Как же быстро спешат мимолётные дни, Было лето вчера – нынче осень. Наши души смятенные с нею сродни, Листопад нам знаком очень-очень.
В ожидании вьюг белоснежных портьер Зелень крон в роли солнечных пятен. У людей и деревьев так много потерь, Листопад нашим чувствам понятен.
Листопады живут только мигом одним, Я в любви их не разочарую. Позовёт листопад – полечу вместе с ним На холодную землю сырую.
Разрумянилась Русь
Разрумянилась Русь От зари в алых солнцах восхода, Заискрилась кристальными Бликами чистого льда. Чтобы сам Иисус Мог заметить её с небосвода, С куполами сусальными Храм изваяла вода.
Разрумянилась Русь В припорошенных гроздьях рябины. Белокурыми косами Виснут гирлянды ветвей Словно времени груз, Под которым сверкают рубины. Их наличие косвенно, Всё-таки с ними светлей.
Разрумянилась Русь Снегирями на бархате снега, Фейерверком взлетающих Стаек в шатёр синевы. В тишине слышен хруст От шагов, но не слышится бега В бесконечности тающих Дней в цветниках сон-травы.
Разрумянилась Русь На щеках женских лёгким морозцем. Белым инеем вязаным Нежно прикрыла виски. В них подчёркнута грусть По цветущим предутренним росам, По словам, недосказанным Тем, кому были близки.
Разрумянилась Русь И зарделась в пурпурном закате. Серебристыми клёнами Ночь подступала ко сну. Прав в одном Марсель Пруст — Без любви жизнь была бы некстати. Будьте вечно влюблёнными, Чтобы приблизить весну.
В городе поэтов пишутся портреты
Чтобы город поэтов своих знал в лицо, Чтобы жалило крепче глаголом словцо, Чтобы с разных сторон, и по ту, и по эту, Имидж лиры сиял, – портрет нужен поэту. Ещё лучше его изваять из бетона; Ух, громадина! Славы достойна. Или бронзовый бюст, в нём и сплав благородный, Да и статус у бюста уже всенародный. Дальше больше – фигура из воска Оживит и добавит изысканность лоска. Загордится доской городская стена, Что пером золотым пишет их имена. Что там город – теперь в целом свете Аватаром прославят всемирные сети. Но кичиться собой никому не пристало — Могут сбросить любого с его пьедестала. Виртуальный портрет или бюсты из стали Не помогут тому, чьи стихи не читали. Не имеет значения, в чём Ваше тело, Лишь бы душу читателя слово задело. Чтобы строки стихов не стремились к медали, А с читателем жили и с ними страдали, Тосковали, молились, смеялись, любили И, по сути своей, человечными были. И ещё, чтобы все понимали при этом, Сочиняя стихи, Вы не стали ПОЭТОМ. Их в поэзии масс – факелов единицы, Перед ними всем нам суждено преклониться. Что ж, друзья, – созидайте, пишите, творите, Языком поэтическим всласть говорите. Постарайтесь слагать, но не всё, чтобы чтиво, Относитесь друг к другу не лестно – учтиво. Если что-то не так, всех прошу, извините. Благодарен. К сему, сих стихов сочинитель.
Зеркал заоблачный фантом
Прилив, отлив любви в изменчивости чувств, Следы от слёз, как брызги моря на песке. Ты горько плачешь, я в последний раз плачу Судьбой, которая висит на волоске.
Отвесность бренных скал закрыл сплошной туман, И нет у времени обратного пути. Зачем страдать тогда, коль было всё обман, Да и бессмысленно под парусом идти.
Разряд меж туч опять предсказывает шторм, Не чайка вьётся – криком мечется душа. Тебе – надежду, мне – заоблачный фантом, Тебе – любовь во всём, мне – жить, едва дыша.
Вскипая, волны рвутся в гневе пополам, Не покорив гранит, отступятся степенно. Скользят глаза по запотевшим зеркалам, Как по камням сырым оставшаяся пена.
