Сергей Богачев
Век испытаний
– Какой же?
– Он не собирается быть царём. Он собирается влиять на царя.
– Зачем ему это, Коба?
– Быть в тени вождя тактически правильно. Он теряет во всём. Он противостоит многим. Какой путь бы ты выбрал, если бы нужно было спасаться?
Коба хитро прищурился и не сводил глаз с Артёма. Тот встал и, заложив руки за спину, стал размышлять вслух:
– Я бы согласовал свои позиции с ЦК, провёл бы, так сказать, работу над ошибками и двигался дальше.
– Вот этим вы и отличаетесь, Том. Ты практик, а он теоретик и трепло. Трепло такое, что любые уши заговорит, но этой своей сильной стороной он воспользуется исключительно для достижения своей цели. Кстати, как ты думаешь, товарищ Троцкий возрадовался, когда узнал о твоей инициативе о создании Всероссийского союза горнорабочих? Он ищет себе опору в массах, а сейчас это не армия, а трудящиеся. Кто авангард пролетариата? – И тут же, не дожидаясь ответа, сам себе ответил: – Правильно, шахтёры и металлурги. Ты выбил одну из ножек под его табуреткой.
– Иосиф, куда ты клонишь?
– У нас с тобой появился мощный и часто непредсказуемый соперник. Он нас ненавидит. Он Ворошилова ненавидит, Зиновьева, ты правильно сказал. Он всех ненавидит, кто на его пути стоит, а знаешь, куда он путь держит? Весной будет избираться новый состав Политбюро и Генеральный секретарь. Товарищи Каменев и Зиновьев прорабатывают свои предложения по этому поводу. Я уверен, Ильич согласится.
– Ещё почти год, сейчас всё меняется впятеро быстрее, чем раньше.
– Э-э-э-х! – Сталин по-кавказски эмоционально махнул рукой, в которой держал трубку. – Ты же никогда не страдал близорукостью, Том. Не почти год, а только год. Всего лишь меньше года, Фёдор Андреевич! У нас времени не осталось.
– Ты вступаешь с ним в борьбу за этот пост?
– Нет, что ты. Я не собираюсь его даже к этой борьбе подпускать. И ты в этом вопросе – мой надёжный союзник.
– Ну хорошо, допустим, что ты прав и должность Генерального секретаря таки учредят. – Артём начал ходить по комнате, пытаясь привести свои мысли в порядок. – Там же будет какая-то процедура выдвижения, без голосования никак…
– Фёдор! – резко прервал его Сталин. – Ты меня услышал или нет? Он не должен вообще рассматриваться как кандидат. Нет кандидата – нет проблемы!
Фёдор остановился и посмотрел в упор на Сталина:
– Ты что, убрать его задумал?
– Что ты такой грубый стал, друг мой? – Иосиф подошёл вплотную. – Не убрать, а устранить. Если у нас не хватит политических рычагов, то нужно быть готовым к физическому устранению. И в этом я рассчитываю на тебя. У нас ведь общие с тобой цели, или я ошибаюсь? – Последняя фраза была произнесена медленно, с расстановкой слов и завершающим жестом. Всё-таки Сталин был матёрым мастером монологов.
Артём отошёл в сторону, сел в кресло и взял паузу. Он не мог сейчас поверить в то, что ему предложил Коба. Да и какой ему лично Троцкий соперник? В чём? Их пути теперь пересекаются только на крупных партийных мероприятиях, при чём здесь профсоюз? Нет, Иосифу нужно решить его задачи, только его.
– Коба! Ты знаешь, я бьюсь с открытым забралом. Никто меня не может обвинить в том, что у меня нож в кармане. Я так не привык. Тем более, я не собираюсь устраивать заговоры. Тем более, по таким вопросам, – он говорил чётко и достаточно громко. – Сказать, что я удивлён твоим предложением, это ничего не сказать. Ты превращаешь борьбу за правильный курс в борьбу со своими конкурентами. Каким бы ни был этот наш кучерявый трепач, я считаю, что террор и убийство – это недопустимые сейчас методы. Тем более по отношению к однопартийцам. Если ты не можешь справиться с ним другими, легальными способами, то ты слаб. А я не верю, что ты слаб, Иосиф! Не верю!
