Сергей Богачев
Век испытаний
Пашка давно заварил чай, но никак не решался его принести, потому что в другом конце вагона беседа приобретала уж очень эмоциональную окраску.
– Так ты, Иосиф, договоришься до того, что и я предатель…
– Ты? Не-е-е-т. Ты, Том, дулю в кармане не держишь! А Лев Давидович держит. Ты говоришь и со мной, и на митинге одно и то же. Я тебе верю. А Лев Давидович сначала выступает с трибуны так, что у него самого и у всех коней в дивизии волосы дыбом встают, а потом пишет кляузы, что Ворошилов – безответственный простак и бездарный полководец. Понимаешь, Том? Это наш Клим, который сюда прорвался с рабочими отрядами!
– Ну, в отваге и таланте Клима сомневаться не приходится, тут он, конечно, перегнул. Я-то знаю, сколько вёрст вместе с Ворошиловым по фронтам пропылили…
– Так вот и я уверен. Военспецы не могут командовать. Пусть советуют, а мы взвесим всё, проверим и сами сделаем.
При выходе из вагона Артём похлопал Пашку по спине:
– Видал, как истина рождается? В споре.
– Ох, и горячий этот ваш товарищ нарком по делам национальностей! – Пашка до сих пор не был уверен в том, что правильно сделал, что остался в вагоне.
– Горячий, но справедливый. Решительный тоже. И не любит, когда с ним спорят. Вот молчит, а потом если начнёт доказывать что-то – не отступит никогда, даже если не прав. Таких, как он, немного, но они очень нужны. Видишь – за всё берётся.
Эту истину – что нужно уметь всё, что тебе поручают, а может, и ещё немного больше, Пашка тогда усвоил твёрдо. Северный Кавказ и Украина, опять Бахмут – везде они занимались разной работой: от обеспечения армий и до подготовки восстания. Казалось, уже остановились в ставшем родным для Черепанова Донбассе, появилась мирная административная работа – Артём был избран председателем Донецкого губкома, как снова всё сломалось, и пушки помешали Пашке забрать к себе Полину. Для молодожёнов такая долгая разлука была невыносима.
Фёдор Андреевич пришёл в себя, горячка почти спала, и Лиза тоже успокоилась. Всё происходило так, как прогнозировал врач, похожий на грузина.
– Доктор говорит, долго жить буду. – Сухими губами прошептал Артём, который после нескольких дней изнурительной борьбы с болезнью был сам на себя не похож.
– Ох, и напугал ты, Фёдор! – Елизавета искренне радовалась тому, что наконец-то могла удостовериться, что самая большая опасность уже позади.
– Да ладно вам! Пойдём на поправку.
Лиза встала, намочила компресс, положила мужу на лоб и вышла переговорить с доктором.
– Фёдор Андреич, может, не к месту, но я должен спросить… – Павел жалел, что не задал этот вопрос ещё в обозе, когда была возможность поговорить. – Ленин подписал указ о ликвидации Республики. Это что получается, всё было даром? Он что, с самого начала был против?
– Ну, нашёл ты время, браток, для лекций…
– Вы простите, но столько сил, столько времени, и что теперь?
– Да, Пашка, Ленин был против. Почему у нас получилось? Потому что делали, а не спрашивали. Получилось ли? Не нам судить. Наверно, не всё. Но это не значит, что нужно руки опускать, что это ты захандрил? Разве важно, как республика называется? Всё ещё впереди – и работа, и борьба.
Дверь палаты открылась:
– Всё, всё… Уж никак не наговоритесь. Ещё успеете, мне укол надо поставить. – Медсестричка убедительно показала Пашке глазами на дверь и поставила на тумбочку свою кювету со шприцами.
Катастрофа
Тула изнывала от жары. Солнце ещё не достало до той стороны вокзала, которая выходила на перрон, поэтому все участники торжественной встречи аэровагона прятались в щадящей тени здания.
