Сборник
Николай II. Бремя самодержца. Документы, письма, дневники, фотографии Государственного архива Российской Федерации
Письмо цесаревича Николая Александровича императрице Марии Федоровне 8 мая. Между Кобэ и Симоносаки
Моя дорогая душка Мамá,
<…> Вообще мы все были в таком восхищении от японцев, их приемов и всех их изделий и производств, что другие страны, которые мы раньше видели, были совершенно забыты! И как нарочно, на другой день 29-го случилось это грустное событие в Оцу. Но теперь, когда две недели уже прошли, дурное впечатление проходит и возвращается прежнее отличное мнение о японцах и их стране; разумеется, милая Мамá, я говорю только про свои чувства и впечатления. Император[311] прикатил из Токио на другой день, а ему переезды беда, он очень неподвижен; говорят, императрица[312] много плакала, узнав о случившемся. Она писала мне телеграммы каждый день. Когда мы переехали на «Азов», то все время со всех концов Японии присылали адреса, целые пароходы с подарками от жителей Киото и Осака, так что фрегат был буквально завален ими. Принцесса Комацу приехала навестить с толстой англичанкой, она также плакала, и долго я не мог ее успокоить. Вообще японцы меня очень тронули своим выражением искренней печали о случившемся и пристыженным видом. <…> Сегодня мне вынули швы из ран, обе, слава Богу! срослись, чувствую себя великолепно!
Дневник цесаревича Николая Александровича
11 мая. Владивосток
В 10 ½ вошли в Золотой Рог и бросили якорь во Владивостоке. Приятно проплавать столько времени, и побывавши в разных странах, неожиданно очутиться на родине на берегу Тихого океана! На пристани уже была устроена встреча и стояли войска, но я не мог съехать из-за чересчур большой повязки на голове. <…> Вечером я был страшно обрадован телеграммой от дорого Папá: я назначен шефом 1-го Восточно-Сибирского стрелкового батальона. Странно, когда я был совсем маленьким, было моею мечтою иметь мундир одного из здешних стрелковых батальонов; в этом я даже завидовал д. Алексею. И вот эта мечта сбылась! Вечером Владивосток был прекрасно иллюминирован.
18 мая. Владивосток. На фрегате «Память Азова»
В 10 час. отправился на берег к месту закладки нового большого дока. Я счастлив и польщен тем, что Папá повелел его назвать моим именем. После получения Стрелкового батальона – этот день будет служить для меня узами крепкой привязанности к Владивостоку, этому великому порту будущего. <…> Наконец под вечер мне впервые сняли повязку на голове, остался один шрам в верхней части лба. Офицеры по этому случаю встретили меня, когда вошел в кают-комп[анию], приветливым ура! и шампанским.
19 мая. Владивосток
День был довольно холодный с свежим ветром. В 10ч. отправился за город на Первую речку, откуда проложен рельсовый путь во Владивосток в 2 ½ версты солдатами и каторжными в самый непродолжительный срок. После молебна провез тачку с землей; сев в вагон новой Уссурийской дороги, покатил в Владивосток. За поездом бежали все рабочие и китайцы также. Приехавши на будущую станцию Муравьев-Амурский 28, вылез из вагона и после краткого молебствия поставил краеугольный камень на этом конечном пункте великой Сибирской железной дороги – событие действительно великой важности. За завтраком у инженеров путей сообщения тут же в большой палатке я прочел рескрипт Папá по поводу закладки Сибирской дороги 29, кроме того, барон Корф сказал два очень подходящих слова!
19 июня. Станция Онинский Станок[313]
Весь день ехал по бурятским улусам. Этот народ меня совсем тронул: на всех станциях он толпами бросался к моей пустой коляске, дотрагивался головами и стирал руками пыль и грязь; в одном месте буряты наперерыв старались прикоснуться до меня и чуть не сломали экипаж. По их понятиям, я перерождение матери Будды «хутухта» с тех пор, что я имею право сесть на троне с 5-ю подушками. Все время за мной ехал конвой исключительно из бурятов, каждый раз, что я на них смотрел, они все подымали руки к лицу и держали их до тех пор, пока я не отворачивался.
