Сергей Александрович Ронин
Осеннее таинство
– Мерзкое дело, – заключил Йосеф, – так и глаз недолго выбить. Слышал я еще, что славный бордель в Морковном переулке прикрыли. Будто бы заместо него банк теперь стоит, а сотрудниц тамошних сохранили в штате, чтоб клиентуру старую не терять. Было такое или врут, мерзавцы?
– Чистая правда! Как то, что лавочник Юнас Улсон ходит теперь по улице точь-в-точь моя коленка. Лысый и непрезентабельный.
– А с этим, что вышло?
– Цирюльник в том злодеянии виновен. Захаживал Улсон к нему на днях с такими словами: «Побрей-ка ты меня, братец, по-модному, мол, событие важное намечается». А тот ему отвечает, мол, волноваться незачем, в Бирне в свое время побывал и там все тонкости профессии усвоил. Сделаю тебе прическу с какой в розовом дворце первые головы страны по шелковым коврам в лакированных туфлях разгуливают.
– Прямо-таки головы в туфлях и разгуливают?
– Да еще как! Ну, а Улсон видя какая пред ним весомая фигура, ответил, мол, делай со мной все что требуется. Да только пожалел потом, что с ним связался. Такого на голове накрутил, что чуть не пришиб горе-цирюльника.
Якоб пригнул голову и попытался показать, что именно накрутил цирюльник.
– Вот тут выбрил, тут оставил, а тут как бы и в пробор пошло, – объяснил он.
– Никуда такое не годится! – возмутился Йосеф.
– Чистая правда, что не годится! Брей уж совсем начисто, сказал ему Улсон. Вот и ходит теперь как яйцо куриное.
– Ему бы теперь в Бирн наведаться. У меня там свояк парики продает.
– На такую репу найди парик, – задумался Якоб, – а ты Йосеф куда вдруг намылился?
– Женюсь вот теперь. За кольцами в Муари еду, к ювелиру знакомому. Ну а раз ехать то с комфортом, благо что цена позволяет.
Позади них сидела старушка, закутанная в серые лохмотья, и почесывала ячмень на левом глазу.
– Тоже мне комфорт! – прохрипела она, – всю задницу себе отбила. Эй, Брулий! Что же это у тебя седлушки опять такие жесткие? – прикрикнула она в окошко.
– А оттого, что эконом-класс. Не положено тебе на мягком рассиживать, – ответил заскучавший Брулий, – а хочешь, чтоб твоя задница костлявая в уюте ехала, покупай билет подороже.
– Вот уж подороже, чай не богачи. Себе то небось шелка с мехами расстелил, как в будуаре. Никак билет подороже купил? – не унималась старушка.
– Я, лицо казенное, мне билеты не требуются. Лучшее место по праву занимаю! – гордо отчеканил Брулий.
– Чучело ты огородное, а не лицо! – едко подметила старушка.
Она еще недолго побранила возницу, обвинила его в нарушенном покое на год вперед, затем благополучно уснула. Вслед за ней задремал Вилли и остальные пассажиры.
* * *
Все бы ничего, и провели бы они ночь в сладких сновидениях, да случилось одно малоприятное событие в то время, как дилижанс проезжал мимо леса. А предпосылки к тому случились еще в Морпье, когда подуставший Брулий заскочил в закусочную и залил в себя три кружки крепкого пива для бодрости. Уже в дороге сон все-таки настиг Брулия, и его спящее тело поначалу дало крен в бок, а после выпустило из рук вожжи и свалилось вниз в придорожную канаву.
Уснул он крепко и не проснулся даже от падения. Лошади остановились не сразу, а только футов через сто, когда повозка наглухо увязла в колее. Так они простояли часа два пока кто-то из пассажиров не проснулся. Проснувшийся сразу заметил неладное и поспешил разбудить остальных. К счастью, среди них нашелся бывалый полицейский и сразу взялся за дело. Он велел пассажирам разделиться по парам и хорошенько прочесать местность, обо всем подозрительном докладывать ему лично.
Вилли в пару достался сонный старик в теплом овчинном тулупе. Тот не горел желанием колобродить по округе и предложил не отходить далеко от дилижанса и понаблюдать за происходящим в сторонке. Вилли поддержал старика и вместе с ним укрылся на полянке за кустами.
Пока старик сидел на пеньке, Вилли от нечего делать прохаживался вокруг в поисках грибов и ягод.