Лирика влюбляющихся строф
Меня попросит незнакомый кто-то Поведать тайну о возлюбленной моей. А я прочту стихи из старого блокнота О горизонтах неизведанных морей.
О парусах, пронзивших купол синий Заоблачной своею белизной. Но как красив изгиб ресничных линий И локонов, взметнувшихся волной.
О силуэтах шхун в туманистой вуали, Где реи мачт как тени сказочных ветвей. Но как прекрасен лик в задумчивом овале, Как элегантен взмах взлетающих бровей.
О рифах роз, не поглощённых глубиною, С шипами из коралловых камней. Но вот глаза… они полны голубизною, Тону в них, лишь приблизятся ко мне.
О неприступных берегах в отвесных скалах, О песнопениях ласкающих ветров. Но муза женственна; чудесней нет вокала, Чем голос лирики влюбляющихся строф.
О райских кущах с неземными островами, О призрачных фрегатах на плаву. Но образ дивы, зашифрованный словами, Как и мираж, нельзя увидеть наяву.
О побережьях, где приливы и отливы По воле лун танцуют с бархатным песком. Но об одном стихи сугубо молчаливы Или эзоповым глаголят языком.
О чём же им не хочется признаться? Двусмыслица межстрочная о чём? И что в стихах должно упоминаться? Не та ли, с кем идти к плечу плечом?
Любовь и море, – риск, романтика и страсти. Любовь и женщина, – начало всех начал. Но есть любовь – та, что у сердца не во власти. В любви к поэзии блокнот мой умолчал.
Свет бересты
Зимний вечер. Безлуние. И темнота… Лампы в окнах мерцают, как свечи. Лишь берёзовый свет нежно льёт береста, Чтобы виден был след человечий.
Ствол берёзы красив, от судьбы сучковат И до самого неба высокий. Ах, согреть бы его, обнимая в обхват, Да оттаять замёрзшие соки.
Белый цвет у берёз тот же, как у зимы, У земли цвет чернёный, как вечер. С белым светом земным слились узами мы — Род берёзовый, род человечий.
Я плачу вместе с осенью сырою
Я плачу вместе с осенью сырою, Слезинки катят по морщинкам впалых щёк. Как видит Бог, зима уже не за горою, Но жить под солнышком так хочется ещё.
Дождями вымощена серая аллея, По ней гоняет жёлтый листик шалый ветер. Я подниму его, отечески жалея. И прошепчу: «Ещё не всё, ещё не вечер».
Ещё есть синь. Стремясь в разрыв меж облаками, Она, как нежность глаз и как любимой взгляд, Зовёт к себе, за горы, вслед за косяками — Надрывным кликом повзрослевших журавлят.
Ещё рассвет в цветах божественной миндали Поднимет розовое солнце из-за гор. В его лучах блеснут две стороны медали — Восход, закат – и день такой наградой горд.
Наперекор дождю костров пылает пламя — Калина красная горчит о зимних дрёмах, Под перезвон лампад осин с колоколами, Зардев, горит листва сентябрьских черёмух.
В околках лес подобен куполу на храме, Сияет медью догорающего дня. Седая осень, будто грань между мирами — Есть жизнь и нет её, лишь пепел от огня.
Минует всё. Что просто жило, растворится Под белым саваном серебряной золы. Вторая жизнь, увы, уже не повторится, И так печальны листопадные балы.
Застынут восками оплаканные свечи, И превратятся в лёд осенние дожди. Им так любви ко мне хотелось человечьей. О моя жизнь, за снегом скрыться подожди.
В пиру осеннем
Уходит осень. Ветер северный колюч, С могучих кедров весь осыпался орех. Но когда солнышко выходит из-за туч, Тогда моментом не воспользоваться грех.
Не упустите в этот день счастливый шанс Вкусить в кафе кофейный вкус адреналина. А после, впрыгнув в свой осенний дилижанс, Умчитесь в бар, туда, где розовые вина.
