось. Пленник, что называется, согласился сотрудничать со следствием и уверенно показывал дорогу. Вскоре шхуны нырнули в зеленый лабиринт мангровых зарослей, а через каких-то два часа блужданий уткнулись в глинистый берег.
Островок был окружен торчащими из воды верхушками деревьев и судя по всему когда-то представлял собой солидный кусок тверди, причем тверди созданной при участии человека. В ряде мест берег укрепили плетенками, пластами утоптанной глиной.
Не затопленной осталась лишь верхняя часть, своеобразный бастион. Почти все деревья здесь были вырублены, кроме нескольких дававших тень и служивших опорами для растяжек. На одном из высохших стволов висела перевязь с пистолетами, прикрытая сверху плащом, рядом сушилась рубаха и панталоны.
На растяжках держалась парусиновая армейская палатка с оттянутым в сторону дополнительным тентом, под которым хранились дрова, сучья, ветки. Рядом торчал остов большой лодки. Чуть в стороне дымился очаг. На бревне сидел бородатый человек в таком же потрёпанном мундире, какой носил пленник, с той лишь разницей, что мундир оказался белым и несмотря на окружающую грязь, он даже сохранил цвет. Одно плечо украшал тусклый потёртый эполет. Второго эполета не было. Возможно оторвался, или вовсе не был предусмотрен регламентом. В любом случае им повезло наткнуться на европейского офицера. Или вернее на кого-то, кто был некогда европейским офицером.
Человек бросил быстрый взгляд на шхуну, на перевязь с пистолетами, но, видимо посчитав силы неравными, решил не дёргаться.
Для швартовки крупных лодок на небольшом подходящем клочке берега были устроенны временные мостки. Доски опирались на ветви крупного дерева, которое из-за размытого берега сильно накренилось, но еще держалось. Судя по всему доски переставляли с ветки на ветку, то ниже, то выше, в зависимости от уровня воды.
Проверив шестом глубину команда аккуратно подвела шхуну к пристани.
– Могу я войти? – крикнул с палубы Тропинин.
Он произнес это на английском, но не смог подобрать подходящий глагол. Сойти? Подняться?
– Пожалуйста, – махнул рукой бородач.
– Проваливайте! – одновременно раздалось из палатки.
– Брось, Хельмут, – возразил бородач, рассматривая сошедших с корабля гостей. – Дай мне хоть поговорить с новыми людьми. К тому же с ними наш старый приятель.
Он повернулся к пленнику.
– Раш, я же предостерегал тебя от нападения на европейцев. Твои гальветты годятся пугать рыбаков, но против белого человека, даже если он путешествует на маленькой яхте, у твоей банды кишка тонка.
– Я не думал что они европейцы, сэр, – ответил пленник. – Полосатые паруса ввели меня в заблуждение. А их флага я не узнал.
– Куда тебе. Русские купцы и во Францию заходят нечасто.
Бородач вновь повернулся к Лёшке.
– Вы из Петербурга? Из Риги?
– Из Виктории.
– Не слыхал. Впрочем, на север меня занесло только однажды.
– Виктория не на Балтике. Мы пришли сюда из Америки.
– О, Америка! Приходилось бывать там. Какая прекрасная страна! Краснокожие сущие дети по сравнению со здешним населением. К тому же их мало. И это, пожалуй, главное преимущество. Нет, вы совершенно напрасно оставили Америку, месье…
– Меня зовут Алексей Тропинин. Это Яков Рытов, мой капитан.
– Шарль де Монтеро, лейтенант, к вашим услугам.
– Мы не слишком потесним вас, если сделаем здесь привал? К тому же хотелось бы поговорить, дабы прояснить ситуацию.
– Пожалуйста. Сейчас островок и правда невелик, нам даже пришлось отселить нескольких соплеменников Раша, но как только спадёт вода, станет вполне удобным для жизни.
Яшка махнул рукой. Со шхун попрыгали матросы. Однако часовые на борту остались. Вторая шхуна тем временем пристала к первой, поскольку подходящего места у берега больше не было.