– Как, по-вашему, найдут? – спросил он, проходя мимо старика.
– Найдут. Заснул небось да с передка свалился, подлец. Давно уж пора им запретить лошадьми управлять пока в пьяном сознании находятся.
– Это еще как же? Всю ночь глаз не сомкнуть, как тут без градуса обойтись? – с ухмылкой спросил Вилли, глядя как в лунном свете блеснула бутылка в руке старика. Тот видимо и сам был не прочь взбодриться в дороге, что, впрочем, для пассажира ни в коем случае незазорно.
– Если бы этот дурак горло в сухости держал, то и мы бы сейчас не здесь сидели, а дальше ехали. Так что лучше совсем без градуса, чем так, – прохрипел старик, занюхивая выпитое еловой веточкой.
– Пожалуй и запретят после такого.
– Куда там запретят! Вот когда произойдет что-нибудь пострашней чем спящий Брулий, тогда, может, и возьмутся за дело. Сорвется этот олух в пропасть со всеми пассажирами, вот тогда-то и станут меры принимать.
– Не хотелось, чтоб до такого дошло, – с грустью произнес Вилли и пошел к подлеску, где среди высокой травы притаились крохотные кустики, усеянные красными ягодами.
Он остановился возле них и хотел было присесть; но даже при свете луны он не смог заметить за травой крутого обрыва. Земля под ногами размокла, и правая нога предательски заскользила вперед. Он попытался отпрыгнуть назад, но левая нога соскользнула вслед за правой. Он в последний миг ухватился за траву, но только вырвал ее с корнем и кувырком покатился вниз. Пролетел он так футов тридцать и врезался головой в трухлявый пень. От удара дерево рассыпалось, а Вилли потерял сознание. Сумка развязалась, и все что в ней было разметало по земле.
* * *
Луна тем временем затерялась в облаках, и пассажиры, вооружившись стеариновыми фонарями, продолжили поиски. Они как призраки бродили взад-вперед и проклинали возницу за испорченный сон. Громче всех возмущалась неугомонная старушка в лохмотьях.
После долгих поисков один из пассажиров в отчаянии вызвался занять место возницы; но вдруг кто-то услышал храп в канаве и обнаружил там сапоги, а вместе с ними и самого Брулия. Его спящего выволокли на дорогу и разбудили, окатив водой из лужи; а после того, как тот очнулся, провели с ним воспитательную беседу и пригрозили неминуемой расправой за такие номера. Затем его по уши вымазанного в грязи и без фуражки вернули на передок, и дилижанс вскоре отправился дальше.
Про Вилли никто и не вспомнил. Никто не вспомнил и про мятежного старика, который так и остался сидеть на пеньке, уснув в ночной тишине.
* * *
В подлеске неподалеку от канавы, где минутой ранее отдыхал Брулий, появились двое путников в шерстяных плащах. Они шли чуть поодаль друг от друга и, держа перед собой масляные лампы, что-то искали в траве. Один вдруг остановился и крикнул второму:
– Ты погляди-ка! Еще один на ночлег устроился. Лежит в опилках как у себя дома на перине.
Второй тут же подбежал к первому.
– Спит зараза. Давай, забирай, – велел ему первый.
– А чего я-то?
– Плечи у тебя широкие. Тебе и нести.
– Да он весь грязный как свинья. Не прикоснусь я к нему. Неси сам!
– Не под силу он мне и рука маловата, не ухвачусь.
– На все у тебя отговорка найдется!
– Да чего ты опять кичишься? Корзину ягоды тебе наберу, если дотащишь.
– А наберешь?
– Наберу, подымай.
– Беда с ними, – успокоился второй, – живой он там хоть?
– Пульс есть, – ответил первый, прислонив два пальца к шее спящего, – и лицом на бродягу не похож, а одет как оборванец распоследний. А тут чего? Бревно какое-то со струнами…
– А ведь точно! Ну ты и голова, все подметишь! Он, видно, из плясунов что по трактирам выступают. У них организмы никогда не просыхают, а этот так совсем от вина одурел, – радостно воскликнул второй и добавил, махнув на пустую бутылку, – не наш груз.
– Не наш, – с облегчением согласился первый, – жалко только его. Давай сюда плащ, хоть от дождя прикроем. Человек искусства как никак, пускай и дальше песни поет.
