Сергей Фомичёв
Начальник Америки
Глава шестая. Гавайские острова
Ближе к тропику ветры постепенно отходили к востоку. Задували те самые пассаты, которым предстояло перенести наши шхуны в Азию.
Мы шли фордевинд (то есть ветер дул нам прямо в спину) и приближались к Гавайскому архипелагу с северо-востока, что заставило Яшку поднять смешные паруса под названием брифок. Они выглядели на шхунах точно одежда для толстяков на лагерных доходягах, но при таком ветре оказались наиболее эффективны.
Яшка в очередной раз доказал, что является превосходным навигатором. Не встретив по пути других островов архипелага, мы вышли сразу на Оаху, чуть севернее его. Сперва увидели горы, которые понемногу росли, открывая панораму всего берега. Он выглядел каменистым, а ветер, что дул нам в спину, нагонял столь мощные волны, что шум прибоя доносился даже до шхун. Но мы и не собирались здесь высаживаться, а пошли в обход, к югу, где нас ждала удобная и закрытая от бурь и прибоя гавань Перл-Харбор или Жемчужная гавань, если по-нашему. Мы оставили за ней историческое название. Явочным порядком. Просто нанесли имя на карту.
– Парус! – раздался крик сверху.
Марсовой площадки как таковой на шхунах не имелось. Наблюдатель сидел на дощечке (нечто вроде беседки, на которой поднимают на борт неопытных пассажиров, больных или раненных). Её подвешивали к тому же узлу, к которому крепились ванты и кливер-штаги, или как они там правильно назывались? Сооружение не выглядело надежным, особенно при большой качке, и матрос на всякий случай привязывал себя к мачте.
– Право руля! – тотчас крикнул Яшка и побежал к штурвалу. – Ещё правее! Держи вон на тот камень.
На «Мефодий» передали сигнал «делай как я». Шхуны повернули и приблизились к берегу так, чтобы оставить выдающуюся в море оконечность острова между собой и незнакомым парусником. Здесь их поджидала другая опасность – негостеприимный высокий берег с большим количеством рифов и небольшой бухтой, покрытой белыми бурунами. Яшка приказал убрать прямой парус и поставить штатные. С ними он чувствовал себя увереннее.
– Кто бы это мог быть? – подумал вслух Лёшка.
– Для Кука рановато, – сказал я.
– Сколько там мачт? – крикнул Тропинин впередсмотрящему.
– Две или три, – ответил матрос. – Идут на юго-юго-восток.
– Испанцы? – предположил я.
– Пушки наверх! – На всякий случай скомандовал Яшка. – Готовимся к бою.
Возможно он просто хотел попрактиковаться в условиях близких к боевым. Потому что вступать в сражение с настоящим кораблем не хватило бы наглости даже у него. Поскольку пушкам требовалась обслуга, а штатная команда шхуны насчитывала всего шесть человек, то расчёты состояли из пассажиров. Так что теперь все получили законное право находиться на палубе. Вот только смотреть по сторонам времени ни у кого не осталось.
Мы с Тропининым затащили на крышу казёнки и установили в гнездо вертлюжную пушку. Получив огонь от матроса (тот высекал его огнивом), Лёшка раздул фитиль, уложенный в кадушке, приготовил пальник и заодно раскурил трубку. Тем временем я открыл ящик с зарядами, вставил в один из них запал и передал Лёшке. Эта модель фальконета перезаряжалась с казенной части с помощью железных цилиндров, содержащих порох, запальную трубку, пыж и мешочек с картечью – своеобразного прообраза унитарного выстрела. Мощность такого выстрела была меньше обычного, подвижные детали замка быстро изнашивались, стенки на стыках прогорали, зато высокая скорость перезарядки позволяла поливать противника картечью почти без перерыва. Ну то есть в ящике имелось восемь готовых зарядов.