Ворвитесь радостно и шумною гурьбой Бокал взнесите ввысь за здравие друг друга! Пусть воспоёт хрустальный звон наперебой Миг торжества друзей приятельского круга!
В пиру осеннем не оставьте на потом Свой час свидания, не ждите тёплых вёсен. Ведь листопад хмельной под медленный бостон Танцует с девушкой, чьё имя знает осень.
Гитар гитара, расскажи про мои сны
1
Я слышу музыку… Нет, нет, её я вижу, Она с оркестром приближается ко мне. Вдруг тишина… О, как её я ненавижу! Я видел ночь, один проснувшийся во сне.
Темным-темно. Хоть глаз коли. Ни звука. Квадрат Малевича врос в кубатуру стен. Превозмогая мрак, вглядевшись близоруко, Глаза заметили измученную тень.
Она метнулась в странном облике лучины, Задев нечаянно излучину струны. Сначала ойкнула, рванувшись без причины, И попросила снять гитару со стены.
Привычно руки сами к грифу потянулись, Но тяжелеющие пологи ресниц Не от бессонницы – от времени сомкнулись, Явив сны муз, как иллюстрации страниц.
2
Всплыла мелодия, звеня над куполами, Сияя златом своды неба голубели. Младенца сон был пробуждён колоколами, И мамин голос лился мне у колыбели.
Он зримым был и осязаемым до вкуса Животворящего грудного молочка. С божнички лик смотрелся Матерью Иисуса, Светло внимая стрекотанию сверчка.
О, этот миг, не повторяющийся боле, Мотив баюкающий – детства оберег. Он будет так щемить нутро усладой боли, Пока душа не превратится в имярек.
3
Сюжет событий в сновидениях листая, Глазам привиделся предутренний распев. Пернатый хор, из гнёзд стремительно взлетая, Запел, о Судном дне подумать не успев.
На проводах, как ноты, шустрые синицы Шедевры клювиками страстно создавали. Их не пугали даже всполохи зарницы, Лишь к непогоде низко ласточки сновали.
Бурь оратория – она другого цвета, В ней чёрно-белые присутствуют тона. Так в сорок первом репродуктор сельсовета Оповестил – грядёт священная война.
Людские проводы на фронт как крестный ход, В толпе солдатки голосили а капелла. Ещё не виден был спасителя приход, Но уже ягода «виктория» заспела.
Горячей сечь была, в огне земля горела, Рябины плакали в лесах без снегирей. Орда от ненависти к русским озверела, Сжигая их живьём в печах концлагерей.
На пепелищах места не было иконе, А вместо звонниц – эшафоты пустырей. На поле боя ржали раненые кони, Как будто реквием по жертвам алтарей.
По снегу, в дождь, какой бы ни была погода, Под пулемётным ливнем «мессеров» в крестах Красноармейцы шли четыре долгих года Туда, где должен быть поверженным рейхстаг.
Победный марш поверх поверженных знамён, Миг ликования с печалями утрат. И обелиски с миллионами имён Как маки, вспыхнувшие солнцами с утра.
4
Очнуться надо бы. Гитаре одиноко, Но сердце бьётся с позапрошлым в унисон. Душе неймётся от того, что видит око, В который раз за ночь проваливаясь в сон.
Манит видение, показывая снова Черты ожившие давно минувших дней. Прожить свой путь земной единожды не ново, Но пережить, пусть даже в снах, его трудней.
5
Мальчонка русый, и на нём беретик синий, С котёнком весело играет у крыльца. Свистит в свистульку, самоделку из осины, Она единственная память от отца.
Как хорошо, что ничего с ним не случится, Голодный год промчится мимо стороной. Читать, писать и настоящему учиться Мечтали дети, опалённые войной.
Все в детском возрасте одной и той же крови, Послевоенные – особое клеймо. Они, мальцы, возили сено на корове, Впрягаясь с нею в деревянное ярмо.