В кабинете повисла пауза сродни той, что в театре делают актёры перед финальной фразой, чтобы сорвать гром аплодисментов.
– Ай, какой молодец! Настоящий большевик! – Иосиф проследовал неспешным шагом к своему столу и сел на кресло. – В том, что мы с тобой общих взглядов, я убедился. Прости старого друга, хотел проверить, как далеко ты готов зайти в их отстаивании. Скажу тебе так: я удовлетворён. Ты вовремя остановился, Том. Теперь у меня нет сомнений, что вместе мы любого врага одолеем. И внутреннего, и внешнего. Спасибо тебе!
Артём был в недоумении – только что этот человек сверкал глазами и предлагал немыслимые вещи, а теперь вёл себя, как кот на печи.
– Это всё, что ты хотел узнать о моих взглядах?
– Всё, Федор, всё… Увидимся, я так надеюсь… – Сталин поднялся, подошёл и подал руку.
– Увидимся.
Артём руки ему не подал и, по-военному развернувшись на каблуках, направился к двери.
«Какой же ты вспыльчивый, Том… Прежде чем отправляться в плавание, нужно знать, кто будет с тобой в одной команде. Сейчас, мой друг, ты сел не в ту лодку…» – подумал Иосиф Виссарионович, протягивая руку к эбонитовой трубке чёрного телефонного аппарата:
– Соедините меня с Енукидзе… – Дальше Сталин говорил по-грузински. – Авель? Гамарджоба! У тебя найдётся десять минут для встречи со своим земляком? Да с кем, со мной, конечно! По такому случаю у меня найдётся бутылочка «Хванчкары» с родины. Да. Жду.
Ошибка
Перенесённый концерт таки договорились сыграть. Постановка была незамысловатая и приуроченная к Новому году, но из-за постоянной занятости гостей и всенародного траура её пришлось тогда отменить.
Ключевым элементом был «Колобок» в постановке Веры Фёдоровы и исполнении воспитанников при участии Полины, в обязанности которой входило двигать бумажный лес для правдоподобности изображения бегущего по нему Колобка.
Колобком был назначен Томик, из-за чего Васька категорически обиделся, но никакой, даже самый талантливый постановщик не осмелился бы пригласить его на эту роль, уж больно он был худющий. Поэтому Ваське доверили роль лисы, а ещё пятеро актёров постарше по очереди читали слова сказки, то и дело оборачиваясь в сторону главных героев.
Голова лисы, которую мастерили всем миром из папье-маше почти неделю, издала рык, похожий больше на волчий, после чего Колобок помчался по импровизированной сцене в сторону занавеса, и чтецы продекламировали:
– Я от бабушки ушёл, я от дедушки ушёл и от тебя уйду!
На Томике был надет оранжевый жилет, набитый ватой, что ещё более подчёркивало его схожесть с главным героем.
Под бурные аплодисменты зрителей вся труппа вышла на поклон после счастливого конца сказки. Полина построила всех в рядок, и они отвесили низкий поклон, при этом голова с лисы упала на пол и лопоухий Василий увидел полный зал взрослых не через дырочки в маске, а вживую, от чего пришёл в смятение и запоздал с уходом со сцены.
– Какие они потешные! – Товарищ Авель Енукидзе был главой делегации ВЦИК, потому сидел рядом с Надеждой Сергеевной Аллилуевой и Елизаветой Львовной Сергеевой.
– Надюша, а твой актёр ещё тот! Рычать уже умеет! – продолжил Авель Сафронович, не прекращая аплодировать.
– Надеюсь, это ему не пригодится, – улыбнулась Надежда Сергеевна своему крёстному и предложила:
– Не хотите пару добрых слов сказать?
– Конечно, моя дорогая! Конечно! – И почётный гость направился к сцене.
Аплодисменты тут же прекратились, и публика сложила в почтении руки.
– Дорогие наши, любимые! Смотрю на всё, что вы тут создали и слеза наворачивается! Вот честное слово! Ещё недавно многие из ваших воспитанников жили на улице, недоедали, бродяжничали, воровали, а теперь они в тепле, накормлены, учатся грамоте, учатся быть хорошими людьми. Страна тоже недоедает, страна лежит в послевоенной разрухе, но она всегда найдёт для вас, её новых граждан, и кусок хлеба, и время на ваше воспитание, и лучших специалистов для этого. Я не сомневаюсь, что с такими воспитателями выпускники этого детского дома, когда подрастут, станут лучшими специалистами. Врачами, учителями, военными – нам все нужны только лучшие! Потому что страна наша справедливая, честная, лучшая! Спасибо вам всем!
