Сергей Александрович Ронин
Осеннее таинство
Часть 1. Письмо, зеркало и деревянный осел
Началось все на одной из виноделен, что разлеглись на каменистых склонах кантона Вуле, аккурат между деревушкой Дюли и городком Ле Брасю. Винодельню окружал дивный сад, где среди деревьев, подсыхающих после долгого осеннего дождя, укрылась старенькая беседка. Крыша ее прохудилась, и капли теперь стекали прямо на пол, где в луже покачивались пожелтевшие листья, а между ними барахтался громадный черный жук. Лужа плавно огибала ножки стола и подступала к лавочкам, под которыми притаился ящик с инструментами. На лавочках лениво развалились двое рабочих с винодельни, но по их беззаботному виду нельзя было догадаться наверняка, что привело их сюда какое-либо дело; а сытный обед и вовсе их разморил, и теперь они сидели в покое, чтобы не растрясти съеденное и выпитое.
Первого, еще не старика, но уже седого, звали Сигурт. Славился он медвежьим сложением, шумным нравом и безоглядной тягой к выпивке. От неустанных возлияний его мясистое лицо оплыло до безобразия, нос покрылся алыми змейками, а в глазах поселилась нездоровая желтизна. В свое время Юхи Хансен – хозяин винодельни, – пытался, разъяснить ему, как получать от вина не только плотское наслаждение, приводящее порой к непредсказуемым последствиям, но и душевное, при котором плоть всегда остается в дружном равновесии с разумом. Но вся эта замысловатая терминология, так любимая знатоками, в Сигурте не прижилась, потому пил он без лишних церемоний, называя любое вино добрым. Многие замечали, что под влиянием этого напитка в нем открывалась небывалая артистичность и словоохотливость, а порой и тяга к подвигу.
Второго рабочего – помоложе и посвежее – звали Вилли. Отличался он худобой, и легкой сутулостью из-за высокого роста. Вина не сторонился, но употреблял в меру, хоть и давал, бывало, жару. В такие дни он мог запросто влезть на телегу и на всю округу распевать песни, пока его не прогоняли те, кому они казались слишком уж фривольными. Молоденькие девицы, впечатленные его концертами, подмечали что в нем разом сочеталась рыцарская стать и крестьянская простота. Рыцарем он, конечно, не был, ровно, как и замка своего не имел. Всего-то у него было – дом в Дюли, доставшийся от деда, пустой сарай и прогнившая лодка со сломанным веслом.
* * *
Пока Вилли увлеченно читал книгу, Сигурт задумчиво наблюдал за жуком в луже и изредка погонял того веточкой яблони. Вилли не то, чтобы много читал или был ярым поклонником книг, но эта увлекла его с головой. Сигурт же, не склонный к долгому пребыванию в тишине, то и дело его отвлекал.
Лавочка протяжно заскрипела, значит, Сигурт вновь заскучал и пошевелился.
– Скажи-ка, Вилли, – глубокомысленно начал он своим раскатистым как гром голосом, – есть ли на свете наука такая что жуков изучает? У кого спросить, что на уме у этого дьявола рогатого?
– Да откуда ж такой взяться? – ответил Вилли, не отрываясь от книги, – у наук и без того забот хватает.
– Вот и я так думаю, – огорченно выдохнул Сигурт и вновь заводил веточкой по луже.
Послеобеденное молчание вернулось. Слышно было как подвывал ветер, и как позади беседки садовник обрубал ветки сухой яблони.
Минуту спустя Сигурт оставил жука в покое и вернулся к разговору с Вилли.
– Гляжу, ты никак за поэзию взялся? – спросил он, игриво причмокивая языком, – поди дочку кузнеца соблазнить удумал? Бойкой рифмой, так сказать, пробить брешь в непреступной обороне. Ну ты и прохвост! – лукаво подметил он и добавил, – куда глаз навострил!
– В плечах она больно широка, да и нос от папаши достался, – нехотя отозвался Вилли.
– Да, – протянул Сигурт, – пожалуй широка будет. Такая жена спуску не даст. Придешь вечером на рогах, весь дух из тебя вытрясет, а то гляди и в кандалы закует, будешь знать как по трактирам шляндать.
– Мне такой жены никак не вынести.
– А какую ж тебе подавай?
– Мне б какую помельче. С такой и страху не знаешь, и об искусствах поговорить можно.