– Плащ-то не казенный, – забрюзжал второй, – я его на мясо конфискованное выменял.
– Давай не жмись, замерзнет ведь. Это у тебя кожа с салом в пять слоев, а то плясун. Ранимая душа.
– Ягоды наберешь?
– Да черт с тобой, утром наберу, если не отрублюсь в дороге. Спать охота аж туман в глазах. Накрывай давай!
– Не замерзнет, так медведь сожрет, – проворчал второй, неохотно снимая плащ. Он укрыл им плясуна, а заодно прихватил пригоршню монет, выпавшую у того из кармана.
Затем путники оставили спящего в покое и вскоре скрылись в лесу.
* * *
Вилли очнулся, почесал ссадину на лбу и ощупал невесть откуда взявшийся черный шерстяной плащ с капюшоном. Он подумал, что без лешего тут не обошлось, и плащ нужно поскорее накинуть, чтобы не огорчать древнего стража леса. Он без сожаления выбросил изодранную рубаху и, переодевшись в обновку, стал похож на лесного отшельника.
Среди трухи и мокрой листвы лежали книга и фигурка Сигурта в обнимку с разбитой бутылкой. Сигурт с книгой вернулись в сумку, а острые осколки Вилли присыпал землей. Затем он проверил карманы и с досадой обнаружил, что все монеты бесследно пропали; но случившееся с лютней расстроило его куда больше. Струны лопнули, гриф покосило набок, а торчащие из полена гвозди и вовсе превратили ее в изуверское орудие для пыток. Вилли горько вздохнул и устроил ей достойные похороны, ласково прикрыв листвой.
Затем он подошел к обрыву в надежде поскорее вернуться к дороге. Забраться наверх не вышло: ноги то и дело соскальзывали обратно, едва ступив на размокшую землю.
Он суетливо огляделся. Ночной лес будоражил в голове жуткие мысли, из темноты доносились пугающие звуки и приумножали подступающую тревогу. Каждый треск и уханье ночных птиц заставляли тело вздрагивать, а сердце замирать.
Он не стал выяснять, что там так зловеще трещит в кустах, а решил пройти чуть вперед, туда, где обрыв не такое крутой. Он осторожно ступал по мягким коврам из мха и опавшей листвы, не забывая поглядывать наверх, чтобы не потерять дорогу из виду. Но коварный обрыв постепенно уводил его все дальше в лес и в конце концов завел в самую чащу. Когда обрыв внезапно кончился, а кругом остались лишь деревья и непроходимые заросли, Вилли понял, что заблудился.
Ничего не оставалось кроме как забыть о страхе и идти дальше. Бродил он так до рассвета. Когда сил почти не осталось, натолкнулся на спасительный ручей. Он вдоволь напился и устало присел на бревно чтобы передохнуть и насладиться первыми лучами солнца.
* * *
Вскоре совсем рассвело, Вилли заметил, что впереди лес не такой густой и решил направиться туда, но не успел подняться, как чьи-то пальцы крепко вцепились в плечо.
– А ну не вставай. Шумишь как колокол в пожар, – вполголоса проговорил незнакомец.
Вилли вскрикнул от неожиданности.
– Да тише ты, чума лесная. Зверя спугнешь, а мне по лесу за ним бегай.
– Ты еще кто такой? – не успокаивался Вилли.
– Фульк я, на зверя охочусь, а ты своими воплями без ужина меня оставишь.
Фульк убрал руку с его плеча и бесшумно присел рядом. Под его весом бревно просело, так что Вилли слегка подпрыгнул. Для невысокого роста Фульк был излишне полноват, но при этом на удивление ловок. Его бежевый суконный жакет без воротника и брюки того же цвета казалось вот-вот разойдутся по швам. В руках он держал длинный охотничий лук, а за спиной болтались колчан со стрелами и сумка для припасов.
– Утро только задалось, а ты за ужин беспокоишься, – прошептал Вилли.
– Утро не утро, а об ужине загодя думай.
– Может и так, – грустно согласился Вилли. Разговоры о еде напомнили ему, что он и сам еще не завтракал.
– Ты чего, чума, тут бродишь? – не унимался Фульк, – на опушку теперь ступай, не беспокой зверя. Благо лес подсырел, и ветки не сильно трещат.
– Знал бы, где она опушка, сразу б туда и пошел. Скажи лучше, как до Муари добраться, до дома Густава. Знаешь, может, такого?