Авель Сафронович приложил руку к сердцу, сделав лёгкий кивок в знак благодарности, и публика снова принялась усердно хлопать. Маленькие ладошки издавали звонкие хлопки, и малыши от старания подпрыгивали на стульчиках.
Эта речь означала конец мероприятия, и Лиза подняла руку, показывая Полине, чтобы та подошла. Енукидзе, сопровождаемый своей свитой, двинулся в прихожую.
– Поля! Полечка, ну быстрее же!
Когда девушка пробралась ближе к процессии, Лиза обратилась к уважаемому гостю:
– Авель Сафронович, вам большое спасибо за помощь в содержании нашего учреждения и мы очень рады, что вам понравилось. Взамен ничего лишнего не попросим, потому как пролетарская скромность нам этого не позволяет.
Енукидзе улыбнулся и стал надевать пальто. И Лиза в спешке продолжила:
– Товарищ Енукидзе, у меня только одна будет просьба: найдите время выслушать нашу сотрудницу. Я не сомневаюсь, что вы поможете разобраться и восстановить справедливость, если это будет возможно.
Лиза выдвинула Полину на первый план, и Авель Сафронович, окинув её оценивающим взглядом с ног до головы, промолвил:
– Отчего же не выслушать, вам, Лизочка, я не могу отказать, вы же знаете. Как зовут нашу прелестную сотрудницу?
Полина ощутила, как её лицо налилось краской.
– Её зовут Полина. Полина Черепанова. Там дело личное, но, наверное, в вашей власти.
– Что ж, Полина, приходите завтра в это же время. Знаете, где находится ВЦИК?
У Полины отняло дар речи. Она в Москве дальше вокзала, Красной площади и тюрьмы никогда не ходила и всякого рода учреждения с красными табличками внушали ей трепет.
– Хотя нет, время будет уже позднее, можете не застать. Приезжайте ко мне домой. Наденька знает адрес. Наденька, прощайте! – Авель расцеловал её как родственницу и попрощался со всеми остальными.
– Боже, как домой! – Полина смогла говорить, когда публика разошлась. Она присела на мраморную лавочку под лестницей и стала тревожно перебирать руками передник. – У меня и надеть-то нечего…
– Пусть это тебя не тревожит, моя дорогая, мы подберём тебе что-нибудь из моего гардероба, фигурки-то у нас одинаковые! – Лиза крутанулась перед ней в своём парадном платье. – Идём, посмотрим в шкафу.
После примерки было подобрано скромное бирюзовое платье и фетровая шляпка, не предусматривающая никакого легкомыслия. Надежда Сергеевна записала на клочке бумаги адрес и способ туда добраться на трамвае.
– Это очень хорошо, что он согласился тебя выслушать, это очень положительно, я верю, что всё у нас получится! – щебетала Лиза возле Полины, когда та на следующий день собралась выходить. – Будь краткой и разговаривай фактами, не перебивай его, он человек дела. И очень широкой души. Всё, с Богом! – Лиза сама испугалась того, что сказала, и тут же прикрыла рот рукой.
Путь к месту назначения занял у Полины не более получаса. Дежурная при входе окатила её ледяным взглядом, когда она зашла через тяжёлые дубовые двери в подъезд. Ей по роду службы следовало быть бдительной, а тем более в десять часов вечера, когда жильцы в большинстве своём уже дома и готовятся ко сну.
– Вы к кому, девушка?
– К товарищу Енукидзе, мне назначено.
Дежурная с видом человека, от которого зависит всё, пролистала какой-то журнал и уже немного поприветливее сообщила:
– Да, меня предупредили. По лестнице на третий этаж и там направо. Квартира номер двенадцать.
Полина пошла в сторону ступеней, спиной чувствуя, как та сверлит её глазами.
Дверь открылась практически сразу, и она увидела перед собой совершенно другого человека – не вчерашнего чиновника, а по-домашнему одетого грузина. На нём была какая-то национальная жилетка и шерстяная серая шапочка с кисточкой.