– Это еще как понимать? – ухмыльнулся Сигурт, – о каких таких искусствах?
Вилли вздохнул и отложил книгу в сторону, зная, что, если Сигурт завелся болтовней, его уж ничем не унять.
– Припомни, как на той неделе мы помятого барда из трактира выносили, воздухом подышать.
– А то ж, славный был денек, – радостно кивнул Сигурт.
– Он тогда книжку с нотами позабыл. Хочу теперь на лютне играть научиться! – гордо заявил Вилли.
– Ишь чего удумал, – ухмыльнулся Сигурт, – тут гармония внутренняя требуется, природный настрой, так сказать, а у тебя оно откуда? Да и на кой тебе сдалась эта лютня?
– А не ты ли в тот славный денек отплясывал, да так что пол на левый бок просел?
– Было дело, спорить не стану, – с достоинством ответил Сигурт, – так этот прохвост так по струнам туда-сюда, что и на стуле не усидишь. Знает подлец как человека из равновесия вывести.
Вилли взял книгу, ткнул пальцем в первую попавшуюся страницу и протянул Сигурту.
– В том она и есть гармония, чтобы таких как ты со стульев подымать, – заявил он, – почитай, чего в книге пишут.
– У тебя ж инструмента нету, – брезгливо отмахнулся Сигурт, – как ты без него обучаться собрался? Тут одной книжонкой не обойтись, в таком деле упражнения требуются, практика.
– Как это нету? Бард тогда и лютню свою позабыл.
* * *
Как верно подметил Сигурт, денек тогда выдался славный. Никто уже и не вспомнит с чего все началось, но веселье к ночи разошлось до того, что слово за слово, и завертелась лихая заварушка с мордобоем. Лютню в щепки разбили о чью-то спину, а заодно и заезжего барда поколотили до потери сознания; а когда все улеглось, те, кому посчастливилось уцелеть, принялись за уборку. Вилли с Сигуртом досталось выносить павших на свежий воздух. Среди них оказался и бард. Ночи в то время стояли прохладные, и приятели, не желая заезжему гостю простудиться и околеть, оттащили в свинарник. Вернувшись в трактир, Вилли прихватил книгу вместе с покалеченной лютней и унес домой. К утру бард исчез, и в деревне о нем больше не вспоминали.
Вилли часто менял увлечения, и порой они доставляли немало хлопот окружающим. Вспомнить хотя бы ходули, которые он смастерил, насмотревшись на циркачей, беспутно слонявшихся по винодельням. Тогда местный бродяга отнял их у маленького Вилли, чтобы научить того, как он выразился, основам циркового ремесла. Он и впрямь сумел взгромоздиться на ходули и даже прошелся немного, пока с криками и проклятиями не покатился вниз по крутому склону. А пока бродягу собирали по частям, Вилли узнал от него немало новых слов и искусных выражений.
Лютня стала для него очередным увлечением. Струны и то, что осталось от грифа пошли на новый инструмент. Заместо в щепки разбитого корпуса он приспособил обструганное полено для растопки, к нему прибил гриф и четыре пары гвоздей для примотки струн. Так получился неказистый, но вполне сносный инструмент для начинающих. Оставалось научиться его настраивать и освоить пару нот для успешного начала.
Вечерами он корпел над книгой и даже пытался что-нибудь исполнить; но вскоре одних вечерних упражнений ему показалось мало, и, чтобы лютня всегда была при нем, он смастерил заплечную сумку из старого холщевого мешка. С тех пор он с ней не расставался.
* * *
Вилли достал из сумки воскрешенную лютню и с гордостью предъявил Сигурту. Тот небрежно взял ее за гриф, повертел, щелкнул по струне и в конце концов объявил:
– Эдакой бандурой только людей пугать, а не музыку играть. Не валяй дурака.
– Пока обучаюсь, и такой хватит, – уязвленно ответил Вилли и спрятал лютню в сумку, – а как подзаработаю, сразу в Бирн поеду и новенькую оттуда привезу. Бард, когда еще говорить мог, рассказывал, что, есть там лавки особые, с товаром музыкальным.
– Хо-хо! – протрубил Сигурт, – видали там тебя, ждут не дождутся. Ты, Вилли, во что одет?
– Как и ты, в штаны рабочие да рубаху. У меня вон белая, у тебя серая.
