Сергей Борисович Ковалев
По заросшим тропинкам нашей истории. Часть 2

Шведские линкоры и фрегаты останавливаются вне зоны досягаемости наших батарей, а более мелкие суда устремляются к острову, намереваясь высадить десант. Начинается артиллерийская дуэль. И тут проявляется первое преимущество Котлина: десантные корабли утыкаются в мель. Финским солдатам приходится прыгать в воду и медленно брести вперёд по вязкому дну. Для береговых пушек Крюйса они идеальные мишени, и вскоре пальба по ним начинается такая, что десант устремляется назад и начинает лезть на борта. Офицеры принимаются сбрасывать их в воду, поднимается неразбериха, и многие суда переворачиваются. Атака захлёбывается. После этого Анкаршерна боевые действия сворачивает. Срабатывает, кстати, и уловка Крюйса: шведский адмирал принимает подставные суда за настоящие и предпочитает отойти.

В ночь с 15 на 16 июня он, однако, возвращается с бо́льшими силами. Особенно много у него плоскодонных десантных судов: их около восьмидесяти. На этот раз они достигают Котлина и высаживают на него несколько сотен человек. Но береговая артиллерия Крюйса вновь сбрасывает их в воду. 17 июня следует ещё одна атака, теперь под прикрытием огня одновременно изо всех имеющихся орудий. Но наш флот отвечает взаимностью да ещё так точно, что шведские корабли получают многочисленные повреждения и вновь оказываются вынужденными отойти. Крюйс с удовлетворением пишет Петру: «Наши пушки с кораблей таково метко стреляли, будто из мушкетов, и нам часто и многожды было можно слышать, как ядра в корабли неприятельские щёлкали»^[168].

21 июня Анкаршерна атакует в четвёртый раз. Начинает он опять с артиллерийского обстрела левого берега Котлина, который, правда, особого вреда его укреплениям не доставляет. Одновременно на правый берег высаживается мощный десант. И вновь срабатывает природная защита острова. Солдаты высаживаются на песчаную отмель, бегут к крепости и… оказываются перед глубокой водой. Они плохо знают местные глубины и попадают в ловушку: свои корабли далеко, а русские орудия под боком. Начинается расстрел беззащитных людей. Шведы теряют 560 человек убитыми и 114 ранеными. Семь офицеров и 28 солдат попадают в плен^[169]. Неудача полнейшая.

Шведские корабли стоят в видимости Котлина до 2 июля, после чего уходят к Выборгу. Возвращаются они 25 июля, вновь пытаются высадить десант и опять неудачно^[170]. Крюйс выстоял, русский Балтийский флот под его командованием получил боевое крещение да ещё и победил. Поражение шведского флота оказывается настолько чувствительным, что после этого в ходе Северной войны он у Котлина не появится уже ни разу, а своё следующее нападение предпримет аж через целых 85 (!) лет, во время русско-шведской войны 1788–1790 годов^[171]. И вообще вы должна знать и гордиться тем, что за всю историю существования укреплений Котлина, а затем и Кронштадта, ни один вражеский корабль прорваться через них не смог. Зная это, посудите сами, какую услугу нашей стране оказал Корнелиус Крюйс.

Справедливости ради следует сказать, что всё это лето шведы предпринимают несколько наступлений на Санкт-Петербург и по суше. Генерал Георг Майдель, под командованием которого примерно 10.000 человек^[172], атакует город четыре раза: 15 июня, а также 4-го, 8-го и 12 июля^[173]. Два раза ему даже удаётся достичь Каменного острова, но русские пушки неизменно его отгоняют. (У шведов, правда, нет осадной артиллерии, так что реально шансов взять Санкт-Петербург у них немного.) Нетрудно заметить, кстати, что, кроме второй атаки, адмирал Анкаршерна и генерал Майдель действуют на редкость несогласованно: посмотрите, когда нападает первый, а когда – второй. В нашей же армии главная роль в отражении врага на этом направлении принадлежит генерал-лейтенанту Роберту (или, по-русски, Роману Вилимовичу) Брюсу, ещё одному иностранцу на русской службе, шотландцу, старшему брату Джеймса (по-русски Якова) Брюса, близкого сподвижника Петра, о котором я ещё расскажу отдельно. А пока, пользуясь случаем, отмечу, что когда наши горе-патриоты гордо заявляют, что нога вражеского солдата никогда не ступала на землю Санкт-Петербурга, они обманывают и себя, и других. Ступала. Дважды. Только вот как ступала, так и отступала.