Делегация от Российского коммунистического союза молодёжи состояла в основном из девушек приятной наружности, одетых в одинаковые кофточки с матросским вырезом и синим бантом впереди. Несколько молодых людей, одетых тоже по случаю праздника в одинаковые рубашки и светлые брюки, переминались с ноги на ногу, опираясь на древки транспарантов «Приветствуем делегатов Третьего конгресса Коммунистического интернационала!», за что постоянно получали от своего старшего: «Стань ровно, не позорься!» Тут же, на перроне, среди множества прочих встречающих делегаций, руководителей разного ранга и просто любопытствующих зевак чинно беседовали между собой железнодорожники, обсуждая то, чего ещё не видели. Устройство аэровагона вызывало у спецов неподдельный интерес – чего же в нём больше, вагона или, собственно, «аэро»? Ещё одним предметом спора был вопрос о том, почему первый рейс этого агрегата был назначен именно в Тулу: из-за того, что их участок пути образцовый и имеет самый низкий коэффициент аварийности, или по причине наличия красивого здания вокзала? Мнения разделились, но спорить никто особо не хотел – и сам вокзал был гордостью туляков, и железнодорожный узел, который находился в их ведении, считался одним из лучших на Московской дороге.
Тяжелее всего было оркестрантам. Одетые в белую парадную форму, они стояли в две шеренги возле центрального входа, готовые в любой момент дать марш. Тут же, прямо возле здания вокзала, была сколочена невысокая сцена с перилами, щедро украшенная хвойными гирляндами и красными лентами.
Вокзальные грузчики могли бы коротать время в своей прохладной каптёрке, благо здание вокзала было каменным, с толстыми стенами и сейчас внутри было спасение от зноя, но любопытство брало верх: ради прибытия какого-то чуда техники изменили расписание поездов, что само по себе было невозможно в принципе – расписание на железной дороге это как устав у военных. Его необходимо знать наизусть, свято соблюдать и чтить. Каждый знает, что он должен делать в любую минуту, – от машиниста локомотива до грузчика, иначе сложный железнодорожный механизм даст сбой, а за это можно поплатиться как минимум работой, а как максимум – свободой. Однако расписание на сегодня, 24 июля, было изменено по случаю такого неординарного события – в Тулу с испытательным рейсом прибывал аэровагон из Москвы, на борту которого (или в вагоне которого) находились делегаты конгрессов Коминтерна и Профинтерна, сам изобретатель этого чуда техники – Валериан Абаковский и товарищ Артём.
Павел Черепанов ещё раз обошёл весь перрон вместе с начальником вокзала, желая убедиться в том, что всё готово и идёт согласно плану. Он прибыл сюда вчера поездом Москва – Харьков для осмотра и проверки готовности приёма высокой делегации. Начальник нервно и часто посматривал то на свои часы, то на вокзальные. До прибытия оставалось несколько минут.
Семафоры были установлены в положение «путь открыт», сам первый путь был свободен, на перроне тульского вокзала многочисленные встречающие услышали звук, совершенно незнакомый этим местам. Такой звук слышали только те, кому посчастливилось видеть самолёты. Это был гул авиационного двигателя. Ни дыма, ни свиста пара, ни специфичного звука паровозного привода – только равномерный гул, снижающийся в своём тоне по мере приближения аэровагона. Такой звук издаёт самолёт при уменьшении оборотов двигателя.
Дирижёр тут же занял место спиной к перрону и лицом к оркестру, но всё равно краем глаза поглядывал в ту сторону, откуда слышался шум. Члены молодёжного коммунистического союза развернули транспаранты, девушки с искренним интересом тоже выглядывали, что же сейчас приедет? Все встречающие повернули головы туда же.
Гул нарастал, меняясь в тональности, и на железнодорожном пути появился агрегат, движимый авиационным двигателем. На перроне его появление было встречено искренними возгласами восторга и бравурным маршем в исполнении военного оркестра.
Двухлопастный винт перестал вращаться в тот момент, когда вагон медленным ходом подошёл к платформе и дальше, уже не издавая такого шума, накатом, плавно сбавляя ход, прибыл к месту назначения – прямо напротив трибуны.