– Прокисшим виноградом рубаха твоя пропахла, а в штанах заплатка на видном месте. Как поедешь, не забудь у прачки Бригитты прищепки взять, будешь девицам тамошним раздавать, чтобы нос затыкали от запаха твоего.
– Сдалась им моя рубаха. Неужто в Бирне и посмотреть не на что?
– Всякого в столице полно, – поучительно ответил Сигурт, – а рубаху твою в раз на смех поднимут.
– Да хоть совсем без нее туда заявлюсь. Кому какое дело? – отмахнулся Вилли и задумался, где бы ему одежду поприличней достать, если и впрямь соберется в город.
– Брось ты эти глупости, а попросись лучше к Юхи в ученики. Виноделие у нас издревле занятие почетное, а этот дурачок Оке бросил отцовское дело и умотал невесть куда. Так что теперь тебе у Юхи знания принимать, как изготовить бальзам для тела и души. А бренчанье твое для тех, у кого ветер в голове. В книжонке об таком поди не напишут, уж поверь, я в этом деле знаток первостатейный.
– Да много ли ты в виноделии понимаешь? – с упреком спросил Вилли, – это тебе не забор покрасить.
– Болтай больше, – надулся Сигурт.
– В винопитии ты знаток первостатейный. Еще солнце светит, а уже об душе и теле разговоры завел.
– И что c того? – уязвленно спросил Сигурт, – отчего не хлопнуть в час обеда, раз Юхи позволяет.
– Пару бокалов он позволяет, для настроения праздничного, да и то, когда виноград собирать будем. А ты, брюхо бездонное, средь бела дня уже бутылку опрокинул безо всякого повода.
– И половины из ней не вышло, – хмуро возразил Сигурт, – а если по календарю смотреть, еще с прошлой недели должны были сбор начать. Чего ж мне теперь, и не пригубить, пока дожди хлещут?
Сигурт достал из-под лавочки бутылку, вытащил пробку, и после пары глотков в ней осталось уже меньше половины.
– Да, – протянул Вилли, глядя как полилось вино в глотку Сигурта, – благородный напиток пропадает в неблагородном теле. Между прочим, об тебе уж по всему кантону слава ходит. Разве что афиши не клеят: «Хочешь увидать наикраснейший нос в Сюрляндии1, приезжай в Вуле на виноградники».
– Так уж и ходит? – поперхнулся Сигурт и спешно вернул бутылку под лавочку.
– Как соседские гуси по огороду Вите Брюхена. А в трактире только и говорят, что об носе твоем.
Сигурт угрожающе прищурился.
– Кто говорит? – спросил он и так резко поднялся со скамейки, что чуть не опрокинул пузом стол. Ну-ка!
– Не помню. Кажется, Йорген с фермы Кеннета, – ответил Вилли, едва сдерживая смех.
– Тьфу, так и знал, – прорычал Сигурт и треснул кулаком по столу, – вечно на людей наговаривает этот бродяга Йорген. А не думал ли ты, Вилли, что устал я? То крышу почини, то тебя, прохвоста, уму разуму учи. Нервы в голове размотались, что обратно не смотать!
Сигурт схватил со стола уцелевшую после обеда виноградинку и запустил в садовника, который проходил мимо беседки и тащил за собой обрубленный ствол яблони. Тот обернулся, погрозил кулаком, после плюнул в сердцах и поволок дерево дальше.
– Это как еще понимать? – сквозь смех спросил Вилли, – чего ты концерты опять устраиваешь?
– Знаешь, чего я думал, пока жука этого проклятого разглядывал? – решительно спросил Сигурт.
– Чего?
– Плавает себе это создание дьявольское и забот не знает, а нам – человеческому брату – не отдохнуть и не вздохнуть спокойно. Только и знаем, что работать. А сколько, по-твоему, человек работы может вынести, пока кости в пыль не сотрет?
– Сколько, сколько… – задумался Вилли, – и ты от жука не отставай, иди до озера и плавай сколько влезет. Тоже мне забота.
– На озеро хоть каждый день могу ходить, а мне особое расслабление требуется. Отпуск мне нужен!
– Это еще что за явление? – не выдержал Вилли и рассмеялся, – чего ты опять выдумал?