В 1708 году Крюйс снова вступает в дело. В августе этого года крупная шведская армия под командованием генерала Георга Любекера начинает наступление на Санкт-Петербург. Правда, прямого приказа овладеть этим городом у него нет. Его главная задача – разместиться на вражеской территории и связать наши силы с тем, чтобы Пётр не смог их бросить против наступающего на Москву Карла XII. В России Любекеру приходится несладко: наши войска сожгли и уничтожили на его пути практически всё. Армия начинает голодать, но всё же отбрасывает войска под командованием Фёдора Апраксина и форсирует Неву, приближаясь к Санкт-Петербургу. Апраксин нервничает, и тут щедрый на хитрости Крюйс применяет очередную уловку. Он составляет фальшивое письмо о том, что навстречу шведам движется русское подкрепление в количестве сорока тысяч человек, и ставит на нём поддельную подпись командующего. Это письмо он вручает одному крестьянину и отправляет того к своему подчинённому бригадиру Фразеру, который стоит со своим корпусом около дороги на Ревель. Крюйс рассчитывает, что гонец будет в пути перехвачен противником и письмо спровоцирует того на отступление. Поначалу, однако, план не срабатывает: крестьянин благополучно добирается до Фразера, и можно представить себе его изумление, когда он читает это послание, ведь ему прекрасно известно, что никаких сорока тысяч рядом нет и в помине. Но помогает случай. Продвигаясь к Санкт-Петербургу, Любекер неожиданно натыкается на лагерь Фразера и сходу его атакует. Тот убегает так стремительно, что оставляет в палатке свою военную корреспонденцию, в которой, естественно, находится и письмо Крюйса. Оно оказывается в руках шведов, Любекер на этот крючок попадается и спешно отступает к Финскому заливу. Здесь его ожидает адмирал Анкаршерна, начинается эвакуация, но тут разыгрывается шторм, и шведы, бросив на берегу несколько сотен человек, а также 4.000 лошадей, снимаются с якорей. Лошадей оставшиеся солдаты забить успевают, а вот сами попадают под атаку наших войск и либо погибают, либо попадают в плен^[174]. В русской истории это столкновение получило название боя у Сойкиной мызы, и я говорил о нём в рассказе о Северной войне.

В 1710 году Крюйс участвует в операции по взятию Выборга, крупнейшей шведской крепости на Финском заливе. Я подробно писа́л об этом в рассказе о Северной войне и повторяться не буду. Напомню лишь, что именно он как командующий Балтийским флотом доставил к городу 7.000 человек и 80 осадных орудий, огонь которых заставил шведов сдаться. И именно его присутствие под Выборгом вынудило шведские корабли, спешившие на помощь своим осаждённым товарищам, повернуть назад. Я уж не говорю о том, что с Крюйсом прибыл и сам Пётр Первый.

Вообще к тому времени отношение царя к своему вице-адмиралу становится чрезвычайно тёплым. Так, например, будущий император редко ходил к кому-либо домой по государственным делам, вызывая своих подчинённых к себе. Крюйс был одним из немногих исключений: датский посол Юст Юль неоднократно, иногда даже ежедневно, заставал Петра в доме норвежца. На свадьбе царской племянницы Анны Иоанновны (будущей русской императрицы) её жених, курляндский герцог Фридрих Вильгельм, шёл под венец в сопровождении Петра и Крюйса. Если царь выражал пожелание самому управлять кораблём, он назначал своим начальником норвежца и демонстрировал при этом «такие повиновение и почтительность, словно бы самый незначительный из состоящих на его службе»^[175].

