Сергей Алексеев
Чёрная сова
Его и к академикам послали, зная, что в ЮНЕСКО не будет никаких претензий…
Конечно, самолюбие слегка подтачивало веру, однако встреча с Репьевым его вдохновила самым неожиданным образом: посмотрел на застаревшего капитана и окончательно успокоился. Погранучилище можно было считать тренировочной базой, особым периодом закалки боевого духа и совершенства тела, способных выживать в любых условиях. Если такой блестящий выпускник прозябает на захудалой алтайской заставе и ждет минимальной пенсионной выслуги, то что стало бы с Тереховым, согласись он надеть погоны?
Вдали уже замаячили огни на заставе, когда пассажир все-таки сверзся с лошади и тяпнулся плашмя в подтаявшую снежную кашу. Поерзал, кое-как поднялся на четвереньки, но встать на ноги уже не смог. Терехов завалил его поперек седла, притянул ремнем к лукам, как притягивают мешок.
– Голова… – промямлил тот.
– Терпи, казак! Уже близко.
Часовые на постах не спали, и вероятно, отслеживали всякое передвижение в приборы ночного видения. Застава поднялась "в ружье", на вышке вспыхнул прожектор, точно осветив Терехова с лошадью в поводу.
– Свои! – закричал он и прикрылся рукой от слепящего луча.
Двое подбежавших погранцов наставили автоматы с примкнутыми штык-ножами.
– На землю! Вниз лицом!
– Я Терехов! – ложиться в лужу даже в химзащите не хотелось. – Геодезист! Академия наук, Газпром… Зовите Репьева!
Один вскинул автомат, готовый идти в штыковую, второй дал предупредительный выстрел вверх, а от заставы бежали еще двое, с овчаркой на поводке.
Погранцы не раз приезжали к нему на точки, перевозили экспедиционное имущество, дрова, пили чай и знали "ученого" в лицо. Но тут действовали по уставу не взирая на личности.
– Балбесы. – сказал им Терехов, и не выпуская повода, стал укладываться на землю.
Подбежавшие солдаты сдернули с седла туриста и шмякнули его в грязь. Кто-то из них вырвал повод из руки, а кобылица почуяла, что на свободе – встала на дыбы, ловко развернулась, и прыгнув в сторону, исчезла из прожекторного пятна.
– Придурки! – прорычал Терехов. – Ловите кобылу!…
И затылком почуял хищный оскал овчарки.
Все это подчеркнуто-жесткое задержание напоминало учебную отработку действий, и если не считать случайно отпущенной лошади, то тренинг прошел успешно. Через минуту догадка подтвердилась, ибо в потоке света оказался Репьев с секундомером на шее и видом футбольного судьи, показывающим красную карточку.
– Справились на уд! – заявил он. – Задержанных в кутузку!
– А тебе неуд, товарищ капитан! – проворчал Терехов, вставая. – Лошадь отпустили! А если на ней взрывчатка? Наркотики, оружие? Как нас учили?…
Жора отлично знал, кого положил в грязь лицом, но тут сделал вид, будто не ожидал и обрадовался.
– Терехов, ты что ли?!
– Нет, Шаляпин…
– Что тебя по ночам носит?
– Нарушителя тебе привез! А тут такая встреча…
И по тону Репья лишний раз убедился, что он отлично знал, кого ночью несет на заставу, но провел тренинг по задержанию, дабы унизить Терехова.
– Не знал, Андрей! – стал оправдываться насмешливо. – Дозор засек, доложил… Да не обижайся ты! Кого привез?
– Сам разбирайся, – огрызнулся Терехов. – Больной он, на всю голову… Кобылу теперь ловите!
– Где Мундусов? – засуетился Жора. – Ну-ка живо догнать, поймать, привести!
Солдаты подхватили невменяемого, но все-таки живого туриста и поволокли на заставу. Репьев приобнял Андрея.
– Ну, пошли, Шаляпин, у меня баня горячая. Погреемся, снимем первый парок! Мы со снегом начинаем каждый вечер топить. Наряды приходят со службы и в парную! Уже традиция… И ни одного заболевшего! В смысле, простудой. Так что милости прошу. В любой вечер!
Его словоохотливость выдавало переживаемое чувство вины: все-таки совесть была, почуял, что переборщил со своими приколами.