Вагон своим внешним видом отчасти не оправдал ожиданий железнодорожников. Чудо техники действительно было установлено на шасси вагона, но имело меньшие размеры. В тупик профессионалов поставило отсутствие каких-либо окон, позволявших увидеть путь впереди. Абаковский, когда заводил аэровагон на путь, высунулся из бокового окна почти по пояс, и это сразу же бросилось в глаза специалистам. Клиновидный нос, следующий сразу за пропеллером, напоминал корабельный – острый, агрессивный, предназначенный для рассечения потоков воздуха. С вагоном агрегат имел мало общего – разве что дверь и три окна стандартного размера, а первое же окно было необычайно большим.
Начальник вокзала подбежал к двери, чтобы её открыть, но не успел. Дверь открылась внутрь, и товарищ Артём вышел на перрон, отвечая на приветствия встречающих искренней улыбкой и поднятой вверх рукой. Вместе с делегатами он прошёл к трибуне и, дождавшись, пока последний из его попутчиков тоже поднялся, жестом руки попросил оркестр завершить марш.
– Товарищи! Дорогие туляки! Перед вами пример того, как инженерная мысль служит на благо народа, на благо пролетариата! – Перрон взорвался аплодисментами: конечно, аэровагон – это было зрелище, но ведь сам товарищ Артём в нём прибыл! – Благодаря таланту и настойчивости конструктора Абаковского материализовалась техническая идея, которая позволит забыть о громадных расстояниях в нашей стране!
Сам герой скромно остался в вагоне ввиду необходимости проведения регламентных процедур.
– Новейшее изобретение товарища Абаковского развивает скорость до ста сорока километров в час! – Присутствующие ещё раз перебили оратора аплодисментами.
Павел в это время находился в сторонке, рядом с трибуной. Эта поездка не доставляла ему удовольствия, потому как он должен был впервые находиться в разных местах с Фёдором Андреевичем. До сих пор, на протяжении трёх лет, он был рядом каждый день. Не одну тысячу километров намотали они по фронтам и городам. Ординарец не вправе оставить своего начальника. Потому пережил Павел вместе с товарищем Артёмом и эвакуацию из Харькова, и оборону Царицына, и многочисленные поездки в Москву и Петроград. Бои с Деникиным, тиф, Башкирия – на это время пришлось оставить Полину в Харькове, и разлука давалась Паше очень тяжело.
В этот раз Фёдор Андреевич сам отдал Черепанову распоряжение отбыть в Тулу. И не потерпел возражений.
– Ух, и агрегат… Здравствуй, Паша! – Сергеев был сам впечатлён необычным решением Абаковского и очень доволен тем, как прошло путешествие из Москвы в Тулу. – Домчал как ветер! Внутри сидишь – полное ощущение, что в самолёте! Ревёт как зверь!
Товарищ Артём был в восторге ещё и потому, что первыми пассажирами аэровагона стали товарищи – делегаты, соратники из Европы. Знай наших! Воевали несколько лет против внешних врагов и внутренних, жили впроголодь, но победили, страну удержали и теперь созидаем! Езжайте домой, товарищи, расскажите, какие у большевиков конструкторы, какие машины у них уже есть!
– Тебе, Паша, будет поручение. После встречи с горняками нужно забрать резолюцию, потом заехать в горный профсоюз и забрать бумаги для Конгресса. Там недалеко, но мы сразу в Москву отправляемся, так что, считай, тебе отпуск на день – завтра вернёшься. А потом попрошу тебя проработать кое-какие материалы. Не так давно у меня состоялся пренеприятный разговор со Сталиным.
– Исполним в лучшем виде! – Паша в шутку отдал честь Артёму.
– Сколько раз тебе говорить – к пустой голове не прикладывай! – рассмеялся товарищ Сергеев.
Встреча с шахтёрами Тулы продлилась не долго, но продуктивно. В конечном счёте все понимали, что основной целью была не сама встреча, а испытания необычного транспортного средства и его представление перед делегатами Конгресса.