Не понаслышке зная истину из сказки, Что есть полезно и вершки, и корешки. Они, как солнечные малые букашки, В пшеничном поле собирали колоски.
Это потом дадут стране угля и стали И пересядут на «железного коня». Под стон гудков тогда почил товарищ Сталин, Люд шёл за телом, как сиротская родня.
Нутро земли – не затянувшаяся рана — Разверзлась братскими могилами окрест. Играл над прахом гениального тирана Хрущевской оттепели маленький оркестр.
6
Двадцатый век. О, как ему я благодарен! За предоставленный фантастиками шанс. Венец величия – Победа и Гагарин, Из пепелищ войны восставший ренессанс.
Свобода духа не на улицах брусчатых — В сердцах; в них веру невозможно обуздать. Не быть романтиком – не знать шестидесятых, Кто был таким, тот мог творить и созидать.
Регаты плыли рукотворными морями, И луноходы шли в космический прорыв, С гитарой, с песней в горы, к югу «дикарями» — Таков был физиков и лириков порыв.
Тогда нуждалась в других ценностях душа, Стих о высоком тамадой прослыл застолья. Но тот, который той эпохой не дышал, Назвал её ненужным временем застоя.
Жжёт неосознанный, в предчувствии вины, Укор гитары молчаливый, что пылится. Есть только сны, лишь в них отчётливо видны Давно забытые и стершиеся лица.
Воспеть бы всех. Их зов принять за честь, Они из редкостной непознанной когорты. В том поколении талантливых не счесть, Для них не в счёт цена разорванной аорты.
7
С началом жизни звонки птичьи перепевы, Скворцы горланят гимны подвигам весны. Птенцы и дети. Взлёт и шаг их труден первый; Следы мгновения прекрасные, как сны.
Влекли ребячьи неизведанные тайны В страну, где парус пел от розовых ветров. При тусклом свете фитиля избы-читальни Искали в дебрях книг сокровища миров.
Не знали дети, что такое телевизор, Подолгу вглядываясь в зимнее окно. Но всё же изредка, пусть в качестве сюрприза, Смотрели в клубе диафильмы и кино.
Весны дождавшись, на лужайки выбегали И в беготне своей до осени росли. Как подобает, по хозяйству помогали — Возле реки гусят с утятами пасли.
Наивность детская похожая на лето — Скорей хотелось непременно повзрослеть. Но, видно, Бог, своё накладывая вето, Годок-другой хотел ещё их пожалеть.
8
От детства к отрочеству шаг непустяковый, Пусть незаметен между ними переход. Период зрелости обычный подростковый, Предвестник драм и ранней юности восход.
Года лирических недетских перемен В сонетах пламенных шекспировских воспеты: Порывы чувств, ранимость дружеских измен И сила верности Ромео и Джульетты.
Влюблённость первая является нежданно, Как среди бела дня в сухой степи гроза, Не замечавшие ещё совсем недавно Взаимно встретились и обмерли глаза.
Казалось, тот же взгляд лазорево-бездонный Под лепестковыми изгибами бровей. Но, как разряд с других, коснувшихся ладоней, Он поразил. Нет лучше глаз и красивей!
Поверить трудно, что детишки сорванцы Ещё вчера кричали «тили-тили-тесто». Парнишка с девочкой, влюблённые юнцы, В пятнадцать лет почти жених, почти невеста.
Им век в любимых оставаться, может быть, Или в других влюбляться жарко многократно. Но поцелуй свой подростковый не забыть, Как не увидеть то, что скрылось безвозвратно.
И будет всё. Наступит юности расцвет Такой же точно, как в черёмуховом мае. Начало взрослости: семь бед – один ответ; Взлетит лишь тот, кто оземь крылья не сломает.
Какой возвышенный, стремительный полёт! Любовь и молодость близки мечтой единой О том, что всем влюблённым небо ниспошлёт Неповторимость звёздной песни лебединой.
Сказать – не спеть, как не исполнить серенад, Гитару бережно за талию обвив, Взойти с романсом под гармонику сонат К вершине юности – балладе о любви.