– Однако угостить вас особенно нечем, – продолжил француз. – Мы не рассчитывали на такое количество гостей. Там в бочке дождевая вода. Но и её не хватит на всех, а пить из реки я бы не советовал.
– Не беда, – отмахнулся Тропинин. – У нас остались кое-какие припасы и питьевая вода. И если три дюжины моряков грозят опустошить склады маленького островка, то три его обитателя нашим запасам ущерба не нанесут. Так что разрешите отблагодарить за приют хорошим ужином.
Чижов принес несколько бутылок вина и корзину с продуктами (печеный картофель, местная зелень, мелко порубленная и отваренная солонина).
– Вино? – удивился Шарль.
– Испанское. Херес. Не знаю как перенесло путь, но неделю назад еще можно было пить.
– Хельмут! Дружище! Выползай и промочи горло.
Из палатки появился полный седой мужчина лет пятидесяти. Он жевал табак или бетель и передвигался с трудом. Видимо для разнообразия его камзол был синим.
Подумав, Тропинин решил добавить к вину вискарь.
– Этот точно не испортился.
***
– Мы живём здесь уже полгода, – рассказывал Шарль после плотного ужина и доброй выпивки. – Служили в гарнизоне Шандернагора у губернатора Шевалье. Когда британцы вероломно напали на город, мы с Хельмутом, Рашем и парой солдат сопровождали лодку с товаром в верховьях. На обратном пути нас встретили друзья из местных и предупредили, что в Европе опять началась война и англичане, узнав об этом раньше нас внезапно напали на город. Ублюдки даже не сделали формального объявления.
Шарль говорил много, видно соскучился по разговору. Судя по всему, его немецкий товарищ был большим молчуном, а туземец не слишком образован, чтобы поддержать разговор.
– Мы разумеется не стали заходить в город. Вернулись вверх по Хугли, затем повернули на протоку, спустились по другому рукаву вниз и решили переждать на этом чудесном островке. Раш изредка наведывался в дальние деревни, узнавал новости, не закончилась ли война, не пришли ли подкрепления.
Он вздохнул, давая понять, что подкрепления не прислали.
– Не мы первые, впрочем, в таком положении, – усмехнулся француз. – Сам Гастингс прятался на островах в дельте Хугли вместе с губернатором Калькутты и комендантом форта Вильямс, когда Сураджа Доула взял город. Здесь так принято. Лучше бедовать на островах чем оказаться в Чёрной Яме старого форта.
От того как Шарль произнес это название у Тропинина пробежали мурашки по спине.
– Чем же вы тут живёте? – спросил он.
– Карточной игрой.
– Карточной игрой? То есть просто выигрывайте друг у друга провиант, тем и живёте? А мужики-то, дураки, и не знают. Землю пашут, чтобы прокормиться.
Француз рассмеялся.
– Тем не менее. Карты помогают бороться со скукой, а игра решает вопрос с пропитанием. Его добывает на всех проигравший. А поскольку проигрывал обычно Раш, он и занимался снабжением.
– То есть вы жили за счёт пиратства?
– Ну-ну, оставьте это, месье Тропини. Где добывал средства Раш, сугубо его личное дело. А карточный долг священен.
Француз ещё раз взглянул на пленника, который сидел в сторонке под присмотром мушкетеров.
– Собираетесь его повесить? – спросил он. – Ваше право, хотя парень славный. Сложись всё по иному, он стал бы добрым офицером.
– Нет, вешать я его не стану, – сказал Лёшка. – Нам нужен проводник и он отработает жизнь и свободу.
– Проводник? – заинтересовался француз. – Вы не пойдёте в Калькутту? Собираетесь углубиться в эту страну?
– Именно, – подумав, Лёшка решил, что не случится большой беды, если он раскроет французу часть плана. – Мы хотим пройти к Банкибазару, причём пройти так, чтобы не заходить в британские порты.
– Банкибазар? – удивился лейтенант. – Что он вам?
– Я его нынешний владелец.