По прибытии делегации на железнодорожный вокзал аэровагон был уже развёрнут в сторону Москвы. Фотограф в спешке перебрался на соседнюю платформу, чтобы издалека запечатлеть исторический момент: делегаты, товарищ Артём и тульский пролетариат на фоне чуда техники. Он громко скомандовал выстроиться всем на фоне вагона, две женщины заняли места на стульях, которые предусмотрительно были принесены из здания вокзала, и спрятался под тёмной материей, нагнувшись над треногой. История отпечаталась на фотопластине, и под звуки того же оркестра и восхищённой публики Абаковский завёл двигатель. Винт завертелся с бешеной скоростью, создавая позади себя на перроне сильное движение воздуха. Форсаж – и у кого-то сдуло кепку, а барышни едва успели усмирить движимые создаваемым сквозняком юбочки. Чудо техники отправилось в обратный путь, оставив после себя на перроне ошарашенных грохотом железнодорожников, членов союза молодёжи, оркестр, грузчиков, прочих зевак и любопытствующих и Павла Черепанова.
Изнутри аэровагон имел вид довольно аскетичный. В носовой части располагался пост управления с полным набором стрелочных приборов, какие обычно перед собой видят авиаторы, несколько рычагов, позволявших управлять жизнью двигателя, и ещё один большой рычаг, который приводил в действие тормозные колодки. Пилот – а именно так нужно было бы именовать машиниста этого транспортного средства – имел возможность присесть в пути следования на металлическое кресло, расположенное ближе к правому борту. Салон облагородить не успели, поэтому были видны заклёпки. В остальном аэровагон напоминал трамвай: фанерные стены, дощатый пол, сиденья для пассажиров, установленные попарно с обеих сторон, поручни возле дверей выхода, плафоны освещения под потолком.
Почти два года Валериан Абаковский – молодой тамбовский механик – собирал своё детище. Достать двигатель ему помогли в ЧК, где он работал водителем, здраво рассудив, что молодой инженер талантлив и ему нужно помочь, помогли и с мастерскими. Правда, процесс строительства держали под постоянным контролем и не афишировали – а вдруг вражеские негодники положат глаз на перспективное изобретение? Редко когда Валериан прибегал к посторонней помощи – только в тех случаях, когда сам не мог осилить ввиду тяжести процессов. Сам выкатывал дрезину с установленным уже на ней двигателем для обкатки мотора, сам рыскал в поисках дюралевых авиационных листов, клепал их, подбирал самые лёгкие, но прочные детали, отбраковывал их в целях уменьшения веса и сам обкатывал. Конечно, с ним в вагоне присутствовали и инженеры, и чекисты, но никогда и никому он не передавал рычаги управления.
– Зверь прожорливый? – Сергеев подошёл к машинисту-пилоту Абаковскому, но тот не сразу его услышал. Разговаривать в салоне было невозможно, хотя Валериан озаботился этой проблемой, но пока решить не смог. Требовалось отделить салон от машинного отделения, что неизбежно привело бы к увеличению веса агрегата и изменению его центра тяжести, который и так был смещён вперёд. И ещё – либо меньше топлива в дорогу, либо меньше пассажиров. Вопросы комфорта на первом плане пока не стояли, сначала нужно было убедиться в надёжности конструкции. Только после того как Валериан проделал на своём изделии более трёх тысяч километров, он получил добро на этот показательный рейс.
– Чем кормишь? – в этот раз Артём почти кричал на ухо Абаковскому.
– Керосин! Авиационный керосин!
– Недорого выходит покататься? – каждый раз Артём, чтобы услышать ответ, поворачивался к Валериану ухом.
– В расчёте на километр пути – гораздо дешевле, чем паровозная тяга. Так и быстрее же!
– Точно, точно! Ты эту дорогу знаешь хорошо?
– Да, так точно! Впереди Серпухов!
– Есть здесь место, чтобы разогнаться? Давай проверим гостей на крепость?
– Сделаем! – И Валериан дал форсаж.
Вагон начал быстро ускоряться и восторженные пассажиры показывали товарищу Артёму жестами, что агрегат мощный.