9
Гитар гитара, я всё помню о тебе, Тобою суть души моей полонена. Ты мне предсказана в цыганской ворожбе, Знать, суждено нам чашу лет испить сполна.
Сон бессознательно уводит снова вдаль В поля, укрытые в цветущие нектары, В прибрежный луг, где я впервые увидал, Услышал звонкие поющие гитары.
Кибитки табора дугой вокруг костра И трепет струн под звёздным куполом поляны. Их перебор – вуалью россыпь серебра, В них то кутёж, то зов молитвы покаянной.
О, как же я волшебный звук боготворил, В нём дух цыган свободный, вольный, гордый. Барон цыганский мне гитару подарил, И обучил чавалэ брать на ней аккорды.
С тех пор, куда бы ни забросили ветра, Всегда со мной гитара – девушка-певунья. В её напевах чудных грезится пора Цветений росных молодильного июня.
Летит за даль мотив гитарных голосов, Спешит обратно от холмов стократным эхо. Уже давно зим седина и голь лесов, И забуранена безжизненная веха.
Но каждый раз, заслышав тонкую струну, К себе гитару семиструнную приближу, Я предаюсь с ней заколдованному сну, В котором годы своей молодости вижу.
10
Всё переменчиво – материя текуча, Тональность дней тревожней стала, горевой. Грозу вселенскую предсказывает туча, И близок час расплат ошибки роковой.
Уже пылал вдали багровый горизонт, Зарница всполохами двигалась с востока. Солдаты шли с учений маршем в гарнизон, И взгляды девушек светились от восторга.
В них предугадывался дружеский намёк На увольнительную – в воскресенье танцы. И никому ведь даже было невдомёк, Что скоро в бой пойдут ребята-новобранцы.
Оркестр играл осенних листьев вальс-экспромт, Он так хотел влюблённым головы вскружить. Отправить мальчиков приказано на фронт, Чтобы в чужой стране головушку сложить.
Кому война, кому-то матушка родная Да политический продажный капитал. Войн рядовые бились, доблесть не роняя, Честь каждый с генами родителей впитал.
Не трубачи их из окопов поднимали, А героический и славный предков зов. Свист пуль как трели соловьиные внимали Под клич комбатовских охрипших голосов.
В боях нет муз, есть только музыка атак, Но как же важен для солдата дух высокий. О тех, кто штурмом брал поверженный рейхстаг, Про верность дружбы им в Афгане пел Высоцкий.
Друг дорог каждый, лишь бы рядом был и жив, От смерти спасший друг дороже всех вдвойне. И, на гитару боль потерь переложив, Бойцы слагали свои песни о войне.
Они познали цену собственных утрат, Делили горе с ними струны, подпевая. Спасала их от верной гибели стократ Сестричка нежная – гитара фронтовая.
Домой вернуться бы, как птицей голубой, Им до «тюльпанов чёрных» дела нет всерьёз. Скорей на Родину с оказией любой, В свой край родимый, белоснежный от берёз.
Взмывали в космос космонавты неустанно, Спортсмены брали олимпийские высоты, Летели к мамам из-за гор Афганистана Бойцы безусые, кто жив, а кто «двухсотый».
Пока за жизнь они, за мир сражались стойко, Пока их Родина от пуль не берегла, Случилась гласность и такая перестройка, Которой власть на нищету всех облекла.
11
Восьмидесятые – трагедии зачатки; КПСС был наш бессмертный рулевой. Её властители сменялись, как перчатки, Пока бездарность не насытилась с лихвой.
Колосс катился вниз, не сдерживая юза, Оборотившись для людей бедой вселенской. Не стало главного – Советского Союза Между кампанией афганской и чеченской.
Скользя по лезвию монархии свободы, Вожди в анархию народы вовлекли. Стабильность будет лишь в двухтысячные годы, В них беловежский путч к позору обрекли.