– Вот как? – возбудился француз. – Становится всё интересней и интересней. А скажите, месье Тропини, не собираетесь ли вы случаем собрать войско, чтобы пободаться с англичанами?
– Всё что я хочу это защитить свою собственность. Для этого у меня есть пушки и ружья и достаточно к ним припасов. Людей, конечно, маловато.
– Отлично! А нет ли у вас офицерских вакансий для пары опытных европейцев?
– Заманчивое предложение, месье де Монтеро. Правда, я не планировал набирать целую армию, а офицеров у нас пока в достатке.
– Вас горстка, а армию из туземцев набрать проще простого. Сейчас не то чтобы затишье, на юге британцам еще урежут спеси. Но здесь на севере, после вероломного взятия Шандернагора у них не осталось серьезных врагов. По Бенгалии бродит много безработных солдат. Каждый будет обходиться вам по пять – десять сикка-рупий в месяц, в зависимости от опыта, офицер из туземцев обойдётся рупий в сто-сто пятьдесят.
– Сикка-рупий?
– Сикка – это бенгальские рупии, – пояснил француз. – Но они практически ничем не отличаются от бомбейских сират или мадрасских аркот. Можете платить ими, если хотите.
Тропинин вообще не хотел платить туземцам. Но европейцы могли пригодиться.
– Сколько это будет в пиастрах, Шарль? Можно называть вас по имени?
– Легко. Считайте пять рупий за два пиастра, Алексисис, не ошибетесь.
– А во что обойдутся офицеры из европейцев?
– Можем поладить на двухстах рупиях, притом, что всё снаряжение мы берём на свой счёт.
– Снаряжение? – улыбнулся Лёшка. – А где вы собираетесь приобрести русский мундир?
– Хитрите, месье Тропини, – погрозил пальцем Шарль. – Ваши люди не есть регулярная армия Вы купцы и держите обычных наёмников.
– Вот как купцы, мы и платим независимо от происхождения, цвета кожи и наличия патента, а исключительно за способности. Посему могу предложить вам лишь ту плату, какую получают все прочие наши офицеры и капитаны кораблей.
– И сколько они получают?
– Тысячу рублей в год.
– И это будет…
– Дай-те ка я прикину, – Тропинин сделал в уме пересчет из рублей в песо, а оттуда в рупии. – Где-то две тысячи рупий в год. Или пять тысяч ливров, если на ваши деньги.
– Скорее четыре тысячи с половиной, поправил француз. – Не густо, но и не так плохо. Пожалуй, мы согласимся.
– Говори за себя Шарль, я не двинусь с места, – пробурчал седовласый солдат.
– Но, Хельмут, мне надоело жить среди крокодилов. А наш интендант схвачен на горячем и теперь смотрит на мир через петлю.
– А мне надоела служба, – бросил Хельмут. – Не хочу работать на купцов, не хочу служить в колониальных войсках. Нигде не хочу. Всё что я желаю, это вернуться домой и завести своё дело. Скажем, лавку колониальных товаров. А что, понятие в них имею, цены знаю. И не смейтесь, Шарль. Послужите ещё лет двадцать и станете таким же, как я.
– Хельмут из Саксонии, – пояснил Тропинину француз. – Он завербовался в колонии простым солдатом. Сперва служил у голландцев. Получил сержанта, но потом поцапался с их комиссаром и был отставлен.
– Но этот гражданский вмешивался в мои дела! – возмутился немец. – Командовал солдатами через мою голову. Это недопустимо в нормальной армии!
– Перешёл к нам, но и у нас прослужил недолго, продолжил француз. – Когда англичане взяли Орлеанский форт, они всех солдат и сержантов из европейцев заставили служить в собственной армии.
– Я никогда не считал святой присягу, взятую под угрозой, – вставил саксонец.
– И потому Хельмут сбежал от англичан при первом же удобном случае. Искал удачи у туземных повстанцев, наконец, ему всё надоело, и он пришёл к нам, чтобы с первым же кораблём вернуться домой. Англичане явились раньше французского корабля.
