Сергей Борисович Ковалев
По заросшим тропинкам нашей истории. Часть 2

Корнелиус Крюйс

Именно этот человек реально продолжил «адмиральское» дело Лефорта. Но какими же разными оказались вклады этих людей в дело создания русского военно-морского флота! Женевец, хоть и стал первым адмиралом в истории нашей страны, по определению не мог оказать Петру I существенной помощи в этом эпохальном деле: он даже близко не обладал ни соответствующими знаниями, ни каким-либо опытом ни в области кораблестроения, ни в области судоходства. Крюйс же являлся бывалым моряком и прекрасно разбирался в премудростях создания боевых кораблей – а ведь это, как вы понимаете, не только доски пилить да гвозди забивать. В те времена для того, чтобы начать строить корабли, нужно было изменить экономику страны так же, как сегодня для строительства автомобиля: ведь чтобы его создать следует наладить соответствующее металлургическое производство, шинную промышленность, выпуск аккумуляторов, электроники, стекла, пластика и множества другой продукции. Вот и в XVII–XVIII веках без наличия громадного количества смежных отраслей экономики грозное боевое судно создать было нельзя. Конечно, можно было необходимые материалы привести из-за границы, но тогда такой флот попал бы в зависимость от настроения и желания иностранных поставщиков и их государств. А разве может военная мощь великой державы, построить которую стремился Пётр, реально зависеть от иностранцев? Конечно, нет! Такого не бывало раньше, нет сейчас и не будет в будущем. А ведь к тому моменту, когда царь начал создавать свой флот, в России для реализации его мечты не было ничего, кроме леса. Ни по́ртов (кроме северного и не очень удобного Архангельска), ни морских верфей (за исключением одной небольшой, опять же, в Архангельске^[104]), ни кораблестроителей-инженеров, ни кораблестроителей-рабочих, ни матросов, ни капитанов, ни опыта плавания в открытом море. Ни-чего! Даже такой незаменимый в этом деле инструмент как пила был в нашей стране неизвестен и появился здесь вместе с приехавшими по зову Петра иностранными корабелами^[105]. Но самое главное – у чисто сухопутной страны напрочь отсутствовало то, без чего ни одно дело сделать нельзя: ЗНАНИЯ. Взять их можно было, естественно, только за границей, в ведущих морских державах того времени: Англии, Голландии, Дании, Франции и Швеции, и Пётр начал активно вербовать к себе на службу иностранцев с тем, чтобы эти знания получить. И воистину жемчужиной среди них стал Корнелиус Крюйс – практический создатель русского военно-морского флота и его первой военно-морской базы, один из строителей и главных защитников Санкт-Петербурга и человек, заложивший основы отечественной промышленности военного кораблестроения. Его роль в рождении Азовского и особенно Балтийского флота настолько велика, что без большого преувеличения и тот, и другой могут быть названы именем Крюйса – их первого командующего. Конечно, над всеми тогда витал гений Петра I. Спорить с этим бессмысленно. Но вот что сказал о его верном помощнике Корнелиусе Крюйсе в 1825 году единственный российский биограф норвежца Василий Николаевич Берх^[106]: «Знаменитый муж сей, достойный по всей справедливости имени образователя российских флотов /…/»^[107].

А вот в памяти наших людей имя его как-то стёрлось, а реальные заслуги перед Россией и вовсе вспоминаются, мягко говоря, нечасто.