21 июля. Троицк
В поселке Крутоярском недавно случился пожар, от которого сгорело 140 дворов из 370; поэтому выдал поселковому атаману 600 рублей для раздачи наиболее пострадавшим. Прошлый год, а особенно нынешний чрезвычайно несчастные для Оренбургского войска, кроме неурожая от засухи, кобылка (мелкий вид саранчи) уничтожила все травы, так что кроме голода населению угрожает опасность сильно пострадать от падежа скота. Ужасно грустно! А главное досадно, что эти бедствия совпали с моим проездом! До сих пор во всех местах Сибири, по которым мне приходилось проезжать, урожаи обещали быть необычайными, а здесь напротив того!
Письмо цесаревича Николая Александровича императрице Марии Федоровне 9 июля. Река Иртыш
Моя дорогая Мамá, <…> В Тобольске, откуда пойдут письма, я буду от вас всего в 9 днях пути, что меня страшно сердит, так как мне надо будет снова удалиться от вас, идя вверх по Иртышу до Омска. Но зато, выехавши оттуда в экипажах, я буду с каждым днем приближаться; в Уральске будет последняя остановка, где придется пробыть два с половиною дня. <…> Я продолжаю быть в восторге от своего путешествия по этой чудной стране, о которой у нас дома имеют совсем другое понятие! Иркутск – прекрасный город; он издали напоминает Москву по множеству в нем церквей. Там меня утомили больше всего. В институте на вечере я должен был все время стоять и ходить, облепленный кругом институтками – это было своего рода пыткой. Они меня чуть-чуть не раздели, потому что каждая хотела держать что-нибудь в руках, шашку или фуражку. Я теперь остался почти без платков и перчаток, столько пришлось раздать на память в женских гимназиях. На другой день был раут в общем собрании, где дамы с самого начала окружили меня и потребовали, чтобы я им роздал бомбошки с рисунками; и старые и молодые – все протягивали руки и очень давили меня!
Дневник цесаревича Николая Александровича
4 августа. Красное Село
Наконец настал этот давно желанный день – самый счастливый до сих пор в моей жизни! В 8 ½ приехал в Тосну, где дорогие Папá, Мамá, Георгий, Ксения, Миша и Минни встретили меня; сейчас же вошел в их поезд, и мы вместе поехали в Красное Село, где ожидало все семейство, а также и начальство. Странно было увидеть столько знакомых и прибыть к концу лагеря после такого продолжительного путешествия. Заехав на несколько минут в дом Папá и Мамá, все отправились в церковь к обедне и молебну; затем в большой палатке был завтрак с начальством, д. Владимир пил мое здоровье, а Папá – здоровье войск. <…> В первый раз был в Красносельском театре, пьеса шла скучная, а балет был оживленный; видел маленькую Кшесинскую, кот[орая] еще похорошела.
22 октября. Севастополь
Проснулись уже на Крымском полуострове; утро было ясное, но не морозное. После кофе сидели у окон и смотрели на разнообразные виды, подъезжая к Севастополю. Странным мне показалось то обстоятельство, что теперь мы с англичанами дружно и весело проезжаем по земле, на которой 37 лет назад бились насмерть наши деды 30!
28 октября. Ливадия
Радостный день 25-летия свадьбы дорогих Папá и Мамá; дай Бог, чтобы они еще много раз праздновали подобные юбилеи. Все были оживленные, да и погода поправилась. Утром они получили подарки от семейства: мы пятеро подарили Папá золотые ширмочки с нашими миниатюрами, а Мамá – брошку с цифрой 25! Кроме подарков было поднесено много замечательно красивых образов; самый удачный, по-моему,– это складень от всех служивших в Аничкове до 1881г. А. Н. Стюрлер[314] обратился от имени всех с кратким приветствием. Главное, что было приятного в этом торжестве то, что не было ничего официального, все были в сюртуках, вышло совершенно патриархально! После молебна был завтрак и тем дело кончилось.
18 ноября. Гатчина
Перед завтраком ко мне зашел И. Н. Дурново[315] и объявил, что вопрос, который меня долго занимал, наконец разрешен: будет образован комитет из 6–7 лиц под моим председательством, для установления правильного сбора пожертвований и урегулирования отправки хлеба голодающим 31.
25 ноября. С.-Петербург
Отлично выспавшись, встал с Сандро около 9 час. Поехал в Петербург в 11.25 по Балтийской ж. д. в Государственный Совет. С мая месяца прошлого года я уже не был там; странно опять попасть и восседать между этими старыми людьми. После короткого заседания принял членов нового комитета о голодающих.