В конце 1710 года Турция объявляет России войну, и царь отправляет Крюйса в Азов. Там он застаёт картину печальную: стоящие в порту корабли боевыми можно назвать с большим трудом. Они либо сгнили, либо сильно разрушились. И вновь начинаются срочные ремонтные работы. 22 июля 1711 года под Таганрогом появляется турецкий флот с намерением высадить здесь десант и уничтожить эту русскую военно-морскую базу. Крюйс с едва отремонтированными кораблями идёт им навстречу и заставляет отойти. Турки даже не делают по Таганрогу ни одного выстрела. Нельзя не отметить, что в данном случае норвежец выступает и как первый командующий русским Азовским флотом. Вскоре, однако, военные действия здесь прекращаются: Пётр терпит поражение на реке Прут, и Крюйсу приказывается возвратиться в Санкт-Петербург.

19 февраля 1712 года происходит вторая свадьба Петра. Он женится на Марте Скавронской, простой женщине из Прибалтики, получившей в России имя Екатерины. На свадьбе шафером, или, как бы сказали у нас сегодня, свидетелем со стороны жениха является Корнелиус Крюйс, а со стороны невесты – его супруга^[176]. За свадебным столом норвежец сидит по правую руку от Петра, царь называет его посаженным отцом. Вице-адмирал близок к государю как никогда, и это плодит вокруг него множество завистников. Осложняет ситуацию и его характер. Столкнувшись с воровством, волокитой или несправедливостью, Крюйс легко выходит из себя и может, например, стукнуть по столу кулаком в присутствии лиц, стоящих рангом выше него^[177]. Нечестных чиновников он выводит на чистую воду и пишет на них рапорты своему руководителю Апраксину, а то и Петру. Но роковой для него становится ссора с Александром Меншиковым – царским любимцем и человеком злопамятным и мстительным. Всё происходит из-за корабельного леса. Меншиков проталкивает на должность вице-губернатора Ингерманландии (сейчас это примерно Ленинградская область), Финляндии, Эстляндии и Лифляндии своего человека и приказывает ему описа́ть все деревья, пригодные для строительства судов. Формально это приказ совершенно правильный: лучший лес должен идти на нужды кораблестроения. Но в результате такой переписи он попадает под контроль Меншикова, и часть его тот продаёт, так сказать, налево. Правдолюб и борец за справедливость Крюйс этим возмущён и пишет рапорт Апраксину. Этого царский фаворит ему не простит.

Зимой 1713 года норвежец выступает уже против планов самого́ царя. Пётр чётко вознамерился сделать центром русской морской торговли Санкт-Петербург. Это автоматически означало упадок Архангельска, а этот город был чрезвычайно важен для голландских купцов, которым Крюйс покровительствовал. И он пишет на имя царя бумагу, в которой пытается доказать, что через Санкт-Петербург следует пускать лишь одну шестую часть российского товарооборота. А Пётр людей, препятствующих его воле, как известно, не жалует.

Весной того же года царь решает завоевать Гельсингфорс – нынешнюю столицу Финляндии город Хельсинки. Наш флот проводит бомбардировку города, однако вскоре в Финский залив входят 8 шведских линейных кораблей и один фрегат и блокируют гельсингфорскую гавань. Русские галеры помешать им не могут никак, и Пётр возвращается к Котлину. Здесь он извещает Крюйса о намерении запереть неприятельский флот в Финском заливе, назначает его командующим операцией и просит его, как начальника, разрешить ему тоже в ней участвовать. Норвежец на это ничего не отвечает, проводит бессонную ночь, и на следующий день пишет царю письмо с отказом. Пётр сильно разгневан. «Також с дедушкой нашим, как с чортом вожусь, – восклицает он, – и не знаю, что делать. Бог знает, что за человек»^[178]. А человеком-то Крюйс был опытным. Он понимает, что план царя крайне рискован, что наш флот ещё не может тягаться со шведским, что дело поэтому может закончиться неудачей, а это ударит по престижу главы государства. Хуже того, в бою тот может и вовсе погибнуть. Как бы то ни было, Пётр с мнением своего формального командира соглашается, и это в очередной раз показывает, насколько он его уважает. Крюйс же как в воду глядел: морская операция проваливается (хотя Гельсингфорс удаётся взять с суши). Это приводит его карьеру почти к краху: норвежца отдают под трибунал, то есть судят военным судом. Его обвиняют в том, что он не только упустил шведский флот, но и при его преследовании посадил на мель два линейных корабля. Это была сущая правда, хотя произошло это ночью. К тому же при попытке снять линкоры с мели один из них, 50-пушечный красавец «Выборг»^[179], раскалывается надвое, и его приходится сжечь.