– Пешком не набегаешься. – проворчал Терехов. – А мою лошадь твои бойцы проворонили!
– Ничего, изловят. – заверил однокашник. – Кобыла – не девица… Ну, прости. Ну прикололся я! Заодно тренинг для бойцов…
Он еще курсантом прикалывался подобным образом, за что его, лучшего из лучших, чуть не выперли из училища. Об этом курсовые офицеры любили вспоминать. Спасли Доска Почета, трудолюбие, учеба на отлично и чистая карточка взысканий. Однажды по уговору будто бы поссорился с однокурсником, демонстративно бросил перчатку в лицо и вызвал на дуэль. Стрелялись в присутствии двух секундантов, холостыми – оба "случайно" промахнулись. Оказывается, смысл поединка был совершенно неожиданный, хотел выявить таким образом стукачей на курсе. Выявил: на сто человек оказалось всего двенадцать, которые успели доложить о предстоящем поединке, и трое еще попали под подозрение.
В теплом предбаннике был накрыт скромный по военным меркам, стол – чай в электрическом самоваре, бутерброды, вареные яйца и печенье. Подчиненные отлично знали вкусы и привычки командира: дело в том, что в училище Репей был известен еще, как вечно жующий курсант. Это вкупе с пристрастием к приколам, подъему тяжестей, чтению и учебе. Беспощадные физические упражнения требовали постоянной подпитки и он всегда что-нибудь ел. Этот неутоляемый голод тоже делал его известным, а сам Жора оправдывал такую страсть трудным детством, мол, на помойке вырос. Можно было, говорят, ночью разбудить и предложить любую пищу – съест и снова уснет. Особенно любил вареные яйца, и когда его курс выпускался, младшие товарищи подарили семьсот штук – каждый по одному. Хотели по паре, но в ближайших магазинах Голицыно закончились яйца.
Пока Репей раздевался, успел очистить и съесть между делом три, при этом ни на секунду не умолкая. Четвертое прихватил в парную. Терехов выпутался из мокрой химзащиты, одежды и нырнул следом за ним. В первый миг показалось прохладно, хотя от каменки изливался тугой, осязаемый зной.
– Нет, я в самом деле не знал, что ты идешь! – клятвенно заверил Жора с яйцом во рту. – И это не прикол. Во-первых, откуда у тебя конь? А дозор сообщил – идут двое, с завьюченной лошадью. Контрабандисты…
– Коня же твои служивые поймали! И привязали возле палатки…
– Погоди, – судя по кадыку, Репей проглотил яйцо не разжовывая. – Кто поймал?
– Солдатики твои! Алтаец, наверное…
Жора зачерпнул кипятка, но на каменку не плеснул – поставил ковш и сел.
– Мундусов в суточном наряде по заставе. – почему-то промолвил обреченно. – Моих там не было…
– Тогда кто?
Жора вспомнил, что хотел сделать – саданул на каменку полный ковш. Терехов запоздало присел, схватился за уши. Репей и здесь показывал превосходство, не дрогнул от волны огненного пара и демонстративно залез на полок. Андрей сдернул с гвоздя пилотку, натянул на голову и опустился на лавку. Он все еще ждал хоть какого-нибудь вразумительного ответа, однако Репьев крякнул и повеселел.
– Слышь, Андрюха. – панибратски заговорил он. – Все хочу спросить… У тебя семья есть? Дети?
– Два сына. – не сразу отозвался он. – Ты зубы мне не заговаривай. Кто поймал и привязал кобылу? По-алтайски, между прочим, на удавку…
– Да хрен знает, кто. – отмахнулся капитан. – Не обращай внимания… Так ты счастливый папаша? Отличный семьянин?
Терехова подмывало ткнуть Репьева носом, указать ему место, подчеркнуть, что он давно уже не самый первый, не самый лучший при всех старых привычках. Судя по всему, семьи у капитана не было – женскую руку на мужчине сразу заметно, а этот какой-то чисто по-армейски подшитый, наглаженный, причесанный и вечно голодный.
Но почему-то в бане врать не хотелось, возможно потому, что сидели голые.
– С моей работой, мать ее… – вместо хвастовства выругался Терехов, потрафляя тем самым самолюбию однокашника. – Торчу месяцами по тундрам… Между прочим, я же потом туда вернулся!
– Куда – туда?