Чтобы не заблокировать косой грот, пушка ставилась на небольшой высоте – около пары футов, а обслуживать её приходилось сидя на корточках. Я нервничал не столько от предстоящего боя, сколько опасаясь получить гиком по затылку, если Яшке вздумается изменить курс. Мне даже пришла в голову мысль, что глагол «гикнуться» изобрели именно в такой ситуации. Зато наша с Тропининым пушка имела лучший сектор стрельбы среди всех прочих. Мы могли ударить по противнику с правого борта или с левого, а если бы он решился на абордаж, то прочесали бы собственную палубу продольной стрельбой. В случае же атаки с кормы можно было оперативно переставить вилку в другое гнездо и прикрыть тыл.
К счастью все наши приготовления оказались напрасны. С неизвестного корабля шхуны не заметили, или приняли их за туземные каноэ. Вряд ли они ожидали встретить в этих водах ещё одно европейское судно. Выступающий мыс закрыл от нас корабль на время, а когда шхуны вернулись на прежний курс, то матрос смог разглядеть лишь верхний парус на его грот-мачте. Даже если нас и заметили, то решили не возвращаться.
А затем внезапно начался проливной дождь и корабль исчез за его завесой.
– Отбой! – распорядился Яшка, решив что мокнуть под дождем смысла нет.
Что удобно в нашем фальконете его не потребовалось разряжать выстрелом. Мы просто сняли заряд и, вытащив запальную трубку, убрали его обратно в ящик. Мы даже не успели промокнуть и наблюдали из казёнки за вознёй орудийных расчётов. Шестифунтовки сделали по выстрелу, их по одной передвинули к подъемнику и опустили на самое дно трюма.
Через час с небольшим шхуны обогнули восточный мыс и направились к пологому берегу, где когда-нибудь вырастит местная столица Гонолулу. Если конечно мне придёт в голову способ протащить это название.
Каноэ с гавайцами не бросились нам навстречу с предложением обмена товарами, как об этом рассказывали офицеры Кука. Яшка пояснил, что местные уже привыкли всё нужное менять в фактории. Их селение располагалось всего в паре вёрст выше по течению ручья, ближе к склону горы. К тому же сейчас лил дождь и все сидели по домам.
Он показал рукой и я впервые увидел нашу гавайскую факторию, о которой знал лишь из писем приказчика и рассказов моряков. Она находилась на берегу лагуны, в том месте где заканчивалась широкая полоса песчаного пляжа и начиналась растительность. По одну сторону от фактории располагалось устье того самого ручья, а по другую, примерно в версте – вход в гавань Перл-Харбор. Состоял наш форпост из нескольких строений, загонов для скота, птичника. Между домами и складами вырос небольшой сад, а всё вместе окружал высокий бамбуковый плетень. Не столько для защиты от нападения дикарей, сколько порядка ради. Других хищников, помимо людей, на островах пока не водилось.
– Не нравится мне это, – пробурчал Яшка.
Он стоял рядом с нами в легкой курточке, презрев дождь. Вода стекала по его длинным черным волосам, по лбу, по скулам. Яшка лишь перенаправлял эти потоки подальше от глаз.
– Что? – не понял я, поправляя капюшон парусинового плаща, чтобы расширить обзор. – Вроде на месте всё. Не сгорело, не разметало ураганом.
– Кто эти люди? – шкипер показал рукой чуть в сторону от фактории.
По берегу лагуны действительно слонялись какие-то фигурки. Причем слонялись безо всякого видимого смысла, не обращая внимания на плохую погоду. Мы с Тропининым разом посмотрели в подзорные трубы. На местных туземцев люди похожи не были, скорее на европейцев, хотя одежда представляла собой нечто среднее между дикарским нарядом и лохмотьями потерпевших кораблекрушение. Но европейцев на этом берегу быть не могло, за исключением Свешникова.
– Может тот корабль, который мы заметили, каких-нибудь мятежников высадил? – предположил я.
– Или это были пираты, – добавил Лёшка. – И таким образом они избавились от пленников.
– Давай-ка, Алексей, поднимай своих мушкетеров, – проворчал Яшка.
Поднимать их было без надобности, все давно уже сгрудились на палубе.