В январе 1714 года суд заканчивается. Крюйс получает чрезвычайно суровый приговор: смертная казнь. Вице-адмирал отказывается писать прошение о помиловании.

Вскоре, однако, смертный приговор Пётр заменяет на ссылку, и норвежец отправляется в Казань, на окраину русского государства. Казанская ссылка продолжается недолго. Летом к вице-адмиралу приезжает из Москвы жена и убеждает его направить царю письмо с просьбой пощадить его седины, что он и делает. Пётр выдерживает паузу и отвечает лишь через несколько месяцев. Отвечает согласием. Более того, он отправляет в Казань Меншикова, приказав тому вернуть Крюйсу шпагу. По возвращении норвежца в Санкт-Петербург Пётр, как и раньше, приходит к нему домой, обнимает и говорит: «Я уже больше не сердит на тебя»^[180]. Никогда не догадаетесь, как ведёт себя вице-адмирал в ответ. Он не падает перед царём, как было тогда принято в России, на колени, не благодарит его со слезами за милость, нет. Он произносит: «Да и я уже больше не сержусь»^[181]. Вот уж характер так характер!

Пётр не обижается, просит простить его за причинённые в ссылке неудобства и велит выплатить заслуженному моряку около 20.000 рублей. Крюйс ему по-прежнему нужен, ведь по словам польского историка Казимира Валишевского «с его отъездом всё пошло вверх дном в Адмиралтействе»^[182].

В 1715 году царь образовывает Морской комиссариат, который руководит всей хозяйственной частью, связанной с военно-морским флотом. Возглавляет его генерал-майор Григорий Чернышёв, человек Меншикова. Крюйс назначается его заместителем и отвечает за кораблестроение, а также управление портами. Это означает, что по окончании летних кампаний стоящие в по́ртах боевые суда поступают в распоряжение Крюйса, который должен обеспечить их ремонт, возможное перевооружение и подготовку к выходу в море, включая снабжение всем необходимым. В этом деле равных ему нет, но он тяготится разросшейся русской бюрократией и к тому же постоянно ссорится с Чернышёвым. Начинает давать о себе знать и возраст. Крюйсу шестьдесят, он плохо слышит (что немудрено после стольких лет жизни под орудийный грохот), у него сильно ослабло зрение, болят суставы. Заслуженный вице-адмирал начинает думать об отставке. В 1716 году он прямо просит об этом царя, жалуясь на бессонницу, одышку и боли в груди, но получает отказ^[183]. В то время Пётр задумывает реформу системы государственного управления по типу шведской и датской, и опыт Крюйса ему необходим.

В декабре 1717 года учреждается главный орган управления военно-морским флотом – Адмиралтейств-коллегия или, попросту говоря, Адмиралтейство. Его главой назначается Фёдор Апраксин, а его заместителем… снова Корнелиус Крюйс. Из 175 сотрудников Адмиралтейства иностранцев всего два: сам Крюйс да какой-то переводчик-англичанин^[184]. Это ещё раз подтверждает полное доверие к нему со стороны Петра. На данной должности норвежец совершает дело, ставшее, пожалуй, венцом в его карьере: пишет Морской устав – главный документ военно-морского флота в любой стране. Инициатором здесь, как это часто бывало, выступает Пётр I, но реальным автором, конечно же, является Крюйс. В 1721 году, после заключения долгожданного мира со Швецией, положившего конец Северной войне, вице-адмирал становится адмиралом. Это вершина его государственной карьеры в России.