– Ну, – протянул Сигурт и кисло улыбнулся, – темный ты как угольная шахта, где дружок мой Понтус чуть под завалами не сгинул. Каждому отпуск положен, кто трудится, не жалея сил… Да что с тобой говорить раз законов королевских не знаешь. Этак тебя простака по-всякому облапошить можно.
– Уж не тебе беззаконнику деревенскому законы выдумывать.
– Опять не верит! Отдых это, если по-другому. Отпускают тебя на все четыре стороны, и иди куда глаза глядят, да только как срок выйдет, чтоб потом обратно вернулся.
– А сейчас, чем тебе не отдых?
– То обед, – развел руками Сигурт, – а отпуск аж на две недели дается.
– Так какая тогда разница, раз ты и так неделями прохлаждаешься как тюлень на берегу? Куда уж тебе еще отдыхать? Только во вред пойдет.
– А такая разница, что не положено оно тебе, оттого что ты молодой еще и глупый что твое полено! – вскипел Сигурт и выскочил из беседки.
Вилли посмотрел ему вслед и, убедившись, что тот ушел, вернулся к книге.
* * *
«А винцо-то, у него, будто ангел разливал!» – поговаривали местные выпивохи всякий раз, как починали бутылочку с винодельни Юхи Хансена. На весь кантон славился этот мастер. Детство его прошло далеко отсюда: в фамильном имении, где веселые застолья и шумные гуляния с танцами не прекращались ни на день. Гости появлялись так часто и пили так много, отчего маленькому Юхи казалось, что все они непременно объелись пересоленой картошки и никак не могли напиться. На радость ненасытных гостей, на кухне с утра до вечера что-нибудь готовилось наливалось и булькало; а в прохладных погребах, укрывшись в чарующем полумраке, ютились несчетные ряды дубовых бочонков. Внутри тех пузатых хранителей плескался сбродивший сок винограда, готовый утолить жажду самого капризного любителя изысканного градуса.
Со временем Юхи проникся нежнейшей симпатией к тем самым бочонками и в конце концов свернул на путь винодела. Много лет прошло с тех пор, как он перебрался в Вуле, но как многие подмечали, почти не изменился: все так же невысок ростом, добр лицом и широк душой. Только некогда густая шевелюра поредела и поседела, да одежду он стал носить чуть просторней. Одевался он всегда неброско, но практично. Осенью носил черные брюки с начесом, вязаный свитер в клетку, сапоги до колен и неизменные подтяжки, одна из которых то и дело слетала с плеча.
Юхи любил людей и дверь держал открытой для каждого. Редко кто видел, как он сердится, но если оно и случалось, то всегда за дело. Работал он много, но отдыхал мало, а на обед и вовсе тратил не больше минут двадцати. Минуты те по обыкновению проводил в своем кабинете, на втором этаже винодельни. Любил слегка вздремнуть на мягком кресле или поразмышлять, глядя в окно на виноградные террасы; тайком от жены выпить бокальчик белого и повздыхать любуясь, как плавают рыбацкие лодки по бескрайним водам Хрустального Озера; и как выглядывают из тумана Аливийские горы, что охраняли его дальние берега.
* * *
В тот день Юхи не изменил своим привычкам. На этот раз он сидел за письменным столом и c мечтательной чуть заметной улыбкой писал двоюродному брату. В то время как он передал бумаге почти все чем хотел с ним поделиться, а в голове вертелись лишь последние слова, в кабинет ввалился Сигурт.
Юхи хватило одного полувзгляда на него, чтобы улыбка развеялась. Сигурт слегка помялся на пороге и медленно пошуршал к столу. Проходя по кабинету, он едва не опрокинул на себя шкаф, забитый научными трудами о садоводстве и виноделии, но вовремя придержал его и оставил мудрые знания на своих местах.
– Обожди немного, позволь только письмо закончу, – тихо проговорил Юхи, когда Сигурт подошел поближе.
Пока гость томился в ожидании, Юхи закончил письмо такими словами:
«…безмерно огорчен вестью о пропажах из погреба. Вот уж не подумал бы что на такое могут отважиться. Но раз это случилось, не теряй времени и прикажи проверить весь свой персонал, если ты еще этого не сделал. Можешь не сомневаться среди них найдется немало хитрецов и мошенников. Знаю, как тщательно ты выбираешь людей, но, те кто желают работать у тебя, пойдут на любые уловки, чтобы скрыть свое темное прошлое. Главное не забудь усилить охрану! Следующая неделя предстоит нелегкая как бы там ни было.