Корнелиус Крюйс был норвежцем – хотя многие из тех россиян, которые слышали о нём, считают, что он голландец. Родился он в 1655 году в городе Ставангер, на юго-западе Норвегии, и родители нарекли его Нильсом. Отец мальчика был портным, звали его Уле Гудфастесен, так что по обычаям того времени Нильсу дали фамилию Ульсен^[108], то есть «сын Уле». Семья его была небогатой, но и не бедствовала: у отца работал подмастерье, то есть помощник, и он смог вырастить и поставить на ноги двух дочерей и четверых сыновей^[109] (включая Нильса). Дом, в котором жил Нильс, находился в каких-то 30–40 метрах от гавани^[110], так что с детских лет мальчик, можно сказать, жил морем: из окна мог видеть большие корабли, наверняка забирался на них, слушал истории моряков про дальние плавания, морских чудищ, пиратов. Вскоре после смерти отца в 1668 году^[111] мать определяет Нильса на голландский корабль, и тот в 14 лет впервые выходит в настоящее плавание^[112].

Моряком норвежец служит 28 лет, и именно в это время он формируется как профессионал, а также опытный специалист в области организации кораблестроения. Куда только не заносит его Судьба за эти годы! Работая в разное время на девятерых судовладельцев, шестерых монархов и на три республики^[113], Нильс исколесил практически весь известный тогда мир. В 1680 году он упоминается уже как капитан, причём под голландским именем Корнелиус Крюйс. Неизвестно, почему он решил «превратиться» в голландца, но зато есть версия о том, почему им были выбраны именно это имя и эта фамилия. Дело в том, что в имени «Корнелиус» скрывается «Нильс» («-нелиус»), а фамилия «Крюйс» похожа по звучанию на фамилию его родственников по линии отца – Круусе^[114]. Капитан Крюйс ходил в Португалию и Испанию, в Южную Америку и в Карибское море, в Азию и Африку. Он перевозил соль, сахар, фрукты, пиво и сыр, причём в последнем случае на борту было пять кошек^[115]. Я думаю, вы догадываетесь, почему на корабле были эти животные. Ну конечно – сыр от крыс охранять! Да только характер у них должен был быть просто железным: кошки ведь тоже сыр любят.

Занимался норвежец также подъёмом затонувших судов – операцией по тем временам чрезвычайно сложной. Имел он и солидный военный опыт. Все мы знаем, что в те времена по морям сновали пираты, и торговые суда были поэтому оснащены пушками, а команда была вооружена. Крюйс неоднократно подвергался их атакам и неизменно с успехом отбивался. Но существовала для торговых кораблей ещё одна опасность, причём ничуть не меньшая, чем пираты: каперство. Когда государства воевали друг с другом, их руководители, не имея, как правило, возможности оплачивать содержание собственного большого военно-морского флота, разрешали своим торговым судам нападать на вражеские корабли и грабить их. Капитаны таких судов и назывались каперами, что по-голландски означало «грабитель» («kaper»). В то время бушевала так называемая война Аугсбургской лиги (1688–1697 гг.), в которой Голландия в составе коалиции европейских государств воевала с Францией^[116], и Крюйс, бывший на голландской службе, тоже промышлял этим выгодным бизнесом, ведь бо́льшая часть захваченного добра (в том числе и корабль) доставалась каперу – за минусом относительно небольшой выплаты государству. Правда, в октябре 1691 года он сам становится жертвой каперов: его корабль захватывают французы и отбуксировывают в свой порт Брест, на западе страны. Крюйса бросают в тюрьму, и ему удаётся из неё выбраться лишь после того, как его мать присылает ему документ, свидетельствующий о том, что он является подданным датского короля (Норвегия входила в то время в состав Дании). Дания в войне не участвовала, и норвежца с извинениями выпускают на волю и даже возвращают ему захваченный корабль^[117]. Выйдя на свободу, Крюйс продолжает свои опасные путешествия пока, наконец, в 1696 году не сходит на берег и не начинает в Амстердаме, столице Голландии, карьеру военно-морского чиновника. Ему 41 год, он в совершенстве владеет голландским, говорит на немецком, английском, французском и испанском языках и, естественно, прекрасно понимает очень похожие на норвежский датский и шведские языки (забегая вперёд, скажу, что после долгих лет службы в России он неплохо освоит и русский)^[118]. Современники описывают его как человека высокого роста (около 190 сантиметров) и недюжинной силы, твёрдого, напористого, уверенного в себе, ненавидящего лесть, враньё, воровство, несправедливость и лень. Сам он тоже в разговоре не церемонится и называет вещи своими именами прямо в лицо собеседнику. Ох, как же эти черты осложнят ему жизнь в России…