Раскол элит вверг люд в кровавое горнило, Из-за тенёты вышла ненависть со злом. Земля десятки миллионов схоронила — Такой цена была за гибельный разлом.
Сады и парки, превратившиеся в свалки, Поля безмолвные, где согра да бурьян. А за людьми не успевают катафалки, В них алкоголик, рэкетир да наркоман.
Расстрел парламента живьём в створ телекамер, Российский флаг стыдливо реял над шестом. Перед экранами весь мир от страха замер — Куда ты, Русь, несёшься с ядерным щитом?
Низверглось всё, чем ты владела и гордилась: Наука, школа, медицина и жильё. «Моя милиция» и та оборотилась В одно бандитское ментовское зверьё.
Остановился транспорт, фабрики, заводы, Казна пуста, в законе бартер и базар. В продаже всё – Россия, совесть, деньги, воздух, И нет того, кто бы нажал на тормоза.
Гуманность, нравственность, Отечество и личность — Всё оказалось подло попранным, распятым. Лишь процветала откровенная циничность — Принизить подвиг ветеранов в сорок пятом.
Чечня, Будённовск, Волгодонск, Буйнакск, «Норд-Ост», Беслан, Кизляр, бой в Первомайском, Дагестан. И вся Россиюшка один сплошной погост. Всем кукловодил дядя Сэм из дальних стран.
Бой за Осетию. Разрушенный Цхинвал, Атака Грузии на русских миротворцев. И первым был войной сражённый наповал Российский парень, защитивший юных горцев.
Набатом будто бы порвался струнный бас, Земля донбасская разверзлась на окопы. Горел, взрывался несгибаемый Донбасс — Форпост борьбы с неонацистами Европы.
Война священная, как много лет назад, За независимость, свободную Россию. И за неё, за Русь, погибшие лежат, Отдавших жизни за грядущую мессию.
Гитар гитара, мы повязаны судьбой, Поскольку оба в ожидании Победы. Она придёт, но впереди последний бой, В нём неизбежны жертвы, подвиги и беды.
12
Как мог вместиться нереальный бред кошмарный В одну простую человеческую жизнь? Напрасно ждал народ небесной каши манной, Не призывая супостатов низложить.
Неужто виденное было и со мной? С родными, с близкими, с друзьями? Не с врагами. С моим народом и с моей большой страной? За что греховны мы, за что, перед богами?
Бегу от прошлого, отрывисто дыша, Но веки тяжкие не могут разомкнуться. Зовёт о помощи, кричит моя душа: «К гитаре дайте мне ещё раз прикоснуться!»
Прерви, гитара, спящий мозг мой воспалённый. Пусть лучше ночь в глазах с видениями тьмы, Чем этот сон, седою явью убелённый, С безумством скорби, с повторением чумы.
Не брось меня, излить позволь мне чувства, На растерзание бессонницы отдай. Не принимай игру на нервах за искусство, Лишь настроение струн терпких передай.
13
Гитар гитара, тебе в верности клянусь, Ты голос мой, как я твой, сразу узнаёшь. Ты пальцы помнишь, как я струны, наизусть, И я пою, и ты божественно поёшь.
Твой гордый вид всему высокому учил, Когда был молод, а потом когда был стар. И будь я в коме, всё равно бы отличил Мою гитару хоть из тысячи гитар.
Когда закончится нетленный путь земной, Когда закроют мне на бренном одре очи, Я буду слушать твои песни надо мной И видеть сон моей последней длинной ночи…
14
Гитар гитара, расскажи про мои сны Тому, кто примет тебя в ласковые руки После меня, когда за гранью пелены Наступит время нашей дружеской разлуки.
Пропой про то, что жизнь – игра, и я играл, И о завете материнском и отцовском. Пускай звучит аккорд, как храмовый хорал, О так не найденном мной камне философском. -– — Ну вот, гитара в подсознании слышна, Напоминая, что пора бы и очнуться, Уже пришли совсем другие времена И дай-то Бог нам к лихолетью не вернуться.