– На третий этаж, откуда прыгали.
– Да ну?…
– И женился на Светке. Ты помнишь Светку?
– Я их и тогда-то путал… Неужели ты вернулся?
– Через пять месяцев, добровольно-принудительно. Светка привезла родителей, ковер и показала живот. Прямо в кабинете начальника. Ты уже тогда давно выпустился…
Жора не дослушал, занятый своими мыслями и тоже врать не захотел.
– Двух подруг сюда привозил. – вдруг признался он. – Одна выдержала почти год. Верхом ездить научил, стрелять. Все условия вроде бы создал… Вторая через три месяца сбежала. Только стрелять и научил. С туристами договорилась, и пока объезжал территорию, слиняла… Третья сама пришла, возьми, говорит…
– Да ты многоженец!
Репей на шутку не отозвался.
– Есть тут у меня один проповедник полигамии. Мешков фамилия, здешний шаман, лекарь или хрен знает кто. Шарлатан, в общем. Но у самого несколько жен, почти официально, все знают… Он третью подругу мне и подбросил. Женщин тут колбасит. Тоже что-то вроде похмельного синдрома. Первые две приехали от любви пьяные. На Укоке протрезвели…
– А третья?
– Третья наоборот, опьянела. И живет.
– С тобой?
Жора то ли посожалел, то ли похвастался:
– Я убежденный холостяк.
– Тебе сколько до пенсии, холостяк? – спросил Терехов. – Года два осталось?
И испортил начавшийся было, душевный разговор.
– А я не до пенсии здесь! – задиристо произнес Репей. – Я служу Отечеству.
Сказано было не для красного словца, и Андрей сообразил, что задел за живое. Примолк, уважая чувства хозяина, но Жора не унимался.
– Это тебе на гражданке можно выдрючиваться. Надоело – ушел и сиди дома, в тепле. Там семья, сыновья…
– Да у меня тоже все хреново, Жора! – Терехов вздумал поправить положение. – Дети со Светкой, а мы давно развелись. Семью обеспечиваю, но живу отдельно…
Репьев взметнулся, словно грозный орел со скалы, и закружил над головой.
– Подумай, что ты мелешь? Развелись!… У тебя два сына! Детям отец нужен, а не твоя бродяжья работа. И не деньги!
Признаваться Терехову было трудно, однако и умолчать невозможно – это все время грызло и скребло душу, хотя вины Жориной в том не было.
– Мать Светкина перед смертью призналась. Потом и Светка подтвердила… Она не Светка, а Людмила! Они паспортами поменялись.
Жора потряс головой, соображая.
– Ну и что?…
– Ничего! Светка тогда со мной спала, а ты с Людмилой!
– Неужели запомнил? Я их путал…
– У меня не бывает похмелья и голова всегда ясная.
– А мне было дурно. – признался однокашник. – Прыгнул, и думаю, зачем? Все могло бы быть по другому…
– Поздно крыльями хлопать. Настоящая Людмила давно замужем. И тоже голову мужу дурит. На самом-то деле она Светка! Та, что со мной была. Думаю, мой первенец – твой сын. кстати, Егором зовут. Почти что Георгий…
– Да ладно, – насторожился тот. – Это проверять надо! Есть же сейчас генетическая экспертиза!
– Не буду. Что проверять, если на тебя похож?
– Да брось ты!… – Репей встряхнулся, но ошеломления не стряс. – Гонишь?… Кончай шутить!
Терехов молча сходил в предбанник, принес бумажник, развернул и показал фотографию двух улыбчивых пацанов, разновозрастных, но очень похожих друг на друга. Жора вцепился, поднес к свету и долго вглядывался. Потом поскреб стриженный затылок.
– Ничего общего… Хотя что-то есть. Но глаза у обоих карие! У меня – голубые!
– Ты хоть помнишь, какие были у Людмилы?
– Откуда?… Сидели при елочных свечах…
– У Людмилы зеленые.
– И у тебя синие!… Тут еще надо разобраться, чьи это дети!
– Мои. – Терехов отнял бумажник.
– Нет, я не спорю! Бывает… Но в твоем Егоре что-то есть.
– Ничего нет, это я так, прикололся. Оба мои.
Репьев шутку оценил, опомнился и в тоне послышалась нравоучительность.