Да, чуть не забыл! Ты же помнишь мою дивную беседку в саду? Все-таки та яблоня, как ты и предсказывал, свалилась прямо ей на крышу. Нужно было срубить ее, а я, как всегда, не послушал. Наши жены, скажу я тебе, гораздо умнее нас. Все что ни скажут – истинная мудрость. После того случая моя так мне и сказала: Юхи, твое упрямство неизлечимо!»
Юхи на секунду отвлекся и мельком взглянул на Сигурта.
«За неимением людей получше, починить крышу я поручил моим бездельникам, боюсь дело затянется. Но позволь тебя утешить, что к тому дню как вы приедете, крыша будет как новая, и мы вновь насладимся звонким смехом наших мудрых жен, пока они сплетничают, попивая чай в беседке.
С наилучшими пожеланиями твой любящий брат Юхи!»
– Что тебе? – спросил Юхи, запечатывая письмо.
– Я, вот чего хотел то, – неуверенно начал Сигурт, – и после короткой паузы продолжил, – скажу прямо, без ужимок вот этих, виляний. Ты же знаешь, я так не умею.
– Был бы весьма признателен, если без ужимок.
Прежняя уверенность будто бы вернулась к Сигурту, он уселся в кресло, закинув ногу на ногу.
– Встретил я давеча дружка своего, – начал он, – Йоргена – плотника с фермы Кеннета той, что по соседству. Сразу скажу, беседа у нас вышла не из приятных, – предупредил он и поморщился, точно проглотил кусок маринованного лимона.
– Неужели? – тревожно спросил Юхи.
– Все так и было. Такого мраку навел, аж голова кругом пошла.
– В таком случае рассказывай скорей. Вижу, дело непростое.
– А то! Встретил, значит, я его и спрашиваю. Куда это ты, Йорген, намылился? Чистые портки надел и всё ухмыляешься, противно даже. А он мне и отвечает: иду, говорит, навстречу законному отдыху, что хозяин мне с милости своей выделил. Целый год пахал как буйвол, и теперь мне за это две недели гулять не перегулять. Отпуском, говорит, у нас на ферме это зовется. Врешь! Ему отвечаю. Дурака из меня делаешь! А этот негодяй рассмеялся мне в лицо, говорит, мол твой Юхи Хансен и слыхом не слыхивал о передовой эм…эм…Как же он завернул-то? Передовой букве, так сказать.
– Передовой букве закона ты имел в виду?
– Верно, – кивнул Сигурт, – они самые – законы.
– И что из этого следует? К чему эти пылкие воспоминания о дружках?
– Неспроста они взялись, воспоминая эти, – хитро проговорил Сигурт и для верности подмигнул, – а то бы и нам не отставать от всех этих новшеств? А то каких еще глупостей разнесет этот непочтенный Йорген? Ну а я готов за испытания взяться. Прощупать, так сказать, что же это за законы такие малопонятные в Сюрляндии выдумывают. А то дружок мой один тоже закона не ведал, сидит теперь в темнице. А жена ему передачки носит, вернее сказать, носила. А все потому, что в одно время с ней и любовница ему передачки таскала. Кончилось то счастливое времечко после того, как однажды они обе у камеры повстречались. Конфликт интересов, так сказать. А встреча, как говорят, вышла похлеще чем у двух бравых армий на поле брани.
– Значит, в отпуск захотел? – догадался Юхи.
– Ты же знаешь, я человек простого покроя, и все эти новомодности… Только одни сомнения от них. Но с законом шутить – только себе во вред. Прощупать его нужно, пока не поздно.
– Сложно с тобой спорить.
– К тетке в Бьех поеду, – не унимался Сигурт, – озерца там с солью, что для моих костей в самый раз. Вернусь как новый. По всему кантону слух пойдет, как старый Сигурт лет на двадцать помолодел. Вот такие там озерца!
– Как бы с погодой не прогадать, – тревожно заметил Юхи.
– Я в любую погоду не пропаду, – самодовольно ответил Сигурт и подмигнул еще раз.
– Надеюсь.
– Значит, пошел я? – осторожно спросил Сигурт.
– Конечно иди, – спокойно ответил Юхи, – по тому закону тебе и оплата полагается. Включу в месячное жалование.