28 января 1725 года умирает Пётр. Его смерть наносит здоровью Крюйса последний удар. Он давно уже чувствует себя неважно, нередко работает дома, будучи не в силах посещать Адмиралтейство, с сотрудниками которого продолжает воевать. Меншиков не прекращает против него своих интриг. Адмирал умирает 3 июня 1727 года, не дожив одиннадцати дней до своего 66-летия. Его тело направляется морем в Амстердам, где оно покоится и поныне в старейшей церкви города А́уде керк, что в переводе с голландского так и означает: «Старая церковь».

Так какова же роль этого человека в истории нашей страны? Посудите сами. Когда он в 1698 году приезжает в Россию, нормальных боевых судов у нас попросту не было. А к концу Северной войны в состав Балтийского флота входят 77 крупных кораблей, в том числе 48 линкоров и 29 фрегатов^[185], а также 4 шня́вы (лёгкие двухмачтовые корабли, нёсшие по 14–18 пушек), 2 бомбардирских корабля (предназначались для атак прибрежных укреплений), 2 прама (о праме можно прочитать в рассказе про Северную войну) и 78 малых парусных судов^[186]. Остров Котлин с Кронштадтом представляет собой мощную и в прямом смысле слова непреодолимую крепость, а также первую в нашей стране полноценную военно-морскую базу. В ходе Северной войны Балтийский флот, по некоторым оценкам, захватил 55 шведских боевых кораблей^[187], – в начале военных действий такое предсказание подняли бы на смех не только военно-морские эксперты всех стран, но, пожалуй, и сам будущий российский император. В 1705 году Крюйс спасает от уничтожения любимое детище Петра – Санкт-Петербург. Норвежец в течение многих лет входит в близкое окружение царя, тот питает к нему самое глубокое уважение, прислушивается к его советам и называет отцом. Наконец, Крюйс является самым непосредственным создателем отраслей промышленности России, связанных со строительством и обеспечением её военно-морских сил. На этом фоне не очень важным, но весьма показательным представляется и тот факт, что он основал в Санкт-Петербурге первую школу, «Петришуле», которая, кстати, функционирует до сих пор.

И ещё. Из всех по меньшей мере 750 иностранцев, нанятых Петром, только Крюйс поднялся на такие высоты.

Уже упоминавшийся мною Василий Николаевич Берх писа́л об этом человеке: «Память сего отличного мужа должна быть незабвенна для каждого россиянина»^[188]. Напомню вам, что «незабвенный» значит «незабываемый», «вечный». Но вот как раз с незабвенностью Крюйса в нашей стране дела обстоят не очень.

Ему есть прекрасный памятник, только установлен он в норвежском Ставангере^[189]. Есть в этом городе и улица его имени^[190]. И это понятно: как вы помните, он там родился. А вот в России, которой он, по сути, посвятил свою жизнь, о нём практически ничего не напоминает. В Санкт-Петербурге, в строительство и особенно в военную защиту которого норвежец, как вы видели, внёс такой большой вклад, есть… подземный переход, который то ли носит его имя, то ли будет носить^[191]. В 2001 году губернатор города Владимир Яковлев выпустил было распоряжение об установке в Кронштадте памятника Крюйсу (в нём он назван одним из «основателей Российского флота»), был даже создан его проект^[192], да только другой губернатор, Валентина Матвиенко, через пять лет это распоряжение отменила^[193]. Так что на сегодня единственными «памятниками» Крюйсу в этом городе является его бюст в Центральном военно-морском музее да небольшая фигурка в «Петришуле». А ещё в городе Таганроге есть улица адмирала Крюйса. Всё. За 289 лет, прошедших со дня его смерти, в России была написана только одна его биография – в 1825 году^[194].