– Эй, Босый! – крикнул между тем Яшка. – Сигнал на «Мефодия». Высаживаемся на берег.
Спускаясь в шлюпку я мимоходом подумал, что сигнальную систему Яшкиной компании пора бы распространить на всём нашем флоте. Они пользовались белым и красным флагами, а также несколькими типами жестов и движений. Это была не азбука, вроде Морзе, а набор простых кодов, но их вполне хватало для координации.
Мы высаживались с трёх лодок (одна из них была моей собственной) погрузив на них всю колониальную пехоту Тропинина и большинство пассажиров. Один человек на носу каждой лодки держал на изготовку оружие, прикрывая кусочком кожи затравку и кремень. Ещё один присматривал за винтовками товарищей. Остальные гребли.
Три человека, что бродили по берегу, бросились наперерез. Но они не атаковали, напротив, всячески показывали дружелюбие и даже помогли вытащить лодки на сушу.
– Кто вы? – спрыгивая на песок спросил Тропинин.
– Матросы с галиота, – ответил один из них.
На вид ему было лет сорок. Остальные выглядели моложе.
– С какого галиота? – спросил Лёшка.
Тем временем его мушкетеры разобрали винтовки и разошлись по сторонам, внимательно осматривая прибрежные заросли. Всё же кое-чему их Тропинин научил.
– С «Петра и Павла».
– Камчатские? – спросил я.
– Камчатские, вернее, охотские, – старший рассматривал меня с какой-то настороженностью. – А говорили будто ты утонул, или ещё как преставился.
Узнал, значит. Не удивительно. В Охотске моё имя было популярным некоторое время. Хотя вот я его припомнить не смог, как и его товарищей.
– Значит, долго жить буду, – усмехнулся я.
– Меня Иваном зовут, – представился он. – А это Григорий и Василий.
– А что с галиотом?
– Галиот-то? Да вот только что отошёл. Чуть-чуть вы разминулись.
– Видели, когда к острову подходили, – сказал я. – Так это, выходит, Беньовский был?
– Он самый.
– И когда он вернётся?
Матросы переглянулись.
– Не вернётся он, – сказал Василий. – Совсем уплыл.
Чёрт. Неужели мы лишились колонии.
– А вы что же?
– А мы остались, – ответил Иван. – Помогали ему с починкой. На том берегу и бухты толковой нет. Мы как приплыли на остров, так корабль в речку завели. А там камни кругом, точно в Охотском. Сильно побило. А как предводитель уходить собрался, так сюда перегнали галиот, чтобы удобнее чинить. И материала тут больше. И у вашего Свешникова нужного добрать можно. Веревок, парусов, гвоздей.
– Остальные все ушли?
– Да не, – улыбнулся Григорий. – Токмо со шведами своими ушёл и прочими немцами. Наших ссыльных да камчатских к нему пристало человек десять. Баб ещё местных прихватили.
Корабль Беньовского, как я уже знал, пристал к северному берегу, несмотря на мои рекомендации. Как мне объяснял Анчо, корабль повредило штормом, поэтому выбирать им не пришлось.
– Помочь-то с починкой мы всегда рады, но к гишпанцам не захотели идти, – добавил Григорий.
– Так он к испанцам пошел?
– Ну да, а от них дальше в Европу собирался, – сказал Иван. – Не понравилось ему здесь. Хотя вроде всё хорошо начиналось. И с местными поладили и женами обзавелись. С вашими промен вели. Но видно скука их заела.
– Жаль. А доктор? Как его там…
– Магнус? – переспросил Иван. – А тоже ушёл. Всего человеков двадцать.
– Вот чёрт, не успел! – выругался я. – Единственный настоящий доктор на весь Тихий океан и тот уплыл из подноса.
– Да ну, зато теперь колония наша, получается, – обрадовался Тропинин.
Я изобразил на лице скепсис.
– Иди уж в свою Индию, а мне здесь, чувствую, разгребать.