– Вот тебе раз, – обрадовался Сигурт, – значит… пошел? – для уверенности переспросил он.
– Да-да, иди, – подтвердил Юхи и указал на выход, – тетка тебя ждет не дождется.
Сигурт поднялся с кресла и тихонько, стараясь не поднимать шума, подошел к двери. Юхи терпеливо дождался, пока тот взялся за ручку и тут же вскрикнул:
– А ну стоять! Что же это ты, пьяная образина, удумал!?
– Юхи… – обиженно протянул Сигурт и обернулся.
– Сколько раз тебе говорил, что запрещаю пить на работе? А ты заявляешься сюда навеселе и к тому же требуешь отпуск. Или это тоже записано в твоих новых законах? А ну позови сюда этого Йоргена, и мы у него спросим!
– Пожалуй, не стоит его звать, – промямлил Сигурт.
– Я, кажется, велел починить эту чертову крышу! Потому, будь любезен, ступай в сад и займись делом! А отпуск – это ты хорошо придумал, – тут же смягчился Юхи, – отправлю отдыхать садовника вместе с женой. Прямо в Бьех к твоей тетке. Они заслужили.
– Пойду обрадую садовника, – пробормотал Сигурт.
– Не смею тебя задерживать, ступай и, если не затруднит, позови ко мне Вилли. У меня для него важное поручение.
– Как скажешь. Только боюсь, последние дни он сам не свой.
– Это еще почему? – удивился Юхи.
– С бродячими музыкантами что ли связался? – пожал плечами Сигурт, – хочет теперь из Дюли уехать и по городам разъезжать, песни петь. Кто его знает? Не шибко смышленый он, этот Вилли. Одну глупость другою перемалывает.
– Не волнуйся, я выясню в чем дело. Теперь ступай.
– Пойду, – пробормотал Сигурт и, махнув на прощанье, скрылся за дверью.
* * *
Вилли сидел в беседке и читал книгу. Вернулся Сигурт и, не проронив ни слова, полез под лавочку. Он вытащил оттуда ящик с инструментами и с шумным перезвоном гвоздей, молотков и стамесок водрузил на стол.
– Где этот садовник? – недовольно прогудел он, – поди уже все цветы перерезал, душегуб.
– Чего ты к нему привязался? – ответил Вилли и отложил книгу, – лучше скажи, откуда ты такой мрачный пожаловал?
– От Юхи, – хмуро ответил Сигурт.
– Выглядишь, будто с его похорон вернулся. Все ли с ним в порядке?
– С ним-то все в порядке, да только с отпуском моим обождать придется, не захотел Юхи меня отпускать.
– Чего вдруг, в настроение не попал? – с притворной мягкостью спросил Вилли и тут же поймал недовольный взгляд Сигурта.
– Нет, – прищурился тот, – слишком уж я ценный оказался. Не могу, говорит, тебя отпустить. Совсем, говорит, без тебя хозяйство пропадет. На Вилли-то никакой надежды: ему и грабли доверить невозможно.
– Неужто так и сказал?
– Так и сказал. Ни слова от тебя не утаил.
– Раз ты такой ценный, может, тогда и крышу починишь? Заодно и меня чему обучишь.
– Научим еще… – ответил Сигурт и добавил, – Юхи расстроился самую малость, как про отпуск услыхал. Надо бы его теперь как-нибудь успокоить. Умаслить, так сказать, а то мне без отпуска никак нельзя.
– Что предлагаешь?
– С неделю назад забор я чинил, тот, где малина растет, и пока чинил, вещицу нашел больно занятную. Тут она у меня в инструментах лежит. Смотрю чего-то блестит в грязи, так я и поднял. А как протер почистил, гляжу вроде как зеркало, да только чудное. Смотришься в него, а не видать ничего. Чернота сплошная и будто на свету переливается, зараза. Что за дьявольская бездна?
– Ты сегодня сколько выпил, помимо той, что под лавочкой припрятал?
– Да чтоб тебя! – вскрикнул Сигурт, – сам посмотри, если не веришь.
Сигурт достал из ящика небольшое овальное зеркальце в серебряной оправе и резными кружевами по ободку. В точности такое перед которым обычно крутят носиком девицы в поисках чего-то необычного, чему, по их мнению, там совсем не место.