Корнелиус Крюйс (1655–1727)

Но пока он получает «сухопутную» должность унтер-экипажмейстера или, говоря по-русски, чиновника, отвечающего за оснащение кораблей всем необходимым, от парусов до бочек с пресной водой. Крюйс работает в голландском Адмиралтействе, то есть в ведомстве, которое отвечает за кораблестроение и включает в себя верфи, различные мастерские, склады, жильё для соответствующих работников, в общем, всё, что нужно для постройки корабля^[119]. Работается ему непросто: то на него набрасываются с кулаками поставщики бочек (по их мнению, он им мало заплатил), то его обвиняют в поставке некачественного продовольствия на один из кораблей, то вообще упрекают в краже государственных денег. Он с негодованием доказывает свою невиновность, и вот тут в ноябре 1697 года амстердамский бургомистр Николаас Витсен^[120] говорит ему, что молодой русский царь Пётр хочет нанять его к себе на службу. Витсен бывал в нашей стране, вёл с ней торговлю и неплохо на этом зарабатывал. Через одного из своих друзей, который переписывался с русским государем, он знал о его грандиозных замыслах и поддерживал их. Более того, во время Великого посольства Витсен знакомится с Петром лично^[121].

Нельзя сказать, чтобы от этого предложения Корнелиус Крюйс приходит в восторг. В Европе Россия в те времена (да и сейчас) воспринималась как что-то далёкое, отсталое и непонятное, а поэтому пугающее. Но в конце концов уговоры друзей и переговоры с царскими представителями делают своё дело, и 9 апреля 1698 года норвежец подписывает соответствующий контракт. Его условия чрезвычайно для него выгодны. Посудите сами. Ему присваивается звание вице-адмирала и определяется годовой оклад в 9.000 голландских гульденов (в Голландии вице-адмирал получал 2.400 гульденов), причём этот оклад ему выплачивается авансом, за полгода вперёд. Пётр обязывается выкупить его в случае попадания в плен, он получает право вернуться в Голландию через 3–4 года, а также личного переводчика, личного секретаря и пять человек прислуги, в том числе пастора. Более того, от своего друга-бургомистра Крюйс добивается гарантии того, что в случае возвращения в Голландию он вновь получит в Адмиралтействе ту же должность^[122]. Просто сказка какая-то. Вскоре норвежец отплывает из Амстердама и 15 августа 1698 года, после месячного путешествия вокруг Скандинавского полуострова, прибывает в Архангельск, а где-то в октябре и в Москву^[123].