Яшка успокоился, вернулся на шхуну и начал осторожно заводить флотилию в Перл-Харбор. Прибрежные воды были полны коралловыми рифами, о которые можно было запросто распороть борт. Невысокие приливы и отливы, чуть более пресная вода из гавани смогли проделать среди рифов лишь мелкий и узкий канал, каким и пользовались корабли. Нам следовало бы расширить проход в будущем.
Пока моряки пристраивали корабли, пассажиры отправились в факторию. Свешников, как оказалось, был по горло занят делами, нашу высадку прозевал за шумом дождя, и только услышав гвалт на берегу, вышел навстречу.
Сказать, что он обрадовался моему появлению, значит не сказать ничего. У него даже слеза по скуле пробежала. Хотя это могла быть и залётная дождевая капля, конечно.
– Наконец-то, я уже и не чаял… сколько писал…
– Ну вот он я. Показывай, рассказывай, как, что, а потом на шхуны продовольствие выдай. Им завтра дальше двигать.
Яшка с Тропининым и правда не собирались задерживаться на Оаху.
– Так ведь, что-то есть, а что-то надо получить у местных сперва, – сказал Свешников. – Долго-то ягода не лежит. Я отправлю Саньку Малого.
Санек за их щуплый вид он окрестил Малым и Полпудом. Так и писал в отчетах. Сам-то приказчик был человеком крупным и даже жаркое гавайское солнце не смогло его иссушить.
Сад представлял собой как местные виды, которые Свешников пытался разводить по моей просьбе, так и те, что я присылал ему с кораблями. Здесь росла смоковница, как и все остальные смоковницы на нашей территории, эта происходила от единственного дерева, высаженного испанцами во время их короткого пребывания в заливе Сан-Франциско. Несколько черенков лимона я привез из Европы для наших калифорнийских поселений, и одни из них позже доставили сюда. Из местных растений имелись кокосовые пальмы, судя по высоте росшие на этом месте ещё до основания фактории, кусты малины и молодые деревья, определить видовую принадлежность которых за их малостью не представлялось возможным.
Лёшкиных людей Свешников отправил к «летней» кухне и баньке, где уже хлопотали Малой и Полпуда. Нужно было натаскать воды из речки, собрать плавник на ближайшем пляже. Не часто в фактории гостило разом столько людей. Трое камчатских матросов присоединились к нашим, а мы проследовали в главный дом.
Он представлял собой широкое бунгало, центральную часть которого собрали из дощатых щитов, привезенных из Виктории, а периферию нарастили с помощью бамбуковых плетней. Крыша тоже оказалась разнообразной – веранды закрывали пальмовые листья и тростник, а центральный корпус покрывала черепица на обрешетке.
Здесь было прохладно, не душно (несмотря на дождь), не летало никаких мух или комаров. В общем идиллия.
– Самовар поставить? – спросил Свешников, словно дополняя картину.
Самовары были редкостью на фронтире. Я завозил их для подарков вождям на потлачах или вот в такие отдаленные фактории. Следовало бы наладить собственное производство, тем более, что и медь помаленьку приискивалась на наших берегах, но у Лёшки до подобных мелочей не доходили руки.
– Вместе со всеми чаю попьём, – сказал я и выставил на стол бутылку нашего фирменного виски «Незѣвай». – Рассказывай, что да как.
Мы уселись на грубые стулья. Свешников достал глиняные чарки, больше похожие на японские чашечки для сакэ. Мы выпили за встречу и закусили маленькими бананами, гроздь которых лежала в плетеной корзине.
– Что ж, – сказал Свешников.
Он достал из шкафчика тетрадь, чернильницу и перо. Затем поставил перед собой кадку с образцами. Первым оттуда появился кокосовый орех.
– Пальмовый орех, – представил товар приказчик. – Дикими называется ниу. Используют молоко, мякоть, волокна.
– Кокос, – сказал я. – Его называют кокос.
– Хорошо, – он сделал заметку в тетради.