26 ноября
Утро было ясное, но морозное и без снега – что весьма неприятно. Оделся в полную форму в Аничкове и в 11ч. поехал с Папá в Зимний. Как и в прежние годы, до выхода Папá отправился по залам, где были собраны Георгиевские кавалеры 32; приятно смотреть на этих молодцов, которые были готовы пожертвовать своею жизнью для пользы чести и славы своего отчества. Из всех праздников и выходов – Георгиевский мне нравится больше всех прочих!
29 ноября
В 11.25 отправился в город, в вагоне побаловался закуской. Со станции поехал прямо в Аничков на первое заседание нового комитета о голодающих. Это происходило в библиотеке. В первый еще раз мне приходится председательствовать, сначала побаивался, но под конец свыкся – кажется, пошло хорошо. После долгих прений относительно общих мероприятий и вопросов перешли к делу и занялись распределением пожертвований по нуждающимся местностям. Одна из самых существенных мер, по-моему,– это посылка доверенных лиц в эти губернии для проверки, куда и сколько нужно послать и доходит ли жертвуемое! Заседание окончилось в 3 ½, а началось в час[316].
15 декабря. Гатчина
Утром принесли целый воз бумаг из Государ[ственного] Совета и Комитета Министров; просто не понимаю, как можно поспеть в одну неделю прочесть такую массу бумаг. Я постоянно ограничиваюсь одним или двумя делами самыми интересными, а остальные идут прямо в огонь!
21 декабря
Очень люблю проводить изредка свободные утра за чтением, что именно сегодня мне удалось сделать. <…> Вечером у Мамá втроем с Апрак[317] рассуждали о семейной жизни теперешней молодежи из общества; невольно этот разговор затронул самую живую струну моей души, затронул ту мечту и ту надежду, которыми я живу изо дня в день. Уже полтора года прошло с тех пор, как я говорил об этом с Папá в Петергофе, а с тех пор ничего не изменилось, ни в дурном, ни в хорошем смысле! Моя мечта – когда-нибудь жениться на Аликс Г[ессенской]. Я давно ее люблю, но еще глубже и сильнее с 1889г., когда она зимой провела шесть недель в Петербурге! Я долго противился моему чувству, стараясь обмануть себя невозможностью осуществления моей забытой мечты! Но когда Едди[318] оставил или был отказан 33, единственное препятствие или пропасть между ею и мною – этот вопрос решен! Кроме этой преграды нет другой; я почти убежден, что наши чувства взаимны! Все в воле Божией. Уповая на Его Милосердие, я спокойно и покорно смотрю на будущее!
1892
Матильда Кшесинская. Служба в полку. Производство в полковники. Поездка в Абастуман. Назначение шефом 44-го драгунского Нижегородского полка
Дневник цесаревича Николая Александровича
29 января. С.-Петербург
В разговоре с Мамá утром она мне сделала некоторый намек насчет Елены, дочери графа Парижского, что меня поставило в странное положение. Это меня ставит на перепутье двух дорог; самому хочется идти в другую сторону, а, по-видимому, Мамá желает, чтобы я следовал по этой! Что будет? Опять принимал многих, закусывал у себя и в 1ч. пошел на 10-е заседание Комитета. Сегодня было предположено ассигновать 1 мил[лион] 200тыс.– вот какими капиталами мы орудоваем[319].
15 февраля
Сегодня мною овладела театральная горячка, случающаяся каждую масленицу. После небольшого приема поехал в Мариинской театр в мою любимую «Спящую красавицу». К несчастью, мне пришлось уехать в середине, чтобы присутствовать при исполнении кантаты тьмою институток – она сочинена к серебряной свадьбе Папá и Мамá. Это происходило в Концертной[320] при всем семействе и при массе почетных опекунов. Я этим был очень расстроен, так как опоздал обратно на панораму. Немного поговорил на сцене с К[шесинской].
17 февраля
Началось говение[321]; мысли и думы не совсем еще применились к церковному направлению после масленицы. Но это не беда, мне нравятся противоположности!
19 февраля
День ничем особенным не ознаменовался. <…> Тутолмин 34 представил новые образцы казачьих седел с иным расположением вьюка, а ген. Хрещатицкий[322] – проект переобмундирования всех казаков, кроме Терских и Кубанских, в длинные кафтаны, немногим лучше татарок уральских. Я вообще ко всем такого рода нововведениям отношусь враждебно и не могу понять этой страсти у нашего военного ведомства менять старые, опытом добытые результаты на новые неисследованные. По-моему, в военном деле, прежде всего, следует быть консерватором и возможно долее удерживать старые традиции и порядки, для этого, разумеется, не нужно снова вводить шпицрутены или опять взяться за кремневые ружья. Нет, на все есть своя мера!