– А то ж не знать, знаю. Ты никак тоже знахарь? Такой же чудной.
– Знахарь, – кивнул Вилли, – за грибами прогуляться вышел. Потом из них зелье целебное сварю или настойку какую.
– Чума лесная, – удивился Фульк, – какие же тут грибы, одни поганки кругом. Ты бы лучше в низинку шел, где пеньки сосновые с вешенками. Хотя… обожди пока, а то зверя спугнешь.
– Так, где говоришь зверь твой? – спросил Вилли и осторожно поднялся.
Фульк поднялся следом и пальцем указал вперед:
– Вон там смотри. В траве, у подлеска.
– Нету там никого, – ответил Вилли, вглядываясь вдаль, – учуял нас, да сбежал.
– Лучше гляди, притаился он. Чуть заметным стал.
– А ведь точно сидит чего-то, ну у тебя и глаз, – восхитился Вилли, – заяц?
– Он самый, – вдруг засиял Фульк, выражая на лице одновременно ностальгию и радость, – Вот вы, знахари, всё в лесах живете или рядышком где. Травками питаетесь. А в лесу-то меж тем всякую пищу найти можно, а заяц среди того – главное сокровище. К осени он мяском хорошенько обрастает, а оно у него такое, – мечтательно принюхался он, – нежнее женской ласки. Ты его разделай для начала, затем нарежь полосочкой и на сковородку. Поперчи, посоли, морковки туда же чуток, про чеснок забыть, не вздумай. А как закипит, зашипит, заливаешь настоечкой уксусной или вином сухим, а после тушишь не больше часа. Запомнил? Сверху лучка молодого брось. Чуть укропа – лишним не будет. Только не мелко режь. Зелень она блюдо украшать должна. Хочешь с яблоками его запекай, хочешь суп вари. А пироги? Да пусть меня лешак на части разорвет, если пироги с зайчатиной не лучшее лакомство на свете…
Фульк, казалось, мог продолжать вечно, но треск и топот за спиной прервал его чувственные мечтания.
– А ну стоять законопреступники! – послышался женский голос, тоненький, но волевой и громкий.
* * *
– Ты чего натворил? – прошептал Вилли, глядя как трое коренастых парней заодно с молоденькой девушкой выстроились перед ним полукругом. С виду они были – одного не отличишь от другого: вязаные зеленые шапки, черные сапоги, брюки и тесные мундиры в цвет осеннего леса, так сливались с окружением, что спрячься они в кустах, никто бы и не заметил. Мундиры украшали погоны со знаками отличия, а из-за плеч грозно выглядывали ружейные стволы.
Фульк засуетился.
– Лесники, крапивы им в зад, и Тува с ними, дурья баба, – простонал он, нервно поглядывая на зайца, – без ужина меня хотят оставить.
Вилли не нашел в Туве ничего дурного, напротив, подумал, что девушка с таким милым, похожим на лесную белочку личиком и длинными русыми волосами, никак не может быть дурной, даже сейчас, когда в ее голубых глазах горел огонь.
Вилли еще раз пристально оглядел Туву, и ему показалось, будто он раньше где-то видел это прелестное личико.
– Фульк! – криво улыбнулась она, – опять явился? Все разнообразие ищешь? Не хватает тебе жёнушкиного супа горохового, или не по той рецептуре она кашу варит? Ходишь в лес как в мясную лавку!
Вилли невольно рассмеялся, восхищенный ее колкими речами.
– А ты еще кто такой? – прорычала она.
– Знахарь это. Не местный он, – ответил за него Фульк.
– Ах, знахарь, ну это многое меняет, – сладко промурлыкала Тува, – и что тут смешного, знахарь? Расскажи-ка нам, вместе посмеемся. Ребята, вы же не против посмеяться?
– Нет, мы не против, – хором пробасили лесники.
– Это вы с горохом хорошо придумали, – кротко ответил Вилли.
– Я еще и не такое придумаю! – опять взорвалась Тува, – в конец распустились злодеи-законопреступники! Лес кострами душите, охотитесь, когда вздумается и никакого уважения к природе, не говоря уже о Лесном Патруле. Поверь, скоро ты надолго забудешь не только как смеяться, но и не сможешь выдавить из себя даже легкую ухмылочку!
Вилли, хоть и был на голову выше Тувы, все же отступил на шаг назад под напором ее гнева.