– Мякоть можно сушить, – сказал я. – Использовать в печении. Можно скармливать свиньям или масло давить. Молоко тоже годится, а в незрелых орехах оно вроде как слабительное действует. В общем покупай понемногу. Штук по сто в партию. Мы попробуем в Виктории пристроить.
Свешников кивнул, сделал еще одну отметку.
– Дальше. Большой овощ улу. Растёт на дереве. Едят свежим, очень сытный. Но долго не лежит, сразу гниёт. Парят, жарят. Впрок пластуют и сушат или квасят, но не по нашему квасят не в бочках или кадках, а в листьях в землю закладывают.
Он достал из ларя пластинку сушеного плода.
– Похоже, это хлебное дерево, – сказал Лёшка. – Можно попробовать и в кадках квасить, наверное.
– Морякам можно на прокорм выдавать, но в Викторию везти я смысла не вижу.
Приказчик сделал пометку. И перешел к следующему пункту.
– Вот тростник сладкий. Дикими называется ко.
Он выложил пучок красноватых стеблей.
– Сахарный тростник, – поправил я. – Только уж больно хиленький. Но вообще это хорошее дело. Сахар всегда будет в цене. Они выращивают его или дикий собирают?
– Не знаю.
– Узнай. И постарайся добыть саженцы или что там у них. Попробуем на юге выращивать. И сахар фабриковать.
– Как?
– Надо дробилку сделать. Это две больших шестерни или зубчатых валика, через которые тростник пропускают. Потом нужно чем-то осадить примеси, я напишу в Европу, узнаю. И затем останется выпарить лишнюю влагу.
– Сделаем, не проблема, – сказал Тропинин.
– А из жмыха мелассу делают, насколько я помню. Это такой сироп. Из него дешевый ром гонят или в корм скотине добавляют.
– Не жирно будет скотине кокосы с сиропом кушать? – усмехнулся Тропинин.
– Можно особый сорт мяса культивировать для гурманов, – сказал я.
– Осталось найти в наших краях гурманов, – ещё раз усмехнулся Лёшка.
– Дальше майа, то есть бананы, – сказал Свешников, дождавшись паузы в нашей с Тропининым пикировке. – Но про них вы и так всё знаете.
Да, это был едва ли не единственный предмет местной торговли, который мы регулярно получали. Благодаря Яшке маленькие бананы с Оаху ели уже даже в Охотске. Хотя с сохранением товара при перевозке далеко не всё ладилось.
– Бери вдвое против прежнего, – распорядился я. – Съедим. Народу-то у нас прибавляется понемногу. А Тропинин придумает что-нибудь для их сохранности. Придумаешь ведь?
– Этилен нужен для созревания, это я помню, – сказал Лёшка. – А для хранения что? Инертный газ? Азот, скажем. Только где же я тебе добуду азот с этиленом? И низкая температура нужна. Холод.
– Здесь ты льда не добудешь, но на Большом острове вершины гор покрываются снегом, – припомнил я. – Мауна-кеа, так кажется. Можно использовать. Правда до тех мест мы ещё не добрались.
Свешников вновь терпеливо ждал, пока мы обменяемся мнениями. В наших словах он понимал далеко не всё, но вопросов не задавал.
– Теперь, значит, местный картофель, – сказал он и выложил на стол несколько клубней разных размеров и форм.
Тропинин разлил из бутылки по чашкам. Мы выпили. Со стороны баньки уже запахло дымком. а со стороны кухни ещё и жареным мясом.
– Вот этот главный овощ у диких, называется кало, – Свешников выдвинул вперед продолговатый клубень. – Его варят или перемалывают в муку и делают тесто. Также кормят свиней, а тёртым и кур. Растет хорошо, но требует полива. Хотя в иной год хватает одних дождей.
Мы с Лёшкой осмотрели клубень и синхронно пожали плечами. Овощ был нам незнаком.
– Вот еще один, – Свешников двинул вперед следующий образец. – Прозывается уала. Это сладкий овощ. И довольно сытный.
– Батат, – предположил Лёшка.