Девяносто, девяносто пять, сто, сто десять километров в час… Телеграфные столбы мелькали за окном с такой скоростью, какой ещё никто из них до сих пор не ощущал. Это был восторг, смешанный с некоторым чувством страха – аэровагон двигался быстрее любого поезда, и всё это напоминало аттракцион.
– Всё, больше не могу! Впереди изгиб пути! – Абаковский стал плавно снижать скорость, используя обороты двигателя.
– И этого достаточно! Молодец! – Артём в знак благодарности похлопал конструктора по плечу и направился к своему месту.
Сто, девяносто, восемьдесят пять километров в час. Аэровагон плавно вошёл в изгиб дороги, которая в этом месте была проложена между холмами.
Страшной силы удар потряс машину, и она одним бортом накренилась так, что сошла с рельсов в кювет. Вместо чудо-машины в кювете теперь лежала коробка без колёс с погнутыми винтами впереди, двигатель которой тут же захлебнулся и заглох, подавившись пылью, которая облаком накрыла место крушения.
24 июля 1921 г.
Председателю Совета
народных комиссаров РСФСР
Ленину В. И.
Сегодня, 24 июля 1921 года, в 18:30 на 104 версте Курской дороги потерпел крушение экспериментальный аэровагон конструкции В. Абаковского, который следовал по маршруту Москва – Тула – Москва. В вагоне находились 21 пассажир и сам Абаковский. На данный момент установлено, что в результате аварии погибло шесть человек, в том числе Председатель ЦК Всероссийского союза горнорабочих, член ВЦИК Сергеев Фёдор Андреевич, Абаковский Валериан Иванович, а также четыре делегата Коминтерна: Отто Штрупат (Германия), Гельбрюк (Германия), Хьюлетт (Англия), Константинов Иван (Болгария). Ранены ещё шесть пассажиров. Причина схода с рельсов аэровагона устанавливается, на место для выяснения причин происшествия прибыли сотрудники ВЧК, уполномоченные для ведения дознания.
Председатель ВЧК Дзержинский Ф. Э.
Кто предатель?
Голова гудела как Царь-колокол, пить хотелось так, будто шёл по пустыне несколько дней, но даже если бы сейчас и нашлось несколько капель, он не смог бы раскрыть рта, чтобы принять желанную жидкость. Пальцы, руки, ноги, рёбра – сплошная боль.
Мозг думал только о боли, он пытался её унять, справиться, но её было так много, что мозг таки сдался. Отключка.
Лязг замков. Где я? Ах, да… Подали кружку воды. Пока подносил к лицу, расплескал большую часть. Руки не слушаются. Глоток. Ещё глоток. Пей, пей! Дадут ли ещё? Пей впрок!
Глаза резанул свет. Идти не могу. Тащат. Лампы, лампы, лампы… тащат лицом вверх, видно только потолок.
Кинули на пол. От удара затылком потемнело в глазах. Или потушили свет? Нет. Вот она, лампа. Настольная. На улице жара, а здесь прохладно. Сколько я здесь? Лето закончилось?
Замки. Опять лязг засова. Шаги. Шелест бумаг.
– Так и будешь валяться, Черепанов?
Не отвечать. За любой ответ бьют. Когда молчишь, бьют меньше.
– Дежурный!
Лязг, шаги. Опять…
– Поднимите его так, чтобы я видел.
Хорошо хоть не за голову, оторвал бы наверняка.
– Пить хочешь?
Кивнул. Говорить ничего нельзя. Будут бить за любое слово.
Льётся вода. Это стакан, это не кружка. В подстаканнике для чая. Какой же он неудобный. Взял двумя руками. Так не пролью. Зубы стучат о стекло. Двух верхних, похоже, нет.
– Вернёмся к нашей теме. – Дознаватель взял перо и придвинул чернильницу. – Ты должен был ехать в вагоне назад, в Москву. Так?
Кивнул.
– Кто тебя надоумил остаться в Туле?
– Ннн.
– Громче! Не слышу!
– Нннникто.
– Это что ж за фамилия такая? Никто? Ещё раз спрашиваю, почему ты не сел в вагон?
– Приказ.
– Чей приказ? Чей?
– Товарища Артёма.