– А откуда из Саксонии? – спросил Лёшка.
– Из Ляйпцига.
– Мы поставляем туда сибирские и американские меха.
– О, туда сбегается пушнина со всего мира.
– А знаете, что я подумал? У нас в России принято часть платы отдавать мехами. Как вам идея привезти домой калана? Это сравнительно новый мех, он должен вызвать фурор. Во всяком случае в Лондоне его берут нарасхват. А цены у нас раза в два ниже. Пожалуй, вы смогли бы начать дело или обеспечить старость.
Тропинин хоть и прикидывался равнодушным, но выпускать европейцев из рук не собирался. Он увидел хороший шанс обзавестись не столько войском, сколько людьми хорошо знающими как страну, так и тех, кто пришёл её захватить.
– Ну, так что, джентльмены?
– Пройти по протокам сложно, – сказал Хельмут. – Все крупные рукава выведут прямиком на форт Вильям, в лапы британцев. Для того он там и стоит.
– Именно поэтому мы выбрали сезон дождей и пошли на шхунах, – улыбнулся Лёшка. – Они пройдут где угодно, лишь бы было немного мокро.
– Можно попробовать.
Глава девятая. Тучи сгущаются
Крепость вчерне была готова. Теперь парни натаскивали внутрь грунт, чтобы поднять уровень на пару метров, ещё предстояло много возни с капитальной застройкой, но обороняться мы уже могли. Поэтому «Филимон», груженый местными фруктами и сахарным тростником, отправился в обратный путь, а два других корабля Чихотка завёл в Жемчужную гавань, которую местные называли Вай Моми и поставил на якорь примерно в том месте, где японцы потопили линкор «Калифорния». Вернее, ещё не потопили, конечно. Сделав в уме давно привычную оговорку я вдруг подумал, что когда придёт время, возможно, это будет уже наш линкор, и от такой мысли мне стало немного не по себе.
В гавани шхуны и теперь выглядели беззащитными. Мы где пропилили, где пробили достаточно широкий проход в коралловых рифах, чтобы можно было вводить корабли в гавань под парусами, пользуясь слабеньким дневным бризом, а выводить рано утром на последнем дыхании ночного. В безветренную погоду их приходилось бы буксировать шлюпками, что делало команды уязвимыми перед атакой многочисленных каноэ.
Зато вода всюду была прозрачной. При свете дня фарватер не нуждался ни в вешках, ни в бакенах, ни в створных знаках. И даже ночью при в отблесках фонаря или луны, рифы были хорошо различимы. Я подумал, что надо бы придумать, как замутить воду в случае нападения? Например, вывалить в океан какой-нибудь грязи, извести. Но технологии были коньком Тропинина, и я отложил эту идею до его возвращения.
В местных делах наступило относительное затишье, что позволило мне заняться осуществлением маленького заговора.
***
Пока Расстрига и Лёшка путешествовали в Индию, я решил устроить в наших колониях орфографический переворот. Первая причина заключалась в том, что мне никак не удавалось освоить глупую дореволюционную орографию. Проще оказалось выучить какой-нибудь новый язык, чем коверкать родной. Обычно я составлял текст, а потом отдавал на проверку Комкову или Расстриге, чтобы они расставили в нужных местах все эти твердые знаки и отделили «зело» от «земли», «ять» от «есть», а десятеричную «И» от «Иже», то есть «И восьмеричной».
Орфография сильно ограничивала меня, замедляла дела, не позволяя составлять нужные бумаги на месте, где-нибудь в Нижнем или даже Петербурге. Мои каракули (с каллиграфией я, понятно, тоже не ладил) могли вызвать подозрение и всяко не прибавляли репутации. Купцы всё же считались людьми грамотными, хоть и малообразованными.
Изменить имперскую орфографию я конечно не мог. Зато мог устроить реформы в Виктории. И тут нашёлся ещё один резон, помимо личного удобства. Лишние буквы в алфавите мешали продвижению языка. Обучение инородцев грамоте проходило медленно и часто не достигало желаемого. Лишние десять букв означали целую четверть алфавита. Так, что я собрался укоротить его до привычного мне и более удобного для распространения грамотности. Заодно можно будет убрать и твердый знак с концов слов. Это уже был вопрос здравого смысла, а также экономии места на бумаге и чернил.