– Все ребята, забирайте обоих. В управу поведем! – приказала она.
Вилли встрепенулся, предчувствуя беду.
– Да как же так! – воскликнул он, – заяц для меня, что брат родной, не стал бы я его обижать! А в лес за грибами зашел. Это же законом не возбраняется? Зачем в управу?
– Все вы браконьеры на одно лицо. Чего только не выдумаете, лишь бы от наказания увильнуть. Вместе вас поймали, так что там и разберемся, кто ты такой и как в лесу оказался.
– Отпусти знахаря, – вмешался Фульк, – какой из него охотник? Не принято у них зверей обижать. Грибы они едят, ну!
– Не хватало, чтобы ты дружков своих выгораживал! Сказала же, разберемся. Все ребята, пошли, один впереди, двое сзади. И следите, чтоб не сбежали.
«Такую не прошибешь» – подумал Вилли и покорно зашагал вслед за лесниками.
Фульк еще раз глянул на зайца и, плюнув с досады, примкнул к позорному шествию.
На этот раз Вилли повезло и не пришлось пробираться через колючие заросли с оврагами полными зловонной каши из дождевой воды и гниющей листвы. Бывалые лесники хорошо знали местность, всякий раз замечали обходную тропинку и не заблудились бы, хоть глаза им завяжи.
* * *
Посреди лысой прогалины, прикрытой тощими березками и стройными соснами, стоял длинный бревенчатый дом в два этажа, с покатой крышей и кирпичной трубой. Окна на первом этаже были наглухо зарешечены и придавали ему мрачный вид.
Появились такие дома лет двадцать тому назад, когда леса Сюрляндии поделили на обходы и вверили их под охрану Лесному Патрулю. Служба там проходила по строгим армейским порядкам: со своим уставом, традициями и запутанной иерархией; но жители близлежащих селений, как правило, не разбирались в тонкостях званий и называли всех подряд лесниками.
Вилли шел позади Тувы и задумчиво поглядывал как поблескивают звездочки на ее погонах. Ему все еще не давала покоя мысль, где он мог раньше ее видеть, на подходе к дому он окликнул ее и рискнул успокоить свое любопытство.
– Прошу прощения, – обратился он к ней, – очень мне лицо ваше знакомо. Вы случаем не бывали в Дюли? Может, в трактире Вите Брюхена вас видел?
Тува промолчала, и покачав головой поправила ружье на плече. Вилли тут же отступил.
– Эй, знахарь, ты что с ума сошел? – взволнованно прошептал Фульк. В каком еще трактире?
– Обознался видать, всякое бывает.
* * *
Отряд остался снаружи. Тува и арестанты зашли в дом. За столом боролся со сном рыжеволосый лесник, но, едва ее заметив, вскочил и пристукнув каблуками громко объявил:
– Дежурный рядовой Хансен! Во время моего дежурства происшествий не случилось…
– Все ясно, – прервала Тува, – спал бы дальше, зачем зря сапогами скрипишь.
Вилли обомлел.
«Кто ж тебя так вырядил? – подумал он, уставившись на Хансена, – а бороду-то отрастил: таракан заползет – заблудится».
Повстречать старинного приятеля, да еще в таком геройском обличии он никак не ожидал. Расскажи ему такое раньше, не поверил бы и непременно ответил что-нибудь вроде: «Кто, этот? Да нет, вы что-то напутали. Его из дому порой не вытащишь, а тут представьте себе».
Да и как в такое поверить, когда в робком и нерешительном Хансене и с собаками не сыщешь ничего героического? Щупленькое тельце с тоненькими женскими ручками, узкими плечиками и несоразмерно крупной головой, усеянной жидкими рыжими волосиками, и такой же жиденькой бородкой; лицо же и вовсе напоминало неудачные наброски скульптора, работающего с глиной: большие уши, маленькие, круглые глазки и широкий рот с мясистыми губами. Точно «тыква с ушами», как по-дружески называл его Вилли.
* * *
Вилли уже было протянул Хансену руку, но заметил, как тот слегка покачал головой, намекая на не самое лучшее время для дружеских объятий. Он отступил, но сразу получил тычок в спину.
– Погляди Хансен, каких я тебе ребятишек привела, – весело проговорила Тува, – в лесу бедняжки заблудились. Надо бы их теперь приютить, накормить и спать уложить.
– Есть, капитан! – отчеканил Хансен.