– О родине напоминает, знаете ли… – сказал хозяин, обратив внимание на несколько удивлённый взгляд девушки. – Проходите, дорогуша, проходите.
К удивлению Полины, квартира оказалась не такой уж и большой, как она себе представляла, глядя на большие окна с улицы. Довольно скромно обставленная, без изысков, всё говорило о том, что здесь проживает холостяк.
– Позвольте, я поухаживаю. – Авель помог ей снять пальто и пригласил в комнату. Там уже стояла корзинка с фруктами и два бокала рядом с графином красного вина.
– Что же вы всё молчите? Не робейте, в этой квартире других женщин нет. Идите сюда, усаживайтесь, – Авель отодвинул стул. – Ну скажите же хоть слово! Полина, так вас зовут? Я не ошибся?
Полина кивнула и присела на краешек кресла.
– У меня феноменальная память. Если я увидел красивую девушку, то обязательно её запомню.
Тут Полина обратила внимание на то, что графин не полный, а один из бокалов уже использовался. «Боженьки, он ещё и пьяный…» – но отступать было уже некуда.
– Авель Сафронович, моё дело касается мужа.
– Ммм… так вы замужем? – Авель разлил вино в бокалы и подал один Полине.
– Простите, но я не переношу алкоголь…
– Знаете ли, это не алкоголь. Это дар моих родных виноградников. В этом вине тепло рук нескольких поколений виноградарей и всё солнце Мегрелии. Хотите обидеть грузина – назовите вино алкоголем. Я вас прощаю, конечно, но только взамен на то, что вы составите мне компанию.
Полина взяла бокал и пригубила вино, которое оказалось действительно очень достойным.
– Рассказывайте, милочка. – Авель Сафронович расположился напротив и изобразил полное внимание. – Только сначала – допейте до конца, это моё требование.
– Я много времени не займу, моя просьба совершенно конкретна – я уже больше двух лет не могу выяснить судьбу мужа. Знаю только, что его содержат на Лубянке, и всё. Ни обвинений не знаю, ни срока. Он был сотрудником ВЧК, теперь это, кажется, называется ГПУ.
– Если вы Полина Черепанова, то вашего мужа фамилия Черепанов. Что-то знакомое…
Енукидзе встал и налил ещё по бокалу вина.
– Да, совершенно верно, Павел Черепанов. Он был ординарцем товарища Сергеева…
– Да. Память у меня действительно феноменальная. Это единственный человек, который был арестован по делу о крушении аэровагона.
– Авель Сафронович, умоляю, расскажите! Он и пропал как раз после этого проклятого крушения. Его в чём-то обвиняют? – Полина сложила руки.
– Пейте, пейте… Там длинная история и в ней много непонятного…
– Но его в чём обвиняют? Насколько это серьёзно?
– Знаете, душечка, мне нужно восстановить в памяти подробности.
– Вы же говорили, что у вас память феноменальная? – Полина осмелела от выпитого вина.
– Всего не удержишь, память, она откладывает в свою кладовку самое яркое, самое нужное и красивое. Вот вы мне сразу запомнились. Сразу. – Авель встал и подошёл к девушке со спины.
– Выпейте этот благородный напиток, его букет достоин вашей красоты. – Рука коснулась шеи Полины, отчего её передёрнуло. – Вы не стесняйтесь, это вино не оставляет похмелья, утром голова болеть не будет.
Следующим движением он опустил ладонь в разрез ее платья и пробормотал ей сзади в ухо:
– Не бывает нерешаемых неприятностей, бывает недостаточно усилий. Приходится часто идти на некоторые компромиссы… – Он уже гладил её грудь и дышал в шею.
Какое-то помутнение нашло на Полину, и она вскочила настолько резко, что плечом ударила его снизу в подбородок. Тут же она отвесила товарищу Енукидзе такую пощёчину, что его валяная шапочка слетела с головы.
– Ах ты, паршивка! – Авель прикусил от удара язык и произнёс это шепеляво.
Поля не стала ждать продолжения любовных прелюдий и побежала к входной двери, прихватив с собой с вешалки пальто и забыв головной убор.