– Тебе вертеться поздно, Шаляпин! Женился, детей завел – живи. Светка, Людмила… Какая разница, если их мать родная не отличала? А можно и с обеими сразу, как Мешков.
– Я отличал.
– Что же не отличил?
– Наехали родители! Начальство… Тогда еще нравы были советские.
– У нас с Людмилой ничего не было. – вдруг признался Жора, хотя раньше хвастал об обратном. – Это я хорошо помню… Ну, какой из меня был!…
– Это у меня не было ничего! Ушел в аут…
– Они махнулись паспортами? Вот сучки, а?!
– Так что я жил с твоей Людмилой. И это не прикол.
– Нас с тобой просто затащили в постель. – примирительно заключил Репей. – А если ты вернулся, женился – воспитывай детей!
– Ладно тебе лечить-то. – огрызнулся Андрей. – У самого душа болит, как вспомню – трясет…
– Большие пацаны?
– Егору двенадцать. Никите десять…
– Самый сложный возраст!… А ты их бросил.
Вот он всегда был такой ядовито-жесткий и наглый, когда хотел кого-либо унизить.
– Никого я не бросил. – Терехов и впрямь ощутил предательское чувство виноватости и желание оправдаться. – Закончу работу, будут со мной… До следующей командировки.
Репей метнул полковша воды на каменку, тупо последил, как расходится жар.
– Дай-ка еще разок, гляну. – и потянулся к бумажнику. – Егор в каком месяце родился?
– Не дам! – Терехов спрятал бумажник. – А родился в сентябре, как положено…
Жора не настаивал, но выглядел как-то непривычно рассеянным и настороженным одновременно.
– Черт возьми!… Жил и не знал, что так все обернется… Махнуться паспортами! И другая судьба… Они в Новосибе живут?
– Закатай губешку, Репей! Поезд ушел…
Тот взял распаренный веник.
– Значит, так…
Сделать окончательное заключение ему не дал стук в дверь, и сразу же на пороге парной очутился старлей, его заместитель.
– Допросили задержанного, товарищ капитан!…
– Ну?… Докладывай, это свой. – кивнул на Терехова.
– Документов нет, но его сержант Рубежов опознал. – сообщил заместитель. – Владимир Зырянский, родом из Зыряновска, гражданин Казахстана. Местное погоняло – Зырян, Вова Черный и Опер. Когда-то опером в милиции работал…
– Не помню такого…
– Да у него еще отец – крупный ментовский начальник, в Казахстане.
– Костоправ, что ли?
– Костоправ! Все они здесь костоправы… В прошлом году только дважды задерживали за незаконный переход. По оперативным данным, нынче у него пятая или шестая ходка…
– И что, отпускали? – возмущенно спросил Жора.
– Ваша установка была – казахов выпроваживать без протокола. Только личность установить. Наряд устанавливал, докладные имеются…
Репьев покосился на однокашника, хотел что-то сказать гневное, однако спросил лишь грубовато:
– Зачем костоправ к нам опять прется?
– Да вы же знаете, он с тараканами, товарищ капитан. – охотно сообщил старлей. – Его за это из ментовки уволили. Он же у Мешкова в команде состоял. А шаман у него подругу отнял и себе в жены взял. Макута ее зовут, с Украины родом. Вот она, говорят, и в самом деле суставы лечит.
– Погоди, так у него сколько теперь жен?
– Вроде, три основных. Остальные любовницы. Впрочем, там трудно разобраться…
– Вот гад! – восхитился Жора. – У него есть одна медсестра, классная девка. Не помню, как зовут… Голос завораживающий, просто шаманка…
– Лагута. – подсказал зам.
– Верно, Лагута. До чего же хороша! И ведь идут за него, дуры!
– Это вроде бы тоже адекватная. И Макута – фамилия…
– Почему я не знаю про Макуту?
– Вы в отпуске долго были….
– Понятно! Надо к ней на массаж попасть. – Жора глянул на однокашника. – Шея у меня болит, остеохондроз. Показан южный, морской климат… Она хоть ничего лечит?
– Не пробовал, товарищ капитан. – многозначительно признался старлей. – Зырян от шамана ушел. Теперь сам водит клиентов через границу, будто на места силы. И руками лечит. Триста баксов с каждого лоха…
– Можешь не продолжать, – перебил Жора. – Заприте костоправа, утром разберемся. А эту третью жену ко мне. Найди предлог. Пропуска явно нет, с Украины… Как ее имя?