– Решил поиграться? Товарищ Артём погиб, он этого не подтвердит, а то, что ты, твердолобый, обязан был обеспечивать его личную безопасность и нарушил все возможные циркуляры и инструкции, это как понимать? Ты оставил пост!
Киваю головой. Виноват.
– Кто приказал оставить пост?
Молчать. Всё равно не поверят. Пока молчишь – не бьют.
– Мне проще всего, Черепанов, в расход тебя пустить. Вина твоя доказана, контра поганая! Ты знал, что пути завалят камнями!
Бьют. Сильно. Боли нет. Голова летает в стороны.
Облили водой. Пью. Солёная.
– Твои подельники сознались! На тебя указали! Кто за тобой? Кто организатор?
Я не знаю. Я не знаю что сказать. Бьют.
– Не перестарайся, он уже как куль с дерьмом.
– Когда ты встречался с военкомом Троцким?
Качаю головой – нет.
– Дурачина ты, об их вражде известно всем. Товарищ Артём выполнял личный приказ Владимира Ильича о горной промышленности, ты не знал об этом, гнида?
Качаю головой – да.
– А то, что Троцкий почуял опасность, ты тоже знал? Он говорил тебе об этом?
Качаю головой – нет.
– Так, значит, ты с ним встречался…
– Нет. Нет…
– Заговорил, собака бешеная. Хоть звук издал. Дежурный – свободен!
Бить не будут пока. Этот сам не марается.
– Почему ты остался в Туле? Ты знал, что будет катастрофа! Так?
– Начальник…
– Слушаю.
– Начальник вокзала.
– Какой начальник вокзала?
– Толстый. Тула.
– И он с тобой? Отлично! Эта тварь с тобой в деле? Он руководил или помогал тебе?
Киваю головой – нет.
– Твой связной?
Боже, какой связной? Как же тяжело говорить!
– Рядом был.
– С кем рядом? Что ты мне голову морочишь?
– Артём послал за документами. В Москву разрешил завтра. Начальник вокзала слышал.
– Спросим, что он слышал, обязательно спросим! Начальника дистанции пути уже спросили!
Хроничев – тот самый начальник дистанции – был взят под арест прямо на месте крушения. Морально он был уже готов к ответственности, но не предполагал, что будет сразу арест.
На допросе в Тульской ЧК, куда его привезли прямо из дома, Хроничев показал, что перед рейсом аэровагона обходчики пути прошли всю его дистанцию на дрезине и не обнаружили никаких ненормальностей. Всё было согласно регламенту, однако когда они прибыли на место аварии, то, кроме покорёженного вагона и трупов людей, на колее были обнаружены камни неизвестного происхождения.
Вдоль дороги не было ни обрывов, ни каких-либо окаменелостей естественной природы, поэтому не могло быть речи о том, что они сами каким-то образом туда попали. Это были четыре крупных камня, довольно тяжёлых, но один человек вполне бы с ними справился.
От удара колёсной тележки один из них раскололся, и это место пути, где самолётопоезд стал на левые колёса, а затем сошёл с рельсов, было повреждено. Задние его колёса прошли по деревянным шпалам, продавив на них колею и оставив след в виде вздыбленной щепы, а потом траектория движения тележки пересеклась с рельсом, и в этом месте колёса отделились от рамы. Дальше вагон летел под откос вместе с пассажирами без рамы. Она прилетела следом и, вполне возможно, если бы не она, жертв было бы меньше. Тележка и колёса раздавили некоторых пассажиров, которые от удара вылетели из салона. Однако товарищ Артём погиб внутри, по всей видимости, от многочисленных травм, полученных при кувыркании коробки салона. Фанера в некоторых местах оторвалась, и весь ужас того, что пережили люди, был виден сразу. Выжил только тот, кто вылетел и не попал под колёсные тележки.
Хроничев был задержан для дальнейшего разбирательства и выяснения его причастности к произошедшему.
Полуправда
Группа дознавателей, которые работали с арестованными и свидетелями в Тульском, а затем и Московском ГубЧК, ежедневно формировали доклад на имя руководителя комиссии по расследованию обстоятельств крушения аэровагона.