– А этот чего скучает? – спросила Тува, кивая на взлохмаченного паренька, сидевшего на стуле. Он тихонько постанывал и потирал распухшую руку. Ноги его были крепко связаны веревкой.
– Его пасечник привел, – ответил Хансен, – говорит, мед у него воровал.
– Клянусь! – взрыдал паренек, – в мыслях не было. Хансен, Тува, оклеветал меня пасечник проклятый. Его мед даже собаки жрать не станут: кислый он у него.
– Кислый, говоришь? – спросила Тува, – а с рукой чего?
– Курица укусила, чтоб она нести перестала! Клянусь! Хансен, ты-то мне поверь!
– Огороды не наше дело, – объявила Тува, – пускай идет, а в деревне сами разберутся.
– Ты погляди, знахарь, – прошептал Фульк, – мед у пчел воровать у них не преступление, а нас с тобой за просто так схватили. Вот тебе и законы.
Вилли, глядя как паренек потянулся к веревкам на ногах, задумался о свободе. Он хоть и не выдал знакомства с Хансеном, но надеялся, что тот его поскорее отпустит или хотя бы тому посодействует. Прогулка эта уже порядком затянулась, ему не терпелось разыскать Густава и вернуться домой.
* * *
В Муари тем временем готовились к Озернику. В этот старинный праздник жители деревни благодарили озерных духов за богатый урожай и теплое лето, а заодно молили о мягкой зиме. В праздничные дни веселье гремело на всю округу. Гулять начинали с вечера, а ближе к ночи под песни и пляски спускали на озеро плот с угощениями для духов. Задабривали своих благодетелей, кто чем может – хоть бы и кусочком хлеба. Всю ночь плот плавал по озеру, а под утро всякий раз бесследно исчезал вместе с приношениями. Строить плот доверяли не каждому, а лишь самому достойному. В этом году выбор пал на дровосека Ульфа, после того как он спас цыплят из горящей хаты деревенского старосты.
Незадолго до того, как Вилли угодил к лесникам, здоровяк Ульф начистил сапоги до блеска, надел лучшую рубаху и довольный собой отправился в лес за деревом для плота. Ходил долго и придирчиво выбирал самое лучшее: то слишком молодое окажется, то больно старое. Бывало подходил, стучал по дереву и прислушивался, а затем, плюнув с досады, шел дальше.
Походил он так вокруг, и вроде бы приглянулась ему одна березка. Погладил ее и заговорил как со старой подругой:
– Ну чего, родная, готова делу доброму послужить? Молчишь? Ну, стало быть, хочешь не хочешь, а придется.
Ульф замахал топором и стук звонким эхом разошелся по лесу. Береза затряслась, затрещала и повалилась на землю.
– Хороша березка, – выдохнул он, вытирая пот со лба, – славный плот из тебя выйдет, – а тебя, старушка, на зиму припасем, – добавил он, глядя на высоченную сухую сосну.
Старое дерево недолго сопротивлялось могучим ударам топора и с треском повалилось вниз на кустарник.
– Ай! Ой! – завопили из кустов.
– Подучилось аль нет? – встревожился Ульф.
Он осторожно подошел к верхушке сосны и увидел там человека, придавленного ее ветками. Рядом лежала шапка полная расплющенной брусники.
– Да ты никак лесник! – воскликнул Ульф, глядя на мундир придавленного сосной бедолаги, – живой ты аль нет?
Тот лишь прокряхтел в ответ.
– Ты чего, дурень, туда полез? – расстроился Ульф, – тащи теперь тебя в управу, а мне и забот больше нету. Кто за березкой моей приглядит?
Ульф нехотя закинул лесника на широченные плечи, взял топор и побрел к управе.
У обочины лесной дороги стояла старушка в серых лохмотьях, и выгуливала козу.
– Ты чего это, бродяга бесстыжий, наделал? – прокряхтела старушка.
– А? – устало ответил Ульф и обернулся.
– Чего, гусь бешеный, натворил спрашиваю? – прикрикнула она и вытаращила на него правый глаз, левый не открывался под тяжестью огромного ячменя, – этак можно среди бела, человека топором? Он уж поди и не дышит.
– Ну тебя, старая, не трогал я его! В лес за дровами ходил, да вместо того вон чего нашел. К Туве теперь несу.
– Ой, ой! Убил! Закапывать понес, злодей бездушный!