– Ты сейчас сделала самую большую ошибку в своей жизни! Теперь я точно найду твоего муженька! – услышала она вслед.
По лестнице она бежала на носочках, чтобы каблук не сломался, и ревущая, с пальто в руках, промчалась мимо дежурной.
«Что же я наделала, что же я наделала…» – только одна мысль сверлила ей голову, пока она бежала до трамвая.
«Странные какие-то нынче барышни пошли… Как будто не знала, зачем к Авелю ходят на ночь глядя…» – Дежурная ухмыльнулась и уткнулась в утреннюю газету.
Утром Авель Сафронович с больной головой прибыл в рабочий кабинет. Голова болела внутри от лишнего литра вчерашнего вина, снизу – оттого, что он получил удар плечом, и слева – от затрещины Полины.
– Соедините меня с ОГПУ. Мне нужен Ремизов. – Телефонная трубка утвердительно ответила и попросила подождать.
К вечеру, когда уже стемнело, Кузьма Ильич прибыл в приёмную секретаря ЦИК СССР, снял шинель, сдал шашку и ожидал вызова в кабинет. К тому времени Ремизов дослужился до помощника начальника Секретно-оперативного управления ГПУ и имел на левом рукаве мундира три ромба.
Авель Сафронович общаться с Дзержинским лично не любил ввиду резкости и бескомпромиссности главного чекиста. Даже в бытность того народным комиссаром путей сообщения СССР колкий взгляд Дзержинского выводил Авеля из равновесия. Казалось бы, подчинённый, а всё равно колкий и ершистый. Енукидзе всегда его опасался, старался дистанцироваться, и Дзержинский это заметил. Теперь же, когда часто возникала необходимость решения межведомственных вопросов между ОГПУ и ВЦИК, стал вопрос, кто «гора», а кто «Магомет». Для снятия напряжения в вопросах самолюбия руководителей контактёром был определён Кузьма Ремизов. Авелю так было проще и удобней, а Дзержинский одобрил негласное назначение Кузьмы Ильича, справедливо рассудив, что Секретному отделу будет нелишним присутствие в этой высокой инстанции и личный доступ к Секретарю. Не всегда полезно писать письма и ждать ответной телеграммы. Бумага не передаст ни озабоченности, ни нервозности, ни дрожи в руках, а в их работе такие наблюдения первостепенны.
– Пройдите, пожалуйста, Авель Сафронович вас ждёт. – Секретарь встала и открыла первую дверь.
– Товарищ Ремизов! Рад вас приветствовать. – Авель как-то не по ранжиру начал первым и протянул руку. После ответного и сдержанного приветствия офицера Авель продолжил:
– Помните, Кузьма Ильич, дело о крушении аэровагона?
– Да, конечно. – Ремизов смотрел на Енукидзе прямо, не отводя взгляда.
– Я тогда долго не мог убедить комиссию, что первые результаты вашего расследования ошибочны и следователи сбились с пути.
Ремизов ещё не понимал, куда клонит Секретарь ЦИК.
– Я тогда приложил массу усилий, чтобы поддержать авторитет ваш и ваших товарищей. Факт исчезновения материалов дела вообще не предавался огласке.
– Так точно. Это осталось исключительно нашей проблемой. – Кузьма Ильич заставил свою память срочно восстановить хронологию всех событий и тонкости следствия.
– Попытаюсь опять помочь вам, – многозначительно заявил Енукидзе, наблюдая за реакцией собеседника.
Реакции не последовало, только вопросительный взгляд. «А что взамен?» – тон подтолкнул Ремизова к мысли, что интерес свой Енукидзе ещё не обозначил, а в том, что он есть, чекист уже не сомневался.
– Припоминаете человека по фамилии Черепанов? Павел Черепанов.
– Так точно, Авель Сафронович. Его причастность к крушению не доказана, отбывает срок во внутренней тюрьме, в ближайшее время должен освободиться.
– Его жена ищет справедливости. Она настроена решительно.
– И что? У нас не бывает невинно осуждённых.
– Я думаю, что Черепанову не нужно сейчас выходить. Я в этом уверен. И потом, документы исчезли, а потому и не доказано. Если она начнёт обращаться в разные инстанции, начнут просматривать протоколы заседаний комиссии, обратят внимание на всякие мелкие нестыковки, а мне бы не хотелось гласности. Я и так вам помог. Придётся объясняться. Считаю преждевременным его выпускать. Жена его со временем успокоится, забудет, найдёт себе кого-нибудь.