– И вправду не видать, – изумился Вилли, взяв его за тоненькую ручку, – что за явление природы?
– А кто ж знает? – пожал плечами Сигурт, – испортилось поди?
– Видно, до того умная вещица, что не хочет твою рожу медвежью показывать.
– Нос твой длиннющий тоже в нем не видать!
– Вот ты его и попортил. Не для твоих толстенных пальцев красоту такую мастерили. Выбросить теперь его, да и только.
– Как это выбросить! – всполошился Сигурт, – выбросить. Находка сразу видно ценная. Так что ступай к Юхи и зеркало ему отдай, скажешь, мол, Сигурт нашел да вернуть всё некогда. Так и скажи! – настойчиво повторил он, – что с крышей возится он, некогда, мол, ему.
– Чего это? – заупрямился Вилли, – ты его взбаламутил, а мне иди? Будто сам не знаешь, как он это дело в миг распознает, хоть одну каплю выпей?
– Знаю, – грустно ответил Сигурт, – звал он тебя зачем-то, заодно и отдашь. А я пока за лестницей схожу. Вожусь тут с тобой, а работа стоит.
– Опять придумки твои? С чего ему меня звать?
– Мне почем знать, – ответил Сигурт, поглядывая на дыру в крыше, – но только шел бы ты скорее, нечего ему тебя зря дожидаться. Срочное там чего-то.
– Побегу, раз зовет, – сдался Вилли, – и зеркало отнесу.
– Вот тут лестницу и поставлю… – вдумчиво проговорил Сигурт уже не обращая на него внимания.
* * *
Минуту спустя запыхавшийся Вилли стоял перед Юхи.
– Звали? – спросил он.
– Здравствуй, Вилли, – улыбнулся Юхи в ответ, – еще как звал. Возьми письмо и сходи к почтальону. Сам, боюсь, не дойду, нога с самого утра ноет, как плаксивая баба.
– Дед, когда жив был, сенной трухой колена мазал, – предложил Вилли, – а после того весь день мог по деревне круги наматывать, приятелей навещать. Под конец дня его, конечно, шатало по сторонам, да только уж не от больных колен.
– Возьму на заметку, – улыбнулся Юхи.
Вилли схватил со стола конверт и удивленно пожал плечами.
– Никак в голову не возьму, – задумчиво проговорил он, – что же это за адрес такой невиданный? Болотные Луга, третий дом справа от Гнилой Канавы.
– Не обращай внимания, – отмахнулся Юхи, – письмо передай почтальону Нюбергу прямо в руки и скажи, что от меня. Он парень шустрый, дня за два куда надо доставит. И это ему дай, так он еще быстрей доберется, – он достал небольшой позвякивающий мешочек и передал Вилли.
– Уже бегу, – отсалютовал он, – Ох! Чуть не забыл. Вещица у меня ваша. Ее Сигурт под забором нашел. Лежала себе в грязи, точно безделушка какая, а она, сразу видно, ценная. Ей в музее место, а уж никак не под забором.
– Охотно заберу, раз такое дело, – заинтересовался Юхи, – показывай, чего там у тебя?
– Зеркальце. Чудное с виду.
– Зеркальце? – удивился Юхи, – боюсь среди моих вещей такого быть не может. Ничего не перепутал?
– Может и перепутал, сами посмотрите.
Вилли достал из сумки зеркальце и протянул Юхи.
– Это тот забор, что в конце сада? – задумчиво спросил тот, вглядываясь в зеркало, – там еще малина растет?
– Он самый. Его Сигурт чинил на прошлой неделе. Дело он свое знает, забор теперь как новенький. Вы бы поглядеть сходили.
– Так я и думал, – кивнул Юхи, не обращая внимания на льстивые похвалы, – это старика Упилия зеркало. Он страсть как малину любит и бывает заходит нарвать корзиночку другую, а зеркало завсегда с собой таскает, видать и обронил через дыру в кармане.
– И какая ему надобность с собой зеркало таскать? Никак чудит старик.
– Простим старику его причуды, – ответил Юхи и вернул зеркало, – как закончишь на почте, сходи к нему и отдай прямо в руки. Понял?
– Понял.
– Точно? – насупился Юхи.
– За всю жизнь ничего проще не делал. Считайте старик уже при зеркале! – торжественно пообещал Вилли и скрылся за дверью.