– Макута. Но это вроде фамилия…
– Завтра же эту Макуту в мою опочивальню!
Заместитель глянул на Терехова и оправдался:
– Опочивальня, это рабочий кабинет.
Терехов уловил тонкую подоплеку их диалога, вспомнил про деньги, за которые опасался турист, и подумал, что впутался в некие понятные посвященным, отношения, возможно, тайный бизнес, существующий на заставе. Но это были чужие дела, встревать в которые Андрей не любил и в какой-то степени понимал Репьева: на получаемое денежное довольствие коттеджа на юге не построить, а квартиры не дождаться. Да и от тоски по женскому полу тут загнешься, развлекаются ребята…
– Он какую-то Ланду здесь потерял. – вставил Андрей. – У которой был в чертогах. В бреду про черную сову Алеф молол, про окна.
– Кого потерял? – всколыхнулся Репьев и переглянулся со своим замом. – Какую Ланду?
Андрей такой живой реакции однокашника не ожидал.
– Не знаю… Говорит, на коне здорово скачет. Еще черной совой называл, по имени Алеф. Она отравленными стрелами стреляет… Вроде как его возлюбленная.
Жора в лице сменился, скорчил злобную гримасу, но, может, и от жара.
– Как он узнал ее имя, гад?
– Какое имя?
– Ее знают здесь, как Ланду. Алеф – священное имя черной совы. Значит, он побывал в чертогах?…
Терехов ничего не понял.
– Это что, местный фольклор? – ухмыльнулся он.
– Местный. – отозвался Репей. – А так вообще-то Алефтина.
– Какая Алефтина?
– Не обращай внимания, – отмахнулся тот. – Я сам в именах запутался. Здесь местный шаман всем новых имен надавал, и знаешь, пристают… – пропел задумчиво и отстраненно. – Живет моя отрада в высоком терему. А в терем тот высокий нет входа никому…
– Ланда живет не в терему, а в какой-то башне. – поправил его Терехов. – Про нее и мой напарник вспоминал…
– Ты сам это слышал? – он слез с полка и окатил голову холодной водой.
– Про башню?
– Про Ланду! И про Алеф?
– Все уши прожужжал. Скоро сутки с ним вожусь!
– Представлю к награде. – вполне серьезно пообещал начальник заставы, но хотел сказать нечто другое. – Благодарю за содействие, получишь медаль.
– Мне что, "Служу России" кричать? – откровенно съязвил Терехов.
И тем самым словно вернул Репья к реальности. Он отправил вспотевшего зама прочь, после чего попытался реабилитироваться в глазах гостя.
– Кричать не надо. Значит, так: завтра цепляем кунг с полной начинкой. И солдата-срочника тебе даю, в помощь. С наукой надо дружить. Но чтоб за неделю все работы завершил и отчалил к любимым детям. А твоего туриста я разделаю по полной.
– Он деньги спрятал. – опять съязвил Терехов. – Хоть и с тараканами, но соображает.
– Не в деньгах счастье. – бездумно отозвался Жора. – Медаль получишь!
– Благодарствую, ваше благородие!
– Не ерничай, Шаляпин. Вопросы?
– Вопрос гусарский: кто такая Ланда? Ну или черная сова Алеф?
Репьев хотел сказать правду. Она, эта правда, засветилась уже в глазах глубоким отблеском некого мальчишеского искреннего чувства, однако в последний миг передумал, глянул мимо.
– Черных сов на свете не бывает.
– Оказываются, бывают! Сева Кружилин говорил…
– Не бери в голову… В самом деле местные легенды, фольклор. Новоявленные шаманы туристам мозги дурят. Объявили духом плата Укок. Кличек напридумывали…
– Посоветуй, как себя вести? Если встречу?
– Ты не встретишь. – уверенно заявил Жора. – Тебе мозги в училище вынесли. В наших черепах серый бетон, с арматурой из железной логики. Наши головы заточены под тупой пограничный столб с государственным гербом вместо физиономии. И логика у нас полосатая, бело-зеленая.
– Вот я и мыслю логически. – ухмыльнулся Терехов. – Если у мужиков случается похмельный синдром без спиртного, значит, пьянка была. Вопрос: чем их поили? И кто?