– У меня нет никаких оснований пересматривать дело спустя несколько лет.
– Так найдите. Создайте прецедент, так сказать. В конце концов, я никогда не обращался к вам с просьбами. Можете считать, что впервые я изменил своим принципам.
Ремизов взял паузу для обдумывания ответа.
– Авель Сафронович, я с трудом себе представляю, каким образом его жена может нам навредить, но я вас услышал. Игнорировать ваше обращение мы не можем, тем более что вы тогда пошли нам навстречу. Я подумаю, что можно сделать.
– Рассчитываю на вас, Кузьма Ильич. Искренне рассчитываю. – Авель встал в знак того, что разговор закончен, а Ремизов по-военному чётко отрапортовал:
– Вам будет доложено о решении вопроса в ближайшее время.
Коба
Это была одна из тех суббот, которая называлась «родительской». В этот день детский дом пустел – воспитанников разбирали родители, и тех, кто был сиротой, тоже забирали с собой. Томика нельзя было считать сиротой в полном смысле этого слова, но здесь делалось исключение, потому что в своё время Иосиф Сталин пообещал его отцу, что не бросит. Так и повелось – с тех пор Васька и Томик были неразлучны.
– Как же вы там с ними справляетесь? – с искренним удивлением спросил Иосиф свою жену после того, как оба пацанёнка громко закричали – то ли от восторга, то ли от испуга. Кто-то из них потянул скатерть со стола, и та накрыла их с головой.
Надя подбежала к этой верещащей куче ткани, извлекла оттуда обоих и пересадила на диван.
– Да так вот и справляемся, а теперь ещё представь, когда таких пятьдесят!
Карапузы, издавая постоянно булькающие, рычащие и просто громкие звуки, завязали опять свою возню и вдвоём свалились на пол.
– Эх, борцы! Кто ж так борется? – Коба подобрал их с пола и посадил к себе на колени. – Вот так нужно! – и стал показывать, как следует проводить захват. – Настоящие циркачи так делают, я видел!
Детвора подумала, что он учит их правильно обниматься, отчего Иосиф пришёл в восторг:
– Смотри, Надюша! Они не хотят бороться, у них уже опять дружба!
– Ты попробуй их разлучить – крика будет на весь дом. Ты знаешь, Иосиф, они вместе делают всё. Дерутся, спят, едят, мастерят, сидят вместе на занятиях – настоящие товарищи. Куда один, туда и другой… Ну-ка, сорванцы, ужинать!
Надя усадила их на маленькие стульчики (таковые в доме уже имелись) за маленький детский стол, надела на каждого передничек и вручила ложки. Тёплая молочная каша для них была блюдом универсальным – малыши могли её есть в любое время суток.
– Ты говоришь, дерутся? – Отец Василия нахмурил брови, глядя на сына, но Надежда тут же вступилась:
– Дерутся друг за друга. Бывает, конечно, и между собой ссорятся, но если кого-то из них обидят – так второй тут же сразу в драку лезет. Вера Фёдоровна отметила их необычайное чувство взаимопомощи и ставит в пример. Она считает, что тому есть даже какое-то научное пояснение и собирается исследовать это в дальнейшем.
– Наши Васька и Томик станут предметом для диссертации? – с усмешкой спросил Иосиф.
– Она считает, что с самого раннего возраста проявляются те или иные черты характера, которые в будущем позволят определённо сказать, кем станет человек. И ещё она считает, что при коллективном воспитании можно гораздо быстрее развить положительные стороны, а значит – повлиять на скорейшее положительное формирование личности. Вот так. – Надя вернула скатерть на место и уже подала ужин.
– Я бы хотел, чтобы они и дальше вот так, вдвоём были. Шли по жизни вместе, помогали друг другу. Нам, их отцам, это не удалось.
– Судьба, видишь, какая оказалась злодейка…
– Что там Елизавета? Всё никого себе не нашла? – Сталин присел к столу.
