Семен Брилиант
Рафаэль Санти. Его жизнь и художественная деятельность
Правда, Киджи, после оценки Микеланджело приказывая уплатить Рафаэлю за фрески сколько он требует, просил управляющих быть как можно любезнее с художником, потому что он разорится, если последний потребует и за другие свои, прежде для него исполненные, работы по такой же оценке. Однако при дворе могущественного папы каждый, кому бы он не угодил, мог повредить Рафаэлю.
Впрочем, Рафаэль был любезен, деликатен и предупредителен. Он пользовался такою любовью учеников, что они всюду ходили за ним огромной толпой. Не только ученики, но даже посторонние люди на улице останавливались или шли за ним, так был он прекрасен и столько славы принесли ему уже первые работы в Риме. Франчиа прислал Рафаэлю, между прочим, свой портрет собственной работы в благодарность за полученный от него рисунок. Рафаэль так славился совершенством рисунка, что многие известные художники были счастливы, если могли воспользоваться каким-нибудь его наброском.
Со своей стороны, любезный и признательный Рафаэль хочет непременно послать Франчиа свой портрет в благодарность за полученный им, «который так хорош, – пишет он, – так полон жизни, что мне кажется, будто я не только вижу вас, но даже слышу ваш голос». Извиняясь в недостатке времени, он говорит, что мог бы поручить исполнение своего портрета кому-нибудь из учеников, с тем чтобы потом самому закончить его, но, прибавляет он, «этого не следует делать; напротив, будет гораздо лучше, если всякий убедится, что я в самом деле не могу сравниться с вами».
Вот каковы любезность и скромность великого гения!
Зато другие всячески выражали восхищение при появлении каждого нового произведения Рафаэля.
Похвалы и восторги охотнее всего выражались в сонетах, которые прибивались иногда к дверям мастерской художника или там, где его произведения выставлялись на суд публики. Если часто даже сонеты неизвестных лиц и молодежи трогали душу художника, то как дорого ценился им горячий поэтический восторг со стороны знатоков искусства! Мы видим, например, что картины Рафаэля вдохновили Франчиа, который был гораздо старше своего молодого коллеги и пользовался немалой известностью в то время, как Рафаэль еще только выступал на путь искусства.
Сонет его посвящен «превосходному живописцу Рафаэлю Санти, Зевксису нашего века». Этот сонет написан около 1511 года, когда Рафаэлю было только 28 лет. И Франчиа называет его уже «единственным, которому само небо открыло могущество царствовать над всеми другими». Он спрашивает Рафаэля, в чем заключается секрет его созданий, дающих ему право на такую славу, которая окружает только имена древних художников? «Счастлив юноша, – говорит он, – что так рано вознесся на подобную высоту; кто может предсказать, какого величия достигнет он в зрелости? Природа склоняется пред ним – побежденная и призванная к новой жизни под его кистью; она будет вечно славить его имя как величайшего из мастеров».
Глава VIII. Рафаэль и Лев X
Смерть Юлия II. – Лев X. – Празднование «золотого века». – Рафаэль и Лев X. – Дом Рафаэля. – Письмо к дяде. – Богатство Рафаэля. – Форнарина. – Легенда о ней. – Доброта Рафаэля. – Сонеты его. – Портреты Форнарины. – Собор Св. Петра. – Бреве Льва X. – «Галатея». – Лоджии. – Новое бреве. – Рим и его прошлое.. – Возрождение. – Посвящение Рафаэлю. – Портрет Льва X.
Юлий II скончался, исполнив свою миссию, укрепив папский престол благоразумием, твердою политикой и покровительством искусству.
Последнее еще более расцвело при преемнике его Джулиано Медичи, принявшем имя Льва и перенесшем в Рим вместе с безумною роскошью Флорентийского дома страстную любовь к искусствам. Пример папы уже не сдерживал стремления продажных кардиналов к роскоши. Город зажил снова широко и весело. Возвращение к временам античного Рима способствовало развитию свободных отношений в мире чувственности и наслаждений. Падение было близко, но настоящее заманчиво и прекрасно, по крайней мере для тех, кто пользовался всеми преимуществами положения.
В 1515 году Лев X посетил Флоренцию, и, следуя за ним, мы увидим, до чего дошли фантазия и роскошь тогдашней итальянской буржуазии и какая широкая перспектива открывалась в то же время перед искусством.
Город созвал всех художников, чтобы принять гостя возможно великолепнее.
«На площади перед домом Синьории построен восьмиугольный храм и поставлена статуя гиганта. Затем в другом месте соорудили две триумфальные арки с множеством различных, превосходно расположенных фигур. Но всего более обращал на себя внимание фасад Санта-Мария дель Фьоре, возведенный из дерева, на котором Андреа дель Сарто написал светотенью несколько прелестных историй в лицах. Апартаменты для папы были тоже убраны бесчисленным множеством орнаментов. В процессию празднования „золотого века“ входило шесть колесниц, на которых восседали Нума Помпилий, Юлий Цезарь, Август и Траян. Все колесницы, кроме убранства золотом и дорогими коврами, были расписаны лучшими живописцами. Вслед за шестью колесницами ехала еще одна, олицетворявшая триумф „золотого века“, расписанная Понтормо и украшенная рельефными – работы Баччо – фигурами четырех главных добродетелей. Посреди колесницы лежал труп в ржавом железном облачении. Из недр этого трупа выходило нагое дитя, все вызолоченное, – символ возрождения золотого века и конца железного, чем мир, разумеется, обязан вступлению на первосвященнический престол Льва X».