– Да ничем! – как-то обозленно бросил тот и постучал по своей голове. – Отсюда все! Эти мужики живут, как пьяные. А здесь трезвеют. Но трезвыми жить не умеют, вот и сходят с ума. Психика слабая.
На последних словах он будто провалился в некие гнетущие воспоминания – слегка покрасневшие от жара глаза, остекленели. Андрей сделал еще одну попытку разговорить однокашника отвлеченными размышлениями вслух.
– Кто-то же поймал и привязал. Бесплотный дух?
– Кого поймал? – Жора словно вынырнул и отдышался.
– Серую в яблоках.
– Алтайцы. – бросил он и вылил на себя таз холодной воды. – В верховье Ак-Алахи чабаны кочуют, с двумя отарами. Пошли спать. Сейчас смена нарядов, пусть бойцы погреются…
Сказал все это походя, между делом и на одной ноте, дабы скрыть свои чувства, чем еще больше распалил воображение…
4
Репей наверняка слышал все, о чем Терехов шептался со служителями в храме: акустика под сводами была великолепной. Слышал, но держался почти спокойно, с достоинством и смиренностью, как, должно быть, и полагалось послушнику, ушедшему от страстей мира в монашескую келью. И это вызывало уважение, даже несмотря на сложные личные отношения: Андрей понимал, что не смог бы вести себя, как сейчас Жора. Он продолжал показывать свой мужественный характер, как показывал его в училище, и впоследствии на Алтае. Поэтому скрыть его под серым балахоном оказалось невозможно, Репей был узнаваем не только по тембру голоса, к тому же, обращение по старому прозвищу выдавало в нем некий тайно бунтующий нрав.
– Здорово, Шаляпин.
Это погоняло Терехову дал когда-то именно он, Репьев, и не из уважения за его голос; скорее всего, он даже плохо представлял, как поет этот великий бас. Его привлекла разбитная, и в общем-то неблагозвучная фамилия певца, имеющая происхождение то ли от шляпы, то ли от шаляпы – размазни, не собранного, некудышного человека. Это уже Шаляпин своим талантом стер первоначальное значение и возвеличил ее так, что никто и не помнил, как в вятских краях называют растяпу.
– У тебя ничего не выйдет. – обреченно заключил Жора, точнее, теперь послушник Егорий, проходящий курс молодого бойца. – С венчанием не выйдет. Она не крещеная. Как ты встанешь с ней перед алтарем?
– Никак. – честно отозвался Терехов.
– То есть?…
– Я не собираюсь венчаться. – он не хотел особенно вдаваться в подробности. – Это необходимость, обязательное условие.
Казалось, Репья возмущали только пыльные ботинки Андрея – выше он не поднимал смиренного взгляда.
– Нацелился в Норильск? – угадал Жора. – А паспорта нет. К тому же она в розыске..
Или он освоил в монастырском карантине науку провидчества, или думал, согласуясь еще со старой, полученной в училище, оперативной логикой.
– В Норильск. – признался Терехов.
– Не успеешь.
Андрей глянул на него вопросительно и уловил нечто вроде ухмылки, скрываемой подросшей густой бородой.
– Там скоро снег выпадет. – пояснил Жора. – Если не выпал, и морозы…
– Поэтому и не до венчания…
– Тоже не получится.
– Почему?
Он бы сразу сказал, почему, но помешал нищий, пересчитавший брошенные ему монеты – верно, на бутылку пива не хватало. Осмелился, звеня медалями и волоча за собой ненужный костыль, подковылял к Андрею.
– Мужик, добавь два с полтиной? Ну чё тебе, афганцу жалко…
– Сгинь, бес паршивый. – вдруг прошипел Жора, и сразу стало ясно, что кроме физического труда его еще используют по назначению, как стражника. – И чтоб к забору на выстрел не приближался!
Нищего будто ветром снесло: оказывается, послушник был тут в авторитете, по крайней мере, среди побирушек. Репей понял, что погорячился, переборщил, запоздало спохватился и снова смиренно потупил взор.
– В Норильске погранзона. Без пропуска билетов не продадут.
Это прозвучал, как приговор.
– Почему погранзона? – обескураженно спросил Терехов.
Все же на миг показалось, он огрызается, злорадствует, поскольку ответ был далеким от участи человека, обреченного теперь на повиновение и послушание.