– Ты же знаешь, Иосиф, как больно это по ней ударило. Она Фёдора всё любит. Считает, что лучшего найти невозможно, а на худшего она не согласна. Они с Полиной одного поля ягоды.
– Кто такая Полина? Ты не рассказывала.
– Жена ординарца Фёдора. Такая же история почти, за исключением того, что он вроде жив, но в тюрьме.
– Я помню, мне рассказывали. Его, кажется, Павел зовут, да? Всё время рядом с Томом крутился, точно.
– Да, Павел. Кстати, я пожаловаться тебе хотела. Крёстный повёл себя совсем не как мужчина.
– Авель?
– Вот эта Полина обратилась к нему за помощью, а он так по-хамски себя повёл… Заманил к себе, домогаться стал. Она прибежала вся в слезах, шляпку Лизы у него оставила, впопыхах забыла, так бежала. То, что рассказала, – так это просто недопустимо! Стал руки распускать, требовать интима.
Коба даже не стал отвлекаться от ужина:
– Послушай, Надежда! Авель не из тех людей, которые вот так будут себя вести. Значит, повод дала, значит, он подумал, что она не против. Девушки с приличными намерениями в такое время в дом к одинокому грузину не приходят!
– Так ты знаешь?
– Не делай из меня идиота! Ты только что сказала – он заманил её к себе!
– Но я же не сказала, что именно домой…
– Сомневаться в порядочности Авеля Енукидзе не приходится! Она сама виновата, и мы это больше не обсуждаем! Шляпку вашу он вернёт.
Последнее было сказано тоном, не терпящим возражений, и Надя поняла, что субботний вечер – один из немногих вместе, безнадёжно испорчен.
Рывок
Ключ провернул обильно смазанный замок камеры почти неслышно, и в створе двери показались фигуры вертухая и ещё двух дежурных.
– Черепанов, Щепнин, на выход с вещами!
– Ух ты, какой резвый! Жди пока соберу, у меня пожитков как у куркуля, а сидор-то[8] маловат!
Севан стал не спеша собирать пожитки:
– А я новую хату, кстати, не заказывал! Куда это ты собрался нас вести?
Павел уже сложил свой мешок – там был свитер, носки и две рубахи – и напряжённо вслушивался в диалог Севана и конвоира. До выхода на волю ему оставалось немногим более двух месяцев. Уже всё плохое, что могло, случилось, и уже не должны бы его трогать, обычно сидельцы в его положении спокойно досиживают свой срок – и всё, привет, я никому ничего не должен!
– По этапу пойдёте.
– Какой этап, начальник? – Севан от злости выпучил глаза и бросил в конвоира свой мешок. Тот ударил его по коленям, и оттуда с грохотом выкатилась миска.
– Ну, теперь не обижайся! – Конвоир кивнул двум стоявшим позади него красноармейцам, которые выволокли Севана в коридор.
– А мы там, что, тоже очкуем? – этот окрик был в сторону Черепанова. – На выход, я сказал! Лицом к стене!
Пока Павел подпирал в тюремном коридоре лбом стену, позади него раздавались гулкие удары. Это конвойная смена воспитывала Севана, но Пашка судорожно перебирал варианты: какой этап, куда, зачем и как его теперь найдёт Полина? И будет ли вообще искать?
– Встать, скотина! – Севан, принявший в воспитательных целях порцию побоев, поднял свой мешок и встал на ноги.
В тюремном дворе собралось с десяток таких же потенциальных путешественников, некоторые из них имели довольно помятый после допросов вид. Апрельский воздух был настолько свежим и тёплым, что у Пашки от него закружилась голова. Это был запах распускающейся зелени, города и весны.
– По одному, в карету, ваши высочества! – Конвоиры заржали и стали прикладами подгонять последних.
Когда конка набилась заключёнными, дверь закрылась и стало темно, только небольшая ленточка света проникала внутрь через маленькое зарешеченное окошко под потолком. Севан и Пашка оказались рядом.
– Череп, я не догоняю… Ты чё-нибудь понимаешь? – просипел Щепнин почти на ухо Пашке.
– Не… Не понимаю. Не должно быть такого.
– Чё делать будем? Мне вышак-то светит. Пугают уж полгода, что впаяют, если не расколюсь. Хорошо, если спровадить[9] хотят.