– Тьфу. Говорю ж тебе не трогал!
– Ой!
– А ну тебя! – не выдержал Ульф и побрел дальше.
Старушка без устали бранилась ему вслед; а коза, не обращая на то внимания спокойно щипала травку.
* * *
Пока Вилли размышлял о свободе, в управу ввалился взмокший Ульф с топором в руке. С его плеч свисало тело с кровавыми подтеками на лице.
Фульк равнодушно глянул на дровосека и тут же отвернулся; Тува чуть заметно поежилась и покрепче ухватилась за лямку ружья; перепуганный воришка в миг избавился от пут на ногах и юркнул в дверь; а невозмутимый Хансен, не теряя выправки, держал руки по швам.
– Тува, Хансен, доброго вам дня, – улыбнулся Ульф, – как поживаешь, Фульк?
– Всяко лучше, чем ноша твоя, – отозвался Фульк.
– Кто ж его так? – осторожно спросила Тува.
– Дерево, – ответил Ульф и аккуратно уложил лесника на пол, – ты погляди-ка, кряхтит. Стало быть, живой пока.
– Какое еще дерево? – ахнула Тува.
– Сосенку я рубил, а он в кустах спать улегся, кто ж знал? А чуть правее бы прилег, гляди б совсем зашибло.
– Хансен, беги за ребятами и в лазарет его отнесите! – приказала Тува.
– Есть! – откликнулся он и уже через секунду скрылся в коридоре.
– Он же с ночной смены должен был в казарме отсыпаться. Чего он в кустах делал? – нахмурилась Тува, осматривая раненого.
– Поди заснул пока ягоду собирал.
– Оклемается, я ему такую ягоду устрою! – взорвалась Тува, но сразу успокоилась, глядя на страдания раненого.
– Воспитание наука непростая, – важно заметил Ульф, – как бабуля моя матушке моей же говорила: «С ними построже надобно, а то не успеешь оглянуться, как они уже в лес за ягодой бегут».
– Непростая, – согласилась Тува, – они и приказов выполнять не научатся, и головой думать – а браконьерам такое только на руку, – махнула она на арестантов.
– А то же, – согласился Ульф, – опасно без головы на службу выходить.
Тува мимолетно улыбнулась.
– С этим у нас совсем беда, – продолжила она, – особенно после того, как новый приказ от командования пришел. Мои точно головой повредились, как услыхали, что тому, кто лучший метод в борьбе с нарушителями придумает вперед три жалования выплатят. Дня теперь не проходит, чтобы чего нового не изобрели: то маскировки особые, то засады… Бочки еще эти, – поморщилась она, – устала их бредни слушать.
Вилли, охотно наблюдая за разговором, почувствовал легкий тычок в бок, – им бы только методы новые изобретать, – прошептал Фульк ему на ухо.
– Да у них с такими уловками, – кивнул Вилли на раненого, – всё зверье в лесу перебьют.
Тува искоса посмотрела на арестантов.
– А все из-за Хансена, – продолжила она, – выдумал этот олух, что, если бочки с вином по лесу расставить, браконьеры безобразничать перестанут. Обопьются, и не то что охотиться, на ногах стоять не смогут.
– И как, хороша приманка? – увлеченно спросил Ульф.
– Хороша, – подтвердила Тува, – до того, что в лес они теперь ходят как в трактир, а мы их собираем как ягоды, – кивнула она в сторону лежачего, – я бы такое не разрешила ни за что, да только командованию идея с бочками приглянулась. Так и ходим все лето с осенью: спящего найдем с собой забираем, если на браконьера похож, а если нет – там и оставляем. Преступлений, конечно, меньше стало да только и нам хлопот еще больше привалило.
Вилли вдруг расхохотался, вспомнив, что историю с бочками выдумал он сам и как-то в шутку рассказал ее Хансену. Смекалистый Хансен как видно историю не забыл и умело приспособил в лесничем быту.
– Что и говорить, развлечение сплошное, а не методы, – заметила Тува и махнула рукой на Вилли.
– Да, – выдохнул Ульф, – нелегкая у вас служба. Пойду я, пожалуй, березка-то моя для Озерника без присмотра осталась. Мне, знаешь ли, плот в этом году строить доверили, – гордо похвастался он, – придешь завтра на праздник?
– Я вроде бы и не собиралась… но постараюсь, – ласково ответила она и смущенно улыбнулась, – и спасибо, что этого принес.