28 февраля
Мое счастие, что у меня последствий от попоек на следующий день не бывает. Напротив, я себя чувствую лучше и как-то возбужденным! В час имел 14-е заседание Особого Комитета, из-за чего опоздал на выставку передвижников, куда Папá и Мамá поехали раньше меня. Там я купил 2 картины. В общем, выставка хороша, хотя ничего замечательного нет.
Матильда Кшесинская. [1912]
Фотограф Е. Мрозовская
5 марта
Встал в 11 ½ совершенно свежим. Должен был ехать завтракать у Зины[323], но Мамá не пустила, так как она меня почти не видит, так много я шатаюсь. Но это не мое мнение: мне кажется, в мои годы так и следует!
10 марта
В 8 час. отправился в Театральное училище, где видел хороший спектакль драматических классов и балет. За ужином сидел с воспитанницами как прежде; только очень недоставало маленькой Кшесинской!
11 марта
Вечер провел чудесным образом: отправился в новое для меня место, к сестрам Кшесинским. Они страшно удивились увидеть меня у них. Просидел с ними более 2-х часов, болтали обо всем без умолку. К несчастью, у моей бедной маленькой болел прав[ый] глаз, который был перевязан и кроме того нога не совсем здорова. Но радость была обоюдная – большая! Выпив чаю, простился с ними и приехал домой к часу. Славно провел последний день моего пребывания в Питере втроем с такими лицами!
23 марта
Поехал в Петербург с П. А. Черевиным[324] – на четыре дня! <…> В 11 час. отправился к моим друзьям Кшесинским. Провел с ними время весело и по-домашнему; старшая играла на фортепиано, а я болтал с младшей. Прекрасный вечер!
1 апреля
День рождения Сандро, ему минуло 26 лет! И я следую по его пятам, всего два года разницы. Весьма странное явление, которое я в себе замечаю: я никогда не думал, что два одинаковых чувства, две любви одновременно совместимы в душе. Теперь уже пошел четвертый год, что я люблю Аликс Г[ессенскую] и постоянно лелею мысль, если Бог даст! на ней когда-нибудь жениться! На следующую зиму я сильно влюбился в Ольгу Д[олгорукову], теперь, впрочем, это прошло! А с лагеря 1890 г. по сие время я страстно полюбил (платонически) маленькую К[шесинскую]. Удивительная вещь наше сердце! Вместе с этим я не перестаю думать об Аликс! Право, можно бы заключить после этого, что я очень влюбчив? До известной степени: да; но я должен прибавить, что внутри я строгий судья и до крайности разборчив! Вот это и есть то настроение, которое вчера я назвал непостным!
Письмо цесаревича Николая Александровича императрице Марии Федоровне
18 апреля. Гатчина
Моя дорогая душка Мамá[325]
<…> Я должен Тебе сказать, милая Мамá, что я не совсем исполнил Твое желание – оставаться побольше в Гатчине при Папá; но я Тебя уверяю, что иначе я сделать не мог, как пробыть в городе тремя днями дольше, нежели Папá: комитеты, свадьба Волкова и другого гусара Кириакова 35, благотворительный спектакль в батальоне Имп[ераторской] фамилии и карусель[326] в Гусарском полку – все это заставляло меня уезжать, на этой неделе я был три раза в Царском! Мы отлично прожили с Папá четыре дня в Зимнем наверху, когда я сидел в комнате, то все время смотрел в окно на набережную. Папá все надеялся, что Нева тронется, но она, глупая, пошла два дня спустя после отъезда в Гатчино. Здесь ужасная тоска без Тебя, особенно по вечерам после обеда, когда Папá уходит к себе заниматься. <…> Слава Богу, что ты нашла Георгия в хорошем виде, это нас весьма успокоило, меня со всех сторон об этом спрашивают.