В столице Крюйса встречают очень любезно, но времени на раскачку Пётр ему не даёт, и уже в конце месяца они едут в Воронеж – в то время центр российского кораблестроения. От того, что он увидел в Воронеже, Крюйс попросту ошарашен^[124]. Как я уже упоминал, флот в России было строить, по сути, некому, но его всё равно строили, и результаты этого были плачевными. Как известно, лучшей корабельной породой древесины является дуб, но при одном условии: при российском климате он должен быть срублен поздней осенью или зимой, а также хорошенько просушен. В Англии, например, дубовые доски сушились несколько лет и только после этого пускались в производство^[125]. В Воронеже на это внимания не обращали и не только дерево толком не сушили, но и валили дубы тогда, когда приказывалось, в том числе и весной-летом, то есть в период сокодвижения. В результате суда строились из сырой древесины и быстро приходили в негодность. Более того, поскольку работы велись в спешке, корпуса кораблей частично делали даже из сосны – материала совершенно для этого непригодного. А в связи с тем, что русский плотник пилы не знал, то доски тесались топором долго и с огромными отходами: из одного бревна получалась всего одна доска, в лучшем случае две^[126]. Но дело было не только в русских: голландские и венецианские специалисты, набранные в Европе, на поверку оказались профессионалами липовыми и не имели той квалификации, которую от них ожидали, да и работали спустя рукава^[127]. Особенно скандально обстояли дела на Ступинской верфи, где командовали итальянцы Яков Теодоров, И. Фасето, Ероним Дебоний, Иосиф Детонико и Антон Мосилин (многие эти имена явно переиначены на русский лад). Конструкция и качество заложенных здесь десяти 44-пушечных кораблей были настолько плохими, что в 1699 году, после весеннего спуска на воду, их корпуса уже к осени буквально расползлись. Положение пытался спасти голландский корабел Ян Корнилисен, но и он был бессилен. Единственным кораблём из этой партии, который удалось достроить через одиннадцать (!) лет, был «Слон», но он едва смог дойти до Азова и был сразу же там поставлен на ремонт, где простоял ещё три года и был брошен после заключения невыгодного мира с турками^[128].

Так же печально велось строительство на Па́ншинской верфи. Из четырёх заложенных на ней кораблей только один, фрегат «Крепость» (он нём чуть ниже), оказался нормального качества. Два были притащены на буксире к Азову, а ещё один смог совершить поход до Керчи, турецкого города на восточном побережье Крыма. После этого все они были поставлены на ремонт, да так в плавание больше и не вышли. А верфь и вовсе вскоре закрыли^[129].

Положение в Воронеже осложнялось ужасающими условиями жилья работников: строения были сколочены кое-как, люди в них ютились чуть ли не на головах друг у друга, поэтому высока была заболеваемость и смертность. Народ сбегал с верфи толпами, их ловили, били и заставляли работу продолжать. Вокруг их жилищ была возведена высокая стена, которую охраняли солдаты. А зимой в этих местах морозы до минус тридцати пяти да ледяные ветры из степи. В общем, каторга. Здесь, кстати, следовало бы заметить, что Пётр с Крюйсом, хотя в таких условиях, естественно, и не жили, обитали, тем не менее, в помещениях довольно скромных и часто мёрзли зимой^[130].

Крюйс сразу же берётся за исправление сложившейся ситуации. Уже в конце ноября он представляет царю список того, что необходимо для оснащения боевого парусного корабля, а также заранее составленный устав организации российского военного флота. Со свойственной ему прямотой он заявляет, что из-за нарушения технологии строительства большинство уже готовых судов быстро пойдёт ко дну, так что они требуют капитального ремонта, да и вообще нужно начинать всё заново и как положено.

Пётр соглашается. Их отношения быстро становятся близкими. Он увидел в Крюйсе родственную душу: ответственного, практичного, принципиального и напористого человека, нацеленного на успех и не боящегося трудностей, а также говорить правду. Кроме того, в своём деле норвежец намного опытнее своего патрона, да и старше его на 17 лет, и царь иногда даже называет его «отцом»^[131].

В начале марта следующего года умирает Франц Лефорт – формальный начальник Крюйса. Пётр назначает на эту должность Фёдора Алексеевича Головина^[132] – того самого, который был одним из руководителей Великого посольства (я писал о нём выше, в рассказе про Лефорта). Но Голови́н – человек исключительно сухопутный, так что реально главным, кому предстоит создать русский военно-морской флот, оказывается Корнелиус Крюйс. И он, как вы вскоре увидите, успешно справляется с этой труднейшей задачей. Правда, не на южном направлении, где он принципиально переломить ситуацию не успевает, а на северном, балтийском.