Порядок вещей в Италии предвещал опасность для папского престола, но Лев X не хотел этого знать и заглушал предостережения шумными торжествами, веселыми остротами, забавными комедиями, наполненными самым тонким ядом чувственности; этими произведениями, авторами которых бывали мужи церкви – кардиналы, думал он закрыть глаза себе и другим. Он верил, что музыкой и весельем можно поддержать жизнь, и усердно заботился об этом.
Кардиналы охотно ему помогали и вели такую жизнь, что Рафаэль, говорят, сказал двум посетителям его мастерской в ответ на замечание о слишком красном цвете лица у святых на картине: «Они краснеют, видя вас – римских кардиналов». И все-таки за этим временем сохраняется название «золотого века», по крайней мере в искусстве, и Рафаэль должен быть признан лучшим его украшением.
Если и можно в чем упрекнуть Льва X по отношению к Рафаэлю, то разве только в том, что, поощряя гений Рафаэля и давая ему полный простор, он слишком утомлял его своими ненасытными требованиями. Впрочем, плодовитость последнего настолько изумительна, что давала право требовать от него необычайных усилий.
Он успевал, несмотря на работы в Ватикане и активное участие в разных празднествах и представлениях, для которых писал декорации, исполнять еще заказы знатных лиц и церквей, изготовлять рисунки для других художников и помогать своим ученикам, бравшим заказы на свою ответственность. Наконец, от него же все старались получить планы для строящихся дворцов – как частные лица, так и городские владельцы. Его любезность и деликатность были так велики, что он редко отказывал кому-нибудь в просьбе.
Благодаря щедрости папы положение Рафаэля в это время стало настолько обеспеченным, что он мог выстроить себе дом, причем избрал для этого место вблизи Ватикана, против церкви Св. Петра. С помощью Браманте, которому Рафаэль был обязан своими обширными сведениями в архитектуре, он выстроил этот дом отчасти в антично-римском стиле, отчасти же украсил его согласно собственной фантазии.
Здесь окружали его постоянно ученики и посетители, стремившиеся в его мастерскую.
Недоставало лишь официальной хозяйки дома, но Рафаэль упорно отказывался от очень лестных брачных предложений.
Кардинал Биббиена, один из главных покровителей и почитателей Рафаэля при дворе, хотел выдать за него свою родственницу. Рафаэль не мог решиться на прямой отказ и даже считался некоторое время женихом, но дальше этого не пошел.
В письме к дяде Симоне Чиарла, который очень хотел женить своего гениального племянника и предлагал ему невесту, он пишет, что его связывает слово, данное Биббиене, но, «если это не состоится», он к услугам дяди… Рафаэль хитрил со стариком, которого так любил, что не хотел огорчить решительным отказом.
«Я не перестаю носить в сердце ваш образ, – пишет он ему в том же письме, – а когда я слышу ваше имя, мне кажется, как будто говорят о моем отце». В своем нежелании жениться он утешает старика еще тем, что указывает на свое блестящее положение в Риме, чего он не достиг бы, если бы женился раньше. «Я был в этом отношении мудрее вас, – говорит он шутя, – и постоянно радуюсь и благодарю Бога, что этого не сделал». Рафаэль при этом для большего эффекта пишет дяде о своем богатстве: «У меня есть состояние в три тысячи дукатов и доход в 50 скуди. Три тысячи золотых дукатов мне назначил папа ежегодно и пожизненно за наблюдение за постройкой собора Св. Петра. За работы живописью мне платят столько, сколько я требую. За фрески для одной комнаты, заказанные опять-таки Львом, я имею получить 1200 дукатов. Итак, милый дядя, – продолжает он золотить пилюлю, – вы можете мною гордиться – вы, и все мои родные, и родина».
Дядя, кроме того, желал бы видеть его на родине устроившегося «своим домком». Но Рафаэль находит, что ему и здесь, в Риме, недурно. Почему Рафаэль хитрил и с важным кардиналом, и с любимым дядей?
Секрет в том, что Рафаэль всю жизнь любил одну Форнарину, если имя это не миф, или ту, которую так назвали после. Легенда говорит, что она была булочницей или дочерью торговца содой, обитавшего близ церкви св. Цецилии на Тибре. Доныне указывают сложенный из обожженной глины домик со старинными прекрасными окнами на улице св. Доротеи, 20. Здесь родилась она, по преданию. При домике был некогда сад, окруженный низкой стеною. Юная красавица часто гуляла и работала в этом саду, и молодые люди, особенно художники – все страстные поклонники и искатели красоты, нередко, проходя мимо, становились на цыпочки, чтобы заглянуть в ее сад.
И Рафаэль, до которого от приятелей дошла молва о ее красоте, пришел взглянуть на нее, причем застал ее как раз в ту минуту, когда она у ключа забавлялась, купая ноги в холодной воде. Он страстно полюбил ее и не находил покоя, пока не назвал своею. Страсть его не только не угасала, но, напротив, он любил ее тем сильнее, чем больше узнавал. Существует картинка, приписываемая Себастьяну дель Пьомбо, на которой изображены Рафаэль и его возлюбленная.
Новейшие ученые со спокойствием хирурга «вскрывают» эту легенду, уверяя нас, что всё здесь вымысел и имя Форнарины появляется будто бы только в прошлом столетии. Но гений Рафаэля был столь полон чудной фантазии, что не грех осветить его имя тем легендарным сиянием, каким он окружал своих святых.
Являлась ли Форнарина хозяйкой в его доме или нет, несомненно то, что там бывал гость, благословение которого почиет на главе гения и открывает еще один источник его нетленной славы – его человечность, милую доброту его сердца, бившегося при виде одной лишь красоты.