Комиссия заседала один раз в неделю, не считая выездов её представителей в тюрьмы и на допросы. Товарищ Авель Енукидзе, которому партия поручила коллегиально расследовать обстоятельства гибели преданного большевика Сергеева и депутатов Коминтерна, требовал от чекистов максимум материалов и в сжатые сроки. По делу проходило подозреваемых девять человек, свидетелей более сорока, и следствие докладывало, что все они в один голос давали показания о том, что ничего не могут даже предположить.
– Я вас не спрашиваю, что вы думаете! Я вас спрашиваю, это был несчастный случай или спланированная врагами диверсия? – Несмотря на то, что заседал орган коллегиальный, Енукидзе продолжал говорить от своего имени.
– Опираясь на материалы дела, мы можем утверждать, что его обстоятельства довольно сомнительны. – Докладчик от ЧК – товарищ Ремизов – руководил бригадой дознавателей и уж какие только он не предпринимал методы для выявления правды! Ничего не удалось ни выспросить, ни выбить.
– Послушай, товарищ Ремизов! – Енукидзе привстал над столом, опёршись на кулаки. Его речь становилась тем более кавказской, когда он начинал волноваться. – Партия потеряла своих лучших сынов! Актив Коминтерна, товарищ Артём – это больно для партии, очень больно! А ты тут разговариваешь такими обтекаемыми формулировками! Ты большевик, и это должна быть и твоя боль тоже!
Енукидзе окинул взглядом длинный стол, за которым в количестве семи человек сидели члены комиссии, и получил их немое одобрение: кто-то легко кивнул, кто-то бросил укоризненный взгляд на Полякова, в целом атмосфера складывалась не в пользу чекиста.
– Дознание после рассмотрения всех версий считает, что произошло трагическое стечение обстоятельств. – Ремизов встал и продолжил свой доклад перед членами комиссии.
– Доказательств того, что авария аэровагона стала следствием спланированной акции, – нет. Конструкция рельсолёта Абаковского нова и нигде нет опыта эксплуатации вагонов подобной конструкции. Единственное, что мы можем утверждать точно, – это то, что в целях увеличения максимальной скорости и снижения центра тяжести Абаковский гнался за снижением веса конструкции. Салон вагона был фанерным, вагонная рама была укорочена, все детали салона максимально упрощены и облегчены. Эти показания дали нам товарищи из гаража Тамбовского ГубЧК, где Абаковский трудился над своим изобретением.
– Как вы поясните показания выживших о том, что колёсная пара будто налетела на препятствие и только потом вагон начал переворачиваться? – спросил Енукидзе, перелистывая папку с материалами, предоставленными чекистами.
– Да, действительно, товарищ Миков и другие выжившие товарищи описали произошедшее как налёт на препятствие, и потом на месте катастрофы нами вдоль пути были обнаружены камни. Но мы не считаем это истинной причиной произошедшего. Бывает такое, что детвора из окрестных деревень подкладывает под поезда различные предметы и потом смотрит, что произойдёт. Перед аэровагоном за десять минут этим же путём шёл товарняк. Машинист видел камни и паровоз без труда их преодолел. Если аэровагон сошёл с рельсов по этой причине, то, во-первых, не он был целью, во-вторых, если бы он не был таким лёгким, авария бы не произошла. Налицо инженерный просчёт Абаковского в прочности конструкции и трагическое стечение обстоятельств.
Енукидзе встал и в задумчивости пошёл вдоль длинного стола.
– Ну что же, товарищи… Не доверять мнению чекистов мы не можем… Проведена большая работа, опрошено множество людей, с материалами мы ознакомлены. Пришла пора определяться и держать отчёт о нашей работе перед товарищем Лениным и Советом народных комиссаров.
Кузьма Ремизов сел на место, а Енукидзе продолжил:
– Скажите, товарищ Ремизов… – Тот опять поднялся, но Авель жестом попросил его присесть. – Значат ли ваши выводы о произошедшем, что никто не наказан, не арестован и так далее?