К весне норвежец приводит в более или менее достойное состояние 58 кораблей, забракованных им прошлой осенью. Он промеряет реку Дон и особенно изобилующее мелями Азовское море и наносит всё это на карту. Теперь можно без опаски идти к недавно основанному там городу Таганрогу, да и к Азову. Бургомистром Таганрога Пётр назначает Крюйса^[133]. В мае 86 боевых судов бросают здесь якорь. Царь ожидает прибытия Емельяна Украинцева^[134], своего посла, который должен отправиться в Стамбул (в России его называли Константинополем) для согласования с Оттоманской империей мирного договора, без чего Пётр не может начать уже оговоренную с союзниками войну против Швеции. Но русский посол должен ехать к туркам не по суше, а плыть на только что построенном 46-пушечном фрегате «Крепость». После прибытия Украинцева 12 крупных кораблей, на одном из которых находится и царь, берут курс на турецкую крепость-порт Керчь, располагающуюся у одноимённого пролива. 18 августа русская эскадра бросает якорь около керченской гавани. Ей навстречу выходят 4 крупных турецких корабля и 9 галер^[135]. Оба флота салютуют друг другу. Комендант Керчи адмирал Гасан-паша неприятно удивлён: появление у русских столь многочисленного флота становится для него неожиданностью. Услышав о намерении Украинцева плыть в Стамбул, Гаса́н-паша́ ему этого не советует, и начинаются вязкие переговоры. С российской стороны официально их ведут Фёдор Апраксин и Фёдор Головин, но Крюйс на них не только присутствует, но и добивается перелома. Видя упрямство турок, он вежливо, но жёстко произносит: «В таком случае русским будет проще отыскать дорогу от Керчи до Константинополя, чем туркам в обратном направлении»^[136]. Это прямая и совсем недипломатическая угроза, но она срабатывает: Украинцев отправляется в Стамбул на «Крепости», а русская эскадра 25 августа покидает Керчь^[137]. Петра очень развеселила тирада Крюйса, и по данному поводу была выпита не одна рюмка водки.

Вскоре после этого всё внимание царя устремляется, как известно, на борьбу со Швецией. Он довольно быстро теряет интерес к южному направлению, в 1702 году отзывает Крюйса в Архангельск, и воронежские суда ждёт печальная участь. Все они станут жертвой как политики, так и низкого качества строительства. Посудите сами.

Из построенных здесь в период с 1676 по 1709 год 59 линкоров и фрегатов 2 вообще не будут спущены на воду, поскольку окажутся «худы», 34 по той же причине не смогут добраться до Азовского моря, а ещё 7 будут приведены туда на буксире и поставлены в Азове на ремонт, который так и не закончится. Всё это означает, что около 73 % воронежских кораблей окажутся попросту никуда не годными. В непосредственных боевых действия с турками примут участие только 2 линкора (58-пушечный «Го́то Предестинация» и 50-пушечная «Ластка») и 3 фрегата (36-пушечный «Апостол Пётр», 30-пушечный «Соединение» и 28-пушечный «Меркурий»). Кроме того, ко времени окончания Прутского похода Петра (1711 год) сгниют, сгорят или будут разобраны 37 кораблей, то есть почти 63 % от количества построенных к тому времени. А после подписания в 1713 году мира с Оттоманской империей, по которому Россия будет отрезана не то что от Чёрного, но даже и от Азовского моря, ещё 5 судов будут брошены по причине «худости», два сожжены, два проданы туркам и три уведены вверх по Дону. Остаётся добавить, что к тому времени на стадии постройки будут находиться ещё 11 линейных кораблей и 1 фрегат. Все они тоже сгниют. Несложно, таким образом, посчитать, что к 1711 году из 71 построенного и заложенного линкора и фрегата в распоряжении Петра останется лишь три (чуть более 4 %!): 2 линкора (62-пушечный «Дельфин» и 62-пушечный «Вингельгак») и 1 фрегат (уже упоминавшийся «Меркурий»). Но и они потом сгниют и будут разобраны в 1716 году. Более мелкие суда постигнет такая же судьба.