– Пожалуй, – согласился я.
– Едят охотно сами, кормят свиней, молодые побеги едят також, – закончил представление приказчик.
Следующий сладкий клубень назывался ухи, а другой не сладкий – пиу. мы осмотрели их внимательно и вновь пожали плечами.
– Все клубни долгое время не гниют, не сохнут, – подытожил Свешников. – Их хорошо брать в дорогу. Ну я уже выдавал морякам, покуда не жаловались.
– Покупай понемногу того и другого, но особенно вот этих сладких, как их там…
– Уала.
– Уала, – согласился я. – Попробуем. И Дерюгину отправь образцы, а узнаешь, как сажать, растить, всё опиши подробно.
Свешников сделал пометки в тетради.
– Что же, теперь у нас, значит, фрукты-ягоды, – сказал он. – Их тут немного всяких. Но образцов у меня нет, поэтому так расскажу. На первом месте, значит, охиа. Хороший фрукт по вкусу похож на яблоко. Его моряки тоже берут в дорогу. Не жалуются. Дальше идёт лама. Ну такая ягода ни то, ни сё. Ещё есть малина местная. Как по ихнему прозывается не знаю. Сладкая, вкусная. Тут под окнами пытаюсь её вырастить, посмотрим, что получится. Затем идет охело. Ягода навроде клюквы, но на таких крепеньких кустиках растёт.
– Кислая? – спросил я.
– Кислая.
– Надо посмотреть, как её заготовить можно. И на северные острова переправлять, чтобы от цинги спасала.
– Напоследок из фруктов у нас хала, – он нарисовал на бумаге нечто напоминающее шишковатую дыню. – Вот это заковыристый фрукт. Дольки у него сверху натыканы.
– Ананас? – предположил я.
– Дольки выкручивать надо, – продолжил Свешников. – А в каждой дольке, значит, орех имеется.
– Нет, не ананас, – сказал Тропинин.
– Сами дольки дикие едят, как фрукт, заваривают как чай, а ядрышки орехов тоже едят или давят на масло.
– Хорошо, попробуй прислать для пробы с десяток.
– Из несъедобного у нас есть кукуи, осветительный орех. Очень жирный и хорошо горит. Природные жители нацепляют их на прутик по несколько дюжин и хватает на час. но масло не давят и не едят. Есть ещё охе, то есть бамбук, как вы его называете. Ну то понятно, для плетня, стен хорошо подходит, крышу крыть опять же удобно. Лёгкий он.
Свешников достал корень, похожий на имбирь.
– Вот такой корешок ещё есть, – сказал он. – Дикие используют его для покраски. И ткани свои красят и самих себя.
– Жёлтым? – я принюхался к корешку. – Куркума, наверное.
– Можно попробовать нашим индейцам продавать, – предложил Лёшка.
– Эх, и зачем тебе Лёшка, Индия? – сказал я ему. – Тут столько всего под боком.
– А что берут гавайцы и поселенцы? – спросил Тропинин.
– Ткани. Чугунки. Сковороды. Ножи. Гвозди. Стеклянные чашки. Так себе расторжка получается.
Да, он был прав. За исключением сахарного тростника и ограниченного количества бататов, бананов, кокосов особо с гавайцев взять было нечего. Фрукты ещё следовало доставить в северные порты. Даже Яшка, который по нашему совету брал недозрелые бананы и плотно паковал их, смог довезти до Уналашки не больше половины, а до Охотска и вовсе десятую часть.
– Не удивительно что Беньовский слинял, – сказал я. – тут для него никаких перспектив.
– Здесь можно посадить мандарины и апельсины, – предложил Лёшка. – А также ананасы, специи, табак, кофе, чай и прочий южный товар. Я постараюсь раздобыть саженцы и семена.
– Это всё и в Калифорнии можно выращивать, – возразил я. – Разницы никакой. Разве что корабли проходящие снабжать. А вот будут ли местные на плантациях работать, большой вопрос.
– Баня готова! – крикнул со двора Полпуда.