Но самое удивительное то, что за всё время существования Балтийского флота в его составе, похоже, никогда не было ни одного корабля, носящего имя одного из его создателей и первого командующего.

Приходится в очередной раз констатировать, что о роли многих иностранцев в российской истории у нас вспоминать как-то не принято…

Яков Брюс

Патрик Гордон, Франц Лефорт и Корнелиус Крюйс, о которых я вам рассказал, в разное время в Россию приехали, то есть были, так сказать, «настоящими» иностранцами. А вот Яков Брюс родился в Москве, хотя по происхождению и был шотландцем. Он сделал для нашей страны очень много, был, можно сказать, первым российским учёным, но в народной памяти почему-то больше отложился как таинственный экспериментатор и кудесник, причём недобрый.

Его отец Уильям прибывает в Архангельск в ранге прапорщика (самый младший офицерский чин) в августе 1647 года при царе Алексее Михайловиче. В то время в Англии бушует революция, сопровождающаяся преследованием католиков. За два года до этого армия под командованием англичанина Оливера Кромвеля в сражении при местечке Нейзби, примерно в ста километрах к северу от Лондона, разбила войско английского короля Карла I (который по национальности был шотландцем и, как и многие шотландцы, исповедовал католическую веру). После этого Кромвель устанавливает в стране жёсткий режим собственной власти. Католиков он не любит, и вскоре масштабы их преследований резко увеличиваются. Так что, похоже, католик Уильям Брюс, который, к тому же, является потомком шотландских королей, предпочитает подыскать себе более спокойное место для жизни и работы. Но в Россию он прибывает не с Британских островов, а из Голландии^[195].

Уильям умирает в Москве в 1680 году, имея звание генерал-майора, а за 10 лет до этого у него рождается второй сын Джеймс Дэниэл. Семья живёт в Немецкой слободе, и живёт достаточно скромно, так что мальчику рано приходится задумываться о карьере. А какая карьера может быть у потомка шотландских королей? Конечно же, военная!

Отец даёт сыну хорошее домашнее образование, причём особенно нравится молодому человеку математика, и в 13 лет Джеймс вместе со своим старшим братом Ро́бертом вступает в ряды «потешных» войск юного Петра I. Они почти ровесники: шотландец старше царя всего на два года, и молодые люди быстро сходятся друг с другом.

В семнадцатилетнем возрасте Джеймс (теперь его уже зовут «по-русски» – Яков) принимает участие в первом Крымском походе князя Василия Голицына, любимца правящей в то время Россией царевны Софьи. Поход, как известно, заканчивается неудачей, за ним следует второй – и опять неудачный. Яков вновь в рядах действующей армии. Эти походы становятся для него настоящим боевым крещением: ему приходится отбивать атаки татарской конницы, он стоит под стенами Перекопа – крепости, защищающей с севера вход на Крымский полуостров.

В ходе правительственного кризиса 1689 года (я несколько раз рассказывал вам о нём) Брюс в числе многих иностранцев принимает сторону Петра и с тех пор становится его ближайшим соратником. Во время первого Азовского похода он уже капитан, причём исполняет должность армейского инженера. Это неспроста: ему всего 19 лет, но он уже отличается хорошими знаниями в области фортификации, а также в артиллерийском деле. При движении вниз по реке Дон к Азовской крепости Брюс находится рядом с царём^[196]. Участвует он и во втором, успешном, походе и по его завершении получает звание полковника, денежную премию и золотую медаль.