Дневник цесаревича Николая Александровича
20 апреля. С.-Петербург
Встал довольно тяжело – около 11час. и по Балтийской ж. д. поехал в Петербург. Государственный Совет продолжался полтора часа; вернувшись в Аничков, принял массу штатских и офицеров, которые ездили с уполномоченными от Комитета в неурожайные губернии. Катался долго и четыре раза встретил Кшесинских; проезжаю мимо, важно кланяюсь и стараюсь не смеяться! В 7час. обедал у Сандро и в 9ч. вместе поехали в придворный музыкальный хор, где шла франц[узская] оперетка. Пели все любители весьма недурно. Только скучно было, что длилось без конца; уехал только в 12 ½ прямо к М. К[327]. Оставался очень долго и чрезвычайно хорошо провел время. Даже произошло маленькое угощение! Я был счастлив до крайности, узнав от М[атильды] нечто, меня очень интересовавшее! Пора! Ходу!
21 апреля
Из театра отправился к М. Кшесинской, где снова провел симпатичный вечер! Вот так раскутился – второй день кряду. Сандро тоже появился там на час; под его музыку немного поплясали!
29 апреля
Вспоминал целый день о событии в Оцу[328], когда Господь спас от смерти чрез руки Джоржи! Получил порядочное количество телеграмм <…> В 10час. поехал в Петербург и со станции прямо к Кшесинск[им]. Это был последний вечер, но зато и самый хороший. Старшая сестра[329] вернулась из оперы и ушла спать, оставив М[атильду] и меня вдвоем; поговорили о многом по душам!
30 апреля. Михайловка[330]
Расстались около 5 час., когда солнце поднялось уже высоко; делается совестно, проезжая мимо городовых!
21 июля. Петергоф
Теперь уже месяц, что я перестал бриться, и на подбородке выросло какое-то забавное подобие бороды; даже как-то странно про это писать!
23 июля. Михайловка
Отправился совершать галоп до Красного и мимоходом заглянул в театр на репетицию. Весьма приятно провел часок с М. Кшесинской, которая мне положительно вскружила голову.
27 июля
После спектакля пересел в другую тройку без бубенчиков, вернулся к театру и забрав с собою М.К., повез сперва кататься и, наконец, в большой лагерь. Ужинали впятером великолепно. Дело похищения было совершено быстро и скрытно! Чувствовал себя очень счастливым! Разъехались в шестом часу, солнце светило высоко, кругом было тихо.
6 августа
Когда я встал, я получил приказ о моем производстве в полковники, но удовольствия при этом я испытал весьма мало! Навсегда кончено с обер-офицерскими чинами!
8 августа. Петергоф
После кофе гулял с Папá и Мамá. Благодаря дежурству в первый раз надел полковничьи погоны: казалось, что надел что-то чужое!
Письмо цесаревича Николая Александровича императрице Марии Федоровне 7 ноября. Абастуман 36
Моя милая дорогая Мамá, Ты можешь себе представить мою великую радость, наконец, после 10-дневного путешествия встретиться с дорогим Георгием; он меня ждал в Боржоме! Я его нашел действительно в хорошем виде; с тех пор, что я его видел в последний раз, прошел год, и я был приятно поражен, заметив большую разницу. Он очень возмужал, пополнел и мне кажется, что шея у него стала такою толстою, как два года тому назад перед уходом в плавание! Я не преувеличиваю, находя такую перемену к лучшему в его наружном виде; я описываю лишь то отличное впечатление, которое он на меня сразу произвел! И новый доктор Давыдов доволен его состоянием здоровья, никаких изменений в образе жизни его он не делал, с отъезда Алышевского[331].
Дневник цесаревича Николая Александровича
26 ноября. Абастуман
Памятный для меня день: получил телеграмму от дорого Папá о назначении меня шефом 44-го драгунского Нижегородского полка. Я никогда не ожидал такой чести и был столько же обрадован, сколько изумлен. Итак, у меня один из самых знаменитых Кавказских драгунских полков! Я не смел мечтать о подобном счастии.
Письмо цесаревича Николая Александровича императору Александру III 1 декабря. Абастуман
Мой дорогой милый Папá,
Нет слов у меня, чтобы выразить Тебе все то, что я перечувствовал, когда получил твою чудную телеграмму о моем назначении шефом Нижегородских драгун. Я был так далек от подобной мысли, что эта весть поразила меня как гром, и я долго потом не мог придти в себя от волнения. От всего сердца и от глубины души благодарю Тебя, мой дорогой Папá, за эту новую милость; как я хотел бы хорошею действительною службою отблагодарить Тебя и заслужить ее чем-нибудь на самом деле!