Тем временем вернулся Хансен с подмогой, и раненого унесли в лазарет. Тува сразу похолодела и выдала новый приказ:
– Этих в камеру отведи и вещи не забудь изъять, а я пока нашего бедолагу проверю.
– Так точно! – отозвался Хансен и без промедления подскочил к арестантам, – а ну барахло свое предъявляете! – скомандовал он.
– Ну, теперь точно ужин пропущу, – пробормотал Фульк.
– Не бойся, не пропустишь, – ответил Хансен, грубо вырвав у него лук из рук.
* * *
Вилли, наблюдая за Хансеном, припомнил одну давным-давно забытую историю. Занесло их тогда ночным ветром в соседнюю деревню. Пивом упились они изрядно и, стыдно сказать, захотелось им по малой нужде. А чтобы лишний раз никого не тревожить решили они спрятаться подальше и уже там организмы облегчить. Вилли пошел в кусты; а осторожный Хансен выбрал место потише и скрылся в ближайшем огороде, прямо в зарослях картошки с капустой. У огорода, к слову, оказалась хозяйская хибара. Свет в ее окнах не горел, и Хансен решил, что все уже давно спят. Но не успел он и штаны приспустить, как его окружил отряд полиции во главе со злым как собака сержантом. Напуганного Хансена скрутили и повели в участок, а заодно поведали о возможных наказаниях за такой дерзкий проступок. После истории о том, как в древние времена ворам за кражу отсекали руку, он всерьез испугался за свое будущее.
В появлении полицейских среди капусты не стоит искать таинственного проведения. Объяснялось все просто: это был их огород, а хибара их полицейским участком. Огород для них был своего рода отдушиной после трудной и опасной работы, а по ночам они зорко и ревностно охраняли его от непрошенных гостей. Воровство с огорода они может и простили бы, но использовать его вместо туалета – для них было хуже убийства. Хансен просидел в участке всю ночь, на утро же, как вернулся в деревню, объявил Вилли, что по нужде больше не пойдет никогда в жизни.
Хансен собрал вещи Фулька в плетеную корзину и переключился на Вилли.
– Вещички у тебя странные, – подметил Хансен, задумчиво поглядывая в лицо деревянному ослу, – меж собой не сочетаются, точно обворовал кого.
– Мерещиться тебе всякое, – возразил Вилли.
– Точно, знахарь, – подхватил Фульк, – не в себе он.
– Это мы еще выясним кто тут не в себе, а пока в камеру пожалуйте, – предложил Хансен, – сидеть вам до утра, потому располагайтесь поудобней, отдыхайте и видом из окна наслаждайтесь. Фульк, тебе-то и говорить незачем. Для тебя дверь всегда открытой держим.
– Не велик почет в твоем сарае ночевать, – угрюмо ответил Фульк.
– И смотри там, не дури. Через решетку все твои гнусности увижу! – пригрозил Хансен и повел арестантов на ночлег.
* * *
В прохладной камере пахло свежими опилками с пола, где пустовали два деревянных топчана. Фульк развалился на том, что ближе к окну, а Вилли достался тот, что у двери.
– Выходит, не первый раз в этом заведении непристойном? – поинтересовался он.
– Не первый, – хмуро ответил Фульк, – не дает Тува спокойной охоты, – за каждым деревом лесников расставила; то и гляди тебя сцапают. И зря ты, знахарь, с ней заигрывать стал, нашел время.
– Не хотел я с ней заигрывать. Лицо у нее больно знакомое.
– Издалека никак приехал раз Туву не знаешь? – ухмыльнулся Фульк.
– Из Ле Брасю.
– Далековато. Ты не подумай, знахарь, я их не тороплюсь осуждать. Лес уважать нужно и в меру у него богатства забирать. Я в былое время тоже злоупотреблял, а эти праведники лесные никак мои старые грехи не отпустят. А одумался после случая одного. Зазевался как-то на охоте, и стая волчья меня окружила. Шерсть дыбом, скалятся, из пастей слюна на землю капает. Но не нападают отчего-то, всё только рычат, угрожают. Верно, обдумывают кому какой кусок от меня достанется. Чую пришла моя пора. Тут вожак их вышел вперед всех, посмотрел на меня и увел за собой всю стаю. Подумал я тогда, что предупреждает меня старый лес, а вожаку указание дал чтоб пока меня не трогал.