– По кочану.
– Вроде бы отменили? И город открыли!
– Вроде бы да. Но проверяют паспорта и требуют пропуск. Не видишь что в государстве творится? Вторая война на Кавказе, терроризм, захват заложников…
И опять, как с нищим, он спохватился, укротил бунтующий нрав и молча уперся глазами в землю. Показалось, эта его внезапная дерзость стала последней каплей, переполнившей чашу раскаяния. Он одернул балахон, как некогда гимнастерку, поправил шапочку на голове, и палец заученно попытался нащупать кокарду.
– Ты что, не знал? – уже будто бы участливо спросил он. – Всегда была зона, весь Таймыр… За месяц надо заказывать. Через месяц реки встанут, жизнь замрет… А ты обрадовался? Хотел с маху?…
Было совсем не понятно, чего больше в его словах – сожаления или злорадства. Его товарищ, с которым разбирали леса в храме, отнес трубы и встал поодаль, с интересом прислушиваясь, о чем они шепчутся. Не вытерпел, окликнул:
– Егорий, ну, пошли, что ли, брат?
Жора на него внимания не обратил.
– Тебе надо ее спрятать, до весны. Лучше до следующего лета. В надежном месте. Иначе погубишь.
Терехов ощутил толчок внезапной злости, смешанной с сиюминутным разочарованием.
– Где спрятать? – рыкнул он. – До лета…
– Верни на Алтай.
– Ага, сейчас. Едва оттуда вывез!…
– Хочешь встретить солнце на Таймыре? – с явной скептической издевкой спросил Репей. – Надеешься, поможет?
– Не твое дело! – бросил Терехов и пошел к монастырским воротам. – Сиди тут и замаливай грехи!
– Погоди, Андрей. – Жора не отставал. – Что ты сразу?… Ну, прошу тебя, не уходи!… Я ведь ждал!
– Ждал? – на ходу огрызнулся Андрей. – Зачем?
– Знал, судьба нас просто так не разведет!
– Мне это не интересно….
И тут Репей забежал вперед и сначала пригнулся, будто хотел на колени встать, но передумал и выпрямился в штык.
– Прости, брат. Душа у меня еще не очистилась от скверны. бродит, мутит, как с похмелья. Но борюсь!… Я ведь и правда ждал тебя. Знал, когда-нибудь придешь. Мне перед тобой исповедаться надо.
Сказано было с таким внутренним содроганием и неожиданной искренностью, что Терехов ощутил прилив смешанного чувства – неприятия чужой боли и некой будоражащей, колкой энергии, источаемой от его слов.
– Не надо исповедей. – со скрываемым отвращением вымолвил он. – И так все знаю. Лучше молчи. Я тебе не поп!
– Но мне надо выговорить, выскрести все из души. – как то кисло пожаловался бывший бравый капитан, сглотнул пустым горлом, прокатывая комок или шар по гортани.
Андрей же почему-то вспомнил, как они парились в бане на заставе и Жора глотал не жуя, вареные яйца.
– Слушать не хочу. – отрезал он. – И не могу.
– Твоя воля, брат. – покорно согласился однокашник. – Ждал, думал, выслушаешь…
– У тебя, наверное, есть, кому слушать!
– Есть. – согласился новобранец Егорий. – Только я хотел сказать…. То, что никому не смогу сказать, даже духовнику. Но ты справедливо меня осадил, благодарствую. Во мне еще столько грязи, обиды! Которая не отстоялась, не вызрела, как грязь…
– С какой стати в Норильске погранзона? – усмиряя кипение чувств, спросил Терехов. – Мне сказали, открытый промышленный город…
Жора пожал плечами.
– Весь Таймыр – особая зона. С севера у нас граница почти не прикрыта.
– Не было печали… И что посоветуешь?
– Не посоветую – помогу. – вдруг с готовностью заявил однокашник. – Ты женитьбу затеял, чтоб паспорт поменять?
– Ну.
В голосе его все-таки послышалось облегчение.
– Так и понял… Только в милицию с обменом не суйся. Ее сразу арестуют, она во всех розыскных базах забита, я проверял. Найди надежного человека в МВД, и через него, за деньги… У меня есть один продажный лакей!
– Уже нашел, дальше что?
Жора поплутал взглядом по монастырскому двору, испытывая явное желание посмотреть однокашнику в лицо.