Прогрессивным начинаниям мешали консервативные взгляды грамотного меньшинства. А заводилой у них был Расстрига. Весьма либеральный в прочих вопросах, формальные правила он менять не желал. Для него грамота являлась замковым камнем, стержнем, гвоздем, фундаментом, на котором стоит здание культуры. А поскольку на беглом монахе держалось всё начальное образование, просто отмахнуться от него я не мог. Но и затягивать вопрос было нельзя. Пока грамотных на фронтире мало, а оборот документов невелик, реформа могла пройти относительно мягко, безболезненно. Однако мы уже создали школу, училище, вели делопроизводство. Вскоре появится образованный класс, а вместе с ним сопротивление усилится. Следовало ковать железо, пока горячо.
И вот Расстрига отправился с Тропининым в Индию, а я, определив в помощники Чижа, который на мои перемещения внимания не обращал, занялся созданием типографии. Ей предстояло стать проводником и бастионом моих реформ.
Мы расчистили одну из комнат на первом этаже конторы. Она имела отдельный вход и использовалась для хранения всяких строительных инструментов, когда к зданию пристраивали портик с балконом.
Выставив на улицу носилки, корыта, лопаты и мастерки, я отправился в Нидерланды. Печатное дело было неплохо развито в Англии, Франции и Италии, но насколько я знал, разнообразные иностранные шрифты готовили на заказ в Амстердаме. А точнее в Харлеме, куда из Амстердама можно было добраться за три стюверта (голландских шиллинга) на быстроходном трексхёйте – своеобразной маршрутке, представляющей собой упряжку из лошадей, что тащила по трекварту небольшой пассажирский кораблик.
В Амстердаме оказалось необычно прохладно для этого времени, вдоль каналов и улиц ползла сизая дымка, пахло горелым торфом. Салон «маршрутки» был заполнен буржуазной публикой до отказа. Местные пикейные жилеты обсуждали пять принципов международного права Бернсторфа, ход войны за независимость американских провинций и сентябрьский взрыв амстердамского фрегата «Альфен» на Антильских островах. Обсуждали, конечно, на голландском, в котором я понимал одно слово из трех. Кто-то читал брошюру, кто-то жевал булочку. Обычная маршрутка, что б её! Я бы не удивился услышав грозный рык: «передаём за проезд!»
Неожиданное прикосновение к цивилизации сильно растрогало меня. Захотелось побыстрее приблизить будущее, где если не трексхёрт, то хотя бы конка будет оживлять улицы нашего города. Собственно приближением будущего я и занялся.
В Харлеме в мастерских Эншеде можно было заказать любой шрифт, хоть эльфийский синдарин, были бы деньги. А деньги у меня пока ещё были. Так что за этим дело не стало. На основе собственных набросков я заказал простой шрифт в стиле модного в Харлеме мастера Флейшмана. Выбрав из нескольких вариантов (часть латинских букв как известно совпадает с кириллицей), я внёс аванс и расписался на бумажных эскизах. Литер пришлось заказать побольше. Я не знал, когда мы сможем наладить собственное производство и перестраховался. К тому же с таким запасом можно было набирать книги любой толщины, не рассыпая шрифт после каждого блока.
В результате, когда я пришел забирать заказ, оказалось что мешки с буквами весили чуть ли не по десять фунтов на каждую. А букв выходило тридцать две (для «ё» время пока не пришло), да ещё столько же заглавных, да курсив с болдом, да несколько видов пробелов. Но проехав по трекварту раз, я уже не нуждался в трексхёйте.