Всего погибнет почти 500 кораблей^[138]. От первого российского флота не останется ничего^[139]. Крах проекта полнейший. Даже жутко себе представить, сколько сил на него было положено, сколько денег оказалось выпущенными на ветер, сколько напрасно сгинуло людей…

Но всё это случится через добрых пятнадцать лет. А пока Россия всё больше и больше втягивается в Северную войну. В 1701 шведский флот предпринимает попытку нападения на Архангельск, имея приказ короля Карла XII сжечь его и сравнять с землёй. Но внезапной атаки не получается. О подготовке похода становится известно нашим дипломатам в Дании^[140], они передают эти сведения Петру, и он приказывает срочно город укрепить. Работы поручаются Георгу-Эрнесту Резе, немецкому инженеру, находящемуся на русской службе ещё с 1695 года^[141]. Несмотря на то, что приказ он получает лишь в апреле 1701 года, к моменту шведского рейда на наспех построенной крепости на подступах к Архангельску успевают установить пушки. В июне эскадра из семи шведских кораблей останавливается на дальних подступах к городу, и от неё отделяются три с десантом на борту. Подняв английские и голландские флаги, они заходят в Северную Двину́, на которой стои́т Архангельск, захватывают двух местных жителей, рыбака и стрельца, знающего шведский язык, и приказывают первому провести их по воде к городу, то есть сыграть роль лоцмана. Тот соглашается, но потом специально наводит два вражеских корабля на мель, да ещё и в зоне обстрела наших замаскированных орудий. Попав под неожиданный артиллерийский огонь, шведы бросают эти суда, успев, правда, одно взорвать. Город спасён. История сохранила нам имя этого героя: им был Иван Седунов по кличке Рябов или Ряб. Второго человека звали Дмитрий Борисов (или Дмитрий Борисов Попов)^[142]. Борисова шведы расстреливают, а вот Ивану Рябову удаётся спастись. Притворившись поначалу мёртвым, он, улучив подходящий момент, выпрыгивает за борт и доплывает до своих. В Архангельске власти, не разобравшись, что к чему, его арестовывают, причём за пособничество врагу (!!!). Только осенью, благодаря вмешательству аж самого Петра, Рябова освобождают, дают денежную премию и отправляют в Москву. Дальнейшая его судьба неизвестна. Сегодня имя Ивана Рябова носит российский корабль-контейнеровоз, а также улица в Архангельске. Его погибшему товарищу повезло меньше: есть в Архангельске и улица Борисова, и улица Попова, да только названы они не в его честь…

Пётр прекрасно знает о том, что Архангельск укреплён плохо. Есть у него и сведения относительно готовящейся шведами в следующем году новой диверсии против города, и он отправляет туда Корнелиуса Крюйса, отдав под его командование 600 пехотинцев и Архангельский полк (ещё 600 солдат) а заодно и приказав оценить укрепления на подступах к городу и при необходимости их поправить. Норвежец прибывает на место в марте 1702 года^[143], со свойственной ему энергичностью принимается за дело и тут же сталкивается с сопротивлением местного воеводы Алексея Прозоровского^[144]. Тот заявляет, что лично он подобных указаний от царя не получал, и помогать отказывается, а когда Крюйс начинает на него напирать, и вовсе занимает враждебную позицию. «В Архангельске правит воевода, а не вице-адмирал»^[145], – объявляет Прозоровский. Дело доходит до ареста корабля Крюйса и обвинения его в коррупции, то есть в получении взяток. Тот протестует, жалуется в Москву, пытается что-то сделать своими силами, но без поддержки местной власти ему удаётся лишь слегка подправить соответствующие укрепления да понять, что нужно сделать для обороны дельты Северной Двины. В конце мая в Архангельск прибывает Пётр и до августа руководит работами по ремонту оборонительных сооружений города. Вряд ли сто́ит сомневаться в том, что при этом он использует сведения и советы Крюйса. Неизвестно, кстати, как царь отреагировал и на конфликт того с Прозоровским, да и на обвинения во взяточничестве, но, во всяком случае, наказания норвежца не последовало. Наоборот, он получает от Петра важное задание, с которым в августе^[146] отплывает из Архангельска в Амстердам.