В Великом посольстве Петра (1697–1698 гг.) Яков Брюс первоначально участия не принимает, но вскоре, будучи уже в Голландии, царь вызывает его к себе. Далее шотландец едет с ним в Англию. Здесь они посещают, в частности, королевский Монетный двор, управляет которым великий английский учёный Исаак Ньютон. Может, они с ним даже встречались. Кто знает? В Англии царь организовывает продажу в Россию «никоцианской травы» или, по-нашему, табака. До Петра табак у нас называли «богомерзким зельем», а за его курение били кнутом и вырывали ноздри, но после Великого посольства его разрешают, и первым, кто получает исключительное право на его ввоз в нашу страну, становится Яков Брюс. (Курильщик, наверно…) В Лондоне шотландец также изучает артиллерийское дело, слушает лекции по математике, посещает библиотеки и обсерваторию. Забегая вперёд, хочу сказать, что вскоре Яков Брюс станет в России одним из самых образованных людей (если не самым образованным), соберёт огромную научную библиотеку (около 1.500 томов^[197]), займётся изобретательством, а также покажет себя неплохим астрономом и будет часто наблюдать по ночам за небесными светилами, сидя на последнем этаже московской Сухаревской башни. За это невежественные москвичи прозовут его чародеем и «чернокнижником», то есть колдуном. Вы посмотрите на его портрет. Какой же он колдун?!

Джеймс Дэниэл (Яков Вилимович) Брюс (1669–1735)

Покидая Англию, Пётр оставляет там Брюса, и он закупает для своего государя математические инструменты, в том числе 24 циркуля, артиллерийские приборы, а также «малый глобус, что в корпусе»^[198].

По возвращении в Москву Брюс принимается за составление воинских уставов для новой русской армии, а также занимается делом исключительной, по тому времени, государственной важности: подготовкой закона о единонаследии. Делает это он, естественно, по указанию Петра, который приказывает ему изучить соответствующие документы Англии, Шотландии и Франции и представить ему их краткое содержание. За этим делом и застаёт его Северная война.

К битве под Нарвой Брюс не успевает, что спасает его от весьма вероятного шведского плена. Пётр сердится на него, но быстро прощает и не только поручает исполнять обязанности взятого в плен под Нарвой командующего артиллерией нашей армии грузинского царевича Александра Арчиловича, но и присваивает звание генерал-майора.

После нарвского разгрома русскую артиллерию нужно было практически создавать с нуля, поскольку почти вся она тоже оказалась в шведских руках. Брюс работает под руководством думного дьяка^[199] Андрея Андреевича Виниуса – того самого, отец которого основал в своё время неподалёку от Тулы первые в нашей стране металлургические заводы, в том числе и для нужд военной промышленности. Дело им выдаётся чрезвычайно тяжёлое: сырья для литья пушек катастрофически не хватает, и именно тогда на эти нужды начинают отбирать церковные колокола. За это Петра назовут на Руси антихристом, и пойдут гулять по стране разговоры о том, что царя в Европе подменили и на русском троне сидит теперь «немец».

Но уже через двенадцать месяцев огневая мощь страны практически восстанавливается: отливается 273 пушки разных калибров^[200]. Через год – ещё 140^[201]. Более того, у нас создаётся конная артиллерия – впервые в истории мирового военного искусства^[202]. Заслуга в этом Якова Брюса несомненна.

В 1702 году шотландец командует артиллерией при взятии шведской крепости Нотебург, в 1703 году – Ниеншанца, в 1704 году – Нарвы. Про эти операции я подробно писал в рассказе о Северной войне, а здесь хочу лишь заметить, что огонь брюсовских пушек внёс решающий вклад в капитуляцию Ниеншанца и подготовку штурма Нарвы (под Нотебургом, как известно, наши орудия сработали неважно).

В 1704 году Пётр преобразовывает Пушкарский приказ в Приказ артиллерии и назначает его руководителем Брюса, который становится, таким образом, как сказали бы сегодня, министром по делам артиллерии. (Впоследствии, после смерти в 1710 году в шведском плену царевича Александра Арчиловича, он уже де-юре станет генерал-фельдцехмейстером, то есть командующим всей русской артиллерией.) В 1706 году шотландец получает звание генерал-лейтенанта^[203], а после победы при Ка́лише (см. также мой рассказ про Северную войну) – портрет царя, усыпанный бриллиантами.