– Товарищ Енукидзе, все задержанные по данному делу отпущены после выяснения обстоятельств аварии. У Чрезвычайной комиссии к ним нет вопросов.
– Вот это хорошо. Вот это правильно. Тогда мы с вами можем голосовать за итоговый документ…
Одиночество
Москва была неприветлива. Москва кололась иголками снега с дождём и била по щекам ветром. Пять месяцев она искала мужа. Харьков, Ростов, Тула, Москва – нигде никто не знал Павла Черепанова. Только месяц назад благодаря дядьке Степану ей удалось найти ниточку. Якобы Павел в Лефортовской тюрьме.
О том, что он арестован, ей не сообщили. Павел просто пропал летом прошлого года. Должен был быть в Туле с товарищем Артёмом. Потом, когда узнала, что Фёдор Андреич погиб, долго и горько плакала. Среди погибших Павел не значился, но и дома не появился. Дядька Степан всё утешал её, всё рассказывал, что так не бывает, чтобы люди исчезали бесследно, но по глазам его сама видела – он неискренний. В союзе горнорабочих тоже сказали, что после катастрофы его не видели и сами волнуются.
Только когда в октябре Степан начал наводить справки в ЧК, появилась первая благая весточка – Пашка жив. Тогда Степану Черепанову сказали, что разберутся по справедливости и попросили зря не беспокоить. Даже при всём уважении к его большевистским заслугам. Упрямый дядька не отступал и ещё два месяца ходил по разным кабинетам. Кого он только не упрашивал. Таки под Новый год Степан нашёл того человека, который ему помог, и принёс Полине нерадостные вести: её муж Павел был арестован по делу о крушении аэровагона. Подозревался в организации диверсии на железной дороге, но осуждён по факту неисполнения своих служебных обязанностей по линии ЧК. Не предотвратил, не озаботился, не предусмотрел и, что самое главное, оставил товарища Артёма. Как сказали Степану – уж лучше бы он погиб вместе с ним, слишком много случайностей.
Место его содержания стало известно только в первых числах января, и Полина отправилась из Харькова в Москву. За тот год, что они с Павлом жили в Москве, она никак не могла привыкнуть к её размерам. Харьков не мал, а Москва ещё больше. Иной раз приходилось проделывать большой путь, на который уходил целый день, но благодаря таким своим путешествиям она изучила все улицы и свободно ориентировалась. Обидным было то, что Пашка был всё это время рядом. В Лефортово. И там же, на валу, они жили в общежитии. Когда к началу осени мать прислала письмо о смерти отца, Полина поехала в Харьков. На похороны она, конечно, не успела, мать была в таком состоянии, что её просто не узнать, близнецы и Алёшка ей не в помощь, так что пришлось остаться. Тем более что дядька Степан пообещал устроить её в Дом культуры.
И вот опять Москва.
Сразу с вокзала Поля отправилась в Лефортово. Здания тюрем и так не отличаются радужной архитектурой, а тут ещё и зимние тучи, полные снега. Злого снега, не пушистого, как в детстве, а игольчатого, леденящего руки и лицо. Вот она… Закрытая решётками, обнесённая забором, только крыша металлическая видна. Очередь на передачи была длинная, люди пришли рано утром, ещё затемно. Полина стала в конец этой людской ниточки и молчала вместе со всеми. Когда, совсем замёрзшая, она нагнулась к окошку, голос оттуда спросил: «Фамилия?»
– Черепанов. Павел Черепанов.
С той стороны замолчали, как будто искали фамилию, и тот же голос опять сказал:
– Свидания не положено. Можно передачу.
Полина протянула в окошко узелок, и тот быстро и бесследно исчез.
– Носки, одёжа… – вслед негромко промолвила молодая женщина.
Пауза затянулась, но Полина терпеливо стояла, переминаясь с ноги на ногу.
– Принято, – сказало окошко.
– А письмо, там письмо внутри, вы видели?
– Переписка разрешена. Принято. Следующий!
«Переписка разрешена!» – это звучало музыкой. Он узнает, что я его нашла, он узнает, что не один…