В Амстердаме Крюйсу предстоит организовать военное обучение 150 молодых людей, напечатать карты, которые он составил, закупить оружие, боеприпасы и, самое главное, – завербовать на русскую службу очередную партию опытных военных и гражданских специалистов. Пётр рискует: обиженный Крюйс может из «загранкомандировки» не вернуться, да ещё и рассказать враждебным шведам всё, что знает. А знает он много. Но Пётр верит ему, да к тому же кто может выполнить это поручение лучше, чем этот прямой и напористый норвежец? (Некоторые считают, что в качестве своеобразных заложников в России находились члены семьи Крюйса, но это не так: он привёз их в нашу страну лишь по своему возвращению из Амстердама, в июне 1704 года^[147].)

В голландскую столицу Крюйс прибывает слишком поздно для того, чтобы устроить на корабли русских стажёров: команды для зимнего плавания уже сформированы. Но он не отчаивается, пишет соответствующее письмо царю, предлагает устроить часть из них на обучение гражданским специальностям, получает согласие и оплачивает их проживание за свой счёт. Набор иностранных специалистов тоже проходит непросто. В Европе идёт война за испанское наследство, Голландия участвует в ней, и опытные моряки нужны ей самой. Дело доходит до того, что в марте 1703 года местные власти приказывают Крюйсу набор персонала прекратить^[148]. Тот, используя свои связи, добивается снятия запрета, и вскоре в Архангельск прибывают 64 морских офицера, а на следующий год – ещё 32. В общем же и целом он обеспечивает приезд в Россию 723 человек, включая женщин и детей^[149]. Среди них находится датчанин Витус Беринг, который впоследствии станет первооткрывателем многих сибирских земель и имя которого носит сегодня пролив между российской Чукоткой и американской Аляской. Вместе с ним едет и немец Генрих Иоганн Фридрих Остерман^[150], который вскоре превратится в Андрея Ивановича, станет бароном и при императрице Анне Иоанновне, племяннице Петра, будет руководить нашей внешней политикой^[151].

Закупает Крюйс и большое количество оружия и амуниции. И это несмотря на то, что Голландия имеет обязательство перед Швецией такие товары России не продавать. Великое, всё-таки, дело – связи! Не лишним будет отметить и то, что в Амстердаме он ведёт активную разведывательную деятельность, собирая информацию о планах шведов. А ещё в числе привлечённых им в Россию лиц есть художники, скульпторы и архитекторы^[152]. Они внесут свой вклад в строительство Санкт-Петербурга – новой столицы русского государства. Кстати, одно из первых писем об основании этого города Пётр отправляет 1 июля 1703 года Крюйсу^[153].

По возвращении в Россию норвежец сразу же получает приказание Петра заняться оснащением и вооружением кораблей создаваемого Балтийского флота. Отвечает он также за возведение жилья для простых кораблестроителей, – по сути, обычных крестьян, – а также за противопожарную безопасность верфей и защиту их от наводнений. Участвует он и в строительстве Санкт-Петербурга^[154]. Но главным делом Крюйса, несомненно, является возведение первой военно-морской базы России – города Кронштадта (хотя такое имя он получит лишь в 1723 году^[155]).