Там же у Эшенде я прикупил краску, бумагу на первое время, а главное – выдвинул условием сделки продажу мне одного из печатных станков, вместе с положенными прибамбасами. Типографии обычно сами мастерили себе оборудование, но мне для начала требовался образец, и я не желал ждать изготовления нового станка под заказ. Разумеется, никто не предложил мне современную модель, но технология в эту эпоху развивалась медленно и кроме внешнего вида старый станок ничем не уступал новому. Хотя с его перевозкой пришлось повозиться.
За пресс на массивной деревянной станине я в итоге сильно переплатил, но рассчитывал, что Кузьма и другие наши мастера со Старой верфи смогут легко скопировать устройство. Для начала. Потом прибудет Тропинин и как всегда усовершенствует дело.
Пока же производительности двести листов в час (формата примерно А2 по нашим стандартам) хватало за глаза. И первым делом, едва собрав машину и сколотив из деревянных планок наборную кассу (пока лишь для основного шрифта), я решил отпечатать для пробы реформированный алфавит. Всё приходилось делать тайно, ведь официально я находился на Оаху. Точно подпольщик я зашторивал окна, запирал двери, зажигал свечи и брался за набор. Да ведь подпольщиком я по сути и был, хотя и властвовал на этом куске побережья. Новая орфография не фунт изюма.
На первый пробный набор у меня ушло несколько вечеров, малограмотный Чиж тут был не помощник. Затем я аккуратно смазал краской особые кожаные мешочки, что употреблялись пока вместо валиков, промокнул ими гранку и сделал пробный оттиск. Внимательно его вычитал, но обошлось без ошибок. Текста собственно было немного. Лишь сам алфавит да по несколько примеров слов к каждой букве.
Наконец, дело пошло. Лист за листом я извлекал из-под пресса, рассматривал, отбраковывая первые неудачные оттиски. С каждым новым листом я чувствовал невероятный подъём. Хотя стоит признать, что запах типографской краски вовсе не пьянил, как это описывают в рассказах подпольщиков. Краска состояла из обыкновенной олифы с сажей, и в конторе Эшенде даже не думали скрывать рецепт приготовления. Свидетелем моего триумфа пока был только Чиж, но радикальные изменения уже проявлялись сквозь дымку грядущего.
Алфавит был только первым шагом. Мы с Тропииным давно игнорировали звательный падеж, многие странные и архаичные обороты. Когда нарочно, когда невольно насаждали современную нам лексику. А поскольку наш авторитет был высок, как и словарный запас, то местный разговорный диалект уже сильно отличался от имперского. С изменением орфографии он со временем мог превратиться даже в отдельный язык. Чему я в тайне мог только порадоваться. Но этой радикальной мыслью я не посмею поделиться даже с Лёшкой. Очень уж он щепетилен в имперских вопросах.
Размышления о новой идентичности привели меня ещё к одной революционной идее – переходу колонии на европейский (то есть Григорианский) календарь. Мы всё равно находились от ближайшего имперского порта не меньше, чем в двух месяцах пути. Одиннадцать дней разницы станут не столь уж заметны при таком переходе, а всесильной церкви, которая держалась за службы, посты, праздники и тем тормозила всё дело, у нас пока ещё не завелось.
Сама по себе смена календаря не являлась в этом веке чем-то необычным, и меня, например, всегда удивляло, почему Пётр Первый, сместив отсчёт на несколько тысячелетий, а новый год на несколько месяцев, испугался урезать заодно эти жалкие одиннадцать дней? Священников-то он точно не боялся.
Что ж, я сделаю этот шаг хотя бы на вверенной территории. Заговор в моей голове созрел окончательно, а типографии предстояло помочь с продвижением нового календаря.
***
Между делом я заскакивал на Оаху, чтобы проверить, как идут дела и отоспаться. Спал я по больше части днём, потому что когда посреди Тихого океана царила ночь, рабочий день был в разгаре в Европе, а вечера я тратил на опыты с печатным станком.
Мои исчезновения подозрений не вызывали. Степанов и другие камчатские бунтари считали, что я пропадал на другой стороне острова, где у меня (как все достоверно знали), имелась зазноба. Ну а гвардейцы с моряками из Виктории давно привыкли к странным передвижениям начальства.