– Так ты ж своё тянешь, не чужое. Чё тебе бояться?
– Так а я ж не скамьёвщик[10] какой… Медведя[11] взять на лапу – это талант нужон! А они ж ищут таланты, мне вон чужой подвиг навешивают.
– Ну так если навешивают, так уж точно не на расстрел везут. И что бы они с тобой цацкались? Там бы в подвале и клацнули из револьвера, даже гильзы подбирать не надо – только тёплый трупик.
– Типун тебе! Хорошо если из одного мешка[12] в другой тянут, а если гнилое задумали? Не… пора менять судьбу[13]…
Севану особо терять нечего, подумал Павел. О том, что его огэпэушники «колят» ещё на один сейф, Севан как-то хвалился. Это было не очень по-воровски, но тогда Павел отнёс эту браваду на хитрость характера медвежатника. Скорее всего, поразмыслил Пашка, это говорится для того, чтобы наседка[14] услышала. А вот куда его самого этапируют – и зачем?
Конвой прибыл на вокзал – это было понятно по звукам паровозных гудков и шипению пара.
– О-па, о-па, далёкая дорога… – шёпотом запел Севан, вслушиваясь в звуки железной дороги.
Засов снаружи грюкнул, и дверь открылась, ослепив арестантов светом вокзального прожектора.
– Вытрухайся по одному!
Арестантов выстроили в ряд вдоль вагона и под лай собак старший конвоя начал перекличку.
– Бадоян! Ванинский! Дятлов! Иволга! Ох и фамилия у тебя… Мартынов! Песх! Да что за набор у нас сегодня… Перетятько! Сытник! Скоморохов! Черепанов! Щепнин! Яблоневич…
Севан пнул Пашку ногой и прошипел:
– Сидор роняй!
– Зачем? – Не успел Пашка сообразить, что от него хочет медвежатник, как тот схватил его за шинель и потянул в падении вниз. Они закатились под вагон, и Севан, перекатываясь через Пашку, вытянул его на другую сторону пути.
– Стоять! Стой, стрелять буду! – орал начальник караула с той стороны вагона, вглядываясь сквозь колёсные пары в темноту.
– Бросай! Бросай сидора! Не уйдём! – уже орал Севан во весь голос, а с той стороны на этот звук начали палить.
Севан толкал впереди себя Пашку, отчаянно крича:
– Давай, давай!
Первые несколько метров Пашка проделал быстро, инстинктивно спасаясь от прицельного огня, но потом остановился и заорал в ответ:
– Иди сам! Я не собирался! – И тут же ногу ошпарило так, словно шило прошло насквозь. Боли почти не было. Был удар выше колена, и нога уже не слушалась мозга. Пашка упал, прикрыв лицо рукой на случай, если конвоиры спустят собак. Ещё три выстрела, и позади себя он услышал громкий возглас:
– Всё! Всё! Не прошёл рывок! Я закончил выступление! – Севана уже волокли двое конвоиров, прикармливая его по пути следования увесистыми пинками.
14 лет
– О! А вас-то мы и не ждали! – пробормотал Терентий Иваныч, завидевши чёрную машину Енукидзе, затормозившую возле калитки детского дома.
После того как Полина месяц назад примчалась в слезах и со сломанным каблуком, пошли нехорошие слухи о том, что была она именно у него по делу, а обернулось всё очень некрасиво.
– Здрасьте… – негромко прошипел вслед Авелю Сафроновичу дворник, а тот никак не отреагировал.
Визит этот был без предупреждения, потому Надежда Сергеевна, столкнувшись с ним лицом к лицу возле лестницы, была премного удивлена:
– Авель Сафронович, что ж вы не сообщили? Могли меня и не застать.
– Я не к вам, Наденька. Где эта ваша, как её? Черепанова. Пригласите её в кабинет. И меня уж заодно. И попрошу присутствовать во избежание кривотолков!
«Замечательно! Значит, Иосиф с ним таки поговорил. Не обещал, но меня понял. Спасибо, Иосиф!» – промелькнуло в голове Надежды Сергеевны, пока она давала распоряжение найти Полину.
– Пройдёмте, прошу вас. Чаю хотите?
– Совершенно нет времени, уже не первую неделю собираюсь к вам заехать, но всё как-то не складывалось.