Примерно в 30 километрах от Санкт-Петербурга, в Финском заливе, располагается остров. Финны издавна называют его Ретусаари, шведы – Рэйтшэр, а русские – Котлин. Остров этот небольшой: 12 километров в длину и менее трёх в ширину. Известен он с незапамятных времён. Есть свидетельства, что через него проходил знаменитый путь «из варяг в греки» и что был на нём город, называвшийся Котлинг^[156]. При основании Петром Санкт-Петербурга военные специалисты сразу же обращают на него внимание. Уж больно удобно этот остров расположен: с обеих сторон от него – ме́ли, и крупный корабль может его миновать только по узкому фарва́теру, то есть достаточно глубокому проходу, располагающемуся рядом с его левым (если смотреть от города) берегом. Быстро рождается идея – построить на острове и рядом с ним укрепления и надёжно закрыть, таким образом, будущую столицу России от враждебных кораблей. Работы начинаются в 1703 году, и к моменту возвращения Крюйса из Голландии на Котлине уже стоят две артиллерийские батареи, а слева от него, на искусственном островке около фарватера, возвышается форт, то есть небольшая крепость, названная Петром Кроншлотом, что означает «Коронный за́мок»^[157]. Строительство завершено в рекордные сроки, но какой ценой… По некоторым оценкам, из-за ужасающих жилищных условий, сырого климата и морозов (на зиму работы не прекращались) при возведении Кроншлота погибает 40.000 человек^[158]. Хотя ряд историков считают, что эта цифра завышена. Руководит работами итальянец Доме́нико Трези́ни, и ниже я ещё расскажу и о нём, и о его взаимоотношениях с норвежцем.

Осенью 1704 года^[159] царь приказывает подключиться к работам Крюйсу, который приступает к делу со свойственной ему основательностью. Ему помогает сын Ян. Проводятся тщательные промеры близлежащих глубин, которые подтверждают: крупные корабли могут пройти только по левому фарватеру. Норвежец велит построить себе на Котлине дом – первое жилое здание на острове. Он очень торопится. В июле этого года 12 шведских кораблей под командованием вице-адмирала Якоба де Пру уже подходили сюда и пытались высадить десант, но были отбиты. После этого они два дня перестреливались с четырнадцатью орудиями, установленными на Котлине, а потом целый месяц блокировали его^[160]. Крюйс прекрасно понимает, что на следующий год атака повторится, причём силы шведов будут значительно больше. Он не ошибается: возвратившись в Швецию, де Пру письменно докладывает Карлу XII об обнаруженных русских укреплениях и рекомендует их при первой же возможности уничтожить^[161]. Крюйс лично следит за строительными работами, торопит, ругается, помогает советами.

К весне 1705 года на Котлине появляется ещё три соединённые друг с другом артиллерийские батареи, и 1 июня на них устанавливаются пушки^[162]. А через четыре (!) дня поутру появляется шведский флот, на этот раз под командованием адмирала Корнелиуса Анкаршерны^[163]. В его распоряжении семь линкоров, каждый из который имеет на борту от 64 до 75 пушек, пять фрегатов и 11 более мелких судов. На шведских кораблях 1.000 финских солдат, которые должны осуществить десант^[164]. Сила – не сравнить с прошлогодней. Шведы атакуют в этот же день. Анкаршерна ставит задачу: русские укрепления должны быть захвачены до полудня^[165].

Какими же силами располагает Крюйс? Он командует Балтийским флотом в составе восьми 28-пушечных фрегатов, пяти 14-пушечных шняв (более мелких по сравнению с фрегатами кораблей), четырёх 5-пушечных галер и отряда мелких судов^[166]. Как видите, самых грозных кораблей, линкоров, у него нет. Не следует также забывать, что Балтийский флот в серьёзном морском сражении никогда ещё не участвовал. Правда, его поддерживают около ста орудий Котлина и Кроншлота^[167]. Кроме того, Крюйс идёт на хитрость. На единственном фарватере, слева от острова, он выстраивает свои самые крупные суда, а между ними размещает, по сути, куклы: пустые корпуса кораблей, которые издали очень похожи на реальные. Кроме того, на бортах фрегатов он перпендикулярно устанавливает обитые железом деревянные балки, которые бы пробивали вражеские корабли в случае если те пойдут на таран.