В 1708 году в сражении при деревне Лесная Яков Брюс, командуя левым флангом нашей армии^[204], активно способствует своими орудиями разгрому корпуса шведского генерала Вольмара Шлиппенбаха, идущего вместе с огромным обозом на соединение с Карлом XII. Пётр, как известно, называет эту битву «матерью Полтавской баталии» и щедро награждает её участников. Брюс получает несколько деревень с 219 крестьянскими дворами, а также медаль с надписью «Достойному достойное». Ею он будет гордиться всю жизнь^[205].

Но вершиной его воинской славы становится Полтава. Вы знаете, как проходила эта битва, и помните, какую роль сыграла в ней артиллерия. А кто ею командовал? Правильно: генерал-фельдцехмейстер Яков Вилимович Брюс. Его орудия разносят шведскую армию буквально в клочья и вносят, может быть, решающий вклад в нашу победу. В последовавшей затем капитуляции шведов у Переволочной брюсовские пушки тоже говорят своё весомое слово. За полтавский триумф Пётр жалует шотландцу высшую российскую награду – орден Святого апостола Андрея Первозванного^[206].

После этого Брюс принимает самое непосредственное участие во взятии шведских крепостей Рига, Пернов, Динамюнде, Кегсгольм и Ревель (об этих операциях я тоже уже рассказывал), затем – в несчастливом для нашей армии Прутском походе, потом, в 1712 году, командует союзной датско-саксонско-русской артиллерией в Померании, на Балтийском побережье современных Германии и Польши. И везде действует профессионально и эффективно. После этого шотландец в боевых действиях участия уже не принимает, сменив военную карьеру на гражданскую.

Для Брюса начинается мирная жизнь, в которой он приносит для нашей страны пользу ничуть не меньшую, чем на полях сражений. После кратковременной царской немилости в 1714 году, когда его обвиняют в присвоении государственных средств, он с головой погружается в работу приказа Артиллерии.

В 1717 году Пётр возводит Брюса в сенаторы и в 1719 году^[207] поручает новое ответственное дело: руководство Берг-коллегией и Мануфактур-коллегией. Это очень серьёзно. Дело в том, что Берг-коллегия отвечала за добычу руд и производство чёрных и цветных металлов, а Мануфактур-коллегия ведала всеми фабриками в нашей стране. Так что получается, что сенатор Брюс одновременно становится министром полезных ископаемых и почти всей российской промышленности (кроме кораблестроения), да ещё и министром артиллерии. Под его руководством оказывается чуть ли не вся экономика страны. Так продолжается до 1722 года, когда он складывает с себя полномочия руководителя Мануфактур-коллегии. К тому времени Брюсу 52 года.

Просто невероятно, как можно было совмещать такие тяжелейшие должности и параллельно продолжать заниматься наукой. А ведь именно это он и делает. Он ведёт переписку со всемирно известным немецким учёным Готфридом Лейбницем (с которым знаком лично^[208]) и со знанием дела дискутирует с ним по вопросу происхождения русского народа. Переписывается с географами Нюрнберга относительно издания 24 российских карт. Продолжает переводить на русский язык интересующие его европейские научные труды, работает над усовершенствованием вооружений и, в частности, над повышением ружейной скорострельности^[209]. Брюс является автором первого русского учебника геометрии, голландско-русского и русско-голландского словарей, составителем «Карты земель от Москвы до Малой Азии», основателем первой в России обсерватории (в 1702 году), участвует в закладке Санкт-Петербурга^[210]. Нелишне будет заметить, что он владел шестью иностранными языками, в том числе английским, голландским, немецким и, по-видимому, латынью^[211]. В январе 1724 года Брюс участвует в заседании Сената, на котором принимается решение о создании Санкт-Петербургской академии наук, и завещает ей потом всю свою библиотеку^[212], а также собрание монет, медалей и рукописей^[213]. А ещё он является одним из авторов первого русского календаря, который так и назвали: Брюсовым^[214].