На выходе из дома его уже поджидал Сигурт.
– Ну, – прищурился он, – чего он тебе сказал?
– Попросил письмо почтальону снести.
– Тьфу ты, про меня что сказал? Зеркало настроение ему поправило? – нетерпеливо проворчал Сигурт.
– Поправило да только не его оно, а старика Упилия. Я перва к Нюбергу загляну, а потом и к нему наведаюсь.
– А я, пожалуй, с тобой прогуляюсь, – радостно заявил Сигурт, – стребуем у разбойника бутылочку за доставку ценности.
– А не лучше б тебе крышей заняться?
– Никуда она теперь не денется. Дождя уж до вчера поди не будет, так что пусть оно тут все подсохнет, а на сухую и дело легче пойдет.
– Ты, что же, и погоду наловчился предсказывать?
– А то! И тебя научу. Гляди вон, – Сигурт махнул рукой на домик ниже по склону, – Эдвин брюхо свое на улицу вывалил и следит, как благоверная белье вешает. Значит, все, дождю уж до вечера не быть.
* * *
Приятели вышли на виноградники, где кусты ломились от ягод, изнеженных теплом летнего солнца; прошлись вдоль каменных стенок, подпирающих террасы и спустились по узкой тропинке к берегам Хрустального озера.
По прибрежной дорожке приятели неспеша добрались до окраины Дюли, где деревенские домики стояли в ряд, прижавшись друг к другу, как замерзшие воробьи на ветке. Людей на улицах встретилось мало, но всякий, кто проходил мимо непременно справлялся у приятелей о том, куда это они путь держат. Сигурт, пребывая в хорошем настроении, каждый раз отвечал по-разному.
Приятели заглянули к почтальону, а затем отправились на другой конец деревни, где жил Упилий. Сигурт трещал без умолку всю дорогу, а Вилли только и оставалось что кивать в ответ. Но, бывало, когда Сигурт заканчивал одну историю и вспоминал новую, ему все же удавалось вставить словечко.
– А Упилий никак уж лет девяносто землю топчет? – спросил Вилли.
– А то и больше. Вот мне сколько лет?
– Еще весной сорок пять отмечали.
– Точно! Я еще когда совсем молодой был, он уже стариком седым ходил. Поговаривали, будто бы его в болоте нашли. Один только нос и торчал из черной жижи. Хотели было похоронить, а он раз и очухался. Как привели его в деревню полуживого, бабы сразу перепугались. Обратно, мол, в болото нечистого несите. А мужики за него вступились. Приличный, говорят, старик, зачем же его в болото? Так и остался тут жить.
– Брехня, – усмехнулся Вилли, – веришь всему подряд.
– Может и брехня. Только откуда ж он, по-твоему, взялся?
– Ты сам-то откуда взялся?
Сигурт задумался.
– Матушка меня родила, а ее матушка ее, а ее…
– Знаю, как оно происходит, читал, – остановил его Вилли, – но чтоб люди оживали после того, как их мертвыми из болот доставали, не было такого.
– Откуда бы он не взялся поговаривают, он из… Как их звать-то? – Сигурт на секунду задумался и, стукнув себя по лбу, воскликнул, – лесных!
– Из каких еще лесных?
– Чудаков, что в чащах дремучих живут, людей сторонятся. Травки, грибы собирают да коренья всякие выращивают.
– Чего ему вдруг в лесу было жить, да еще и коренья выращивать?
– Тьфу! Опять не верит, – прогудел Сигурт, – а от чего думаешь его первач2 таким славным выходит? Точно тебе говорю, добавляет он в него травинку особую. В лесу он когда жил, там ему леший рецептик-то и нашептал.
– Сейчас и спросим, что он там за дружбу с лешими водил. Вон его мануфактура.
* * *
Дом Упилия, или «самогонная мануфактура», как ее многие называли, неприглядно выделялась среди остальных домов, как единственный сорняк на цветочной поляне. Бревенчатые стены просели; усеянную сухой листвой крышу покосило набок, а черную от сажи трубу еще с лета облюбовала крикливая ворона.
За двором старик не следил и оставил природе самой тут хозяйничать. Все вокруг затянуло лопухом, да крапивой, а деревья с кустами разрослись до того, что дом за ними едва было видно. Вдобавок ко всему забор прогнил и волною повалился на дорогу.