– Смотри, чтоб не обманули. А то и бабки получат, и сдадут потом.
– Как сделать, чтоб не сдали?
Он помедлил, разглядывая ботинки Терехова и вроде бы даже усмехнулся.
– Наивный ты человек, Шаляпин. Может, у тебя что-то и получится с Таймыром. Ты чище меня…
И осекся, вспомнив, что обещал избавить однокашника от исповеди. Наверное, он нарушал монастырские правила и этикет, учил мирского человека дурному, однако в армии курс молодого бойца потому и назывался карантином, что там выявлялись и лечились все болезни, и не только физические.
– Снимай на телефон, на диктофон пиши все разговоры. – со вздохом сожаления заговорил Жора. – Прямо в наглую, без стеснения, чтоб искушений не было. Хотят бабок – поймут и стерпят. Такой у них бизнес.
Терехов пожалел, что сам не догадался сделать этого с паспортистом, хотя привязать его на короткую цепь еще было можно, когда придется передавать фотографии, потом свидетельство о браке и отдавать всю сумму окончательного расчета.
– И будь осторожен, никому не доверяй. – продолжал учить послушник, напрочь забыв где находится и в каком он теперь положении. – Если проколешься на каком-то этапе, за тобой установят слежку, оперативное наблюдение. Почаще отслеживай хвосты. Но могут подослать хорошего знакомого, даже лучшего друга перекупить.
– Моего друга не перекупить. – заверил Терехов, думая о Мишке Рыбине.
– Запомни: поймают на криминале и перекупят с потрохами! Кому сидеть охота?… На встречи не подъезжай на машине, лучше брось за пару кварталов. Иди пешком и с оглядкой.
Теоретические зачатки конспирации им втолковывали еще в Голицинском погранучилище КГБ, Терехов много что помнил и слушал с неохотой.
– А что с пропуском в зону? – уже без всякого стеснения спросил он. – Месяц ждать не могу. Связи остались?
– Сейчас за территорию нельзя. – Жора с тоской поозирался, – Без благословления… После вечерни заступлю на службу. И пойду в самоход… Тут дисциплина – Голицино отдыхает.
– Возьми телефон!
– Святая простота… Такие вопросы с глазу на глаз! Она же в розыске, понимаешь? Сторожки расставлены всюду. В авиакассах, на вокзалах…
– Пропуск нужен завтра к вечеру. Ее имя теперь будет Терехова Алевтина.
Сказал об этом умышленно, чтобы досадить, уесть, но Репей укрепился в монастыре, хорошо держал удар – даже не дрогнул и только спросил:
– Она-то хоть знает?
– Придет время – узнает. – отмахнулся Терехов.
– Правильно, с ней так и надо. Паспортные данные впишешь сам.
И как-то резко, без всяких слов, отстал, будто выпрыгнул из лодки на берег. А Терехов напротив, выйдя с монастырского двора, оказался в водовороте. Позвонил бракодел и просил срочно приехать в ЗАГС, где его ждали, и уже с банковскими чеками о переводе денег. Он пересчитал наличность, и оказалось, не хватает, запросы устроителей семейного счастья были не хилые, и пришлось заезжать домой. И тут, после нравоучений послушника Егория, Андрею показалось, что у подъезда вертится соглядатай: пенсионного вида серый человек с газетой. Может, какой сосед греется на солнце бабьего лета – Терехов почти не знал жильцов дома из-за вечных командировок, а может и шпион, ибо смотрит в газету и одновременно стрижет по сторонам острыми глазками. Пока сидел в машине и отслеживал его поведение, позвонил паспортист и поторопил с фотографиями, чем еще больше насторожил. Почему именно в это время, когда он заехал на квартиру?…
Тоскливое, сосущее чувство завертелось под ложечкой. Однако напоминание о фото подвигло Терехова не тратить время на конспирацию и не поддаваться липким, шизофреническим мыслям. В квартиру он не пошел, оставил машину во дворе и побежал сначала в фотосалон на углу. Скучающая без работы джинсовая девица преспокойно его выслушала, ничему не удивилась – даже тому, что снимать придется в полутемной комнате и без вспышки, потому как у женщины светобоязнь. Назвала цену услуги, взяла какой-то аппарат с мощным объективом и заперла двери своей кандейки.
